На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!
Имена, фамилии и географические названия - этот раздел на форуме открыт для вопросов о возможном их происхождении, а НЕ для объявлений о поиске. Не рекомендуется открывать новую тему по ОДНОЙ фамилии или по одному имени. Такие темы будут удаляться.
Не НУЖНО копировать многоступенчатые диалоги. Такое копирование подлежит удалению. Отвечайте на конкретный заданный вопрос. Пустые сообщения с "спасибо........" удаляются без предупреждения. Есть три возможности поблагодарить: кнопка "лайк" в поле сообщения того, кто вам помог, кнопка " + " под аватаркой, благодарность по кнопке "Отзыв" там же.
Имена географические
Топонимия - гидронимы, ойконимы и прочие -онимы. Присоединяйтесь к пополнению Темы с названиями ваших родовых мест и их окрестностей
Языки и топонимия Сибири. Выпуск II. – Томск: ТГУ, 1970. – 12 с. + 15 вкл. => pdf, 4.11 Мб, скачать.
Балабанов В.Ф. В дебрях названий. 2-е изд. – Чита: Экспресс-издательство, 2006. – 104 с. => pdf, 40.9 Мб, скачать.
Книга состоит из двух частей. В первой исследователь В.Ф. Балабанов рассказывает об увлекательном путешествии в мир географических названий. Вторая часть представляет собой составленный им же словарь топонимов Забайкалья.
Смолицкая Г.П. Топонимический словарь Центральной России. – М.: Армада-пресс, 2002. – 416 с.: ил. – (Что в имени?...). => pdf, 13.4 Мб, скачать.
Разумов Р.В. Топонимическая система дореволюционного Ярославля // Ярославский педагогический вестник. Физико-математические и естественные науки: научный журнал. – Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2010. – № 2. – 134 с. – С. 169-173. => pdf, 0.17 Мб, читать.
Сазыкин А.М. Топонимический словарь Приморского края. – Владивосток: Изд. дом ДВФУ, 2013. – 226 с. => zip(pdf,jpg), 2.4 Мб, скачать.
Корнева В.В., Меняйлова Д.Б. Основные направления изучения топонимов // Вестник ВГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2012, №2. – С. 21-26. => pdf, 0.34 Мб, читать.
"1.3.4.2. Детерминант -Vга Финно-угорский речной детерминант -Vга подробно анализируется в СТРС I, 249–256, и СТРС III. Лингвоэтническая идентификация гидронимов на -Vга на территории ИМЗ, как и в других регионах, трудна прежде всего потому, что реконструируемые формы топоформанта a), *-jug(a) и т.п. могут сопоставляться с обозначением реки в различных финно-угро-самодийских языках. Кроме того, исходную форму восстановить сложно еще и потому, что на русской почве в безударном положении корневой гласный топоформанта мог подвергаться интенсивной адаптации. Всего на территории ИМЗ пока зафиксировано и закартографировано 72 гидронима на -Vга (карта 6), притом на относительно небольшой по сравнению с ВОМ территории КК – 31, что может свидетельствовать о более позднем и довольно интенсивном заселении этой северо-восточной части ИМЗ носителями языка гидронимии на -Vга.
Конечный гласный форманта -a может быть русского происхождения, особенно с учетом смежных ареалов -Vх и -Vг (см. подробнее 1.3.4.3), но нельзя исключить, что вокальная финаль была в языке-источнике. О ее характере судить трудно. Возможно, что это был краткий редуцированный звук, который получил дальнейшее развитие в русском языке и закономерно преобразован в а. Три случая употребления термина в функции топонима – Ёга (ВОМ), Ёга (КК), Юга (ВОМ), казалось бы, подтверждают эту версию. Серьезную проблему создает, однако, фиксация на восточной периферии зоны -Vга четырех названий Юг (см. карту 6), локализацию которых здесь можно объяснить взаимодействием -Vга с -Vх и -Vг в контактной зоне, что хорошо видно на карте. Ср. также Лух. "
"В целом названия на -Vга образуют в ИМЗ довольно значительный массив, имеющий наиболее заметные сгущения в верховьях Клязьмы и на клязьминской Нерли, в низовьях Шексны, на правобережье и левобережье Волги между Костромой и Унжей, причем на правобережье Унжи заметна переходная зона от названий на -Vга к названиям на -Vг (см. карту 6). Эта территория в основном совпадает с зоной распространения мерянских этнотопонимов и ойконимов на -бол, что позволяет считать гидронимы на -Vга хотя бы по употреблению мерянскими и согласуется с выделением ареалов гидронимии на -Vх в низовьях Клязьмы и на -Vг к северо-востоку от Унжи. В этих гидронимических ареалах не встречаются мерянская этнонимия и ойконимы на -боли -(V)дом, что и не позволяет относить их к мерянским, хотя они могут принадлежать языкам, близким мерянскому. О.В. Востриков не считает возможным рассматривать наименования с детерминантом -Vга на территории КК как мерянские, именуя их условно названиями «племен топонимии на -ога/-ега» [Востриков 1979: 138]. Вряд ли все-таки следует отделять костромские гидронимы на -Vга от волго-окских как ввиду их географической смежности, так и особенно по причине совпадения всего ареала -Vга на территории ИМЗ с ареалами мерянской этнотопонимии и ойконимов на -бол, а также четкой ареальной противопоставленности названий на -Vга гидронимии на -Vх и -Vг. Можно указать также на совпадения в топоосновах, ср. Кистега (ВОМ) – Кистега (КК), Молога (ВОМ) – Молога (КК), Печуга / Пичуга (ВОМ) – Пичуга / Печуга (КК). Таким образом, анализ финно-угорского детерминанта со значением ‘река’ в его русских реализациях и выделение отдельных ареальных подтипов позволяет допустить, что названия с детерминантом -Vга на территории ИМЗ могут предположительно быть отнесены к мерянским, а наименования на -Vх и -Vг принадлежат каким-то иным лингвоэтническим общностям, может быть, близким к мерянской. "
"Сопоставление ареала -Vх с ареалами топонимов с «озерными» основами яхр- и юхр- в свою очередь свидетельствует о том, что ареал -Vх коррелятивен с зоной юхр-, но не совпадает с территорией распространения основы яхр-. Это также означает, что лимнонимы с основой юхр- и гидронимы на -Vх были созданы не мерей, а каким-то другим финно-угорским этносом, для языка которого был в той или иной степени характерен согласный ауслаут и сужение гласного в корне. Поэтому гидронимы на -Vх должны сравниваться прежде всего с топонимами на согласный в ауслауте (утратившими конечный гласный) и с наличием сужения гласного в корне, а именно с часто встречающимся гидронимом Юг (ср. фин. joki ‘река’) и многочисленными названиями рек на -Vг типа Нюрюг в Костромской и Вологодской областях. "
"Поскольку ареал гидронимов на -Vкша в основном совпадает с зоной распространения этнотопонимов, производных от меря, а также ойко- нимов с детерминантом -бол и топонимов с основой яхр- (см. карты 1, 2,4), интерпретируемых как мерянские, можно предполагать, что и гидро- нимы на -Vкша тоже мерянского происхождения. "
Ряд учёных (М. Фасмер, Т. С. Семёнов, С. К. Кузнецов, Д. А. Корсаков, Д. К. Зеленин) отождествляют мерю с мари. Луговые марийцы воспринимают слово меря как русифицированное самоназвание западной ветви мари — Мäрӹ. «История о Казанском царстве» упоминает черемисов (устаревшее название марийцев) как коренных жителей Ростова, не пожелавших креститься и поэтому покинувших город.
Другие учёные (П. Д. Шестаков, А. К. Матвеев) не отождествляют мерю с мари, но считают марийцев наиболее близким к мере финно-угорским народом. В то же время Матвеев признаёт, что «несмотря на многочисленные попытки отделить этнонимы меря и мари друг от друга, есть всё же намного больше оснований видеть в них фонетические варианты одного слова…».
На возможную связь этнонимов меря и мари указывал ещё М. А. Кастрен. Долгое время считалось, что марийцы — это отступившие на восток под натиском славян меряне. (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B5%D1%80%D1%8F)
О древнееновгородских языковых следах в регионах Восточноевропейского Севера и Сибири. Новгород В. 2018 г.
В статье рассмотрена проблема древненовгородской колонизации Русского Севера и Северо-Востока в аспекте возможностей ее изучения по историко-археологическим и диалектным данным. Произведен историко-диалектологический и этимологический анализ тех севернорусских лексических единиц, которые по своим отличительным особенностям уверенно квалифицируются как элементы древненовгородского происхождения. Приоритет отдается фактам, отличающимся дополнительной древненовгородской конкретикой, и следовательно, более показательным и достоверным. Среди них географические термины - шело́ник, рель, рёлка, хиб, хи́бина, хи́бень, лименец, во́дось, шоло́нь, ка́мник, устойчивый оборот провалиться как в камский мох, топонимы Хибины, Нальостров, Обрадово, Некшино, Волма (Волменское), Холуница, Холуная, Нократ (Нухрат), Вятка, Волхов, Солпа, Солоповка, Вишера, Вишерка, Песьянка, Полюдово, Полюдята и др. Сделаны выводы о путях и времени проникновения далеко на север и восток перечисленных лексических, фразеологических и топонимических фактов.
