Путешествие в прошлое… Семейное древо

Соня тихо сидела и ждала, пока мать вернется из страшных воспоминаний.
Шарлотта очнулась, бегло глянув на тикающие на стене часы: – Как сейчас помню, сижу и штопаю рейтузы девчон­кам. Часы тикают, вот как сейчас. Луиза с Тамарой и Лилей маленькой возятся возле печки, греются после дождливой гулянки. Лето было, 10 июля 1950 г. С утра – солнышко было, тепло так прогревало, и вдруг резко потемнело, и ливень пошел стеной на несколько часов. Девчонки гуляли поблизо­сти, но не успели добежать и насквозь промокли… И вдруг странный треск зеркала. Зеркало — вот тут на стене висело, треснуло: сначала трещина, как змей, сползающий, сверху вниз поползла с противным протяжным хрустом, а после всё на мелкие осколки разлетелось, весь пол был зеркальной крошкой усыпан. – Шарлотта вздрогнула, проживая давнее болезненное ощущение, как будто это произошло только сейчас. – Я аж подскочила. Стала плакать, причитать. Беда будет – говорю. БЕДА! А Августина давай меня успокаивать: «Мама! Господи, что Вы так напугались? Главное – никого не поранило, девчонки там не бегали поблизости, и слава Богу! Ничего страшного, я сама уберу. Садитесь, не плачьте!» А я помню – не унималась. У меня в ушах только шум и… беда, беда, беда придет в дом… беда! – всё им твердила одно. Августина с Лилей меня успокаивали, а я ревела, почти выла, как загнанный зверь… Помню – спать боялась лечь. Вот-вот – ждала – придут… – мать не сдержалась и тихо заплакала. А после, подняв измученные глаза, посмотрела на Соню и об­реченно произнесла: – И все же я не ошиблась. Ночью стук в дверь… требовательный, резкий. «Открывайте!» У меня прямо кровь в жилах застыла, я аж вдохнуть не могла. Страх могильной плитой на грудь свалился. Потом еще сильнее стук. Поднялась Августина, на меня растерянно глянула и пошла открывать. Все сразу поняли – конец! Вошли НКВДешники с нашим комендантом. Выстроили нас всех в шеренгу – в со­рочках, в белье и объявили, что за антисоветскую пропаганду арестованы Николай и Иван Керн, и грозит им срок – двадцать пять лет. Федора пожалели – совсем щупленький стоял, на подростка был тогда похож, сразу в кровать отправили. А Лиля тогда лежала, болела, и, видимо, это ее спасло. Ты знаешь – как сейчас звучит голос коменданта… Он, заполняя бумаги, год рождения сыновей, увидел, что Ивану еще двадцати нет, подходит к офицеру и говорит: «Надо годок этому прибавить, тыча в документы пальцем, чтобы тоже этапом пошел. Двадцать только через пару месяцев исполнится… Запишем как близнецов, товарищ капитан?!»
Соня вскрикнула, зажала рот ладонью и стала тихо пла­кать… Шарлотта раскачивалась всем телом, глядя в треснутые половицы.
