Не генеалогией единой

V

"Министр Государственных Имуществ.

Его Сиятельству Графу Н.П.Игнатьеву.
Секретно.

  Милостивый Государь Граф Николай Павлович.
  Курьер Департамента Общих Дел личный почетный гражданин Глашкин 15 Марта 1880 г. был арестован по подозрению к прикосновенности к политическому делу, а 26 того же Марта освобожден из под стражи, с учреждением над ним полицейского надзора, который впоследствии был с него снят, причем самое дело, по которому он привлекался, производством прекращено, как сообщил Прокурор С.Петербургской Судебной Палаты 11 Октября того же года за №2496.
  Между тем Глашкин пробыл рядовым и унтер-офицером в военном ведомстве с 1849 по 1856 г. /за участие в обороне Севастополя награжден серебряной медалью, на Георгиевской ленте/, в 1858 г. поступил в курьеры Министерства Государственных имуществ, за продолжительную отлично усердную службу награжден: званием личного почетного гражданина, серебряною медалью с надписью "за усердие" для ношения на шее, на Станиславской ленте, а в марте 1880 г. Управляющий Министерством, Статс-Секретарь, Князь Ливен предполагал ходатайствовать о награждении Глашкина золотою медалью для ношения на шее, на Станиславской ленте, каковой награды он не удостоился лишь вследствие внезапного его ареста и учреждения над ним полицейского надзора.
  Ныне непосредственное начальство Глашкина возобновило ходатайство о награждении означенною медалью, поэтому, предварительно какого-либо распоряжения, считаю долгом обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбой почтить меня отзывом о том, не встречается ли, по делам государственной полиции, препятствий к представлению Глашкина к помянутой почетной награде за долговременную, безпорочную его службу в звании курьера.
  Пользуясь случаем, покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, принять уверение в глубоком моем к Вам уважении и искреннейшей преданности.
М.Островский."

  Островский в который раз перечитал письмо, подготовленное в департаменте Раевского.

"Князь Ливен предполагал, непосредственное начальство, предварительно какого-либо распоряжения, не встречается ли.  Постарался полковник, не придерешься".

  Михаил Николаевич вспомнил, как за братом Александром был установлен полицейский надзор за его пьесу `Свои люди — сочтемся" и резолюцию Императора "напрасно печатано".

"Сочтемся", — вздохнул министр и поставил свою подпись.

  Вечером того же дня, вернувшись с всеподданейшего доклада, Островский, заметив среди встречавших его чиновников Раевского, бросил тому:

— Михаил Николаевич, мне представляется целесообразным вопросы, касающиеся ваших служащих, — Островский сделал ударение на "ваших", — особенно деликатного свойства, в дальнейшем решать в стенах Вашего департамента.

VII

  О положительном для Ионы Матвеевича исходе дела Глашкину сообщил вице-директор департамента.

— Поздравляю с благополучным завершением неприятного для нас всех инцидента. Попридержу я Вас пока при департаменте для срочных дел, требующих незамедлительного ответа. Лучше в приемных других министров ожидать, чем на глаза своему попадаться, — пошутил Дубовицкий. — Военные, пусть и бывшие, спину прямо держат. Не всякому начальству это подходит. Да Вы не заскучаете, знакомствами обзавелись, будет с кем поговорить и в других присутственных местах. И мне спокойней. Извозом Вашим я доволен и менять в этом ничего не собираюсь. Одной заботой меньше. Переждем, голубчик.

  Михаилу Николаевичу Островскому, однако, было не до военных, действующих и отставных. На кону были совсем другие ставки. Граф Игнатьев, расписавшийся в ответной искреннейшей преданности, и не подозревал, что готовит ему его протеже, представленный им, Игнатьевым, на должность министра.

II

— Смекалистый, — рассмеялся "сродственник". — Да как узнал-то, я тебе ничего не сказал.
— По кошкам, — важно ответил дворник. — На то и поставлен. По лицу и фигуре признал. Словесный портрет подходящий. Гренадер!
— Мы по артиллерии, — уже не скрываясь, возразил Глашкин-младший. — Ну, теперь пустишь?
— Ступай вот на двор, там у Ионы Матвеевича хозяйство и земляки твои, они и проводят, а у меня служба. Глядишь, еще кого поймаю, — деловито прибавил домовой страж.

На дворе и точно содержалось целое конное хозяйство. Стойло, пролетка и воз с сеном под навесом, хомуты и упряжь, развешанные по столбам. Два артельщика чистили лошадей соломой, свернутой в тугой жгут.

— Здорово, братцы, — поприветствовал артельщиков Глашкин.
— Василий! Здравия желаем! Вот так птица! Ты никак генерал уже? — тиская своего старого знакомца Ваську, радостно загалдели парни. — При царе, на часах стоишь? А к кобыле, поди, забыл с какой стороне подходить?

Василий терпеливо сносил шутки и радостные похлопывания.

— Не забыл, братцы. На одну пушку шесть лошадей положено, а у вас по одной на пролетку.
— Ты не серчай. Мы что, сено-солома, а тебе рады, какой год не виделись.
— Давайте подсоблю.
— Куда тебе при параде. С родней сперва повидайся. В верхнем этаже, там не заперто, да и мы в соседних квартирах обитаемся.

Первым, кто встретил Василия в прихожей, был кот. С недавних пор опасавшийся незнакомых людей в мундирах, пушистый привратник, прижав уши, недоверчиво уставился на пришельца, потянул носом воздух.
Пахло свежевыстиранным бельем с подпалинами от утюга, чищеными сапогами, лошадьми и чем-то похожим на запах керосиновой лампы.

Возникает вопрос, не выдумка ли то, о чем я повествую в своем рассказе?
Вопрос возникает, прежде всего, у меня.
Нет ни мемуаров, ни "стенограмм", ни "фотографических" отчетов.
Кто были эти люди, как они выглядели, о чем, когда и как говорили? Тайна, покрытая временем.
Могу себя успокоить, нет, не выдумка.
При определенных "навыках" каждый может "заглянуть" в историю своих предков.

Пару слов для обоснования "историчности".

В свое время, когда я еще не имел на руках достаточно "фактических" документов, мне пришлось изучать разнообразные источники того периода и "с карандашом в руках" делать прикидки для наполнения абстрактного генеалогического бытия конкретикой. От арифметики быта до стилистики персонажей.

Зато теперь я знаю, сколько овса, сена и моркови потребляет среднестатистическая лошадь и почему титулярный советник не потянул бы генеральскую дочь.

Арифметика по факту у меня, в целом, сошлась с расчетной.

Стилистика титулярных и тайных советников, генеральских дочерей, военных черпается из литературы XIX века.
Хуже с "простонародьем". Народ классики любили, но знали его мало. Некрасов, Тургенев и картины Репина тому пример. Толстой и Достоевский, как капреплисты, и не пытались конкретизировать народные образы.
У Чехова и Горького это получалось отменно, но жили они чуть позже.
Старался Лесков, но недостарался.
Если с мещанами и церковниками еще можно разобраться, то глубинка 1840-1870 гг. и выходцы из нее объективно в литературе представлены мало. Но по крупицам собрать можно.