Новгородское Приильменье и Поволховье (окрестности оз. Ильмень, включая течения его крупных притоков Ловати, Мсты, Шелони, а также бассейны самого Волхова и соседней р. Луги) традиционно считают тем исходным регионом, откуда раньше всего началось древнерусское заселение севера Восточной Европы и Азии. В большей степени это Русский Север до Полярного Урала, отчасти — более южные сопредельные регионы (Костромской край, Прикамье) и более восточные пространства Среднего Урала и Сибири (практически до Восточной Якутии, где в низовьях рек Индигирки и Колымы до сих пор остаются старожильческие села, основанные севернорусами-переселенцами 1). В общем виде этноязыковая ситуация в Приильменье и Поволховье, какой она видитсянакануне древненовгородской колонизации Восточно-Европейского Севера, обрисовывается следующим образом. Судя по данным археологии, ранние славяне появились в бассейне Ильменя, скорее всего, уже в VI в. н. э. — в эпоху позднепраславянских миграций. Первоначальное освоение этой территории славянскими племенами завершилось в X в. и не продолжалось севернее южного побережья Ладоги и восточнее долготы Бежецка, Весьегонска и среднего течения Мологи. Такой вывод можно сделать, во-первых, исходя из распространения археологических культур с участием ранних славян — псковско-новгородских длинных курганов и новгородских сопок (ареалы этих культур не выходят за указанные территориальные пределы, см. [Седов 1999: 117—128, 141, 158—165]), и, во-вторых, с учетом двух археологических дат: 1) прекращения традиции возведения новгородских сопок в X в.и 2) заложения в середине X в. в верховьях Волхова города Новгорода [Янин 2004: 71], который быстро превратился в территориально-политический и культурный центр Северной Руси. В X в. бывшие племена кривичей и ильменских словен, упоминаемые Начальной Летописью, стали древненовгородским населением Приильменья и Поволховья, включая жителей самого Новгорода. Древние письменные источники позволяют судить о главных вехах постепенного распространения новгородской государственной власти на Русском Севере в 1-й пол.II тыс. н. э. По древненовгородским летописям, актам, письмам на бересте, надписям на деревянных цилиндрических печатях сделаны заключения об этапах постепенного расширения новгородской податной территории (так, на рубеже XI—XII вв. новгородцы уже собирали дань мехами на р. Тихменьга у оз. Лаче бассейна Онеги, в бассейнах рек Вага, Емца, притоках Северной Двины, в начале XII в. — на Пинеге, Печоре и в Перми, в последней трети XII в. стали собирать дань в Югре и на Терском побережье Кольского полуострова); о местах размещения древненовгородских погостов-становищ и монастырей, о главных водных путях и волоках, по которым продвигались древние новгородцы на север и восток, о взаимоотношениях новгородских бояр, монахов и ушкуйников с местным неславянским населением, см. [Куза 1975; Насонов 2002: 85—105; Янин 2004: 101—113]. ........ широкомасштабная колонизация в восточном и северо-восточном направлениях развернулась только с XI в.,судя по быстрому росту числа сельских поселений на Восточно-Европейском Севере в XI—XIII вв.; как показывает археология, севернорусские селища, возникшие в этот период, образуют компактные группы, расположенные вблизи крупных озер и в доли-нах крупных рек, тогда как водораздельные участки оставались почти не заселенными [Makarov et al. 2012: 7—8]. Например, говор села Русское Устье в низовьях Индигирки показывает максимальную близость Поморской группе говоров севернорусского наречия, а местное предание основателями села считает древних новгородцев, пришедших сюда по морю [Чикачев 2005]. Кладезем фактов для изучения древненовгородской колонизации безусловно являются данные русской диалектологии. Однако, если обратиться к своеобразию северного наречия, главным очагом и источником которого традиционно считаются говоры близ озера Ильмень и Новгорода, то самый отличительный и распространенный фонетико-грамматический материал оказывается далеко не всегда генетически связан с раннеславянскими говорами Приильменья и Поволховья. Немалая доля севернорусских диалектных явлений, позднее отчасти поддержанных нормами русского литературного языка, обязана ростово-суздальской колонизации: выпадение интервокального j в формах прилагательных, ме- стоимений, глаголов, появление форм местоимений меня́, тебя́, себя́ в род. и вин. п., широкое распространение на Русском Севере губно-зубных в — ф, в’ — ф’ и долгих мягких шипящих ш’ш’, ж’ж’ и др. Некоторые севернорусские явления — это общедревнерусские архаизмы, не обязательно соотносимые с древненовгородским диалектом Приильменья и Поволховья (например, полное оканье и другие системы различения безударных гласных), или же, напротив, совсем поздние инновации внутри северного наречия, как, скажем, упрощение конечных ст > с, относимое к XVIII в. [Захарова и др. 1970: 141, 217]. К новгородской колонизации Севера и Северо-Востока имеют отношение две группы диалектных явлений. Одну из групп составляют сравнительно многочисленные, но разрозненные севернорусские черты, которые присутствуют также, и обыкновенно в более полном виде, в западнорусских говорах, украинском и белорусском языках; к ним относят, например, случаи сохранения ударной фонемы е, не перешедшей в о перед твердыми согласными, наличие отвердевших губных на конце слова, чередования в // w (ў) и л (l) //w (ў) в конце слова и слога, произношение удвоенных согласных на месте бывших сочетаний с j, ударное окончание -ей или -ый в формах им. п. ед. ч. прилагательных и местоимений м. р. типа молодэ́й, молоды́й, форму местоимения йейе́ в соответствии с литер. йейо́, конструкцию типа косить трава и др. [Там же: 200—209]. Все такие черты закре- пились в северном наречии в основном благодаря продвижению населения из Приильменья и Поволховья далеко к северу и востоку, но Приильменско-Поволховский регион не является очагом возникновения данных черт, они зародились далеко к югу от Ильменя. Вторая группа севернорусских диалектных явлений, обязанных новгородской колонизации, охватывает явления собственно новгородского генезиса. Таковыми, например, считают севернорусское мягкое цоканье, ассимиляции бм > мм, дн > нн, совпадение форм дат. и твор. п. мн. ч. прилагательных, местоимений и существительных, распространение безличных предложений с главным членом — страдательным причастием и др. [Там же: 184—199, 231—235]. Большинство севернорусских диалектных особенностей, перенесенных новгородским населением преимущественно в 1-й пол. II тыс. н. э., — это сравнительно поздние инновации, ареалы которых в настоящее время за некоторым исключением невелики, индивидуальны по очертаниям и не образуют пучков. Более раннее явление-архаизм, распространенное колонизационным потоком с окрестностей Ильменя и Волхова, вероятно, представлено реализацией *ě в виде [ä] и в других широких гласных среди части заонежских и архангельских говоров: арх. ця́лый, тя́стице, здя́лал, пря́сной и др. [Касаткина 1991: 66—72]. Однако, похоже, самые древние черты новгородского генезиса сегодня уже не имеют ареалов на Восточно-Европейском Севере, проявляясь в виде изолированных, реликтовых следов. К числу таких новгородских реликтов следует отнести черты древненовгородского диалекта, существенно отличные от «стандартных» черт древнерусского языка. Говоры раннеславянского приильменского населения, как свидетельствуют в первую очередь ранние грамоты на бересте XI—XII вв., сохраняли заметную примесь отличительной специфики, которая к концу XV в. практически уже нивелировалась. Специфические черты обнаруживаются на всей территории Приильменско-Поволховского региона, но чаще к западу от Новгорода, благодаря чему их обыкновенно приписывают диалекту псковской группировки кривичей [ДНД2: 5—7]. Наличие выразительных «кривичизмов» в отдаленных от Приильменья и Поволховья русских говорах Восточно-Европейского Севера подсказывает их исходный новгородско-псковский адрес, равно как предполагает сравнительно раннюю эпоху их проникновения в отдаленные северные и северо-восточные земли. Ранее уже отмечались отдельные севернорусские лексемы, закрепившие элементы древненовгородской фонетики: слова с отражением др.-новг. перехода tl > кл (ср. перм., урал., вят. клён ‘шея, загривок’ при сиб., сев.-русск. лён ‘шея, загривок’, нижегор. клапы ‘руки и ноги’ при общерусск. ла́па), перехода мл’ > н’ (ср. нижегор. крень ‘кремль’, арх., колым. кренёвый ‘сделанный из смолистого дерева’ наряду с диал. кремлёвый в этом же значении), с неполногласием, напоминающим польское неполногласие (ср. мло́дый ‘молодой’ в онежских былинах), с отсутствием результата второй палатализации (ср. олон. кеж ‘процеженный раствор овса, муки’, кепе́ц ‘цеп молотильный’ при общерусск. цеди́ть, цежу́, цеп) и др.; см. примеры из [Глускина 1968; Николаев 1988; 1989; НГБ 1986: 89—219; НГБ 1993: 191—321; ДНД2: 40—51]. Некоторые лексические элементы диалекта древних новгородцев, проникавших в отдаленные регионы Северо-Восточной Европы, а также Сибири (поскольку русская колонизация Сибири на ранних этапах была продолжением новгородской колонизации Европейского Севера [Аникин 2000: 11]), обнаруживаются в виде заимствований в финно-угорских и самодийских языках. Коми ижем. ватлан ‘ведро, железное ведро’ рассматривалось Е. А. Хелимским как дериват от известного новгородцам др.-русск. ватъ ‘ведро’2, а селькупск. qam ‘холст, полотно, платок; полог’ он возводит к др.