– Вот так и забрали их всех… Всю молодежь! Одиннадцать человек – и парней, и девчат. Ваня с Ирмой здесь познако­мились, ребята встречались, думали о будущем своем… и в миг все рухнуло. Попали они в Магадан, а Николай сна­чала в Красноярск, а потом в Норильск. Видишь ли, властям донесли, что ребята на работе валки леса пели немецкие песни. Конечно, вели разговоры между собой: и обиды, и не­довольство свое высказывали о несправедливости такой… а что? Разве не так? – вопросительно глядя в зеркальное отражение, возмущенно спросила она. – У меня уже ничего в груди нет, все выжжено болью, поэтому уже ничего не бо­юсь. И если когда-то будет возможность уехать в Германию к сестре… не раздумывая, уеду! – твердо выпалила она. – Вот, получаю письма от сыновей, два раза в год, больше не положено. Лагерь особого режима у них, все по часам. Николай писал – в шесть подъем, в десять отбой, закрывают все наглухо, передвигаться нельзя без ведома начальства. Сын за пайку черного хлеба и мутной жидкой баланды на каменоломне работал, да в лесу… недавно написал: теперь еще штукатуром отправили. Если исправно «трубишь», то начальство тебя поощряет зачетными днями и денежной вы­платой… Копейкой людям унижение заглаживают. А Иван с Ирмой… в Магадане, пишут – еще хуже. Там не только шахты и рудники… один климат чего стоит. Суров. Люди с трудом к суровому климату приспосабливаются, а уж про рабский труд и говорить мне, как матери, совсем невыно­симо, – слезинки одиноко скатились по щекам Шарлотты. – В таких условиях человеку легче превратиться в скотину, куда сложнее сохранить в себе Человека!
Шарлотта встала, подошла к ребятишкам, которые не по­делили корзинку с тряпьем и начали перепираться и заби­рать друг у друга, раскричавшись в два голоса. Женщины отвлеклись и стали их успокаивать. Шарлотта посмотрела на часы.
– Так, есть, наверное, им пора, время-то обеденное.
И женщины засуетились, занялись обедом. Накормив ма­лышню, поели сами.
– Мама, а Лиля-то где? Так и работает на лесоповале?
– Так она ж тебя поехала встречать в Омутнинск. Видать, разминулись, – приободренно произнесла мать, – да, рабо­тает – куда пошлют. Мы ж ведь подневольные, что мне тебе рассказывать…
– Мамочка, так она замужем? Вон какой карапуз родился?
Шарлотта усмехнулась, глубоко вздохнула, пожала плечами и сказала:
– Да был тут один приезжий от Ленэкспедиции. Инже­нер-строитель из Лесотехнической Академии! Образован­ный и красивый. Ну Лилька-то в него и влюбилась. А он ей сразу сказал, что женат и семью свою не бросит. Ну она, видать, подумала и говорит мне как-то в разговоре: «Мама, я уже не молода, тридцать лет все ж таки стукнуло… и не­известно – как дальше жизнь сложится. Я хоть от любимого человека себе ребенка рожу», – процитировала мать слова дочери. – А красавчик-папаша-то уехал. Построил участок дороги и дальше поехал ветку дорожную тянуть, думаю, не одного малыша в этих местах оставил после такой длитель­ной командировки, – засмеялась задорно и, помолодев на мгновение, сказала бабушка.
На ее молодой смех обратили внимание даже внуки.
– Августина здесь с Федором познакомилась, поженились, уже двое мальчишек народилось. Валерику сейчас четыре, а малышу Эдмунду только годик. Они сначала первые годы с нами вместе жили, а пять лет назад переехали в Половинку. Направили Августину туда в шахту работать. Но видимся регулярно. Лиля (маленькая) там хоть в школу пошла, но прибегает каждый день. Здесь недалеко, километра три, на­верно. Так и живем… А куда деваться?

ГЛАВА 29
Грузия, Душети. Лето 54-го

Погостив у родных на севере, странница, гонимая ветром перемен, понеслась в теплые края к супругу. Соня мчалась на крыльях радости, свободная и счастливая, соскучившись по сыну и мужу. Известив Николая телеграммой, Соня пред­вкушала безоблачное семейное счастье в налаженном быту мужа в его любимом краю.
Райская теплая Грузия приняла Соню неласково, к чему она была совершенно не готова. Соня впала в легкое оцепенение, когда супруг встретил ее в Тбилиси прохладно, без особых эмоций и неопределенно как-то странно заметил:
– А я думал, ты останешься у родных… – взяв чемодан из рук жены, Николай совершенно равнодушно развернулся и направился к выходу.
