Засечные (засецкие) сторожа

V

Переписные книги 1717 г. зафиксировали в Сердобинской слободе 250 дворов, в которых проживало 904 чел.[52] В основном это солдаты (440), дворцовые (181) и помещичьи (102) крестьяне, остальные категории крестьян (монастырские, церковные и ясачные), а также посадские люди представлены в незначительном количестве. Меж первопоселенцев превалировали лица служилого чина (пахотные солдаты) и царские (дворцовые) крестьяне – то есть «государевы люди» (около 70 процентов), остальные 30 приходились на помещичьих, монастырских, церковных крестьян и лиц прочих сословий. Привлечение в массовом количестве «государственного» элемента говорит о крайней спешке, сопутствовавшей строительству Сердобска: Петр отдавал для этого прежде всего людей, принадлежавших царскому дому. В противном случае дело могло затянуться: нужно было бы давать разверстки по помещикам и монастырям, потом долго собирать по одному-двум человекам с каждой деревни... А тут переселил пару государевых слобод поголовно да пару-тройку дворцовых сел, и проблема решена.

Спецификой слободы в этот период стало очень значительное число бобыльских семей – 46, треть всех бобылей Пензенского уезда.[53] Причем сердобские бобыли почти поголовно состояли из детей и подростков. Это бывшие малолетки, солдатские дети, не взятые в 1697–98 годах на службу в Азов, оставшиеся на попечении родственников, знакомых и прочих «добрых людей». Из 208 бобылей, выявленных в уезде, лиц в возрасте от 10 до 20 лет насчитывалось 192, то есть почти сто процентов, причем треть жила по дворам в Сердобинской слободе. Частично юные бобыли становились батраками, но многие устраивались на службу, снимая у засечных сторожей четверть, треть, половину, а иногда целую службу вместо выбывшего из строя сторожа. За соучастие в службе бобыль получал от нанимателя соответствующую часть его земельного жалования и переводился, путем поручительства пятидесятника, в сословие сторожей корабельных лесов.

Почему именно Сердобская слобода изобиловала «бесхозной» молодежью? Можно выдвинуть следующее предположение. Когда переведенцы, направляясь в Азов, явились из Пензы и других мест на реку Сердобу, они встретили людей, знавших, что представляет собой Азов: развалины, эпидемии, налеты татар, отсутствие жилья и прочие неприятности. Естественно, родители задумались, брать ли с собою малых детей. Многие сочли благоразумным оставить их до лучших времен в Сердобске «у добрых людей». Сторожей, соглашавшихся принять малолеток, по-видимому, одаривали коровой, лошадью, овцами... Трудно придумать иное объяснение причин подросткового бобыльства именно в Сердобинской слободе. Между прочим, по той же переписи, у малосердобинских станичников бобылей не было вовсе. Так же в Иткаринской, Бурасской и Вершаутской солдатских слободах Петровского уезда. А не было их потому, что оттуда не отправляли людей в Азов!

Убедительное подтверждение того, что в Азове жизнь была невыносимо тяжелой, содержится в итоговых материалах смотра симбирских переведенцев в 1702 году.[54] В списках числилось подлежащих переводу в Азов 2023 строевых солдата Симбирского уезда. Прибыли на место и занесены в списки в октябре 1699 года 1198 человек (не добралась до места почти треть). Через три года переведенцев в строю осталось всего 439 человек, остальные умерли или бежали. Такая же картина по членам семей. В 1699 году их было в Азове 6137, а в 1702 г. – 667. Уменьшение почти десятикратное по сравнению с 1699 годом! Среди них матерей солдат осталось 10, жен солдат – 69, их вдов – 66, недорослей – 47, дочерей – 82. Сравнительно большая цифра показана лишь по сыновьям, зачисленным за эти три года в службу, – 220. Сведениями о пензенцах-переведенцах, что с ними сталось в Азове, мы не располагаем. Но, очевидно, их положение было ничуть не лучше, чем у симбирян, среди которых, между прочим, находились казаки Юловской слободы (г. Городище Пензенской области). Горе горькое поселилось на берегах Сердобы в годы азовской эпопеи царя Петра. Днями и ночами черная печаль сжигала сердца подростков, чей родной дом остался где-то под Пензой, родители у далекого чужого моря, а сами они на незнакомой для них реке Сердобе, среди суровых, неласковых людей, и некому защитить от обиды.