-новг. хамъ ‘полотно’, донесенному только берестяной грамотой № 288 и попавшему к новгородцам по ганзейскому пути из германских языков [Хелимский 2000; 2002: 82]. Кроме того, слово хам как обозначение полотна отмечено под 1747 г. в русских говорах Сибири [Панин 1991: 170], см. [Аникин 2000: 608, 678]. Наряду с диалектной апеллятивной лексикой древненовгородского происхождения привлекает внимание проприальная, особенно топонимическая, лексика, которая более отчетливо маркирует исходный регион и хорошо «консервирует» прежние черты, забытые в современной диалектной речи. На Русском Севере, Северном Урале уже выявлялись отдельные архаические русские топонимы, закрепленные, судя по разным признакам, в древне-и/или старорусскую эпохи: Робье, Робий Мох, имена рек Смердья, Волочанка, Паток, Собь и др., древняя модель названий на -ица [Матвеев 1987]. Учитывая раннее появление новгородцев в этих северо-восточных регионах, логично предположить, что значительная часть севернорусских топонимов с архаическими чертами принадлежит к древненовгородскому наследию. Впрочем, сам по себе критерий архаичности здесь недостаточен. Хотя в древненовгородском происхождении подозревается немало единиц топонимии и лексики, функционирующих на пространствах Северо-Восточной Европы и Сибири, необходима более конкретизированная индикация географии исхода от окрестностей Ильменя, Новгорода, Волхова. В настоящей статье я остановлюсь на некоторых фактах, отличающихся дополнительной древненовгородской конкретикой и поэтому более ярких и, на мой взгляд, достоверных (избегая при этом повторения хорошо известных лексико-фонетических примеров. О наличии в древненовгородском слова ватъ свидетельствует деминутив ватець (в значении меры сыпучих тел), донесенный новгородской грамотой на бересте № 1 (конец XIV в.): «4 ваци солоду» [НГБ 1986: 221, 268]. Впрочем, чтение «ваци» не бесспорно и поддерживается не всеми; в [ДНД2: 48, 746] предложено читать «каци» (= кадьци, плюральная форма от кадьца ‘мера количества зерна, кадка’). С последним можно было бы согласиться (учитывая, что слово кадьца неоднократно прослеживается по берестяной письменности), если бы не проявление в новгородской топонимии названий оз. Ватцо и д. Ватцы вблизи г. Валдай Новгородской области. Деревня, известная с конца XV в. как сельцо Ватцо Нерецкого погоста [НПК, I: 894], поименована по соседнему с ней оз. Ватцо, тогда как название озера прекрасно объяснимо апеллятивом ватьць, обозначавшим емкость (а как известно, обозначения хозяйственных емкостей легко переходят в сферу гидрографической терминологии и гидронимии, ср. хотя бы активно формирующие гидронимию водные термины коры́то, котёл (котлови́на), казано́к, кри́нка (крини́ца), ендо́ва, маки́тра, колдо́бина и др., отсылающие к наименованиям посуды [Толстой 1969: 218—229]). Таким образом, топонимия заставляет думать, что термин ватьць все же был знаком древненовгородским говорам из работ С. М. Глускиной, А. А. Зализняка, С. Л. Николаева и других авторов). Цель статьи — историко-диалектологический и этимологический обзор примерно трех десятков диалектных слов, топонимов и оборотов древненовгородского происхождения, обнаруженных в отдаленных от Приильменья и Поволховья регионах Восточно-Европейского Севера, проникших туда разными путями и в разное время. К анализу привлечены 1) севернорусские термины, топонимы и фразеологизмы, в которых так или иначе отражена зависимость от архаической топонимии Приильменья и Поволховья; 2) севернорусские лексемы с выразительными приметами древненовгородской фонетики и морфологии; 3) севернорусские лексемы, которые, судя по их ранним письменным фиксациям и ареальным характеристикам, выступают древненовгородскими новообразованиями, лексическими и/или семантическими; 4) севернорусские лексемы, о древненовгородском «исходном адресе» которых позволяет судить культурно-исторический контекст. Самое известное надежное свидетельство отдаленного продвижения новгородской лексики на север и восток — это, конечно, сев.-русск. шело́н(н)ик (шало́ник, шело́йник, шело́дник и т. п.) как обозначение ветра обыкновенно южного, юго-западного направлений. Термин распространился практически везде по регионам Восточно-Европейского Севера [Даль, 4: 619; СРГК, 6: 856; Мурзаев 1999, 2: 323], проник во многие говоры Сибири — тобольские, иркутские, байкальские, колымские [ЭСРДС: 687]. Давно подмечено, что он образовался от названия р. Шелонь, впадающей в оз. Ильмень [Зеленин 1913: 370—372; Фасмер, IV: 425; Дерягин 1967: 86—88; Мельников 1977], пожалуй, раньше всех это объяснение приведено В. И. Далем: ша(е)ло́ник — «от р. Шелоны» [Даль, 4: 619]. Преобладающее значение южного, юго-западного ветра у данного сев.-русск. термина не случайно: для жителей Новгорода и его ближайшей округи, отправлявшихся в дальние походы на север и восток, р. Шелонь расположена на юго-западе и, следовательно, ветер, дующий с берегов Шелони, для них был юго-западным. Это внутриновгородская, узкая ориентация, но она сопрягалась с ориентацией общесевернорусской, пространной: для древненовгородских переселенцев («расселенцев»), несших на север и восток слово шело́н(н)ик, и Новгород и р. Шелонь оставались далеко на юге и на западе и шело́н(н)ик был для них ветром с родины, находившейся южнее и западнее. Любопытен семасиологический спектр термина шело́ник в самих центральноновгородских говорах вокруг оз. Ильмень. В отличие от семантически слабо разветвленного севернорусского термина, в Приильменье данный термин многозначен (‘юго-западный ветер’, ‘западный ветер’, ‘северо-западный ветер’, ‘северо-восточный ветер’, ‘восточный ветер’, ‘ветер с реки Шелони’ [НОС: 1299]), поскольку он до сих пор иногда сохраняет непосредственные ориентационные отношения то с городом Новгородом, то непосредственно с рекой Шелонью. Скажем, о значении термина ‘северо-западный ветер’ сообщают информанты из Мстинского и Старорусского р-нов («Шелоник, — так называют ветер со стороны Новгорода, то есть с северо-запада, это обычно короткий ветер. С вечера шелоник задул» Мст.; «Шелоник — северо-западный ветер» Ст.), и оно, похоже, обусловлено тем, что для жителей Мстинского р-на на северо-западе расположен Новгород, а для жителей Старорусского р-на — р. Шелонь. В тех районах Новгородской обл., которые прилегают к оз. Ильмень (Новг., Ст., Парф., Шим., Сол., Вол.), термин шело́ник часто актуализует свой первоначальный древний смысл: им обозначают ветер, дующий от берегов р. Шелони. Ранее была подробно обоснована гипотеза [Васильев 2012а] о том, что из ближних окрестностей древнего Новгорода разошлось во многие регионы Восточно-Европейского Севера (Вологодская, Архангельская, Кировская обл., Пермский край и др.) и Сибири устойчивое выражение провалиться (попасть, пропасть, кануть) как в ка́мский (ка́нский) мох В говорах онежских и североморских шело́нником называют еще человека с крутым характером [СРГК, 6: 856]. К обозначению ветра это имеет косвенное отношение: перед нами дериват от шалёный ‘шальной, буйный’ (шалён(н)ик), фонетически сближенный с рассматриваемым метеорологическим термином со значением ‘сгинуть, исчезнуть неизвестно куда’. Обыкновенно в этом обороте видели связь с названием крупной р. Камы, притока Волги (т. е. камский мох — это моховые болота у р. Кама, см. [Богораз 1901: 4; Аникин 2000: 250]), однако такое объяснение не учитывает глубокой диалектной укорененности данного фразеологизма далеко к западу от Прикамья —в говорах Приильменья. Главное же состоит в том, что в полутора десятках километров к северу от Новгорода, рядом с Николо-Вяжицским монастырем, расположено большое топкое болото, называемое Камский мох [ВТК; Истомина, Яковлев 1989: 146]. Как выяснилось, это название болота не является фразеологически мотивированным, извлеченным из выражения провалиться как в камский мох, но предстает топонимом, который определяется в конечном счете особенностями местного ландшафта. Так, оз. Вяжицкое, охватываемое болотом Камский мох, раньше называлось Каменное [ВТК], а вытекающая из озера р. Веряжа, приток Ильменя, в своих верховьях, от оз. Каменного до д. Вяжищи, еще в начале ХХ в. именовалась Каменка [СНМНГ, I: 88—89]. Сложившаяся здесь топонимическая микросистема Камский мох — оз. Каменное — р. Каменка сама по себе подсказывает трактовку слова Камский в значении ‘каменский’. Поскольку новгородский Камский мох находится возле древнего Николо-Вяжицкого монастыря, это большое топкое болото было известно местным монахам, в среде которых, надо полагать, и родилось рассматриваемое выражение провалиться как в камский мох. Дисперсия данного оборота далеко к востоку и северо-вос- току от Новгорода, несомненно, обязана разветвленной сети земельных владений Николо-Вяжицкого монастыря, имевшего свои вотчины не только почти во всех новгородских пятинах, но и далеко за их пределами, в частности в Двинских землях. Древненовгородское происхождение явно имеет многозначный ландшафтный термин рель, распространенный на огромном пространстве Восточно-Европейского Севера и многих регионов Сибири. В словаре В. И. Даля это слово, наряду с производным рёлка, обобщенно определено с пометами вост., сев., сиб. как «гребень, гривка, сухая, возвышенная полоса по болоту; остров, лужок отличной растительности, среди кочкарника и зарослей; кряжок среди болота, материковая гряда по топи; долгая прогалина в мокром лесу, веретия; сухой, непоемный хребет среди пойм; идущая грядой полоса, чем-нибудь отличная от прочего», сиб. «песчаная долгая коса, стрелка от мыса, отмель, частью над водою, песчаная гряда, гривка», нвг. «наносная, наволочная гряда в воде, вдоль берега, но в расстоянии от него, так что между релью и берегом стоит вода» [Даль, 4: 91]; близкий комплекс значений дают [СРНГ, 35: 47—51; Мурзаев 1999, 2: 170]. Приемлемой этимологии сев.