У Сони мгновенно пропала улыбка, она осеклась, все ожидания ее испарились, эта перемена все вдруг изменила. На пыльном стареньком автобусе ехали по узкому горному серпантину, спускались в ложбину межгорий, туда, где рас­положился спрятанный в холмистых кучерявых верхушках деревьев небольшой городок Душети. До дома шли молча. Соня с трудом узнавала своего мужа. Она взяла сына за руку и поплелась за ним тенью. Вокруг было все чужое: язык, обычаи и люди. Соня почув­ствовала себя неуютно. Неказистый дом в два этажа с двумя подъездами, перекошенными деревянными лестницами, кото­рые скрипели под ногами, располагался на одной из кривых улочек города. Соня поймала себя на мысли, поднимаясь на второй этаж, что этот скрип старых ступеней отзывается ее внутреннему состоянию… В голове мелькали тревожные мысли, и в душе ныла печаль. Крепко держала сына, чтобы малыш не оступился, смотрела себе под ноги.
Звук открывающего замка, дверь распахнулась. На пороге стояла девушка лет шестнадцати, она вскользь окинула Соню взглядом, поздоровавшись с отцом, и, тут же демонстративно развернувшись, ушла в комнату. Вошли в маленькую гале­рейку, точнее мини-веранду, которая была застеклена полу­разбитыми, в трещинах, стеклами, в углу стояла маленькая железная печурка.
На голос отца прибежал маленький Жорик и, увидев маму, с непосредственным изумлением в голосе воскликнул:
– Мама!? Ты уже приехала?!
Мать бросилась к старшему сыну, припав на колени, безостановочно принялась обнимать и целовать от радости.
– Сынок, как я соскучилась! Мы теперь все будем вместе!
Мальчишки стали разговаривать между собой. Жорик повел младшего брата к своим игрушкам, туда, где в углу комнаты, в коробке, были сложены: деревянный пистолет, сабля и па­рочка машинок, тоже выструганных из дерева.
Соня прошла следом за детьми в небольшую комнатку ме­тров в четырнадцать, обвела всех присутствующих взглядом и поздоровалась. За столом сидела женщина лет шестидесяти в темном длинном платье прямого покроя и с тяжелыми длинными волосами, замотанными в увесистый пучок.
Она встала и, не глядя на гостью, обратилась к сыну:
– Давайте садитесь. Я вас покормлю. Лиана, детка, помоги мне, – и перешла на грузинский язык.
Соня стояла как вкопанная, ничего не понимая, она не решалась сделать первый шаг и предложить свою помощь… Она интуитивно поняла – здесь она чужая.
– Давай садись, мне надо поесть и на работу, – подталкивая жену к столу, произнёс Николай. – А ты здесь по хозяйству… Разберёшься, я уверен – привыкнешь.
Мальчишки фоном тараторили, в своей придуманной игре-войнушке, бегали и прятались друг от друга…
Бабушка позвала внуков к обеду. Все расселись за одним круглым столом и ели какое-то время молча. Мать с сыном и с внучкой переговаривались только на своем языке. Соня совсем растерялась и молча глядела в свою тарелку. Аппетита совсем не было, она с трудом сдерживала слезы… Отвлекали мальчишки, которые обменивались идеями новых игр.
Николай поел, утер рот и встал из-за стола.
– Всё, мне нужно идти! Вы тут сами разберетесь.
Соня проводила его взглядом маленькой беззащитной девочки, ищущей защиты, но супруг не заметил этой молча­ливой мольбы. Мальчишки, обгоняя друг друга, пустились наперегонки вперед отца на улицу, потому что их уже давно привлекали шумы и крики ребят во дворе, и они ускользнули первыми. Звук закрывшейся двери и легкий летний сквозняк, про­бежавший ледяными мурашками по спине, заставили Соню съежиться, но, взяв себя в руки и не ожидая помощи от мужа, она обернулась к свекрови и падчерице. Долго, молча, вни­мательно и недружелюбно рассматривали друг друга.
