Духовенство Казанской губернии

РАСПОРЯЖЕНІЯ ЕПАРХІАЛЬНАГО НАЧАЛЬСТВА

Опредѣлены.

Заштатный діаконъ Павел Родіоновъ на штатное діаконское мѣсто села Волчьей Слободы, Чистопольскаго уѣзда, 25 октября.

Надзиратель Казанскаго духовнаго училища Петр Давыдов псаломщикомъ Грузинской церкви, г. Казани, 2 ноября.

Перемѣщены.

Псаломщик Казанскаго . Кафедральнаго Собора Петр Соколовъ въ с. Чепчуги, Казанскаго у., 26 октября.

И. об. Псаломщика села Березовой Гривы, Спасскаго уѣздз, Михаил Рогожин к Софійскому собору г. Лаишева, 26 октября

Священник села Кутуш , Чистопольскаго уѣзда, Василий Ковалинский на службу въ Рязанскую епархію, 1 октября.

Иподіакон Казанскаго Кафедральнаго собора Михаил Moлюхинъ на штатное діаконское мѣсто к Грузинской г. Казани церкви, 29 октября.

Псаломщик в сане диакона при Казанском Каѳедральном соборе Степан Ласонкин на иподіаконскую вакансію при томъ же соборе, 30 октября.

Псаломщик села Черебатырева, Чистопольскаго у., Александр Филлипов въ с. Секенесь, Мамадышскаго у., 1 ноября,

На службу въ Пермскую епархію: псаломщик в сане діакона Троицкаго собора г. Тетюш Алексѣй Муратовскій, діакон села Петропавловской Слободы, Чистопольскаго уѣзда, Василий Бузановскій и и, д. псаломщика села Кошекъ, Чебоксарскаго у., Алексѣй Корниловъ, 25 октября.

Рукоположены.

Окончившій Казанскіе Миссіонерскіе курсы Василій Петровъ во священника къ церкви села Крымзараікина, Ядринскаго уѣзда, 22 октября.

Надзиратель Казанскаго духовнаго училища Константин Нечаев во священника къ церкви села Ковалей, Казанскаго у., 24октября.

Уволены за штатъ.

Псаломщик села Чепчуговъ, Казанскаго уѣзда, Виктор Ивановъ, 25 октября.

Псаломщик села Секенесь, Мамадышскаго уѣзда, Алексей Ѳеодоровъ, согласно .просьбы, 1 ноября.

Умерли.

Діакон на вакансіи псаломщика с. Изикугунуръ, уѣзда, Петр Петровскій, 15 октября.

Псаломщик Софійскаго собора, гор. Лаишева, Гурій Комаровъ, 23 октября.

ВЫДАНЫ СБОРНЫЯ КНИГИ:

Крестьянам села Ульянкова, Свіяжскаго уѣзда, Василію Андрееву Коробочкину и деревни Улановой Ивану Иванову Петухову для сбора пожертвованій на построеніе новой церкви в селе Ульянкове.

Крестьянам села Аксубаева, Чистопольскаго уѣзда, Захару Герасимову и Михаилу Кириллову для сбора пожертвованій на достройку храма в селе Аксубаеве.

Известия по КЕ № 42 за 1910 г стр 1162-1163

РАСПОРЯЖЕНІЯ ЕПАРХІАЛЬНАГО НАЧАЛЬСТВА

Опредѣлены.

Заштатный діакон Николай Златоустовъ на вакансію псаломщика при Смоленско- Седміозерской г. Казани церкви, 10 ноября.

Писарь Штаба Казанскаго военнаго округа Иван Григорьев Тельцов и. д. псаломщика с. Шакулова, Цивильскаго уезда, 10 ноября.

Учитель церковно-придодской школы Димитрій Никитин псаломщикомъ с. Шершулъ, Чебоксарскаго уѣзда, 10 ноября.

Перемещены.

Псаломщик с. Шершулъ, Чебоксарскаго у., Виктор Раев въ с. Кошки, того же уѣзда, 10 ноября.

Псаломщики с. Лаптевки, Тетюшскаго у., Василій Евдокимов и с. Майданъ, Свіяжскаго уѣзда, Петр Греков взаимно, 11 ноября.

Діакон с. Кушникова, Чебоксарскаго у., Иван Громовъ на вакансію псаломщика при Казанском кафедральном соборе, 15 ноября.

Псаломщик в сане діакона с. Кушникова, Чебоксарскаго уѣзда, Николай Болдырев на штатную діаконскую вакансію в том же селе, 15 ноября.

Священник села Берсутъ, Мамадышскаго у., Петр Матвеев на службу в Оренбургскую епархію, 1 октября.

Рукоположен

Учитель Кизической церковно-приходской школы Степан Фомин во діакона к церкви села Петропавловской Слободы, Чистопольскаго уѣзда, 7 октября.

Уволены за штатъ.

Псаломщик села Ивашкина, Чистопольскаго уѣзда, Всеволод Яхонтовъ, 30 октября.

И. об.псаломщика села Шигалей, Цивильскаго у., Алексѣй Муравьевъ, 10 ноября.

Священник села Клянчина, Свіяжскаго у., Николай Борисовъ, по болѣзни, 15 ноября.-

От Правленія Эмеритальной кассы.