-русск. рель до сих пор не получило, но как ландшафтный термин слово, скорее всего, является лексико-семантической инновацией, возникшей на основе диал. рель из сферы строительной терминологии [Фасмер, III: 467]5, которое обычно выступает обозначением шестов, жердей, строительных лесов, опорных столбов, в том числе для крепления виселицы, качелей [Даль, 4: 91; СРНГ, 35: 50]6. Переход рель (< рьль) в сферу ландшафта состоялся и окончательно утвердился, на мой взгляд, в Приильменье, где плотно сосредоточены практически все древнерусские (с XII в.) фиксации данного ландшафтного термина, где отмечен его дериват в ранней суффиксальной форме релька (впоследствии в повсеместной форме рёлка, Судя, например, по купчей грамоте 1478—1485 гг., где сообщается: «Се купи Обросим Исаков и его сын Кондрат у игумена у Варлама и у священников и у всих старцев Вежицкого монастыря землю за Волоком на Двине в Уйме у святаго Николы» [АНВМ: 9]. В словаре Фасмера поддержана мысль о возведении строительного термина рель к праформе *rьdlь и сближении с лит. ardas ‘шест’, мн. ч. ardai ‘колосники’. Соотношение подобных значений строительства и ландшафта (при вторичности ландшафтных семем) наблюдается, например, в диал. верея́ и гряда́ (гря́дка), известных по говорам в качестве обозначений шестов, жердей, опорных балок и столбов, равно как обозначений продолговатых возвышенностей на местности, природных валов (см. материал в [СРНГ, 4: 145; 7: 182—187]). Имеется, впрочем, единственный сомнительный пример, донесенный Ипатьевской летописью: «…Въехавшу емоу во Браневичаве рьли и приде емоу солъ от тысячьского его Дьмьяна» с отвердевшим л’) и где сохраняются самые древние топонимы Рель [Срезн., III: 216; СлРЯ XI—XVII, 22: 141]. Предложенные И. И. Срезневским и авторами СлРЯ XI—XVII дефиниции др.-новг. рьль, рель в виде ‘заливная луговина, пожня’ или ‘прибрежный заливной луг’ не вполне точны: в низменном приильменском ландшафте, заливаемом при подъеме Ильменя, релями обозначали не сами заливные луга, а невысокие удлиненные возвышения среди заливных лугов, которые при высоком уровне воды тоже порой затоплялись8. Раннее значение ландшафтного термина до сих пор актуально по берегам Ильменя, а в целом современные говоры Новгородской обл. показывают богатейший спектр тесно пересекающихся значений для рель, рёлка и имеют десятки соотносимых с ними микротопонимов. Новгородский «адрес отправления» данных терминов, очень рано рассеявшихся по всему Восточно-Европейскому Северу, дополнительно подтверждается почти полным отсутствием их в говорах Центра, в частности во владимиро-суздальских и поволжских [Филин 1972: 546]. Безусловно, на Восточно-Европейском Севере и в Сибири найдется немало других широко распространенных лексем и выражений, начавших свой путь на север и восток от исторических земель Приильменья и Поволховья, хотя далеко не все они по дополнительным признакам уверенно опознаются как древненовгородские. Чаще всего многие северно- и восточнорусские слова с выразительной новгородской спецификой представлены в удаленных от Новгорода регионах Восточной Европы как раз в виде изолированных, точечных следов: это либо топонимы, либо периферийные, малоизвестные термины. Обращусь далее к рассмотрению серии таких локальных фактов. К этому ряду уверенно относится название гор Хиби́ны в Мурманской обл. Попытки объяснить данный ороним из саамских или финских языковых данных [Никонов 1966: 454; Мурзаев 1999, 2: 286; Поспелов 2001: 448] бесперспективны на фоне многочисленного новгородского материала: хиб (хип) ‘возвышенное место грядой’ Мст., Мош., Дем., наряду с микротопонимами Хиб для гористых мест в Мош. р-не, Хибы́ (Хипы́ для леса на возвышении в Под. и Мош. р-нах, Хипа́к применительно к сопке в Мош. р-не; в иных взаимосвязанных значениях прилагаются новг. хиб (хип) ‘небольшой залив, рукав’ Оп., Бор., Мст., Новг. хиби́на, уменьш. хиби́нка ‘то же’ Кр., Оп., хиб ‘глубокое место в реке, где бьют родники’ Кр., ‘вихревое движение воды; водоворот’ Кр., перен. ‘тот, кто делает промахи’ Валд. [Строгова 1991: 130; НОС: 1246]. Хиб — это отглагольный дериват (от праслав. *xybati, откуда польск. chybać ‘бежать, мчаться’, ‘качать, колыхать’, укр. хибáти ‘колебать, шатать’ и др. [ЭССЯ, 8: 153—155], появившийся как термин горного ландшафта уже на путях ранневосточнославянского продвижения от Среднего Поднепровья на север (ср. укр. полесск. хеб ‘хребет горы’ [Марусенко 1968: 253]), но окончательно устоявшийся в древненовгородских говорах, где он стал регулярно употребительным, разнообразным семантически и деривационно. От Приильменья термины хиб, хибина (с сингулятивным суффиксом -ина, характерным особенно для центрально-новгородской территории) с новгородскими колонизационными потоками проникли далеко на север, к Кольскому полуострову, где, помимо оронима Хиби́ны, зарегистрировано редкое хи́бень ‘плоская возвышенность, плоскогорье’ [Даль, 4: 547]9, и далеко на северо-восток, где в среднем течении Пинеги (Веркола) записано хи́бина 1230 г. Значение слова здесь не очевидно, можно даже предположить и строительный термин, например рьль как мостки для перехода по сырому месту или через реку. На эту неточность в свое время прозорливо обратил внимание В. И. Даль: «Объясненье Акд. Слв.неправильно, рель (стар. род. рли, ныне рели) и встарь значило не поемный луг, а напротив, возвышенность среди поймы» [Даль, 4: 91]. В словаре Даля хи́бень сопровождено пометой «финск.», что впоследствии дало повод исследователям говорить о неславянском характере этого слова. В конечном счете хи́бень с этой пометой обязано своим появлением А. И. Шренку, чьи записи использовал И. А. Бодуэн де Куртене при подготовке третьего издания далевского словаря. Согласно Шренку, «слово это, по уверению лопарей, чуждо их языку; взято оно, конечно, с финского уменьшительного hyypäinen, означающего небольшой холм» [КСРНГ], см. еще [Подвысоцкий 1885: 183], однако имеющиеся сегодня диалектные факты скорее предполагают обратное, а именно — усвоение финского hyypäinen из сев.-русск. хиб или хи́бень ‘яма’ (из диалектных записей Г. Я. Симиной10), и далеко на восток, в частности в Костром- ской край, где зафиксировано хиб ‘излучина реки’ [ЖКС: 324]. Один из островов в устье Северной Двины под Архангельском (Холмогорский р-н Архангельской обл.) называется На́льостров, или На́льестров, На́лья. Попытка сблизить данное название с саамским словом, означающим ‘мыс’ (n’arg, n’ark и т. п. лексемы в саамских диалектах), и объяснять его в одном ряду с севернорусской гидронимией Неркомина, Нерьга, Нергозеро [Кабинина 2011: 134] не убедительна ввиду значительных и никак не объясняемых фонетических расхождений между основой названия острова и предполагаемыми саамскими мотиваторами. Несравненно убедительнее привлечь новг. на́лье, нальё́ ‘подводная мель’, ‘подводная каменная мель на озере’, ‘низменное место, заполненное водой’ [НОС 2010: 606], твер. ‘подводная каменистая мель в озере, где водится рыба’, Приселигерье [Селигер, 4: 49], пск. на́лья, на́лия, налья́, наль ‘мель посреди озера’, ‘каменная отмель’, ‘груда камней на берегу озера’, ‘каменная гряда в поле’ [ПОС, 20: 79], твер., пск. нальё́ ‘груды камней, мелкий камень на дне озера, реки и т. п.’, на́лья, налья́ ‘подводная каменистая мель’ и т. п., включая более редкие проявления данной терминологии в Ярославской и Владимирской губ. [СРНГ, 20: 26—27]11. Остров Наль(е/о)стров на Северной Двине упоминается во многих новгородских грамотах середины XV в. [ГВНП: 200, 227, 247, 249,257, 258, 262 (гр. 151, 193, 225, 227, 241, 242, 251)]. Местная округа сохраняла тесные связи с новгородской метрополией, поскольку здесь располагался основанный новгородцами Никольский Чухченемский монастырь, угодья которого распространялись и на Нальеостров, судя, например, по грамоте 225: «Се азъ рабъ божии Степанъ Олфромѣевъ сынъ черноризець скимникъ далъ есмъ в домъ святому Николи землю на Налье[о]строви» [Там же: 247]. Новгородские заселители, очевидно, имевшие отношение к монастырской колонизации Русского Севера, перенесли известный им гидротермин налье в Северное Подвинье, закрепив его за одним из островов Северной Двины, чему благоприятствовал спектр значений термина: ‘мель; отмель; каменная гряда’ и т. п.12 В рассматриваемом случае именно новгородский исходный локус термина налье, имеющего широкую новгородско-псковско-тверскую ареальную дистрибуцию, дополнительно подтвержден культурно-историческим контекстом данного места, что удостоверяется исторической документацией.Маркером древненовгородского освоения севернорусских территорий порой служит топонимия, образованная от личных имен заселителей или владельцев. В бассейне Северной Двины одним из отчетливых отантропонимных следов такого типа является название Обрадово для трех селений в окрестностях Великого Устюга бывшей Вологодской губ. [Vasm. RGN, VI, 2: 329]. У восточных славян древнее имя Обрад было в ходу только в древних Новгородской и Псковской землях, где зафиксированы его носители (житель Русы Павел Обрадович, убитый литовцами в 1234 г. [НПЛ: 73, 283], пскович Обрад Клевчевич, XV в. [ГВНП: 330]), а на юге Деревской и Бежецкой пятин с XV и XVI вв. отмечают две дд. Обрадово [НПК, II: 800, 801; VI: 40], сюда же и д. Обратково (< Обрадково) Тверской обл. Кстати, неподалеку от дд. Обрадово в Великоустюжском уезде близ р. Северная Двина и р. Стрига стояла д. Некшино [Vasm. RGN, VI, 1: 130] тоже, очевидно, с древненовгородскими корнями, судя по д. Некшино на р. Волхов близ г. Чудово Новгородской обл. Названия р. Волма и при ней с. Волма (Волменское) близ г. Киров в Кировской обл., известные по спискам населенных мест 2-й пол. XIX в. [Vasm. WRG, I: 350; VI: 110] и по современным данным, выглядят выразительными свидетельствами древненовгородского присутствия в регионе Нижнего Прикамья. Вероятен прямой перенос на один из вятских притоков названия новгородской р. Волма (др.