Потом старшая из женщин гневно выпалила:
– Зачем ты сюда приехала? Фашистка! Тебя здесь никто не ждал и не желал видеть. И жизни тебе здесь не будет! И откуда ты взялась такая, на нашу голову? Я – княжеских кровей! А ты кто такая?
Соня вжалась в стул и, опустив голову, молчала. На послед­ней фразе свекрови тихо пролепетала, не поднимая головы:
– Я его жена и мать его сыновей. Это он меня в жены взял. Я сама ему не навязывалась.
Пожилая женщина загремела посудой, резко ставя тарелку на тарелку.
– Тебе здесь слова не давали! Научись уважать старших и боготворить мужа! Я тебе так скажу: сама скоро сбежишь, когда с нашими обычаями познакомишься.
Соня до вечера потерянно сидела и играла на полу с детьми, чтобы хоть как-то забыться и перевести дух. Николай вернулся с работы поздно, пришел выпивший. Соня пыталась с ним поговорить, надеясь на взаимопонимание, но муж рухнул молча в кровать и сразу захрапел.
Соня провела бессонную ночь в мучительных мыслях, а под утро твердо решила для себя срочно искать работу.

ГЛАВА 30
Челябинская область, Еманжелинка, 1956 г.

Тихое, светлое, солнечное утро… Теплый рассвет рас­крыл свои яркие объятия. Летний ветерок колышет зеленую травку, тоненькие веточки кустарников благодарно кланяются проснувшемуся солнечному дню. Вода в речушке журчит, располагая к тихим и спокойным мыслям. Да и само сель­ское поселение «журчало» всеми деревенскими звуками… Яркое голубое небо дарило много нежно-голубого блеска, как и высоко сияющее солнце, и лишь в одном месте на чистом небесном полотне улеглось облако увесистой белоснежной точкой, как родимым пятном, которое придавало загадочный облик вышедшему на прогулку дню...
На берегу, в вязкой иловой топи играет ребятня, по коленки в грязной жиже и руками по локоть – в липкой земле, кото­рую, как трубочисты, они доставали из самых недоступных мест… Мальчишки лепили шарики из грязи, складывали их на солнышке для просушки, чтобы потом построить из них крепость… А старшие играли с ними в «городки», складывая в небольшие кучки, прицельно размахнувшись, они кидали в них палкой. Каждая метко достигнутая цель так же, как и пролетевшая мимо палка, встречались улюлюканьем бо­лельщиков и противников. В случае непопадания игрок награждался обидными словами: «Мазила! Смотри как надо!» И эстафета переходила к следующему.
Малышня иногда кидала любопытные, восхищённые и за­вистливые взгляды в сторону старших. Детей было много, и разных возрастов. Ребячий гам разлетался по узкому побе­режью реки… Иногда ребята срывались и бегали огородами домой за хлебом и водой, а потом, развалившись на свежей мягкой травке, устраивали посиделки вокруг небольшого костерка, делясь добытым съестным со всей честной ком­панией. Каким же незабываемо вкусным был «шашлык» из хлеба, насаженный на палки и поджаренный до золотистой корочки. Тихо лились беседы. Малышня внимала разговорам старших, удивленно раскрыв глаза и уши и наматывая себе на еще не выросший ус. Во всем вокруг царила гармония…
Если бросить взгляд через огород на крыльцо дома, стоял мужчина, слегка скрытый в тени березы, росшей около дома, опершись бедром о перила он теребил изрядно поношенную кепку почесывая при этом макушку, с любопытством наблюдая за горластыми ребятами… Утерев тыльной стороной ладони лоб, поправляя светлую редкую челку, он выдохнул и шагнул к двери. Резким толчком открыл ее и вошел, грохоча кирзовыми сапогами, плотно прикрыв за собой. В доме слышалась не­мецкая речь.