Правление Епархіальной Эмеритальной кассы имѣетъ честь довести до свѣдѣнія духовенства, что скончались слѣдующіе члены Похоронной кассы:

По 1 –му разряду
—
1) священникъ Сергій Ляпидовскій, 2 апр. 1910 г.,
2) священник Иоанн Смирнов , 25іюня,
3) заштатный священник Іоаннъ Вишневскій, 26 іюня,
4) заштатный священникъ Василій Миролюбовъ, 16 іюля,
5) заштатный священникъ Михаилъ Богородицкій, 15 іюля,
6) священник Іоаннъ Черепнинъ, 19 іюля,
7) заштатный священникъ Алексѣй Румянцевъ, 21 іюня,
8) діаконъ Николай Доброхотовъ, 21 іюля,
9) діакон Алексѣй Рождественский, 14 сентября,
10) заштатный священник Андрей Кудрявцевъ, 28 сентября,
11) псаломщикъ Михаил Благовещенскій, 9 октября,
12) заштатный псаломщи Степан Пановъ, 12 октября,
13) заштатный діаконъ Арсений Казыльскій, 17 октября,
14) заштатный священникъ Александр Сильвинъ, 18 октября,
15) протоіерей Михаил Нефедьевъ, 3 октября,
16) заштатный священник Сергій Воецкій,. 2 ноября

По 2-му разряду
—
17) діаконъ Димитрій Балмасовъ, 29 мая,
18) діаконъ Николай Сокольскій, 30 сентября,
19) псаломщик Петр Петровскій, 15 октября;

По 3-му разряду
—
20) заштатный псаломщик Петр Соколовъ, 11 мая,
21) заштатный псаломщик Александр Сидоровъ, 3 апрѣля,
22) псаломщик в сане діакона Гавріил Мироносицкій, 9 іюня,
23) псаломщик Григорій Ивановъ, 16 іюня,
24) псаломщик Григорій Захаровъ, 21 сентября и
25) псаломщик ГурійКомаровъ, 23 октября.

Таким образомъ, на выдачу пособій оставшимся после ним семействамъ за 2-ю половину сего 1910 года слѣдуетъ к представленію в Похоронную кассу: с членовъ 1-го разряда по 9 р. — съ членовъ 2-го разряда по 6 р. 60 коп., съ членовъ 3-го разряда по 3 р. 75 коп.
Предсѣдатель Правленія, Протоіерей Валентии Мстиславский
Члены Правления - Протоіерей Павел Руфимскій.
Священникъ Порфирій Руфимскій.

Известия по КЕ № 44 за 1910 г стр 1227- 1230

РАСПОРЯЖЕНІЯ ЕПАРХІАЛЬНАГО НАЧАЛЬСТВА

Опредѣлены.

Безмѣстный псаломщик Михаил Разумовскій псаломщиком с. Мурзихи, Лаишевскаго уѣзда, 23 ноября.

Учитель школы Братства Св. Гурія Григорій Романов и. д. псаломщика с. Нижней-Учи, Мамадышскаго уѣзда, 24 ноября.

Учитель школы Братства Св. Гурія Александр Степановъ и. д. псаломщика с. Шемердянова, Ядринскаго уѣзда, 24 ноября.

Учитель школы Братства Св. Гурія Леонтій Мухин и. д. псаломщика с. Изикугунуръ, Царевококшайскаго у., 24 ноября.

Рукоположены.

Окончившій Казанскіе Миссіонерскіе курсы Константин Сергтевъ во священника къ церкви села Кутуш Чистопольскаго уѣзда, 21 ноября.

Псаломщик с. Тарлашъ, Казанскаго у., Николай Воскресенский во діакона, с оставленіемъ на псаломщической вакансіи, 21 ноября.

Псаломщик с. Саврушъ, Чистопольскаго у., Анатолій Кисловъ во діакона, с оставленіем на псаломщической вакансіи 28 ноября.

Перемѣщенъ

Псаломщик с. Шемердянова, Ядринскаго у. Филипп Ежев въ с. Карлангу, Тетюшскаго уѣзда, 24 ноября.


Известия по КЕ № 46/47 за 1910 г стр 1325

РАСПОРЯЖЕНІЯ ЕПАРХІАЛЬНАГО НАЧАЛЬСТВА

Определены.

Крестьянин Василій Герасимов псаломщиком села Тоганашева, Чебоксарскаго у., 7 декабря.

Сергѣй Димитріевъ Мотохинъ и. д. псаломщика села Чере батырева, Чистопольскаго у., 11 декабря.

Перемѣщенъ

Псаломщик с. Тоганашева, Чебоксарскаго у.„ Иван Голубевъ въ село Тюрлему, Чебоксарскаго у.,7 декабря.

Рукоположены.

Псаломщик Цивильскаго собора Евгений Николаев во діакона, с оставлепіем на псаломщической вакансии , 5 декабря.

Псаломщик села Мордовской Баганы, Чнстопольскаго у. т Архип Моисеев во діакона, с оставленіем на псаломщической вакансіи, 12 декабря.

Отрѣшен от мѣста

Псаломщикъ села Бирюлей, Казанскаго у., Димитрій Зеленецкій, 9 декабря


Крестьянам села Богдашкина, Тетюшскаго уѣзда, Егору Савельеву Половинкину и Никифору Иванову для сбора пожертвованій на построеніе церкви в деревне Алекиной-Поляне, Те тюшскаго уѣзда.

Крестьянам села Еряпкина, Спасскаго уѣзда, Даніилу Кон стантинову и Василію Андрееву для сбора пожертвованій на украшеніе храма в названном селе.

