РУССКИЙ ХАРБИН (Harbin Russians...To remember)

«Детство в Харбине»: интервью Я. Могутина с профессором Семёном (Саймоном) Карлинским (1924- 2009).

Ниже – часть интервью, относящаяся непосредственно к харбинскому периоду жизни Карлинского.

Полностью текст был опубликован в «Митином журнале» в 1993 году http://kolonna.mitin.com/people/mogutin/karlik.shtml

1. ХАРБИН. ДЕТСТВО

- Меня часто спрашивают, когда я выехал из России. А я никогда не выезжал. Во время русско-японской войны 1904-1906 годов мои бабушки и дедушки выехали на Дальний Восток, в Харбин. Это был город, основанный русскими, где все было на русском языке, где не было ни революции, ни экспроприации, ни ежовщины. Мои родители встретились и поженились, и я там родился, ходил в русскую гимназию. Потом пришли японцы, какое-то время мы жили под оккупацией, но это было совсем нестрашно. Чуть ли не с детского сада я изучал английский, у меня был репетитор. Немножко говорил по-китайски, но в Харбине это было не нужно, потому что даже японцам пришлось учиться русскому, чтобы общаться с местными китайцами-манчжурами.

- Кто были ваши родители?

- Отец был фотоцинкографом, большим специалистом в своей области, делал многоцветные иллюстрации. Он работал в издательстве Евгения Самойловича Гауфмана, который выпускал газеты "Заря" и "Рупор", иллюстрированный литературный еженедельник "Рубеж" и детский журнал "Ласточка", где я в 12 лет тоже что-то написал. Это были воспоминания о поездке на Ляодунский полуостров на юге Маньчжурии. У мамы был салон дамских нарядов. Она была модельершей.

- То есть, вы росли в достаточно образованной и культурной семье?

- Нет, у родителей не было никакого образования, потому что они оба ушли из школы после подготовительных классов. В Харбине была очень богатая культура. Но с 10 лет я не мог попасть в оперу или на симфонический концерт. Почему-то считалось, что я должен ходить смотреть оперетки, довольно пошлые. Такой был странный недостаток образования. Родителям это было ближе. Они понимали оперетки, знали "Кармен", "Тоску", еще что-то в этом роде. В Харбин приезжала итальянская опера. Они привезли "Фаворитку" и "Трубадура". Я прочитал рекламу и информацию в газетах и захотел это посмотреть. Потом, когда мне исполнилось 11 лет, мама запретила мне читать газеты. В общем, и у меня было странное образование.

- А с чего началась для вас русская культура?

- С моей учительницы, которую звали очень странно - Испа Леонтьевна Мардахович. Такая русская интеллигентка в пенсне, очевидно, в России была эсеркой. Когда мне было лет 6 или 7, она стала читать "Руслана и Людмилу", и передо мной открылся огромный новый мир. Конечно, русская школа много дала: и уважение к культуре, и интерес к литературе. Стишки писал тоже - а как же этого избежать человеку русской культуры! Уже потом, в Америке, родители и друзья советовали мне бросить никому не нужный русский язык, но я за него держался!

- Каков был литературный круг в Харбине?

- Очень разнообразный. Там была большая русская пресса. С издательством, где работал мой отец, сотрудничали Арсений Несмелов, Валерий Перелешин, Лариса Андерсон - это были местные поэты, которые меня очень привлекали. Кроме этого, я читал рецензии на то, что выходило в Европе. Многие знали и любили Сирина. Моя тетя взяла в библиотеке "Камеру Обскура" и нашла ее скучной. А я стал читать и пришел в полный восторг. Еще в то время, будучи в Харбине, я прочел в журнале "Современные записки" несколько глав из "Дара". Это было моим любимым произведением Набокова и до сих пор таковым осталось. Совершенно гениальный роман!

- Сейчас в России впервые стали писать о русском фашизме, который зародился именно в Харбине. Что вы об этом помните?