В несколько шагов преодолев кухню и следующую ком­нату, он вошел в комнату побольше и сразу привлек к себе всеобщее внимание. Воцарилось выжидательное молчание.
Кристина Плетцер спросила:
– Аааа, Яша, сынок! Ты помнишь, Шарлотту Керн, что на Грузинском жили перед войной? – она развернулась на стуле и поглядела на него вопросительно.
Яша поздоровался с присутствующими и обвел всех поочередно взглядом.
– Они вот к Христофору переехали из Кировской области, на поселение после Германии были там. Решили пока здесь обосноваться. Говорят, что и сыновья их под амнистию попа­дают, скоро – даст Бог – и их выпустят. Вот и воссоединяется большая родня вновь!
По комнате пробежали тихие фразы и вздохи; каждый вспомнил о своем, кто-то из присутствующих протянул: «Дааа, Бог миловал, кто-то и выжил…» – «И не говори, бывало, и не знали – проснемся ли еще живыми?»
– Пережили! И будет вам тоску нагонять! – улыбаясь и мах­нув в сторону, как бы сбрасывая груз воспоминания, сказала Катя Плетцер, глянув на своего брата и кивнув на свободное место на диване. – Садись, чего встал? Садись, раз пришел.
Шарлотта тоже его внимательно рассматривала, напрягала память, силясь что-то припомнить.
– А ты чего один? Где жена с дочкой?
Яша нахмурил брови и молча прошел к свободному месту.
Сестра Катя решила ответить за него, видя его нежелание говорить:
– Да он ведь с нею-то толком и не жил… Как нас в Коми привезли, их забрали в трудармию. А уж, как оттуда сбежал, то раз переночевал и уехал в Небдино, устроился там трак­тористом и жил с одной местной женщиной. А Шарлотта-то, жена его, не стала его дожидаться и с Романом жить стала. Он тоже там – на поселении был. Хороший мужик. Я его помню. Да и братец-то времени зря не терял. Так вот и бродил туда-сюда… – посмеялась над ним сестра.
Смешки пошли по кругу… Яша сидел хмурый, не сводил злого взгляда с сестры.
– Хватит скалиться-то! Моя жизнь! Как хочу, так и живу! – бросил он жестко.
Все притихли, и на мгновенье повисла пауза… Дуся, его старшая сестра, проходя мимо, даже отшатнулась от его гневного, тяжелого взгляда.
– Да ладно тебе стрелы взглядом метать! Что было – то было! И нечего на сестру волком глядеть. Сам знаешь, что она права!
Яша поставил локти на колени и оперся на них всем корпу­сом, опустив голову, периодически бросал взгляды исподлобья на обеих сестер поочередно.
– Что – не так... скажешь? Дочка твоя, Валентина, чаще другого отца вспоминать будет, нежели тебя – родного. Вина-то на тебе, непутевый!
– Я ее с собой сюда хотел забрать, а она отказалась! Сказала: «Без мамы? Нет! Не поеду!» И что – мне силком ее тащить прикажешь? Сама виновата… Взрослая уже, сама решила. Значит, будет так! – бросил раздраженно в свое оправдание Яша. – А с Шарлоттой я жить не буду! Ясно тебе?! – огрыз­нулся он на сестру.
– Да ладно вам! – попыталась успокоить мать, наблюдая за перепалкой детей. – Ну что – больше поговорить не о чем?

Шарлотта резко повернула голову к Яше и неожиданно спросила с укоризной:
– Что ж ты, мил дружок, про дочку-то свою совсем забыл? Неужели не стыдно?! Без отца… Да в это тяжкое время?!!! – с укором поглядела она на него. – А с внуком моим и с доч­кой тоже так будет? Поматросишь и бросишь? Тоже мне… ходок!.. Чего тебе с Шарлоттой-то не жилось, а? – Думай, дочка, думай! – оборачиваясь к Лиле, сказала она и продол­жила: – Смотри, а то, как инженер залетный, крылышком махнет и упорхнёт… Ищи-свищи ветра в поле… Дааа… Ну прям, бяда! С ентими мужиками…
Опустив голову, стала разглядывать свои сухие, морщинистые руки и машинально разглаживать каждую складку на юбке. Потом подняла глаза на дочь.