Известия по КЕ № 48 за 1910 г стр 1346 -1347

Казанская Духовная Семинарія, родная мать многих из членов епархіальнаго духовенства, скоро (в 1918 году) будет праздновать двухсотлѣтній юбилей своего существованія. Люди науки почтут этот день трудами научными: новой исторіей Семинаріи, обзорами, сборниками и т. п. А намъ, маленьким спицам в общей колеснице, довлѣет и скромных воспоминаній....
С Казанской Духовной Семинаріей, как ея питомецъ, я познакомился в 1879 году. Прошло, значитъ, с той поры тридцать лѣтъ. Есть, что вспомянуть. Тѣмъ болѣе, что многіе из моих первых знакомцевъ уже сошли с жизненной сцены. Стали достояніемъ исторіи. Почти ребенком получил я право на то, чтобы явиться в Семинарію для сдачи пріемных экзаменовъ. Чебоксарское духовное училище дало мне пропускной билет для этого в те годы, когда мне было 13 1/2 лѣтъ. Как сейчас помню послѣдній день своего пребыванія в г. Чебоксарахъ: все товарищи двинулись в Казань на пароходе О-ва «Самолетъ». А мой родитель обособил меня от однокашниковъ: нам на «Самолете» дорого, поѣдемъ на «Колчине», объявилъ он свою волю.
И поѣхали на зтом «Колчине», в хвосте у «Самолета». Чѣм далѣе и далѣе спускались по матушке Волге, тѣм все болѣе и болѣе становились замѣтными торопливость «Самолета» и медлительность «Колчина». Наконец «Самолетъ» совсѣмъ скрылся изъ глазъ, а с нимъ вмѣсте скрылись имои товарищи. Я уже начал думать, вотъ мои товарищи в Казани, что они уже сдают экзаменъ в Семинарію. Они уже поступили туда, они — уже семинаристы, а я, я все еще ѣду на тихоходном «Колчине».
К этимъ мрач нымъ думамъ прибавилась в пути еще новая. Родитель сказал мне , что у него не хватило денег на два билета до Казани, а потому себе онъ взял только до Козловки, a мне до Казани. От Козловки до Казани, 60 верстъ пути, приходилось ѣхать уже одному,без провожатаго. А в Казани я не былъ, никакого представленія об ней не имѣлъ....
При прощаніи со мной, родитель далъ мне словесный маршрут:
На слѣдующей станціи с парохода сходи, только не проспи. Выйдешь на берегъ. Смотри двухъэтажнуго телегу, — так описалъ он мне когда-то бывшую «конку» русскаго нѣмца Тальквиста. Увидишь телѣгу, садись в неё, но только не внизъ, а вверхъ. Заплати 8 копѣекъ, ни болѣе, ни менѣе, и поѣзжай до того мѣста, до котораго эту телѣгу повезут лошади. Далѣе телѣгу не повезутъ, она вернется обратно, а ты слѣзай. Слѣзать я долженъ был около №No Щетинкина, до которыхъ, в то время, и ходила конка. Слѣзешь на перекрестке, и смотри:в которую сторону пойдет дорога в гору, в ту и иди.
Немножко пройдешь, спроси про Духовную Семинарію. Всякій тебе укажетъ. Прійдешь в Семинарію, спроси своих братьевъ, а они тебе все сдѣлаютъ....
Вручил мне родитель «на конку- 8 копѣекъ, благословилъ на дальнѣйшій путь, а самъ оставилъ пароходъ в Козловке. С парохода я видѣлъ, какъ онъ, с котомкой на плечахъ, направился восвояси, на мою родину. А я, как «по писаному», направился в поиски Казанской Духовной Семинаріи.
Не нужно передавать тѣх чувствъ, какія овладѣли мной въ одиночестве. Всякій легко может представить себе положеніе мальчика, который один направлялся в незнакомый ему губернскій городъ.... Но маршрутъ, заповѣданный мне родителемъ, довел меня до двора Казанской Духовной Семинаріи. В дырявых сапогахъ, в мазаном пиджаке и таких же брюкахъ, с «текой» в рукахъ, наполненной училищными учебниками, я уже в зданіи Казанской Духовной Семинаріи.
И угораздило меня, конечно, по незнанію, пробраться в это зданіе не чрез обычный в то время ход— «Фермопилы», а чрез так называемое «инспекторское» крыльцо. Старшій братъ, котораго я перваго разыскал как- то удивленно спросил меня:
А никому ты не попался при входе? И когда услышал от меня успокоительное нѣтъ, то позаботился прежде всего о приведеніи в порядокъ моего дорожнаго костюма.
Из гардероба средняго моего брата, семинарскаго бурсака, на мне оказались сапоги, пиджак и брюки «на выпускъ». Теперь и я стал походить на семинариста, а не на уличнаго оборвыша. Но за моим очарованіемъ, особенно брюками «на выпускъ» и «смазными» сапогами, не замедлило послѣдовать и разочарованіе.
При подаче прошенія о допущеніи к экзамену, г. Инспектор исправлявшій тогда дилжность Ректора, заявилъ: нельзя допустить, молод. Этот отвѣт был сказанъ таким тономъ, который погубилъ во мне всякую надежду на поступленіе. Но старшій мой братъ, привыкшій уже к такому тону, не смутился подобным отвѣтомъ. Каким- то "образом он устроил такъ, что мои документы все же остались у г. инспектора, а не у меня
на рукахъ.
Когда вышли из квартиры г. Инспектора, то я услышал от брата:
«Авось и допустятъ, документы то вѣдь он оставилъ, а не возвратилъ».
Авоська, на этот разъ, не обманула:,к экзаменам меня допустили. Как сдавалъ я эти экзамены, по какимъ предметам спра шивали, что отвѣчалъ, все это забыто. Новой обстановкой все вышибло из дѣтской памяти. Помню только одну подробность, касающуюся эвзамена по греческому языку. Языковѣд я былъ не из важныхъ; родился и жил в чувашахъ, да и в Чебоксарахъ все больше околачивался около нихъ. А насчет «Кюнера» куда как былъ слабоватъ. Ученическая политика только и пособила мне не срѣзаться на пріемном экзамене этим самым Кюнеромъ.
Экзаменовать по греческому языку нас должен был о. архимандрит Сергій, настоятель Зилантова монастыря онъ, покойный, царство ему небесное, любилъ, чтобы ученики подходили к нему «под благословеніе». Ради этого благословенія у него и незнаніе превращаюсь всегда в знаніе. И я, в день экзамена, пока о. архимандрит шел по семинарскому кор ридору,успел подойти к нему под благословеніе не один разъ.
Успѣхъ, значить, был заранѣе обезпеченъ. Кюнер побѣжденъ. И по другимъ предметамъ задержки не вышло. Протиснулся в Семинарію, вмѣсте с другими, и аз многогрѣшный,
теперь уже
Священник Порфирий Руфимский.