Напротив, для беглых крепостных, дворцовых и монастырских крестьян река Сердоба казалась в те дни если не земным раем, то вратами в оный. Слобода буквально кишела беглецами, несмотря на формальный запрет принимать их под угрозой каторжных работ, наказания кнутом и немыслимых для простых людей штрафов в 20 рублей за голову. За такие деньги в 1702 году можно было купить две-три лошади, или 20 четей (более 120 пудов, две тонны) ржи. Бюрократические строгости почему-то не слишком печаловали местное начальство, а высшее смотрело на нарушение указа сквозь пальцы. Любопытно, чиновник, производивший ревизию населения Сердобинской слободы, деликатно именовал крестьян не беглыми, а пришлыми людьми. Откровеннее были сами беглецы, заявлявшие, что они живут в слободе, «збежав» от прежних владельцев.

Вот типичный образец ревизской сказки: «Во дворе Самсон – 30, Сафрон – 16 лет Акимовы дети; у Самсона жена Арина Андреева – 26 лет, сын Алексей – (одного) году, сказались дворцовые крестьяне города Скопина. Збежав, живут в Сердобинской слободе десять лет по приему пятидесятника Матвея Балаболина. И снял в той Сердобинской слободе у засечного сторожа у Ивана Суруда (Сурова?) полторы четверти службы и с того служит сторожевую службу. А подати за них в Скапине кто платит, или лежат впусте, того-де они не знают. А оный приимщик Балаболин, по скаске пятидесятниковой Михайлы Токмовцова, умре».[55]

Или еще сказки: «Двор вдова Саранцова Акимова дочь [имя не указано], Иванова жена, у нее дети [перечисляются], а муж ея, Иван Саранцов, взят кубанскими татары в полон. Сказалась, что муж был салдацкий сын города Саранска; збежав, живет в Сердобинской слободе пять лет по приему пятидесятника Федора Грохова [или Грохонова], а службы же муж ея не служил и податей [...] не платил, а оной приимщик Грохов, по скаске [...] пятидесятников, умре»;[56]

«Двор Егор Федоров – 36 [лет], у него жена [...], дочь [...], сказался крестьянин[ом] Александра и Ивана Львовичев Нарышкиных Шацкого уезду села Новоселок. Збежав, живет в Сердобинской слободе пять лет по приему пятидесятника Василия Пузакова, а службы он не служит и податей не платит, и оной приимщик П[у]заков, по скаске [...] пятидесятников, умре».[57]

«Двор Иван Савельев сын Козлов – 45 [лет], у него жена [...], дети [...], сказался салдацкий сын Красной Слободы. Збежав, живет в Сердобинской слободе 14 лет по приему пятидесятника Матвея Балаболина, имея де в той слободе у Исая Балашева четь службы, и с того служит сторожевую службу, а оной приимщик Матвей Балаболин, по скаске [...] пятидесятников, умре».[58]

Не может не удивлять почти поголовная смертность пятидесятников, приимщиков беглых. Из проанализированных 98 взятых подряд сказок лишь в одном случае «приимщик» на момент переписи оказался жив (во всяком случае, не сказано, что он умер), остальные «умре». Впрочем, иногда делалась ссылка на пензенского воеводу, разрешившего принять беглеца. Необычность ситуации нельзя объяснить ничем иным, как желанием пятидесятников уйти от ответственности за прием беглецов. Ее на всякий случай предусмотрительно сваливали на тех, с кого нельзя учинить спрос, – на мертвых.