– Чего молчишь-то? Скажи свое слово. Коль уж пришел за тобой, то отвечать придётся!
За всем происходящим в единственной комнатке наблюдали младшие сестры, Луиза и Тамара, затаив дыхание, ждали развязки, выжидательно уставившись на сестру.
– Я подумаю до завтра. Хорошо? – произнесла Лиля.
– Хорошо, – немного поник Яша. – Цветы-то возьми хоть, в банку поставь. А то завянут ведь! – и сделав шаг навстречу, протянул ей букет.
Лиля поблагодарила и вышла с букетом в кухню. Яша стоял, переминаясь с ноги на ногу и не понимая – как себя вести дальше.
Пожилая женщина нарушила молчание:
– Ты не сердись на меня. Я ведь хочу, чтобы все по-человечески было. Семья… дети. Коленька такой болезненный был, еле выходили. Сколько раз смерть стучалась в нашу дверь… уж и не сосчитать. Сама смолоду детей хоронила… и мужа. Да и себя – сколько раз, помню, хоронила в голод­ном бреду. Так что не – серчай на меня. И не обижай внука с дочкой, коль уж взял ее с приплодом… Кто старое помянет, тому глаз вон!
Вернулась Лиля, осторожно несся перед собой банку с во­дой, в которой разноцветным веером раскинулся великолепный букет. Лиля остановилась по средине комнаты, выискивая глазами место для букета.
– Тогда я пошел? – нерешительно произнес Яша, обраща­ясь ко всем домашним, колеблясь уйти, и не торопясь поки­дать хозяев. Он шагнул к Лиле и шепнул в спину: – Пойдем подышим, а? Я буду тебя у березы ждать, у карьера. Там… хорошо? – и уже громко, чтобы слышали все, продолжил: – Хорошо, я приеду к выходным, ты мне и сообщишь о своем решении! – и выскочил быстро на лестничную клетку, сбежал спешно по ступеням и рывком открыл дверь во двор, глотнул свежего воздуха.
А в комнате Лиля, внутренне сияя, подошла к зеркалу, тут же на комод поставила банку с букетом, мечтательно рас­правляя лепестки цветов. С удовольствием и одобрительно глянула на свое отражение и попробовала заглянуть сама себе глубоко в глаза.
От этого занятия и раздумий ее оторвала тихо подошедшая сзади мать.
– Ну что? Решилась все-таки за него пойти?!
Молодая женщина обернулась и смело заявила:
– Да, пойду! Одной тяжело. А Коленька ему сильно мил, я это чувствую! А для матери-то многого и не надо… Усы­новит сына – пойду! Вот прям сейчас пойду ему и скажу.
И быстро выскользнула из комнаты вслед за женихом, оставив мать с ее размышлениями.
– Твоя судьба! Тебе решать! – бросила вслед дочери Шар­лотта, уже в закрытую дверь.
На следующей неделе Яша с Лилей расписались. Лиля, как и усыновленный Коленька, взяла фамилию мужа. И Яша действительно стал Коленьке хорошим, настоящим отцом!
Молодожёны жили в Еманжелинке, в новом, выстроенном Яковом доме. Под одной крышей с ними жила и мать Якова, Кристина Плетцер. А рядом по соседству проживала родня Плетцер – сестры, Катерина и Дуся. Все шло тихо и мирно своим чередом, день сменялся ночью, вьюги, ветра и морозы чередовались теплым легким ветерком и солнечной редкой жарой, как скольжение неугомонной жизни – от начала и до конца…

Дети устроились на работу в шахту, позже – на стройку, и началась размеренная трудовая жизнь с хлопотами по хозяй­ству, с детьми и другими домашними заботами и событиями.