Известия по КЕ № 41 за 1910 г стр 1156-1159



С перваго же года своего обученія в Семинаріи я был принят на казенное содержаніе. Переход в семинарскій корпус памятен мне и доселе. На квартире я прожил нѣсколько дней, но и в эти дни успѣлъ познать всю прелесть квартирнаго житія, когда вынужден был околачиваться в каком – то углу, в Засыпкиной улице. Полуголодный, без всяких учебииков я в это время всего менѣе мог исполнять свои ученическія обязанности. Но вот объявили, что можно переходить в корпус. И я, после уроков одного из счастливых дней, очутился в семинарской столовой.
Убранство этой столовой поразило тогда меня своей роскошью: на каждаго ѣдока цѣлых две тарелки,ножъ, вилки, салфетки; для четверых ѣдоков графин с квасомъ, уксусъ, горчица и иныя приправы. А в Чебоксарах мы все столовались у своих «тетенекъ» из общей чашки, по деревенски, на голомъ столе... «Тетеньки упитывали нас всего чаще горошком и кашей, а в семинарской столовой было даже особое «.росписаніе кушаній». После перваго же семинарскаго обѣда я уже почувствовал , что я теперь дѣйствителыю семинаристъ, а не какой то там ученичишка Чебоксарскаго училища....
Из столовой повели всѣх новичков в гардеробную. Здѣсь опять каждому свое мѣсто в гардеробе, в комоде. Посмотрѣв на предназначенное мне достояніе, я искренно недоумѣвалъ: и чего только я буду хранить в этих помѣщеніяхъ? Весь мой гардероб в это время былъ на мне, да и то с плеч своего брата....
Но всего болѣе удивила меня семинарская спальня, в которую привели нас вечером этого счастливаго дня. И под кровом родителей, и у Чебоксарских «тетенекъ» мы привыкли почивать блаженным сном на полу, в повалку, на самых спартанских принадлежностях постели, если только можно так назвать ихъ....
A здѣсь, в Семинаріи, нам первоклассникам отвели цѣлых две спальни, каждому по койке, с особымъ тюфяком и одѣялом даже с двумя подушками. Было чему удивиться....