- Есть замечательная книга профессора университета Гавайских островов Джона Стефана, где он подробно рассказывает о феномене русского фашизма. Действительно, у русских фашистов на Дальнем Востоке был фюрер Константин Родзаевский, которого поддерживала японская оккупационная власть. В Харбине, когда туда приехали мои родители, очень хорошо жилось разным народам: и русским, и китайцам, и евреям, и татарам, и всем остальным. У татар был свой театр и мечеть. А потом Родзаевский начал издавать газету "Наш путь" и обливать грязью нерусских. В Октябрьской революции он обвинял евреев, вел атаки против владельцев магазинов, артистов. Например, призывал не ходить на концерты пианистки Любови Аптекаревой. И многие поддавались этим призывам. К тому времени кое-какие ребята уже стали избивать татар и евреев. Так что Родзаевский имел большое влияние. Но финал известен: когда советские войска вошли в Манчжурию, его арестовали, и он написал покаянное письмо Сталину. Он писал, что думал, что он сторонник и последователь Гитлера, а на самом деле он всегда был убежденным коммунистом, только не сознавал этого, и что он готов работать на Сталина и т.д. Но его расстреляли. Кстати, здесь, в Америке, жена Родзаевского, сменившая фамилию, довольно долго содержала русский ресторан.

- Кто печатался в "Нашем пути"?

- Интеллигенция там не печаталась. Потом оказалось, что там публиковался Арсений Несмелов под псевдонимом Николай Дозоров. Этого никто не знал, пока в Америке не издали его полное собрание сочинений. Николай Дозоров - автор фашистской поэмы про героя-фашиста Георгия Семена о том, как фашисты будут спасать Святую Русь: войдут с крестным ходом и всех евреев, татар и остальных предадут огню и мечу. Еще был такой очень талантливый юноша Борис Юльский, который, как выяснилось из воспоминаний Перелешина, был кокаинистом. И он печатал очень талантливые рассказы. Считалось, что из него выйдет большой писатель. Но он погиб лет в 26 или 27 от злоупотребления наркотиками. Перелешин пишет, что Юльский тоже под псевдонимом печатался в "Нашем пути". Под своими фамилиями все-таки боялись печататься у Родзаевского.

- А как сложилась судьба Валерия Перелешина?

- Я был с ним довольно близок, мы переписывались. Он жил в Бразилии, и я с ним не виделся, но издал здесь его поэму "Без предмета" с комментариями. Мне не хотелось пожилого человека тревожить, но, насколько я понимаю, он одно время был тоже близок к фашистам. Он входил в литературное общество "Чураевка". Они так назывались в честь замечательного романа Георгия Гребенщикова "Чураевы". Алексей Ачаир, интересный поэт старшего поколения, объединил вокруг себя литературную молодежь: Перелешина, Лилию Хайндраву, грузинку, которая вернулась потом на родину, Николая Щеголева, Гарри Сатовского-Ржевского (он был Григорий, но назывался Гарри), который подражал парижскому поэту-сюрреалисту Борису Поплавскому. Они собирались, читали Георгия Иванова, все, что печаталось в Париже. Кстати, недавно я видел в каком-то журнале фотографию встречи этой молодой "Чураевки". Потом "Наш путь" стал нападать на "Чураевку" и поносить их, потому что они и евреев тоже принимали у себя. (Как правило, все это держалось на "еврейском вопросе".) Перелешин тогда отдалился от Родзаевского.

- У вас были какие-нибудь отношения с фашистами?

- Я был тогда очень молод, но фашистов понял сразу. Когда праздновались какие-то военные японские праздники, мне как гимназисту нужно было с нашей гимназией маршировать. А в то же время шли еще две колонны - еврейская сионистская организация "Брит-Трумпельдорф" и русские фашисты и фашистки.

- Вы, наверное, имели возможность побаловаться наркотиками в Харбине?

- Если вы видели замечательный фильм Бертолуччи "Последний император" о последнем императоре Маньчжурии, там это очень точно показано: кокаин, героин, другие наркотики свободно продавались на улицах Харбина, в аптеках - где угодно. И не было никаких запретов. Но ребята этого не делали, мы любили разные китайские сласти. Шестая часть города была китайская, и там проходили какие-то невероятные торжества и праздники, свадьбы. Невеста была вся в розовом, с пионами на голове, а жених был во фраке и с очками, - нужны ему очки или нет, но он их надевал, чтобы выглядеть важным человеком. И обязательно нанимался русский оркестр. Ехали через весь город, в первом автомобиле располагался оркестр, и чаще всего играли цыганочку: "Карапет мой бедный, отчего ты бледный?" На китайский Новый год были разные шуты и паяцы. Все ребята с радостью ходили на эти праздники. Наркотики нас не привлекали, казались чем-то диким. Китайская жизнь была очень негигиеничной. Дыни, яблоки вываливались на площади, люди их ели, а потом болели. Можно было получить дизентерию, нам запрещали все это есть, и поэтому нас это страшно привлекало. А про наркотики нам никто ничего не объяснял. Однажды я был со своим братом в кино, смотрел "Тарзана", и вдруг какой-то человек, сидевший рядом, вынул что-то и стал нюхать. Я говорю брату: "Пересядем!" Он спрашивает: "Что, водкой пахнет?" - "Нет, еще хуже!" Не хотел, чтобы рядом со мной человек нанюхался. Меня к этому не тянуло.

