Не генеалогией единой

III

  На днях директор департамента Михаил Николаевич Раевский среди прочих текущих дел, терпящих отлагательства, доложил о нерешенных предшественником Островского вопросах, в том числе и о представлениях министерских служащих к разного рода поощрениям и наградам.

— Хорошо, я подпишу, — согласился министр.
— Михаил Николаевич, считаю нужным предупредить, что одно из представлений было отложено в связи с расследованием в отношении служащего моего департамента. В справке, предоставленной бывшему директору департамента полковнику графу Адлербергу, значится, что дело было прекращено.

  "Не департамент, а Лейб-Гвардия", — подумал Островский, глядя на подтянутого Раевского в мундире с гвардейскими погонами и аксельбантом адъютанта.

— Тем не менее расследование проводилось. По какой части?
— Речь шла о государственном преступлении.

  Министр недоуменно посмотрел на полковника.

— И сей служащий не был немедленно уволен? Более того, повторно представлен к награде? Я Вас решительно не понимаю. О крамоле, которую мы призваны истреблять и именно сейчас после Высочайшего манифеста, Вы сообщаете как о достойной поощрения.

— После ознакомления с сутью дела, — все так же спокойно продолжил Раевский, — я позволил себе внести ходатайство и от моего имени. Досадная случайность, не имеющая никакого отношения к курьеру департамента. Более того, курьер и бывший военный своей безупречной службой в министерстве на протяжении двадцати лет заслуживает быть отмеченным наградой и на гражданском поприще.

  "И у этих свой круг", — с неприязнью и досадой отметил Островский.

— Михаил Николаевич, вопрос этот в некотором роде политический. Мне понятны Ваши рассуждения, но моя резолюция в данном случае отмечает факт, а не суть. Суть же остается в тени, в архивах департамента.
— Вы правы, Ваше Превосходительство. О сути имеет смысл обратиться за разъяснением в министерство внутренних дел. Таким образом, Ваша резолюция отметит именно факт, исходящий от господина министра графа Игнатьева, — терпеливо пояснил полковник. — Кроме того, помимо непосредственных обязанностей, курьер Глашкин курьерским извозом способствует и примерной организации служб департамента и министерства, что вполне в духе манифеста Его Величества.

— Хорошо, — после паузы ответил министр, — подготовьте письмо на имя графа Игнатьева. Скажите, полковник, Вы, говорят, увлекаетесь садоводством и имеете труды на эту тему?
— Все так, Михаил Николаевич, в свободное от службы время. Разрешите идти? — Раевский кивком попрощался, улыбнулся, и, повернувшись, направился к двери, по привычке прижимая левую руку к туловищу, словно придерживая саблю с надписью на эфесе "За храбрость".

IV

— Валериан Гаврилович, я человек в министерстве новый, хотелось бы узнать Ваше мнение...

  Не искушенный в чиновничьем мироустройстве,  Раевский обратился за помощью к члену Совета министра действительному статскому советнику и камергеру Карновичу, под началом которого Глашкин долгое время служил.

— Ваше мнение, аттестацию, иными словами. Речь идет о курьере Глашкине...

  Карнович рассмеялся.

— Михаил Николаевич, Глашкину впору мне аттестацию давать. Вы сказали, что Вы человек в нашем ведомстве новый. И я в свое время, лет двадцать тому, был таким же. Провинциал из провиантского департамента из отставных титулярных советников. Когда я поступил на службу в министерство чиновником при генерале Зеленом, Иона Матвеевич уже служил в канцелярии министра. Курьером. Но Глашкин — боевой товарищ генерала, Вы понимаете, о чем я. Конфидент. А аттестация моя самая положительная. Из старых служак, что тут добавить.
— В этом и дело, Валериан Гаврилович, служил, а на бумаге добавить нечего. Я, признаться, в затруднении. Изложить все это в представлении от имени министра, с учетом ситуации, в которой Глашкин оказался... — Раевский покачал головой.
— Вы об этом. Оставили бы Вы эту затею, Михаил Николаевич. Нам, чиновникам, страшно в немилость попасть, а Иона Матвеевич не пропадет. Курьерский извоз при нашем министерестве или при другом. Его во всех столичных департаментах знают. Не говоря уже об околоточных и городовых. А те почище министерских будут, своего не оставят.
— Увы, Валериан Гаврилович, — полковник развел руками, — и я оставить не могу.

  Карнович задумался.

— Вот что, чтобы не ставить Островского в неловкое положение, сыграем-ка мы в наши чиновничьи шахматы и составим письмецо таким образом...

V

"Министр Государственных Имуществ.

Его Сиятельству Графу Н.П.Игнатьеву.
Секретно.