Моя семинарская учеба,как и большинства моих сотоварищей, прибывших в Семинарію из разныхъ училищъ, наладилась не вдругъ. Первый класс Семинаріи по каким- то давнишним традиціямъ, для многих из нас явился тѣм горниломъ, из котораго могли выбраться только отдѣльныя единицы. В этом классе и прежде в наши годы, да и теперь наблюдается одно повторное явленіе: едва ли не добрую половину мест
занимают «старички», иногда лѣт по 18 и 19, годившіеся нам почти в отцы, а другая половина «новичковъ». Чрез год бывшіе «новички», за рѣдкими исключеніями, превращаются в «старичковъ», a бывшіе «старички» перебираются во второй классъ,. выдѣлив значительную часть из себя «на волю».
Чѣм объяснить эту ненормальную нормальность, не знаю. Но думаю, что вспоминать ее не грѣшно, и помнить слѣдует. Про себя лично могу сказать вот что: новая обстановка, новые преподаватели, новые предметы преподаванія, новое содружество, новое, наконецъ, званіе семинариста,— все это такія новости, которыя увлекли меня: своей новизной. И в этом увлеченіи я, видимо, позабыл о своей учебе. Весь первый год валилъ, как говорится, через пень колоду. А. если еще сюда прибавить, что примѣры «старичковъ», дававших «тон» цѣлому классу своим бездѣльем и своеобразным ухарствомъ, так заразительны, то тогда и совсѣм будет- понятно почему семинарская наука, в первый год моего пребыванія в Семинаріи. Прошла мимо меня, не задѣла моего любопытства....
В моихъ ушах как сейчасъ слышатся звуки: «Эй, ты, культя! Брось зубрить.... Саню, Сто, что зудишь?» Так ежедневно, почти ежечасно, во время так называемых «вечерних занятій», компанія старичков травила двоих сотоварищей- Эти товарищи живы, один священникомъ, другой чиновником в банке. Они могут засвидѣтельствовать: какую силу воли нужно было имѣть для того, чтобы выносить эту травлю и не сдаваться. В такой обстановке трудненько было заниматься семинарскими науками. В виду таких обстоятельствь корень семинарских наук был настолько горекъ, что сладкими плодами их мог очаровываться не всякій новичекъ в семинаріи. А потому, повторяю, большая половина явивших новичков чрез год же превращалась в старичковъ.
В числе этих «превращающихся», чуть-ли не с первых дней пребыванія в Семинаріи, оказался и я. Но самое «превращеніе» обусловливалось, без сомнѣнія, не одной только указанной причиной. Были и другія. И их нужно вспомянуть. Новые предметы преподаванія и новые преподаватели, как- то выбивали нас из доселе проторенной колеи. И мы, выбитые из этой. .колеи, не скоро могли нащупать себе новую дорогу. А пока еще нащупывали эту дорогу, то успѣвали уже. Запастись достаточными количеетвом и «двоекъ» и. «единицъ»....
Мне помнится, напримѣръ, с какимъ особенным трудом совершался переход от «Русскаго языка», изучаемаго в духовном училище , к семинарской «Словесности». Все эти «метониміи», «синекдохи», «нлеоназмы», «тавтологіи», «антитезы» ??? 4«эллипсисы» и проч. И проч. Умопомрачительный словеса, вплоть до «эвритміи» и разных там «балладъ» и «мелодрамъ» приводили многих из нас в такое состояніе, которое можно характеризовать одним словомъ: — очумѣли.
Да и было от чего очумѣть-то. В училищахъ многіе из насъ «корову» писали чуть-ли не через «ѣ», а тутъ, в Семинаріи, прямо приниматься за «сочиненія», за изученіе «эпоса», «лирики» и т. п. И не вина, конечно, преподавателя Словесности, теперь уже покойнаго П. И. Смирнова, что его преподаваніе не приносило на первых порах тѣх плодовъ, которых он вправе был ожидать от своего преподаванія. Его искусство в этом дѣле, его увлеченіе своим дѣломъ не скоро могли разбудить нас от училищной спячки. А поэтическая настроенность П. И. Смирнова, с которой он неизмѣнно являлся на семинарской каѳедре, не. Так легко могли прошибить нашу произаическую настроенность, вывезенную из духовнаго училища. И только лишь к концу третьяго .класса Семинаріи, когда мы должны были разстаться с предметами, преподаваемыми П. И., семинарскій словесник мог облегченно вздохнуть и сказать: a вѣдь кой –что и вышло из этих ребятъ....
Да и сами ребята теперь уже могли сознательно оцѣнивать весь тот трудъ, какой понес ради них их словесникъ. Многіе из насъ, перешедшп уже в «философскій» классъ, искренно сожалѣли о томъ, что Петр Иванович преподает не в старших кдассахъ, а в младшихъ. В пору своей юности, а не полусознательнаго дѣтства, от такого искуснаго преподавателя мы могли бы заручиться многим и многимъ ; умственным багажемъ. Но и за то .ему спасибо, что он сумѣл провести нас от дѣтства к юности. Да почіетъ дух его в мире.... Да воспомянутъ словесники душу усопшаго о. протоіерея Петра...
Пусть забудутся и те недоумѣнія, какія вызывала в насъ иногда «система» обхожденія с учениками нашего словесника. Онъ, покойный, как- то не всегда одинаково равно относился ко всѣм ученикам в классе. У него были свои особенные «любимцы», на которых он сосредоточивал свое вниманіе. И эти «любимцы», в большинстве своем красавцы по внѣшности, частенько даже навѣщали квартиру своего преподавателя, попивали там чаекъ, или сласти и, потомъ, восхищались таким отношеніем. A прочіе бурсаки негодовали на такое отношение. Не знаю, чѣм объяснить это явленіе. Но думаю, что самая натура нашего словесника, увлекавшагося поэзіѳй в литературе, искала поэтической красоты и в жизни;" все красивое манило его к себе, и на наших красавцах
отдыхал его взоръ, утомленный видом семинарской бурсы....