- Как вы решили перебраться в Америку?

- В Америке у меня была тетя, которая вышла замуж за американца и иногда приезжала в гости. И когда облака войны стали надвигаться на нас, она стала всех родственников перевозить в Америку. Ей я обязан своим переездом. Мы могли вернуться в Россию. В 1936 году, когда продали Китайско-Восточную железную дорогу, многие возвращались, покупали дорогие меховые шубы, гарнитуры, а на границе все это отбирали. Мою тетю, двоюродных брата и сестру, с которыми я рос, зазвали родственники в Ростов-на-Дону. Писали, как у них хорошо, какой они едят там шоколад "Золотой ярлык", смотрят невероятный спектакль "Продавец птиц" и т.д. Сейчас-то я знаю, что это, в общем, дрянь, но в Харбине все почему-то говорили: вот, мы здесь едим швейцарский шоколад, а "Золотой ярлык" гораздо лучше, у нас ставятся "Баядерка" и "Роз Мари", а там - немецкая оперетта "Продавец птиц". Все были уверены, что в Советском Союзе гораздо лучше. Некоторые своих детей стали посылать в советскую школу, те, у кого было подданство. У моего отца подданства не было. И, поскольку моя тетя поехала в Союз, мама тоже хотела за ними поехать, умоляла нас. Был выбор: поехать к тете в Ростов или к тете в Сан-Диего. Отец сказал, что никогда не поедет в страну, из которой он не сможет уехать в любое время. У него был вещий сон: мой дедушка сказал, чтобы он ехал в Америку.

Харбинское Время. Январь 1939

[q]

Харбинское время (Харбин, 1931–1942). – см. также: Время (Харбин, 1942–1945)

Ежедневная газета. Начала выходить под названием "Харбинское время. Еженедельная японская газет: Орган независимой мысли". Зарегистрирована В Японском генеральном консульстве в Харбине.

Ред. Ж.Осава, К. Фурусава.

Спец. выпуски выходили в сент. - окт. 1931.

20 авг. 1942 - смена названия.Закрыта в 1945.

[/q]

Памяти М.С. Васякина

о Васякине здесь

https://forum.vgd.ru/post/614/31743/p3545853.htm#pp3545853


Список получающих личные книжки БРЭМа

---

[q]

Всеволод Александрович Морозов ( 1891 — 1979 Киселёвск Кемеровской области) — юрист, издатель и общественный деятель эмиграции в Харбине. Прожил более 30 лет в Китае — Харбине и других городах Маньчжурии, автор воспоминаний о эмиграции (частично опубликованы)

Издательство Всеволода Морозова располагалась на ул. Коммерческая, 32.

С началом Великой отечественной войны — убежденный «оборонец», издавал книги Монархического объединения и работы В. Ф. Иванова. Вел большую общественную работу в качестве председателя литературно-художественного кружка при Монархического объединения, ставшего позднее Литературно-художественным кружком им. Августейшего поэта К. Р.

В 1954 г. вместе с семьей он репатриировался в СССР[3]. В 1958 г. в Ишимбае он начал писать воспоминания, но затем отложил их на несколько лет[4]. В 1963 г. он приступил к созданию «Записок об эмиграции» (составляют несколько тетрадей и блокнотов)(РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 5. Д. 10-20).. Три тетради (датированы 1967—1968 гг.), озаглавлены «О событиях революции в Сибири».

[/q]

Галина Всеволодовна (в замуж. Логинова) (род. в 1915 в Омске) — литератор, жила в Харбине, репатриировалась в СССР.
Ее отец, Всеволод Александрович (1891-1979) — редактор-издатель Монархического объединения в Харбине и этой книги.
Любовный роман с гомосексуальной линией любовника героини.