Выдавать беглых было невыгодно ни рядовым сторожам, ни пятидесятникам, ни более высокому начальству. Сторожа, как мы убедились, охотно сдавали прибылым людям ту или иную часть своей службы. Например, если сторож имел земельное жалование 20 четей в поле, а в дву по тому ж (30 гектаров пашни) да плюс сенокосов 40 копен (4 гектара), а взрослых работников в семье человека три, ясно: такими силами, тем более, без отрыва от службы, обработать столь обширную ниву невозможно. Тут на тракторе «Беларусь» хватило бы работы на все лето. Вспахать сохой 10 гектаров под озимую рожь, сдвоить (вторая вспашка поперек прежней) да посеять – задача более чем сложная. К тому же приспела вывозка снопов с поля, их обмолот, наступила очередь ехать «по вестям» в Пензу или Петровск... Правда, мы не знаем точно, какое жалование полагалось сердобинским засечным сторожам, полагая, что оно было таким же, как на прежнем месте до переселения на Сердобу. Например, в с. Еве засечному сторожу Матюшке Шишкину с товарищами, по указу великого государя, было отведено по 20 четвертей в поле, а в дву по тому ж, и по 40 копен сена[59] (на одной десятине сенокоса считалось 10 копен). Надо полагать, такое же жалование полагалось его сыну в Сердобинской слободе, сторожу корабельных лесов Артемию Матвеевичу Шишкину. Казакам, в связи с повышенной опасностью службы в ходе далеких выездов в степь, давали по 25, пятидесятникам – по 30 четвертей.

Приняв беглого крестьянина или бобыля на часть службы и сдав ему соответствующее количество пашни, засечный сторож негласно за «доброту свою» мог потребовать от беглеца и его семьи дополнительных услуг по домашнему хозяйству. А тому отказаться нельзя. Так что выгода несомненная. Поэтому к вышеприведенной жалобе сторожей о том, что они «разорились без остатка», следует отнестись критически. В челобитных это обычная форма выклянчивания у великого государя каких-либо послаблений.

Пензенский воевода отвечал прежде всего за состояние службы. Если он не управится с отправкой леса в Азов, царь Петр Алексеевич в лучшем случае обломает дубину о его бока. Но где взять рабочую силу в безлюдном краю? Спасибо, беглые выручают. Вот и приходилось закрывать глаза на беззаконие, ибо творилось оно в «государственных интересах». Разумеется, об этом в ревизских сказках ни слова, но, зная русскую жизнь, нетрудно разглядеть нехитрую подоплеку укрывательства беглых. Нельзя исключать и того, что первыми агитаторами за нелегальный переход на Сердобу новых лиц являлись сами же сторожа, разъезжавшие дозорами до Пензы и до верховьев Вороны в районе Пачелмы.

Из 98 сказок в 42 случаях явившиеся в Сердобинскую слободу лица назвали себя солдатскими детьми, в 34 – дворцовыми крестьянами, в 13 – помещичьими, в 5 – монастырскими и церковными, остальные четверо происходили из ясачных, купеческих, посадских и «польской породы». Большинство солдатских детей явилось из Нижнеломовского (чаще всего из сел Семаевского, Мумарье, Сурино), Тамбовского, Пензенского и Козловского уездов. Дворцовые крестьяне прибыли из 21 населенного пункта, причем большинство из Красной Слободы – 12 семей (ныне город Краснослободск, Мордовия), сел Куликово, Рыбное, Пеньки и Матусово Тамбовского уезда и других мест. Помещичьи крестьяне почти исключительно из Шацкого уезда: 5 семей из Новоселок, по 2 – из Раковского Усада и Кусни, а также из Аламасова, Конобеева, Темяшова. Все они крепостные Александра и Ивана Львовичей Нарышкиных, ближайших родственников царя по матери. Стоит ли удивляться, почему беглые чувствовали себя в Сердобинской слободе в полной безопасности, преспокойно поживая здесь, как Иван Козлов, по 14 лет. Они осознавали себя людьми, находящимися на государевой службе. Даже всемогущие Нарышкины помалкивали, хотя по закону имели право требовать возвращения своих крепостных.