Если семинарская «Словесность» переваривалась нами не вдругъ, а с великими прейятствіями, то что сказать о той страшной «Математике», которая губила и рѣзала семинаристовъ, как какая- нибудь холера, или чума? Слухи об этой «математике» доходили до нас и в духовных училищахъ. Мы еще там знали, что семинарскій математикъ, А. А. Царевскій, является настоящей грозой не только для слабых учениковъ, но и для первыхъ, вторыхъ, третьих по разрядному списку.
И наше личное знакомство с этим математиком не опровергло тѣх знаній, какія были пріобрѣтены заочно. Александр Александровичъ Царевскій, впослѣиствіи Епископ Василій, а теперь уже умершій, с первых же дней появленія нашего в Семинаріи обратилъ наше вниманіе своею оригинальностью. В классъ математикъ являлся неизмѣнно одинаково: со всего размаха отворял дверь, ударяя ей по косяку, с такой же силой затворялъ, вѣрнѣе захлопывалъ, так что стекла дрожали, и стремительнымъ Ахиллесом бѣжал до передняго угла. После молитвы, со «спискомъ» в рукахъ, или же бросив его на каѳедру, математик бѣжал к форточке и с шумом отворял ее, если только нельзя было отворить цѣлой рамы. Отсюда он шел к каѳедре. Класс ожидал в замираніи. Пять названных фамилій облегчали остальныхъ, но не надолго. Эта пятерица направлялась к «классным доскамъ» и силилась обнаружить там свое познаніе в математике. Но усилія напрасны- Чрез пять, много десять минут вызванные прогонялись обратно, иногда сопутствуемые каким- либо нелестным эпитетом со стороны математика, а к классным доскам вызывались свѣжих пять учениковъ. Но и их участь, если не была во всем похожа на предшественниковъ, то не многимъ отличалась от нихъ. Если не все сразу они прогонялись от досокъ, то постепенно, один за другимъ, выслушивали такой же приговоръ математика. За время иного урока таких выходов было нѣсколько, но урок все продолжался, спасительнаго «звонка» еще не было слышно»...
Человѣк ко всему успѣвает привыкнуть. И семинаристы через два, три, много пять уроков пріучились с стоическим спокойствіем относиться к постоянным переходам от парты к доске и обратно. Пред началомъ урока первая пятерица ужо готовилась «к походу» и, кажется, никогда не ошибалась в своих точныхъ, как сама математика, предположеніях и гаданіяхъ.
Математикъ, с присущей ему математической точностью, стремительно появлялся в классе и с такой же стремительностью произносил те пять фамилій учеников , которые числились в пятерице. За первым пятком слѣдовалъ второй, за вторым третій и т. далѣе по системе математичной точности. Вывали, впрочемъ, иногда и нарушенія этой системы. Я вспоминаю их нѣсколько. Первый безсистемный случай был такой:
среди стоящих у классной доски был нѣкто H — скій, ученик из тружеников добросовѣстных . Он с самоуглубленіемъ, потирая иногда свой высокій лобъ, раздѣлывал на доске какую- то математическую формулу. Математик терпѣливо выжидал результатов этой выкладки. Но у ученика дѣло все же не клеилось. Приходилось самому математику вмѣшаться в дѣло своего ученика. И он стал направлять математическія изысканія H — каго в желательную сторону. По началу эти указанія были сдержанны, без обычиых эпитетовъ. Но чѣм далѣе и далѣе развивался длительный процесс этих указаній, тѣм все нетерпѣливѣе и раздражительцѣе становился математикъ. Температура ученика, видимо все поднималась и повышалась. Наконец он не вытерпѣл и свою математическую загадку разрѣшил такъ: взял большой кусок мѣла, которымъ писал на доске, хватил им изо всей силы по доске, так что посыпались только крошки по всему классу, и красный, красный, как мѣдный самоваръ, направился: к своему мѣсту, на парту. Весь класс как- то замер в ожиданіи предстоящей развязки. Ожидали сильной бури, но дѣло обошлось ..
Вспоминаю и второй случай: ученик из возмужалыхъ. Которому пора бы уже быть отцом семейства, а не учиться в первом классе Семинаріи, силится разрѣшить алгебраическую задачу на классной доске, Под диктовку математика он написал что-то в роде этого: b а с + х.... Математик велит ему читать написанное. И онъ, ничтоже сумняшеся, начинает произносить не каждую букву отдѣльно: b, a, c-j- ..... а торжествующе так гудитъ: «бац» плюс и т. д. Все ученики класса сдержанно хихикаютъ, а математик спокойно так поучаетъ: «я тебя вот бацну». Можно бы и еще указать множество примѣров в томъ-же духе и тоне. Но полагаю, что и приведенных вполне достаточно для того, чтобы оцѣнить взаимные отношенія математика к своим ученикамъ. Эти своеобразныя отношенія складывались, если только так можно выразиться, из двух несовмѣстимых противоположностей: с одной стороны А. А. Царевскій, человѣк горячій, вспыльчивый, нетерпѣливый, так же горячо и нетерпеливо желавшій влить свою математику в своих учениковъ, а с другой — цѣлое стадо учениковъ, мало или вовсе неподготѳвленных к изученію математики, да при этом успѣвших уже заразиться семинарской, «теплохладностью».
Математик кипел, бурлил , горѣлъ, а ученики его, в большей своей части, все стыли и холодѣли. И до того застывали в своем положеніи, что переставали уже чувствовать всю силу эпитетовъ, которыми награждал их учитель. Даже «списокъ» математика, вѣчно испещренный «колами», и тот не производил должнаго вліянія на владѣльцев этих «коловъ». Многіе из этих владѣльцев безнадежно складывали руки и отказывались навседа от должнаго изученія математики. Но и не пасовавшіе пред мудростью математики, не без труда и усилій втягивались постепенно в изученіе математических познаній. Я живо припоминаю те вечера, которые падали накануне урока по математике.