---

Архипов Михаил Сергеевич, родился 22 июля 1898 г. на заводе Очер Пермской губ.; сословие – дворянин, вероисповедание – православный, национальность – русский. Образование – 1911–1917 гг. – 6 классов Оханского реального училища. Профессия – музыкант. Место службы – Харбинское симфоническое общество, барабанщиком. Прибыл в Маньчжурию в 1923 г. из Приморья через Хуньчунь. Политические убеждения – монархист. Состоял в Общевоинском союзе. Был призван на военную службу в 1917 (1918) г. Окончил Владивостокское Корниловское военное училище. Принимал участие в гражданской войне добровольцем, в составе Воткинского артиллерийского дивизиона Белой армии в 1918–1921 годы. Семейное положение – холост.

ГАХК. Ф. Р-830. Оп. 3. Д. 1820.

Harubin написал:

[q]

Харбин на старинном "глобусе". https://1.bp.blogspot.com/-5Zw...074704.jpg

[/q]

Фото отсюда: http://manchu-world.blogspot.c...rumbi.html

>> Ответ на сообщение пользователя Gul от 29 октября 2020 12:26

Спасибо за рассказ Юльского!

Обстоятельства его смерти… Я, конечно, не литературовед, не могу претендовать на глубокое знание темы, но живо интересовался Юльским, и у меня сложилось впечатление, что связка «Юльский и наркотики» не имеет под собой серьёзных фактических оснований. Мне кажется, что репутацию Юльскому как «наркоману» главным образом создал Перелешин. Плюс, журнал «Рубеж» – после того, как Юльский отошёл от фашистов – охарактеризовал его как «штатного посетителя пристанских «героинок» и «смолиловок» (цитирую по памяти). Что касается Перелешина, он вообще, как мне кажется, был на редкость необъективен. Иногда прямо писал: «по слухам..», «говорили…»

Утверждение о «наркомании»Юльского Перелешин подкрепляет (в «Двух полустанках») описанием типичной сессии употребления кокаина, в которой участвовали Юльский, сам рассказчик и другие литераторы. Герои (причём происходит это редко, отнюдь не каждый день, и даже не каждую неделю) ужинают в хорошем ресторане, выпивают несколько бутылок отличного вина, после чего с наступлением ночи перемещаются на Тюремную улицу, где кореец продаёт им дозу кокаина. Все нюхают, болтают, делятся мыслями, читают друг другу стихи и проч. Утром расходятся по домам. Выглядит всё это скорее как невинное баловство в кругу практически золотой молодёжи, нежели как реальное патологическое пристрастие. Поэтому я сомневаюсь в версии Таскиной о гибели Юльского от передозировки наркотиками.

Несколько лет тому назад я наткнулся на крайне любопытное интервью сибирского этнографа Алексея Рыбина с жителем деревни Дерсу Приморского края удэгейцем Догдовичем Александром Кялундзигой. В 2014 году ему было 93 года; теоретически, он может быть жив. Догдович утверждал, что «знал этого мужика» (Юльского), был с ним знаком в середине 1950-х гг. Если верить Догдовичу, после бегства из магаданского лагеря «Днепровского» Юльский несколько лет скитался по тайге, добрался до Приморского края, до стойбища на реке Иман, где жил отец Догдовича, и провёл там, в обществе отца и сына, полтора года. После чего пешком ушёл в Японию. Звучит фантастично, но отдельные детали в рассказе Догдовича, которые ему сложно было бы выдумать, вызывают некоторое доверие к этой истории. Во всяком случае, заставляют подумать, «а вдруг..» http://litbook.ru/article/7078/

82 года тому назад, 1 октября 1938 года (в пятом году эры Кан-Дэ) в Великой Маньчжурской империи было основано Общество Красного Креста (структура, независимая от Международного Красного Креста и Общества Красного Креста в Китае).

После возникновения Маньчжоу-го в 1932 году медицинскую помощь населению оказывало японское Общество Красного Креста, однако японцы стремились создать местное общество такого рода, и 1 октября 1938 года оно было официально сформировано, а 15 октября состоялась инаугурация Общества Красного Креста Маньчжоу-го. Все больницы и медицинское оборудование были переданы в распоряжение Маньчжурского Общества Красного Креста.

Мне не удалось найти сведений о деятельности этого общества; нет даже статьи в англоязычной вики; японская статья никаких деталей не содержит, в ней лишь отмечается, что Маньчжурское Общество Красного Креста прекратило существование одновременно с крахом Да-Маньчжоу-Ди-Го в 1945 году (в двенадцатом году Эры Кан-Дэ).

До наших дней дошли медали Общества Красного Креста Маньчжоу-го.