  Милостивый Государь Граф Николай Павлович.
  Курьер Департамента Общих Дел личный почетный гражданин Глашкин 15 Марта 1880 г. был арестован по подозрению к прикосновенности к политическому делу, а 26 того же Марта освобожден из под стражи, с учреждением над ним полицейского надзора, который впоследствии был с него снят, причем самое дело, по которому он привлекался, производством прекращено, как сообщил Прокурор С.Петербургской Судебной Палаты 11 Октября того же года за №2496.
  Между тем Глашкин пробыл рядовым и унтер-офицером в военном ведомстве с 1849 по 1856 г. /за участие в обороне Севастополя награжден серебряной медалью, на Георгиевской ленте/, в 1858 г. поступил в курьеры Министерства Государственных имуществ, за продолжительную отлично усердную службу награжден: званием личного почетного гражданина, серебряною медалью с надписью "за усердие" для ношения на шее, на Станиславской ленте, а в марте 1880 г. Управляющий Министерством, Статс-Секретарь, Князь Ливен предполагал ходатайствовать о награждении Глашкина золотою медалью для ношения на шее, на Станиславской ленте, каковой награды он не удостоился лишь вследствие внезапного его ареста и учреждения над ним полицейского надзора.
  Ныне непосредственное начальство Глашкина возобновило ходатайство о награждении означенною медалью, поэтому, предварительно какого-либо распоряжения, считаю долгом обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбой почтить меня отзывом о том, не встречается ли, по делам государственной полиции, препятствий к представлению Глашкина к помянутой почетной награде за долговременную, безпорочную его службу в звании курьера.
  Пользуясь случаем, покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, принять уверение в глубоком моем к Вам уважении и искреннейшей преданности.
М.Островский."

  Островский в который раз перечитал письмо, подготовленное в департаменте Раевского.

"Князь Ливен предполагал, непосредственное начальство, предварительно какого-либо распоряжения, не встречается ли.  Постарался полковник, не придерешься".

  Михаил Николаевич вспомнил, как за братом Александром был установлен полицейский надзор за его пьесу `Свои люди — сочтемся" и резолюцию Императора "напрасно печатано".

"Сочтемся", — вздохнул министр и поставил свою подпись.

  Вечером того же дня, вернувшись с всеподданейшего доклада, Островский, заметив среди встречавших его чиновников Раевского, бросил тому:

— Михаил Николаевич, мне представляется целесообразным вопросы, касающиеся ваших служащих, — Островский сделал ударение на "ваших", — особенно деликатного свойства, в дальнейшем решать в стенах Вашего департамента.

VII

  О положительном для Ионы Матвеевича исходе дела Глашкину сообщил вице-директор департамента.

— Поздравляю с благополучным завершением неприятного для нас всех инцидента. Попридержу я Вас пока при департаменте для срочных дел, требующих незамедлительного ответа. Лучше в приемных других министров ожидать, чем на глаза своему попадаться, — пошутил Дубовицкий. — Военные, пусть и бывшие, спину прямо держат. Не всякому начальству это подходит. Да Вы не заскучаете, знакомствами обзавелись, будет с кем поговорить и в других присутственных местах. И мне спокойней. Извозом Вашим я доволен и менять в этом ничего не собираюсь. Одной заботой меньше. Переждем, голубчик.

  Михаилу Николаевичу Островскому, однако, было не до военных, действующих и отставных. На кону были совсем другие ставки. Граф Игнатьев, расписавшийся в ответной искреннейшей преданности, и не подозревал, что готовит ему его протеже, представленный им, Игнатьевым, на должность министра.

II

— Смекалистый, — рассмеялся "сродственник". — Да как узнал-то, я тебе ничего не сказал.
— По кошкам, — важно ответил дворник. — На то и поставлен. По лицу и фигуре признал. Словесный портрет подходящий. Гренадер!
— Мы по артиллерии, — уже не скрываясь, возразил Глашкин-младший. — Ну, теперь пустишь?
— Ступай вот на двор, там у Ионы Матвеевича хозяйство и земляки твои, они и проводят, а у меня служба. Глядишь, еще кого поймаю, — деловито прибавил домовой страж.

На дворе и точно содержалось целое конное хозяйство. Стойло, пролетка и воз с сеном под навесом, хомуты и упряжь, развешанные по столбам. Два артельщика чистили лошадей соломой, свернутой в тугой жгут.

— Здорово, братцы, — поприветствовал артельщиков Глашкин.
— Василий! Здравия желаем! Вот так птица! Ты никак генерал уже? — тиская своего старого знакомца Ваську, радостно загалдели парни. — При царе, на часах стоишь? А к кобыле, поди, забыл с какой стороне подходить?

Василий терпеливо сносил шутки и радостные похлопывания.

— Не забыл, братцы. На одну пушку шесть лошадей положено, а у вас по одной на пролетку.
— Ты не серчай. Мы что, сено-солома, а тебе рады, какой год не виделись.
— Давайте подсоблю.
— Куда тебе при параде. С родней сперва повидайся. В верхнем этаже, там не заперто, да и мы в соседних квартирах обитаемся.

Первым, кто встретил Василия в прихожей, был кот. С недавних пор опасавшийся незнакомых людей в мундирах, пушистый привратник, прижав уши, недоверчиво уставился на пришельца, потянул носом воздух.
Пахло свежевыстиранным бельем с подпалинами от утюга, чищеными сапогами, лошадьми и чем-то похожим на запах керосиновой лампы.