Либеральное отношение к беглецам в Сердобске тем более нетипично, что в те же годы (1707-й) правительство пошло на драконовские меры по отношению к донским казакам, не выдавшим беглецов князю Долгорукому. Полыхнуло знаменитое Булавинское восстание, очередное после Разинщины расказачивание Дона, физическое истребление 40 тысяч казаков,[60] бегство некрасовцев на Кубань. Дон почти обезлюдел, вот почему кубанские татары в 1717 году беспрепятственно дошли до Пензы и Саранска. До самого Петровска никто с ними не вступил в бой. Некому было с ними драться.

VI

Для удовлетворения любопытства коренных сердобчан, интересующихся корнями своих родов, приведу список первожителей Сердобинской слободы, взятый из ревизских сказок, отбросив фамилии, образованные от имен отцов, поскольку в то время они не являлись фамилиями, меняясь в каждом поколении.

Солдатскими детьми сказались и несли в том или ином объеме сторожевую службу (по алфавиту) Арзамасцев Петр, Балашевы Герасим и Иван, Баляев Иван, Баранин Елистрат, Безверхов Никита, Бирюковы (много), Бортников Игнатий, Бочкаревы (много), Вершинин Михайла, Вилков Антон, Волковы (много), Воротов Иван, Гагин Василий, Гладышев Назар, Гнилоухов Степан, Горшков Иван, Готин Степан, Гущин Семен, Дехтерев Федот, Жарков Сергей, Зайцовы Никита и Семен, Закандыкин Семен, Зеленин Иван, Зеленовы Ермолай и Фадей, Игумнов Иван, Икрянников Прокофий, Каленовы Александр и Трифон, Карабанов Андрей, Карнаухов Борис, Карякин Ермила, Кашин Никита, Китаевы Михайла и Степан, Кобяков Ефим, Козлов Иван, Комарев Дмитрий, Комов Алексей, Корабельщиков Василий, Кузнецовы (много), Курепов Иван, Кучин Иван, Левашов Никита, Лесуновы Семен и Дмитрий, Лопаткин Алексей и Андрей, Лушниковы (много), Мальцовы Петр и Никита, Маринцкой Максим, Маталкин Федор, Мешков Андрей, Мещеряковы (много), Мокрый Семен, Мошков Парамон, Муратов Иван, Муромцов Дмитрий, Нагорной Панфил, Некорыстнов Игнатий, Нечаев Еремей, Носов Прокофий, Овчинниковы Василий и Феоктист, Огурешников Алексей, Пакидышев Павел, Панов Василий, Пичюгины Абрам и Авдей, Плеханов Афанасий, Плешаков Петр, Плотников Иван, Позняков Семен, Полуехтов Федор, Полухин Анисим, Поляков Яков («польской породы» из г. Вильно), Пономарев Иван, Поповы Карп, Василий и Денис, Попугаевы (много), Пчелинец Герасим, Репкин Яков, Решетников Алексей, Рубцов Иван, Садомцев Гаврила, Саранцев Иван, Самаевский Василий, Серебряковы Федот и Семен, Слюняев Степан, Сотник Константин, Стриновы (или Струковы) Емельян и Василий, Строков Яков, Ступников Семен, Сударов Иван, Сычовы Емельян и Яков, Трусов Роман, Тюрины Петр и Михайла, Усков Тимофей, Филякин Михайла, Хлыстов Леонтий, Храмов Василий, Чижиков Петр, Чугаев Иван, Чухановский Василий, Шешутин Иван, Шуварцовы Андрей, Афанасий и Никита, Шупкин (т. е. Шубкин) Григорий, Щербаковы (много), Ядринцов Федор.