-новг. Въл(ъ)мь), впадающей слева во Мсту примерно в 80 км восточнее Новгорода. В устье новгородской Волмы издревле стоит селение Усть-Волма, впервые отмеченное берестяной грамотой 80—90-х гг. XIII в.: «до Усть Воломи» (№ 390, согласно [ДНД2: 507]), бывшее центром погоста. По иной версии, не исключающей, впрочем, первую, имел место перенос др.-новг. волмина (< вълмина) ‘место, поросшее ивовым кустарником’ (?) [СлРЯ XI—XVII, II: 315], впервые зафиксированного грамотой Варлаама Спасо-Хутынскому монастырю под Новгородом 1192—1210 гг. [ГВНП: 161, гр. 104; Янин 1990: 211]. Данный термин до сих пор жив в Приильменье: есть, например, совр. новг. волми́на ‘кустарник’ Сол., ‘место, заросшее ивовым кустарником’ Бор. [НОС: 122], пустошь Волминицы в Крестецком уезде 1780-х гг. [ИАДП, 2: 171, № 6988], локализуемая на притоке р. Волма (!), болота Волми́на, Кателёвская Волми́на вблизи юго-западных берегов Ильменя [Строгова 1991: 22]. Все эти лексические факты, очевидно, имеют общую этимологию [Васильев 2012б: 362—364]. Вообще говоря, в Нижнем Правобережном Прикамье (Вятский край) обнаруживается целая гроздь выразительных раннеславянских лексических архаизмов, имеющих непосредственное отношение к так называемым пригородным новгородским землям (по А. М. Неволину), или иначе — к области средневековых пятин Великого Новгорода. Так, рядом с вятской р. Волма и с. Волма в бассейне р. Вятки текут реки Белая Холуница, Черная Холуница и Холуная, названия которых находят отчетливую отдаленную параллель на юго-западной границе Деревской пятины Новгородской земли — только в названии оз. Холуно Торопецкого уезда [Шкапский 1912: 130], а также, с вариантом суффикса, в названиях р. Холынья (Холынка) под Новгородом, р. Холынья близ Старой Руссы, Южное Приильменье, и в другой новгородской гидронимии на Холын- [Васильев 2012б: 550—551]. Любопытно изолированное вят. лименец ‘луг, заливаемый в весеннюю пору водой’, встретившееся в посадской книге Хлынова 1629 г. [Филин 1972: 531; СлРЯ XI—XVII, VIII: 235], которое соотносится со староновгородским ойконимом Лимен применительно к де ревне Ситенского погоста 1495/96 г. [НПК, I: 588], а позднее к пустоши Лимень, согласно книге 1550/51 г. [ПКНЗ, 5: 146]. Сегодня о средневековом ойкониме напоминает р. Леменка, впадающая в оз. Сунгурово близ г. Окуловка Новгородской обл. Анализ данной топонимической микросистемы позволяет понять, что название д. Лимен (Лимень), безусловно, отгидронимное, но деревня в XV—XVI вв. была названа не по р. Леменка (Лименка), а по смежному с этой речкой озеру, которое сегодня известно как оз. Сунгурово, а ранее именовалось оз. *Лимен (*Лимень) [Васильев 2017: 147, 315—316]. Своим происхождением это средневековое новгородское название может быть обязано др.-русск. лимен, лимень ‘пристань, гавань, залив’ (< греч. λιμένι(ον, от λιμήν ‘гавань’ [Фасмер, II: 497]), которое, начав путь от Причерноморья и затем от Среднего Поднепровья, благодаря восточно-славянскому продвижению на север, появилось в окрестностях оз. Ильмень; по иной, более убедительной версии, перед нами др.-балт. субстратный гидроним к востоку от Ильменя, родственный лит. Lìminas, Liminėlis, Liminė, Limenė, но и греч. λιμήν ‘озеро’ [Vanagas 1981: 191]. Как бы то ни было, для вят. лименец «адресом отправления» предпочтительно считать приильменскую территорию. Абсолютно бесспорен новгородский след в изолированном вят. во́дось ‘пойма, поемное место’ XIX в. [Даль, 1: 219]. Ранее мною было подробно обосновано, что во́дос, во́дось в значении ‘заливаемое место, пойма’ — это др.-новг. новообразование из двуосновного *во́досъсъ (ср. водосо́с ‘сырое место’, с другим местом ударения), которое подверглось гаплологии и сократилось до во́досъ (> во́дос); менее вероятен иной путь появления этих лексем: через обобщение основы косвенных падежей с утратой слабого редуцированного (например, в род. п.: водосъса > водосса > водоса, откуда далее обособилось водосъ им. п.). Данная лексическая инновация, безусловно, оформилась в ранненовгородское время, т. е. до начала падения редуцированных в XI в., о раннем его характере свидетельствует само проявление др.-новг. водосъ в жалованной грамоте приблизительно 1134 г. князя Всеволода Мстиславича на Терпужский погост Ляховичи: «…По Ловати на низъ по конецъ Водоса» [ГВНП: 139, гр. 80] (во́досом здесь обозначено или поименовано пойменное, заливаемое в половодье устье р. Робьи, впадающей справа в р. Ловать). Термин давно выпал из употребления в говорах Приильменья, но оставил после себя до полутора десятков топонимов (Водоси,Водосы, Водосье и др.), распространение которых ограничено центральными районами средневековой Новгородской земли, а следы его отдаленного продвижения на восток обнаруживаются на Центральной Вологодчине, близ берегов оз. Кубенского и р. Сухоны: волог. во́досы ‘низменные пожни’ и др., подробнее см. [Васильев 2012б: 359—362]. Река Вятка, главная водная артерия Вятского края, называется по-татарски Нократ, по-чувашски Нухрат (Атăл), в старых записях именуется по-татарски Naukrad-Idel, по-марийски Naukrad Byč, Naukrad wyd [Vasm. WRG, I: 412; Vasmer 1971, II: 781], что озна- чает ‘Новгородская река’ — от Новгород, см. [РЭС, 9: 261]. В данной связи, быть может, не случайна фонетическая перекличка прозвища гужее́ды, нередко прилагаемого конкретно к жителям Вятского края, вятчанам, а вообще — к переселенцам (!) из других краев [Казакова 2011: 33—34; СРНГ, 7: 204], с распространенным прозвищем новгородцев — гущее́ды [НОС: 205]. Наконец, само ключевое название Вятка, приложенное к главной реке и к столице Вятского края, явно имеет древненовгородские истоки. Избегая подробного обоснования трактовки данного топонима (она детально изложена в [Васильев 2016]), ограничусь основными моментами. Только в области средневековых пятин Великого Новгорода, конкретнее — на северном берегу оз. Селигер и рядом с р. Молога близ г. Пестово Новгородской обл., находим пару дд. Вятка, фиксируемых с XV—XVI вв. [НПК, VI: 505, 506, 513; II: 569; ПКНЗ, 4: 265], причем в Деревской пятине обнаруживаем топонимию и гидронимию с показательной вариантностью «ятевого» корня вът- // вят- // вет- // вит-, такую как Вътча (Ветча, Вятица), Вятца (Витца) и др.
--- Платным поиском не занимаюсь. В личке НЕ консультирую. Задавайте, пож-ста, вопросы в соответствующих темах, вам там ответЯТ.
митоГаплогруппа H1b
Полагаю, что новгородские и прикамское названия Вятка приравниваются к апеллятиву *вътъка, метафорически возникшему термину ландшафта и гидрографии (‘ветвь дерева’ > ‘ответвление реки, речной приток’ или ‘участок местности в форме ветки, клина’). Для древненовгородской диалектной атрибуции особенно существенно, что Вятка демонстрирует древнекривичское произношение фонемы «ять» в виде широкого переднего звука ä, о котором выше уже говорилось. Столь архаический фонетический рефлекс был окончательно лексикализован в Вятка благодаря именно ранней топонимизации (гидронимизации) термина *вътъка. В основном же на древненовгородской территории термин *вътъка топонимически закрепился с более поздним отражением ъ в виде е — как гидроним Ветка, повторяющийся в области пятин Великого Новгорода десятками раз применительно к малым речным притокам (о гидронимии Ветка,Витка см. [Васильев 2012б: 347—352]). Многие знают метеотермин шело́н(н)ик, о котором говорилось выше, но практически не известна другая удаленная от Приильменья севернорусская «реминисценция» новгородской р. Шелонь — эндемичное перм. шоло́нь ‘болотистый участок’: «Шолонь у нас называлось болотистое место» Висим, г. Пермь [Полякова 1988: 167; 2007: 404]. Хотя, разумеется,единичность фиксации допускает разного рода случайности, достоверность перм. шоло́нь усиливают факты внутриновгородских переносов названия р. Шелонь, сопряженных с закреплением его за низменными, болотистыми участками, что говорит о его семантизации как болотного термина. Таковы новг. Шело́ны — поле у д. Голино Шим. [НОС: 1299] (низменное место близ впадения р. Шелони в оз. Ильмень, заливаемое при разливе озера), место Шолоница под Новгородом в дельте р. Мсты, заливаемой вешними водами: «Платок у Шолоницы над Рускою рекою, тритцать куч» (по книге оброчных пригородных пожен Великого Новгорода 1538/39 г. [ПКНЗ, 1: 370]), болотистая речка Шалонка, левый приток Здесь платок — ‘участок сенокоса’. Этот хозяйственно топографический термин нередко встречается в новгородской писцовой документации XV—XVI вв. Полы [Шанько 1929] и болотистый ручей Шелон среди притоков Марёвки, правого притока Полы, — оба водотока в Марёвском р-не Новгородской обл.