У классной доски, самой большой из всѣх пяти, собираются чуть: не все бурсаки извѣстнаго, класса. К ним присоединяются и те из квартирныхъ учениковъ, которые не потерли „еще надежды на возможный успѣх , один из учеников выступает в роли руководителя и начинает объяснять урок по математике. Объясненіе, конечно, далеко не такое совершенное, какое давал в свое время сам математик , но на безрыбьи и рак рыба.
И толковникъ, и слушатели одинаково довольны, если из даннаго урока что- нибудь усвоено, кой что понято. К концу вечерних занятій к классной доске подойти уже было страшно, требовалась «швабра» для ??зборки наточеннаго мѣла. Но и за то «на завтра» математика уже не так была страшна если не для многихъ, то по крайней мѣре для нѣкоторыхъ. И математикъ, учуявшій нѣкій успѣх в занятіях своих учениковъ, с какой то бережливостью, и даже очень замѣтной, относился к расточенію «коловъ». Особенно эта бережливость проявлялась очень замѣтно в отношеніи тѣх из учеников , которые не раз и не два успели проявить, что они кой- что начинают понимать в математике, кой в чем успѣваютъ.
Горячность, вспыльчивость математика замѣнялись уже здѣсь значительной сдержаностью. Годы шли за годами. Математика изучалась нами в разиых ея наименованіяхъ. Алгебра смѣнилась геометріей, а геометрію вытѣснила тригонометрія и пасхалія. С перемѣной отдѣ ловъ математики измѣнялся и наш математикъ. Он стал более
спокойнымъ, выдержанным в своем обращеніи с учениками. Нелестные эпитеты по адресу учениковъ, если не совсѣм были вычеркнуты из его лексикона, то употреблялись
очень рѣдко,'" с большим разборомъ, тогда, когда сим словесам и надлежало быть сказанными. Во время изученіи пасхаліи, на границе к философіи, математик наш стал даже проявлять нѣкоторую снисходительность к нашим прегрѣшеніям , вольным и невольным.
Мнеа припоминается, из этого времени, такой случай: ученик вычислял мѣсяц и число Пасхи, на какіе –она падет в слѣдующем году. И в отвѣте получилъ, что будущая Пасха приходится «в среду». Класс захохоталъ. Не удержался и А. А. Царевский . И только мог произнести: «купишь, вѣрно, календарь и тогда узнаешь»...
Снисходительность. А. А. простиралась в это время настолько, что он не губилъ, ради математики, тѣх из учениковъ, которые, по всѣм предметам учились на 4 и на 5, а по математике не обнаруживали никаких познаній. Этим незнайкам он ставил 3 с «безчисленными» (его выраженіе) минусами и давал возможность пробираться далѣе.
И сами «незнайки» откровенно сознавались: «и рады бы что – нибудь сдѣлать, да не можемъ; математической шишки не имѣемъ». Так без этой «шишки» и пробирались к «философии» и к «богословію».
Наконец все мы в философском классе. С математикой прикончили. Стали изучать физику. Наш математик превратился теперь в физика. И это превращеніе его было столь для нас чувствительнымъ, что нельзя не остановиться на нем хотя бы в нѣскольких словахъ. А. А. Царевскій по цѣлымъ часам теперь говорил и говорилъ. И говорил так увлекательно, что каждый из «философовъ» считал уже чуть ли не смертным грѣхом не слушать этого «говоруна». В своем увлеченіи А.А Царевскій не замѣчал даже того, что «четверти» и «полугодія» проходили, а половина учеников не была спрошена и по одному разу. Все спрашиваніе откладывалось до экзамена. На нем уже обнаруживалось знаніе физики. И справедливость требует сказать, что ученики оправдывали довѣріе своего учителя: на экзаменах они отвѣчали бойко, с явным обнаруженіем того, что-, они слушали своего физика, занимались его предметом и без обычнаго спрашиванія в году.Наставал момент разставанія с А. А. Царевскимъ. Философы перешагивали в класс богословскій. Теперь подводились итоги совмѣстнаго четырехъ-лѣтняго взаимообщенія. «Болваны» и «дубины» — эпитеты, которыми награждал нас иногда А, А. — забыты. Начинались воспоминанія в ином роде.
Один утверждали, что его участь когда-то совсѣм была рѣшена, но не погиб он только благодаря заступничеству и «совѣту» А. А. Царевскаго. Другой увѣрялъ, что он и теперь еще является должником пред А. А. Царевскимъ, который спас семинариста,, выгнаннаго из корпуса, от голодной смерти. И много, много таких воспоминаній уносили с собой философы при разставанін с А. А. Царевскимъ.
Во всѣх этих воспоминаніяхъ навсегда запечатлѣвалась одна черта в личности когда то грознаго математика: «а вѣдь сердце у него было доброе; горяч он был по своему темпераменту, но за то и справедливъ»,... Вспоминая и теперь покойнаго Епископа Василія, когда он уже стал далек от суда людского, нельзя не высказать такого положенія: тяжела была его доля в то время, когда он был окружен нами. семинаристами, мало понимающими сію науку; но тяжесть этой доли не сломила его тогда.Тяжелѣе пришлось нашему математику тогда, когда пред ним не стало его обычных учениковъ. Жизнь людская, наблюдаемая им из своих «покоевъ», не могла поддержать его живого, мятущагося духа. И дух этот переселился в вѣчность. А ученики его, в ожиданіи той же вѣчности, с благодарностію говорятъ: упокой, Господи, душу Епископа Василія....