Пятидесятниками в разное время были Балаболин Матвей, Беляев Семен, Горбунов Григорий, Грохонов Кирилл, Губанов Василий, Гущин Тимофей, Дериглазов Ермолай, Икрянников Максим, Коблов Яков, Козлов Анисим, Комарев Вавила, Копылов Иван, Корабельщиков Матвей, Косолапов Сидор, Котельников Борис, Манышев Карп, Маторкин Павел, Натахин Кирилл, Овчинников Леонтий, Палачев Федор, Плотников Павел, Попугаев Иван, Постнов Федот, Потапов Павел, Потемкин Карп, Потехин Максим, Пузаковы Василий и Федор, Пустобояров Иван, Саранцов Иван, Смоленов Яков, Солдатов Иван, Токмовцов Михайла, Худобин Александр, Шевров Федор, Шляпин Василий, Щетинин Гаврила; приказной человек Яров Ларион.

К сожалению, объем книги не позволяет перечислить места, откуда и когда явились все эти люди в Сердобинскую слободу.

Внимательное прочтение вновь выявленных и уже известных архивных документов позволяет устранить ошибки, кочующие из одной краеведческой работы в другую. Например, подвергнуть сомнению версию, будто бы Петр после второго Азовского похода побывал на Медведице и заложил город своего имени, распорядившись о постройке слобод в пензенскую сторону, результатом чего стало основание Сердобска.[61] На самом деле есть лишь предание о пребывании Петра в Петровске (возможно, сочиненное краеведами). Что касается строительства слобод, о чем говорится в доезжей записи дворянина Кондратия Булгака на реку Сердобу, то речь идет совсем о другой Сердобинской слободе (нынешней Малой Сердобе), а не о Сердобске.[62] Сердобск, как уже отмечалось, находился в административном ведении Пензенской воеводской канцелярии и никогда не подчинялся Петровску. Малая Сердоба, с которой постоянно путают ранний Сердобск, со времени своего основания и до районирования в 1928 г. входила в состав Петровского уезда. Истоки путаницы в одинаковости названий: та и другая именовались Архангельскими, Сердобинскими слободами тож. Лишь начиная с 1720-х одну из них официально стали именовать Большой, другую Малой Сердобой.

И все же в заключение раздела стоит пофантазировать на тему, мог ли побывать в сердобских местах Петр I. Он дважды заезжал в Саратов: первый раз во время Азовского похода 2 июня 1695 года,[63] вторично – в начале июля 1722 года, направляясь в Персидский поход. Оба раза он проплывал вниз по Волге с караваном судов. Официально Пензенский край царь не посещал. Но он мог заскочить в Пензу, Петровск и даже в Сердобскую слободу инкогнито по пути в Воронеж, куда наезжал из Москвы неоднократно, либо возвращаясь из Персидского и двух Азовских походов. Почему не допустить, что однажды Петр вознамерился посмотреть качество и ход сплава корабельного леса на Хопре и Сердобе и вместе с князем Борисом Куракиным (ведь он был одним из его ближайших соратников!) сделал по дороге небольшой крюк в куракинскую деревню и в Сердобскую слободу?

Возражения относительно того, что визит столь высокого гостя не мог не запечатлеться в памяти пензенцев, лишены оснований. Петр нередко ездил как простой офицер, правда, в сопровождении охраны, что для тех лет считалось делом обычным для лиц, выполняющих важные государственные поручения. Одну из таких поездок в Воронеж живо описал Андрей Нартов, личный механик Петра.[64] Беседуя о житье-бытье с «корабельным офицером Петром Михайловым», даже дворяне не догадывались, что перед ними сам великий государь. Между прочим, одна из дорог на Воронеж («что ездят х корабельному строению») проходила где-то в районе села Куракино.[65] Так что Петр мог без всяких церемоний, вместе с князем Борисом Куракиным, заглянуть в Сердобинскую слободу и даже отколотить дубиной какого-нибудь нерадивого подрядчика, а сторожа корабельных лесов пожаловать рублем.

Еще раз прошу читателя не придавать значения научно установленного факта сей версии о «пребывании» Петра в Сердобске или в сельце Борисоглебском, Куракино тож. Это фантазии. Но историк не должен относиться к ним свысока, памятуя о том, что из фантазии полета на ковре-самолете родился сам самолет.

Служилое сословие в Московском государстве XVI - XVII вв.