Древненовгородским колонизационным следом в Прикамье можно считать гидроним Волхов в закреплении за рекой бассейна Камы [Vasm. WRG, I: 359], ср. [РЭС, 8: 193]. Налицо полное совпадение с названием новгородской р. Волхов, хотя, как и в случае с вятской р. Волма, вероятны две трактовки прикамского гидронима, которые обе выявляют связь с древненовгородской территорией. По первой версии, перед нами действительно перенесенное имя общеизвестной новгородской реки, притока Ладожского озера, по второй версии — это независимый от новгородского Волхова гидроним, образованный от основы адъектива *волхов(ой) ‘ольховый’, деривата с суф. -ов- от диал. во́лха, во́льха ‘ольха’ [Даль, 1: 37], то же волог. во́льха [СВГ 1983: 82], ср. еще урал. во́лхвиный ‘ольховый’ [Малеча 2002: 258]. Здесь важно подчеркнуть, что адъектив *волхов(ой) ‘ольховый’ (> прикамск. Волхов) проявился лишь в области новгородских пятин и соседней Псковской земли, причем только в топонимическом преломлении, что свидетельствует, скорее, о древненовгородском диалектизме: д. Волховой Остров Кургуево на Неве близ устья р. Ижоры, около 1500 г. [ПКВод] (Волховой Остров, несомненно, означает ‘Ольховый остров’, см. также [Попов 1981: 57]), оз. Волхово бассейна Мсты рядом с одноименным урочищем Окуловского р-на Новгородской обл. (Волхово буквально ‘Ольховое’), д. Волхово в Петровском Тихвинском погосте 1545 г. [НПК, VI: 247], где-то в окрестностях г. Бежецк, оз. Волхво и д. Волхво в окрестностях г. Пушкинские Горы Гидронимы р. Солпа в бывшем Слободском уезде Вятской губ. [Vasm. WRG, IV: 347] р. Солоповка в Шадринском уезде Пермской губ. [Фасмер, III: 715] квалифицируются как перенесенные из Приильменско-Поволховского региона праславянские диалектизмы. Ср. древненовгородскую д. Солоп в погосте Егорьевском Млево 1545 г. [НПК, VI: 347], стоявшую у порога Салпа (Солпинский) на р. Мста, указанного впервые картой 1765 г. к северу от города Вышний Волочек [Васильев 2017: 51], порог Сучий Солоп на р. Ловать южнее Старой Руссы, средневековые Солопско, иначе Слопско, названия для сельца и деревни на южном побережье Ильменя в Буряжском погосте 1498 и 1501 гг. [НПК, IV: 27—28, 35; V: 401, 405, 417] (= совр. д. Солобско к северо-западу от Старой Руссы). Все они отражают усвоенную древненовгородским диалектом редкую праславянскую основу *Sъlp-, вариантную основе *Solp-, многочисленные континуанты которой знают южно- и отчасти западнославянские языки: гидронимы Slápe, Sláp, Slápnik, Slápar, Slápšak, Slapníca в Словении, Slapno в Хорватии, Slapy в Чехии, наряду с русск. ц.-слав. слапъ ‘волна, водоворот’, сербохорв. слâп,словен. sláp ‘водоворот; водопад; волна’, чеш. slap ‘порог на реке’ и др., сюда же ст.-слав.въслѣпати ‘течь, струиться’ и др., по данным [Фасмер, III: 715; РЭС, 9: 116—117; ESSZI: 379]. В северных районах Пермского края и на юге республики Коми довольно компактно локализуются несколько рек на Вишер-: р. Вишера, левый приток Камы, р. Вишерка, правый приток Колвы, правого притока Вишеры, и р. Вишера, правый приток Вычегды бассейна Северной Двины. Давно отмечалось, что названия перечисленных северных рек совпадают с названием р. Вишера, впадающей вблизи Новгорода в Волхов. Этот гидроним, безусловно, фонетическим воздействием гидронима Шелонь, который у всех «на слуху» в центрально-новг. говорах, объясняется еще новг. шело́нь ‘две доски, сбитые под углом на верху двускатной крыши’, ‘верх двускатной крыши’ [НОС: 1299], — перед нами не что иное, как результат преобразования термина шело́м ‘верхняя часть крыши’ [Там же]; этим же вторичным воздействием объяснимо новг. шело́нить ‘уклоняться от работы’ [Там же], преобразованное из фило́нить. Само название главной новгородской р. Волхов (др.-новг. Волхово) тоже иногда трактуют со зна- чением ‘Ольховая’. Сомнения в данной гипотезе возникают главным образом потому, что номинация Ольховая’, являющаяся типовой для множества маленьких речек и ручьев, поросших ольхой, кажется слишком тривиальной для столь крупной и издревле известной реки. Поэтому чаще видят в гидрониме Волхов субстратные, «дославянские» истоки — прибалтийско-финские или древнеевропейские, равно как не исключают «подгонку» субстратного названия под облик славянского «ольхового» наименования (подробнее см. [Попов 1981: 56—57; РЭС, 8: 193; Васильев 2009: 266—267]). неславянский, он до сих пор не имеет надежной этимологии, равно как не очевидна природа тождества уральских гидронимов Вишера (Вишерка) с именем столь отдаленной от них новгородской реки. Одни исследователи этимологически объединяют все эти гидронимы [Кривощекова-Гантман 1983: 77—79; Корчагин, Лобанова 2012: 123—127], причем Кривощекова-Гантман исходной считает новгородскую, волховскую Вишеру, объясняя уральские Вишера (Вишерка) переносом из Поволховья, другие же [Матвеев 1980: 62; Туркин 1986: Игнатов 1992: 183] не усматривают никакой связи уральских гидронимов с новгородским. Применительно к аспекту древненовгородской колонизации, на мой взгляд, допустима компромиссная точка зрения по вопросу Вишеры. Если говорить о прямом переносе готового названия с реки на реку, то он в данном случае крайне маловероятен даже не столько из-за отдаленности рек, сколько из-за их внешней и функциональной непохожести. Нов- городская Вишера — небольшая равнинная река (105 км длины вместе с главным притоком), тогда как р. Вишера бассейна Камы, по данным Водного реестра, имеет длину 415 км, а р. Вишера бассейна Вычегды — 247 км. Гидронимический перенос с малой реки на большую сомнителен, напротив, естествен перенос имени с большой реки на малую, подтвержденный многими примерами (ср., например, ручьи и речки Дунай, Двинка, Воложка), тем более, что волховская Вишера никогда не имела существенного значения в качестве водноволокового пути в отличие от камской Вишеры, начинающейся с Уральских гор, по которой еще в XV в. и ранее продвигались на Урал, за Урал, в бассейны Печоры и Оби: «Вишерою вверх, да чрез Камень в Лозьву реку, да Лозьвою вниз в Тавду реку, да Тавдою рекою вниз до Тобола реки», по [Бахрушин 1928: 88—89]. Тем не менее полное фонетическое совпадение столь специфических трехсложных названий рек Ви́шера трудно считать простой случайностью. Полагаю, данное совпадение объяснимо как раз древненовгородским языковым вкладом в гидронимию Прикамья. Древние переселенцы из Новгорода и Приильменья, проникавшие по водно-волоковым путям в Прикамье и бассейн Печоры, разумеется, хорошо знали новгородский гидроним Вишера и переоформили по его облику относительно созвучные туземные неславянские названия отмеченных уральских рек, как раз и служившие этими путями колонизации (ср. наличие в данном регионе гидронимов с созвучными формантами -шер- / -сер-, таких как Тимшер, Нившера, Бисер и т. п.). Действительно, чем, если не привнесенным извне воздействием новгородской р. Вишеры, которая в верхнем течении раздваивается на притоки Большая Вишера и Малая Вишера, объяснить аналогичную ситуацию с прикамской Вишерой, которая точно также в своих верховьях раздваивается на реки Большая Вишера и Малая Вишера? Таким образом, случай с Вишерой отличается от других тем, что иллюстрирует, скорее, древненовгородское адстратное влияние на автохтонную древнепермскую гидронимию. В отдаленных от Приильменья говорах Верхнего Прикамья обнаруживаются и другие отчетливо древненовгородские элементы. Перм. ка́мник ‘каменистый участок местности, каменистый берег’, ‘возвышенность, на поверхности которой много камней, известняка’ [Полякова 2007: 151] отсылает к др.-новг., др.-пск. *камьныи ‘каменный’, ка́ма ‘камень’ (записано недалеко от оз. Селигер, 1855 г. [СРНГ, 13: 13]); последнее отражает ранневосточнославянский переход праслав. kamy в a-склонение, произошедший в бассейнах оз. Ильмень и р. Великой [Васильев 2012б: 406]. Сюда же примыкает максимально близкий дериват от *камьныи — термин ка́мница ‘печь, сложенная из камней, в бане, курной избе, хлеве и т. п.’ (Прикамье и Архангельское Подвинье) наряду с волог. ка́мница ‘груда камней’ [СРНГ, 13: 27]. Эта и другая лексика от ка́ма ‘камень’ рассеялась далеко на восток из области бывших новгородских пятин, где она уже практически забыта в апеллятивном использовании, но сохраняется среди старой топонимии, например в названии средневе- ковой д. Камницы Пиросского погоста 1495 г. [НПК, I: 452]. Сходным образом распространенный в Прикамье гидроним Песьянка (имена рек в Чердынском, Кунгурском, Оханском, Соликамском уездах Пермской губ., в Котельническом и Сарапульском уездах Вятской губ. [Vasm. WRG, III: 645]) деривационно связан (через адъектив песьяный) с песь, или пъсь, —бессуффиксальным обозначением песка, апеллятивные и топонимические образования от которого наиболее плотно сконцентрированы опять же в области средневековых новгородских пятин [Васильев 2012б: 468—471]. Отчетливо древненовгородский вклад являют собой также топонимы с основой Полюд- (многократно Полюдово, Полюдята), характерные для Пермской области, где распространена и фамилия Полюдов [Матвеев 1987: 73]: они образованы от др.-новг. личного имени Полюд, многократно фиксируемого новгородской (исключительно!) документацией в ранний период XI—XIII вв. [НПЛ: 26, 54, 64, 86, 211, 253, 268, 317, 446; ДНД2: 782]. ............... СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