Ваня с Ирмой сразу же поженились, и у них появилась маленькая дочка, Ирина; скоро уже бился у молодой мамочки под сердцем шустрый наследник фамилии – Гарик.
Не отставал от брата и Федор: на танцах он познакомился с местной девушкой Ольгой, а спустя три месяца молодые сыграли скромную свадьбу, а затем, как положено, в срок молодая жена подарила первую дочь Эльвиру, позже – млад­шую Лилю…
Постепенно большая семья разрасталась. Кто-то переезжал, кто-то оставался на месте, так и рассыпались новые генерации по поселкам Урала. В домах дружно соседствовали младшее и старшее поколение. В огромной семье некогда было ску­чать, каждый имел свои обязанности и отвечал за какую-то домашнюю работу. На хрупкие плечи бабушки Шарлотты ложился весь «домашний детский сад». Только Николай не мог найти себе покоя, не мог смириться с обстоятельствами и потому ходил смурной и хотел для себя другой жизни…
Однажды, вернувшись домой после работы, уставший Николай, усевшись за семейным ужином напротив брата Ивана, объявил:
– Я решил уехать. Ты как? Останешься? Или со мной?
– Что? Решился все-таки поближе к границе? —на выдохе спросил Иван.
Из кухни появились две женские фигуры – матери и жены Ирмы.
Иван, мельком обернувшись, ответил брату:
– Я с тобой. Только, я думаю, для начала надо ехать одним. Присмотреться, найти жилье и работу. А уж потом других перетаскивать. А то, как знать, что нас там ждет?..
– Так что? Вы нас совсем одних оставляете? – подошла к столу мать и поставила ароматно-дымящийся казан с тушен­ной картошкой. – Как же нам без мужиков-то совсем быть? Ведь и Валентин за вами сорвется. Знаю я его! – рассуждала вслух Шарлотта.
– Нет, мама. Валентин с вами пока останется. Я с ним уже разговаривал. Он согласился. И Яша тут по соседству, так что – не одни. Федор тоже рядом, если что – поможет. Он все равно решил здесь остаться. Ольга не хочет с нами ехать, говорит, что со своими хочет здесь быть. Так что они будут тут основательно устраиваться. А мы с Иваном, как все ула­дим, подготовим и к вашему приезду сообщим телеграммой. Не ночевать же вам с детьми под открытым небом? Спешка нужна при ловле блох… Глупо всем сразу тащиться. Лучше вам обождать, – разумно разложил все по полочкам сын.
– Ну что ж, сынок, коль решили, так поезжайте. Авось и не зря все будет.
– Я с Яшей на днях беседовал, так он сказал, что планирует назад в Чудово вернуться… Тянут его обратно родные края. Так что, если мы сорвемся, то и они следом уедут, – продол­жил Николай, посматривая во двор, где играла счастливая и беззаботная детвора.
Ребята носились туда-сюда, играя в пятнашки, ставя свои отпечатки на заборе, радуясь победе.
У Николая возникла странная ассоциация из прошлого – когда вымотанные пережитым ужасом арестанты кидались на колючую проволоку, симулируя побег, в надежде на пулю в спину, желая только одного – лишь бы закончилась эту тянущаяся, липкая мука.
Стряхнув страшные воспоминания, он с уверенностью повторил:
– Да, я хочу ближе к границе. У меня есть надежда и, пока она не погасла, я буду делать все, что от меня зависит… Да, я хочу уехать на свою историческую родину! Я неустанно буду писать прошения, и уеду все равно! Рано или поздно!
Иван посмотрел на брата, перевел взгляд на свои руки и тоже погрузился в свои страшные воспоминания: лагерные пытки, побои, голод, лютый холод, пронизывающий до костей, работа в нечеловеческих условиях, поломанные извергами фаланги пальцев – как хроника черно-белой киноленты вставала перед его внутренним взором.