АНВМ — Акты Новгородского Вяжищского монастыря конца XV — начала XVII в. / Подгот. публ. Анкудинов И. Ю. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2013. Богораз 1901 — Богораз В. Г. Областной словарь колымского русского наречия / Собрал на месте и сост. В. Г. Богораз. СПб.: Тип. Имп. АН, 1901. ВТК — Военная топографическая карта западной части Российской империи (масштаб 3 версты в дюйме) съемок второй половины XIX в. и печати второй половины XIX в. — начала 1900-х гг. ГВНП — Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Под ред. Валка С. Н. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1949. Даль, 1—4 — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. М.: Русский язык, 1998. ЖКС — Живое костромское слово. Краткий костромской областной словарь / Сост. Ганцовская Н. С., Маширова Г. И. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2006. ИАДП — Фролов А. А, Пиотух Н. В. Исторический атлас Деревской пятины Новгородской земли (по писцовым книгам письма 1495—1496 годов). Т. 1—3. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2008. В. Л. Васильев 85 КСРНГ — Картотека Словаря русских народных говоров (ИЛИ РАН, Санкт-Петербург). Малеча 2002 — Малеча Н. М. Словарь говоров уральских (яицких) казаков. Т. 1. (А—Ж). Оренбург: Оренбургское книжное изд-во, 2002. Марусенко 1968 — Марусенко Т. А. Материалы к словарю украинских географических апелляти- вов (названия рельефов) // Полесье (Лингвистика. Археология. Топонимика). М.: Наука, 1968. С. 206—255. Матвеев 1980 — Матвеев А. К. Географические названия Урала: краткий топонимический словарь. Свердловск: Средне-Уральское кн. изд-во, 1980. Мурзаев 1999 — Мурзаев Э. М. Словарь народных географических терминов. 2-е изд., перераб. и доп. Т. 1—2. М.: Картгеоцентр — Геодезиздат, 1999. Никонов 1966 — Никонов В. А. Краткий топонимический словарь. М.: Мысль, 1966. НОС — Новгородский областной словарь / Изд. подгот. Левичкин А. Н., Мызников С. А. СПб.: На- ука, 2010. НПК — Новгородские писцовые книги, изданные Императорской археографической комиссиею. Т. I— VI. СПб.: Сенат. тип., 1859—1910. НПЛ — Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред. Насонова А. Н. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1950. Панин 1991 — Панин Л. Г. Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII—XVIII вв. Но- восибирск: Наука, 1991. ПКВод — Переписная окладная книга по Новугороду Вотской пятины 7008 года // Временник Им- ператорского Московского общества истории и древностей Российских. Кн. 11. М., 1851; Кн. 12. М., 1852. ПКНЗ — Писцовые книги Новгородской земли / Сост. Баранов К. В. Т. 1—6. М.; СПб.: Археографи- ческий центр; Древлехранилище; Дмитрий Буланин, 1999—2009. Подвысоцкий 1885 — Подвысоцкий А. И. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб.: Тип. Имп. АН, 1885. Полякова 2007 — Полякова Е. Н. Словарь географических терминов в русской речи Пермского края. Пермь: Пермский гос. ун-т, 2007. ПОС — Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1—. Л.: Изд-во Ленинград- ского ун-та; СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1967—. Поспелов 2001 — Поспелов Е. М. Географические названия мира: Топонимический словарь. 2-е изд., стереотип. М.: АСТ; Астрель, 2001. РЭС — Аникин А. Е. Русский этимологический словарь. Вып. 1—. М.: Рукописные памятники Древ- ней Руси; Знак; Нестор-История, 2007—. СВГ 1983 — Словарь вологодских говоров (А—Г) / Под ред. Паникаровской Т. Г. Вологда: ВГПИ, 1983. Селигер, 4 — Селигер: Материалы по русской диалектологии: Словарь / Под ред. Герда А. С. Вып. 4 (Н—П). СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2010. СлРЯ XI—XVIІ вв. — Словарь русского языка XI—XVIІ в. Вып. І—ХХІХ—. М., 1975—2011—. СНМНГ — Список населенных мест Новгородской губернии / Под ред. Подобедова В. А. Вып. I— VIII. Новгород: Губернская типография, 1907—1912. СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / Гл. ред. Герд А. С. Вып. 1—6. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1994—2005. Срезн. — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памят- никам. Т. I—III. СПб.: Тип. Имп. АН, 1893—1912. СРНГ — Словарь русских народных говоров. 2-е изд., исправленное / Отв. ред. Сороколетов Ф. П. Вып. 1—47—. СПб.: Наука, 2002—. Туркин 1986 — Туркин А. И. Топонимический словарь Коми АССР. Сыктывкар: Коми книжное из- дательство, 1986. Фасмер, I—IV — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и дополнения Трубачева О. Н. Т. I—IV. M.: Прогресс, 1964—1973. Чикачев 2005 — Чикачев А. Г. Диалектный словарь Русского Устья / Отв. ред. чл.-корр. РАН Ани- кин А. Е. Новосибирск: Наука, 2005. Шанько 1929 — Шанько Д. Ф. Реки и леса Ленинградской области. Л.: Изд. Областного Лесного От- дела, 1929. Шкапский 1912 — Шкапский О. А. Озера Псковской губернии (их естественно-историческая харак- теристика и экономическое значение). С картографией озерных районов. Псков: Электр. типо-лит. Губ. земства, 1912. 86 Вопросы языкознания 2018. № 3 ЭСРДС — Аникин А. Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: Заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. М.; Новосибирск: Наука, 2000. ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков (Праславянский лексический фонд) / Под ред. Трубачева О. Н., Журавлева А. Ф. Вып. 1—. М.: Наука, 1974—. ESSZI — Snoj M. Etimološki slovar slovenskih zemljepisnih imen. Ljubljana: Modrijan: Založba ZRC, 2009. Vanagas 1981 — Vanagas A. Lietuvių hidronimų etimologinis žodynas. Vilnius: Mokslas, 1981. Vasm. RGN — Russisches geographisches Namenbuch / Begr. von Vasmer M. Bd. I—X. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 1962—1981. Vasm. WRG — Wörterbuch der russischen Gewässernamen / Begr. von Vasmer M. Bd. I—VI. Berlin; Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1961—1973. Vasmer 1971 — Vasmer M. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. Bräuer H. (Hrsg.). Bd. I—II. Berlin; Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 1971. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ / REFERENCES Аникин 2000 — Аникин А. Е. Проблемы русской диалектной этимологической лексикографии. Дисс. в виде научн. докл. … д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2000. [Anikin A. E. Problemy russkoi dialektnoi etimologicheskoi leksikografii. Dokt. diss. v vide nauchn. dokl. [Problems of the Russian dialectal etymological lexicography. Doct. diss. in the form of scientific report]. Ekaterinburg, 2000.] Бахрушин 1928 — Бахрушин С. В. Очерки по колонизации Сибири в XVI и XVII вв. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1928. [Bakhrushin S. V. Ocherki po kolonizatsii Sibiri v XVI i XVII vv. [Essays on the colonization of Siberia in the 16th and 17th c.] Moscow: M. and S. Sabashnikovs Publ., 1928.] Васильев 2009 — Васильев В. Л. Древнеевропейская гидронимия на Русском Северо-Западе // Ива- нов Вяч. Вс. (ред.). Балто-славянские исследования. XVIII. Сб. статей. М.: Языки славянских куль- тур, 2009. С. 262—278. [Vasil’ev V. L. Old European hydronymy in the Russian North-West. Baltoslavyanskie issledovaniya. XVIII. A collection of articles. Ivanov Vyach. Vs. (ed.). Moscow: Yazyki Slavyanskikh Kul’tur, 2009. Pp. 262—278.] Васильев 2012а — Васильев В. Л. К истокам сравнения как в камский мох // Язык и прошлое народа: сб. науч. ст. памяти проф. А. К. Матвеева. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2012. С. 52—66. [Vasil’ev V. L. On the origin of the simile kak v kamskii mokh. Yazyk i proshloe naroda: Sb. nauch. st. pamyati prof. A. K. Matveeva. Ekaterinburg: Ural Univ. Publ., 2012. Pp. 52—66.] Васильев 2012б — Васильев В. Л. Славянские топонимические древности Новгородской земли. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2012. [Vasil’ev V. L. Slavyanskie toponimicheskie drevnosti Novgorodskoi zemli [Slavic toponymic antiquities of the Novgorod land]. Moscow: Rukopisnye Pamyatniki Drevnei Rusi, 2012.] Васильев 2014 — Васильев В. Л. Этимологические наблюдения над лексикой и топонимией Рус- ского Северо-Запада. II. (Гидронимы на Лин-, термины налым, налье, налой) // Русский язык в на- учном освещении. 2014. № 1(27). С. 252—264. [Vasil’ev V. L. Etymological observations of lexicon and toponymy of the Russian North-West. II. (Hydronyms with Lin-, terms nalym, nal’e, naloi). Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii. 2014. No. 1(27). Pp. 252—264.] Васильев 2016 — Васильев В. Л. Еще раз о происхождении названий реки Вятка и города Вятка (совр. Киров) // Вопросы ономастики. 2016. Т. 13. № 2. С. 23—39. [Vasil’ev V. L. Revisiting the origin of the name of the Vyatka river and the Vyatka city (Kirov). Voprosy onomastiki. 2016. Vol. 13. No. 2. Pp. 23—39.] Васильев 2017 — Васильев В. Л. Гидронимия бассейна реки Мсты: свод названий и анализ микро- систем. М.: Издательский Дом ЯСК, 2017. [Vasil’ev V. L. Gidronimiya basseina reki Msty: svod nazvanii i analiz mikrosistem [Hydronymy of the Msta river basin: A collection of names and the analysis of microsystems]. Moscow: Yazyki Slavyanskoi Kul’tury, 2017.] Глускина 1968 — Глускина С. М. О второй палатализации заднеязычных согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров) // Богородский Б. Л. (ред.). Псковские говоры. Вып. II. Псков: ПГПИ, 1968. С. 20—43. [Gluskina S. M. On the second palatalization of velar consonants in Russian (on the basis of the North-West dialects). Pskovskie govory. No. II. Bogorodskii B. L. (ed.). Pskov: Pskov State Pedagogical Institute, 1968. Pp. 20—43.] Дерягин 1967 — Дерягин В. Я. Откуда дует ветер? // Русская речь. 1967. № 2. С. 85—88. [Deryagin V. Ya. Whence does the wind blow? Russkaya rech’. 1967. No. 2. Pp. 85—88.] В. Л. Васильев 87 ДНД2 — Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. 2-е изд. М.: Языки славянской культуры, 2004. [Zaliznyak A. A. Drevnenovgorodskii dialekt [Old Novgorod dialect]. 2nd ed. Moscow: Yazyki Slavyanskoi Kul’tury, 2004.] Захарова и др. 1970 — Захарова К. Ф., Орлова В. Г., Сологуб А. И., Строганова Т. Ю. Образова- ние севернорусского наречия и среднерусских говоров (по материалам лингвистической геогра- фии). М.: Наука, 1970. [Zakharova K. F., Orlova V. G., Sologub A. I., Stroganova T. Yu. Obrazovanie severnorusskogo narechiya i srednerusskikh govorov (po materialam lingvisticheskoi geografii) [Formation of the Northern Russian group of dialects and the Central Russian dialects (based on the materials of linguistic geography)]. Moscow: Nauka, 1970.] Зеленин 1913 — Зеленин Д. К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненебных согласных в связи с течениями позднейшей великорусской колонизации. СПб.: Изда- ние Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук, 1913. [Zelenin D. K. Velikorusskie govory s neorganicheskim i neperekhodnym smyagcheniem zadnenebnykh soglasnykh v svyazi s techeniyami pozdneishei velikorusskoi kolonizatsii [Great Russian dialects with non-organic and intransitive palatalization of consonants in connection with trends of the latest Great Russian colonization]. St. Petersburg: Department of the Russian Language and Literature of the Imperial Academy of Sciences Publ., 1913.] Игнатов 1992 — Игнатов М. Д. Этимология гидронима Вишера // Linguistica Uralica. 1992. Т. 28. № 3. С. 180—184. [Ignatov M. D. Etymology of the Vishera hydronym. Linguistica Uralica. 1992. Vol. 28. No. 3. Pp. 180—184]. Истомина, Яковлев 1989 — Истомина Э. Г., Яковлев З. М. Голубое диво: Историко-географический справочник о реках, озерах и болотах Новгородской области. Л.: Лениздат, 1989. [Istomina E. G., Yakovlev Z. M. Goluboe divo: Istoriko-geograficheskii spravochnik o rekakh, ozerakh i bolotakh Novgorodskoi oblasti [A blue marvel: A historical and geographical guide to the rivers, lakes, and bogs of the Novgorod region]. Leningrad: Lenizdat, 1989.] Кабинина 2011 — Кабинина Н. В. Субстратная топонимия Архангельского Поморья. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2011. [Kabinina N. V. Substratnaya toponimiya Arkhangel’skogo Pomor’ya [Substrate toponymy of Arkhangel’sk coastal area]. Ekaterinburg: Ural Univ. Publ., 2011.] Казакова 2011 — Казакова Е. Д. Вятка и вятчане в русской языковой традиции // Вопросы ономастики. 2011. № 2. С. 19—50. [Kazakova E. D. Vyatka and Vyatka citizens in the Russian linguistic tradition. Voprosy onomastiki. 2011. No. 2. Pp. 19—50.] Касаткина 1991 — Касаткина Р. Ф. Рефлексы *ě в некоторых севернорусских говорах // Вопросы язы- кознания. 1991. № 2. С. 65—73. [Kasatkina R. F. The reflexes of *ě in some North-Russian dialects. Voprosy jazykoznanija. 1991. No. 2. Pp. 65—73.] Корчагин, Лобанова 2012 — Корчагин П. А, Лобанова А. С. Очерки ранней истории Перми Вели- кой: водно-волоковые пути // Вестник Пермского университета. 2012. Вып. 1(18). С. 121—134. [Korchagin P. A, Lobanova A. S. An outline of the early history of the Great Perm: Water-and-portage ways. Vestnik Permskogo universiteta. 2012. No. 1(18). Pp. 121—134.] Кривощекова-Гантман 1983 — Кривощекова-Гантман А. С. Географические названия Верхнего Прика- мья (с кратким топонимическим словарем). Пермь: Кн. изд-во, 1983. [Krivoshchekova-Gantman A. S. Geograficheskie nazvaniya Verkhnego Prikam’ya (s kratkim toponimicheskim slovarem) [Toponyms of the Upper Kama region (with a concise toponymic dictionary)]. Perm: Permskoe Knizhnoe Izdatel’stvo, 1983.] Куза 1975 — Куза А. В. Новгородская земля // Бескровный Л. Г. (ред). Древнерусские княжества X— XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 144—201. [Kuza A. V. The Novgorod land. Drevnerusskie knyazhestva X— XIII vv. Beskrovnyi L. G. (ed.). Moscow: Nauka, 1975. Pp. 144—201.] Матвеев 1987 — Матвеев А. К. Архаическая русская топонимия на северо-востоке европейской части СССР // Вопросы языкознания. 1987. № 2. С. 66—76. [Matveev A. K. Archaic Russian toponymy in the European North-East of the USSR. Voprosy jazykoznanija. 1987. No. 2. Pp. 66—76.] Мельников 1977 — Мельников С. Е. Шелоник // Русская речь. 1977. № 5. С. 153—156. [Mel’nikov S. E. Shelonik. Russkaya rech’. 1977. No. 5. Pp. 153—156.] Насонов 2002 — Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского госу- дарства. Историко-географическое исследование. СПб.: Наука, 2002. [Nasonov A. N. «Russkaya zemlya» i obrazovanie territorii drevnerusskogo gosudarstva. Istoriko-geograficheskoe issledovanie [«The Russian land» and formation of the territory of the Old Russian state. A historical and geographical study]. St. Petersburg: Nauka, 2002.] НГБ 1986 — Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977—1983 гг). М.: Наука, 1986. [Yanin V. L., Zalizniak A. A. Novgorodskie gramoty na bereste (iz raskopok 1977— 1983 gg.) [Novgorod birchbark letters (from the excavations of 1977—1983)]. Moscow: Nauka, 1986.] 88 Вопросы языкознания 2018. № 3 НГБ 1993 — Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1984— 1989 гг). М.: Наука, 1993. [Yanin V. L., Zalizniak A. A. Novgorodskie gramoty na bereste (iz raskopok 1984—1989 gg.) [Novgorod birchbark letters (from the excavations of 1984—1989)]. Moscow: Nauka, 1993.] Николаев 1988 — Николаев С. Л. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах I. Кривичи // Иванов Вяч. Вс. (ред.). Балто-славянские ис- следования 1986. М.: Наука, 1988. С. 115—154. [Nikolaev S. L. Traces of features of the East Slavic tribal dialects in Modern Great Russian dialects. I. Krivichi. Balto-slavyanskie issledovaniya 1986. Ivanov Vyach. Vs. (ed.). Moscow: Nauka, 1988. Pp. 115—154.] Николаев 1989 — Николаев С. Л. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах I. Кривичи (окончание) // Иванов Вяч. Вс. (ред.). Балто- славянские исследования 1987. М.: Наука, 1989. С. 187—225. [Nikolaev S. L. Traces of features of the East Slavic tribal dialects in Modern Great Russian dialects. I. Krivichi (end). Balto-slavyanskie issledovaniya 1987. Ivanov Vyach. Vs. (ed.). Moscow: Nauka, 1989. Pp. 187—225.] Полякова 1988 — Полякова Е. Н. От «араины» до «яра». Русская народная географическая терминоло- гия Пермского края. Пермь: Пермское книжное издательство, 1988. [Polyakova E. N. Ot “arainy” do “yara”. Russkaya narodnaya geograficheskaya terminologiya Permskogo kraya [From “araina” to “yar”. Russian folk geographical terminology of the Perm territory]. Perm: Permskoe Knizhnoe Izdatel’stvo, 1988.] Попов 1981 — Попов А. И. Следы времен минувших. Из истории географических названий Ленин- градской, Псковской и Новгородской областей. Л.: Наука, 1981. [Popov A. I. Sledy vremen minuvshikh. Iz istorii geograficheskikh nazvanii Leningradskoi, Pskovskoi i Novgorodskoi oblastei [Traces of the past ages. From the history of geographical names of Leningrad, Pskov, and Novgorod regions]. Leningrad: Nauka, 1981.] Седов 1999 — Седов В. В. Древнерусская народность. М.: Языки русской культуры, 1999. [Sedov V. V. Drevnerusskaya narodnost’ [The Old Russian nationality]. Moscow: Yazyki Russkoi Kul’tury, 1999.] Строгова 1991 — Строгова В. П. Как говорят в Новгородском крае. Новгород: Старорусская укруп- ненная типография, 1991. [Strogova V. P. Kak govoryat v Novgorodskom krae [How people talk in the Novgorod territory]. Novgorod: Starorusskaya Ukrupnennaya Tipografiya, 1991.] Толстой 1969 — Толстой Н. И. Славянская географическая терминология. Семасиологические этюды. М.: Наука, 1969. [Tolstoi N. I. Slavyanskaya geograficheskaya terminologiya. Semasiologicheskie etyudy [Slavic geographical terminology. Semasiological studies]. Moscow: Nauka, 1969.] Филин 1972 — Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Исто- рико-диалектологический очерк. Л.: Наука, 1972. [Filin F. P. Proiskhozhdenie russkogo, ukrainskogo i belorusskogo yazykov. Istoriko-dialektologicheskii ocherk [The origin of the Russian, Ukrainian, and Belarusian languages. A historico-dialectological study]. Leningrad: Nauka, 1972.] Хелимский 2000 — Хелимский Е. А. О нескольких лексических реликтах новгородской и северно- русской колонизации // Хелимский Е. А. Компаративистика. Уралистика. Лекции и статьи. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 349—350. [Helimski E. A. On some lexical relics of the Novgorod and North Russian colonization. Helimski E. A. Komparativistika. Uralistika. Lektsii i stat’i. Moscow: Yazyki Russkoi Kul’tury, 2000. Pp. 349—350.] Хелимский 2002 — Хелимский Е. А. Трансевразийские аспекты русской этимологии // Русский язык в научном освещении. 2002. № 2(4). С. 75—90. [Helimski E. A. Trans-Eurasian aspects of the Russian etymology. Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii. 2002. No. 2(4). Pp. 75—90.] Янин 1990 — Янин В. Л. Новгородские акты XII—XV вв.: Хронологический комментарий. М.: На- ука, 1990. [Yanin V. L. Novgorodskie akty XII—XV vv.: Khronologicheskii kommentarii [Novgorod acts of the XII—XV centuries. Chronological comments]. Moscow: Nauka, 1990.] Янин 2004 — Янин В. Л. Средневековый Новгород: Очерки археологии и истории. М.: Наука, 2004. [Yanin V. L. Srednevekovyi Novgorod: Ocherki arkheologii i istorii [Medieval Novgorod: Essays on archeology and history]. Moscow: Nauka, 2004.] Makarov et al. 2012 — Makarov N. A., Brisbane M. A., Nosov E. N. Medieval Novgorod in its wider context. The archaeology of medieval Novgorod in context: Studies in centre / periphery relations. Brisbane M., Makarov N., Nosov E. (eds.). Oxford: Oxbow Books, 2012. Pp. 1—9. Получено / received 09.10.2017 Принято / accepted 14.11.2017
--- Платным поиском не занимаюсь. В личке НЕ консультирую. Задавайте, пож-ста, вопросы в соответствующих темах, вам там ответЯТ.
митоГаплогруппа H1b