Священник Порфирій Руфимский

Известия по КЕ № 1 за 1911 г стр 25- 33

Харон идетъ! Харон идетъ! Это были слова пароля, говорившего о приближеніи к классу преподавателя латинскаго языка В. А. Миртова. И тем страннее были эти слова для техъ, которые еще не успели забыть предшествую щаго преподавателя — «Патера Самуила». Іеромонаха Самуила, добродушнаго человека, совсем неизвестно какого монаха, но снисходительно — слабаго* преподавателя «латыни», семинаристы так и звали:
«Патер Самуилъ». Но вотъ «патера» по каким- то причинам из семинарии убрали, а на его место прислали новаго, котораго чуть не с первыхъ же дней и окрестили именем «Харона», извѣстного классическаго перевозчика «на тот светъ».
Внешняя фигура В. А.Миртова, такого маленького , бритаго, с «солдатскими* усами, с всклокоченными на голове волосами, может быть, не во многом напоминала классическаго Харона. Но, видимо, нашему классику было усвоено классическое имя по совокупности его внешних чертъ и внутренних настроеній и особенностей.
Добавивъ, к указаннымъ выше чертам внешности В. А. Миртова, еще некоторые специфическія его принадлежности: заметную карявость его физіономіи, громкое сопеніе носомъ, постоянную, «жвачку» и приложив сюда проявленія его характера, о чем речь будет ниже, семинаристы, может быть, и не без достаточных основаній сочетали в одном лице двух «классиковъ» — одного мифическаго, а другого семинарскаго.
В своей системе преподаванія наш Харон был настолько своеобразенъ, насколько исключительно было ремесло Харона классическаго. От последняго никто уже не мог отвертеться. Он всякаго вез на своей лодочке «туда»... Старанія направить свой путь «не туда» были напрасны. И В. А. Миртовъ, какъ казалось намъ, его ученикамъ, неподражаемо вторил этому миѳическому Харону.
Какъ начнет спрашивать какого – нибудь ученика, так непременно доспрашивает его до такого именно пункта," кото раго он не знаетъ. «Ну, вот и не знаете», торжествующе так заявит преподаватель ученику, хотя бы ученик пред этимъ отвечалъ на десять, двадцать, тридцать вопросовъ своего учителя.
Камень преткновенія для ученика ставился во главу угла его ответа, а все ранее отвеченное «вменялось, яко же не бывшее». Учитель торжествовал а ученик думал одну свою думу: и как это отвертеться от неотступнаго Харона...
Во всякомъ преподавателе семинаристы видели, конечно, не только толкователя и обьяснителя семинарской мудрости, но и «спрашивателя». И это спрашиваніе никого не удивляло и не поражало. Но В. А. Миртовъ, в своемъ спрашиваніи, был совсем не то, что другіе.
Эти последніе спрашивали для того, чтобы узнать, что именно знает ученикъ. И как бы сорадовались всякому знанію ученика; скорбели вместе с ним его незнанію. .А В. А,. Миртов поступал наоборотъ: он спрашивалъ для того, чтобы узнать, что не знает ученикъ, что составляет его слабую сторону. И радовался- не тогда,, когда, ученик обнаруживал свои познанія, а когда заминался в своем ответе.
Сносный или .порядочный ответ ученика только. наводил скорбь на учителя. А ошибки в ответе ученика веселили сердце преподавателя. И окончательная, «стойка» ученика, , когда, он был «припертъ».,, как говорится, к стене, доставляло, истинное удовольствіе нашему преподавателю.
Наш Харонъ, в это время, торжеетвовал ... Подобнаго рода, «выспрашиваніе» учеников многих из насъ приводило в настоящее бешенство. И бешенство это усиливалось еще более от того, что В. А.Миртов своеобразную свою –практику применялъ, так сказать, на двух фронтахъ-
Он преподавалъ, кроме «латыни», еще и «немецкой языкъ». Допичуживал нас по двумъ предметамъ. И если не успевалъ, к примеру, «прижать к стене» какого – нибудь ученика на уроке латинского языка, то непременно «торжествовалъ» уже на уроке немецкаго. языка. А всего чаще «торжество» его проявлялось на том и другомъ уроках одновременно.
К какимъ результатамъ приводило это «торжество», судить можно по следующему факту. Ученик А. Б — ій, живой еще сви детель былого, кой что кумекал и в неметчине и в латыне... У другого преподавателя онъ, пожалуй, не получал бы менее- «четверки». Но у В. А. Миртова он не выходил из переэкзаменовокъ.
Какъ, какъ уж бывало он ни старается подготовиться к уроку, но «Харонъ» непременно его «напретъ». Ученик выучит все «вновь», повторить и старое, самъ чувствует под собой почву, но учитель докажет таки ему, что он «ничего не знаетъ». И торжествующе так влепит «два» или «колъ». Однажды А. Б — ій торжественно объявляет всему классу: «ну, попробую еще раз сразиться с Харономъ».
Несколько дней готовился к уроку латинскаго языка, изучил во всехъ,доступных и нужныхъ ему, подробностях этотъ урокъ. Совсемъ-забылъ, на это время, о существованіи прочих наукъ семинарскаго курса. Весь класс напряженно ожидал исхода будущаго
«сраженія».
И однокашники «борца» только и говорили: «что- то будетъ? Кто кого уложитъ»?
Настал ожидаемый урокъ. Харон явился и вызвал А. Б — го. Ученик в теченіе целаго урока отбивался от нападенійХарона, но за несколько минут уже до звонка на чем-то проштрафился. Харон ликовалъ,. А ученик безмолствовалъ. Даже обычный «колъ» не в состояніи был вывести побѣжденнаго ученика из какого- то страннаго оцепененія. После урока, когда Харон уже поплыл далее, ученик Б— ій привел к окончательному знаменателю свою последнюю попытку -«сразиться с Харономъ»: ''чтобы не касаться книги латинскаго языка голыми руками, взял эту книгу двумя учебниками других предметов и пробил её с ученической парты на полъ, в самый уголъ, за парту.
И торжественно так заявил: «будь, что будетъ, a болѣе неприкоснусь к латинской премудрости». Что-же вышло? А вышло вот что: ученик Б — ій кончил семинарскій курс и священствует теперь в одномъ инородческомъ приходе, среди чувашъ. По чувашски, как говорится, «съел собаку», а о «латыни» вспоминает только «во сне»..
Но каким же образомъ, при системе В. А. Миртова, могли закончить семинарскій курс и А. Б— ій и многіе другіе из его однокашниковъ? Отвѣтом на этот вопросъ может служить моя личная исторія.
Когда я кончал курс въ семинаріи, то латинскій язык уже преподавал нам доселе здравствующій В. П. Яблоковъ. На выпускном экзамене я отвѣчал как то слабовато. После экзамена учитель, обезпокоенный плодами системы своего предшественника, спросил меня: а как же я буду сдавать экзамен в Академію?
Я без запинки отвѣтилъ: буду держать по греческому языку. И слово свое сдержалъ.Латиниста, только что поступившаго в семинарію, не подвел под академической выговоръ, хотя подобный выговоръ, въ существе своемъ, относился бы не к В. П. Яблокову, а к «уплывшему» от насъ Харону.
Всего менѣе можно было ожидать различных «осложненій» от тѣх семинаристовъ, латинскія познанія которых должны были примѣняться среди «чувашъ», «черемисъ», «татаръ», «мордвы» и прочих «языковъ», населяющих Казанскую епархію. И эти семинаристы вмѣсте с А. Б — мъ, преспокойно закончили семинарскій курсъ.
Пользуясь «милосердіемъ» В. П. Яблокова, они и Хароновское «незнаніе» превратили в «знаніе». Харонъ, как я сказал уже, «уплылъ» от насъ. Он перешел от нас в Чистопольское духовное училище на должность Смотрителя.
Но этот переходъ состоялся уже в самомъ конце нашего семинарскаго обученія. Весь почти семинарскій курс мы все же вынуждены были следовать за «курсомъ» пловца Харона. А потому воспомннанія мои опять плывут вмѣсте с Харономъ. .Вот я представляю его в роли искателя Академической кафедры в то время, когда он допиливал нас семинаристовъ.
В Казанской Академіи освободилась кафедра латинскаго языка, и В. А. Миртов выставил свою кандидатуру на профессора латинскаго языка и его словесности. Приготовил пробную рѣчь (pro venia legendi) на тему о какой- то древнѣйшей частице „nos" и стал публично защищать свою правомощ ность на званіе профессора в актовомъ зале Духовной Академіи.
Насъ, семинаристовъ, это публичное выступленіе нашего Харона заинтересовало и заинтересовало настолько, что мы с нетерпѣніем ожидали назначеннаго дня и опредѣленнаго часа. Мы заранѣе смаковали всюту картину, как будут допичуживать уже самого Харона, а не он насъ. И в своихъ ожиданіяхъ не ошиб лись. Привалили в Академію цѣлой толпой и с любопытствомъ посматривали на В. А. Миртова в тотъ моментъ, когда его окончательно «добилъ» выступавшій оппонент.
Послѣдній громогласно так заявилъ свое мнѣніе в слѣдующихъ словахъ:
«Ваше «nos» сильно бьет в носъ». И при этом демонстрировалъ старую латинскую книжицу из Университетской библіотеки, буквальный перевод которой и былъ «пробною» рѣчью нашего латиниста. Провал Харона был полный. А радость семинаристовъ безгранична. Семинаристы, в своемъ злорадстве, забыли как бы и о томъ, что Харонъ опять возвращается кънимъ.
Они только наслаждались настоящимъ, но совсѣм не думали о будущемъ... Но Харон опять в Семинаріи. И снова раздаются крики: Харонъ идетъ! Харонъ идетъ!
Встрѣчали Харона, на этотъ разъ, с нѣкоторыми особенностями: на классной доске нарисовали громадный «носъ» и сдѣлали соотвѣтствующее наднисаніе. В. А. Миртовъ, без сомнѣнія, нонял значеніе классной панорамы. Как то сморщился в лице своем при виде «носа» и снова принялся за пиленіе своих учениковъ. Характер нашего латиниста, после тщетнаго исканія профессуры, все сильнѣе и сильнѣе проявлялъ свои специфическія особенности. А семинаристы, в придачу к этому, продолжали травить своего преподавателя самыми разнообразными выступленіями.
Я помню, напримѣръ, такой случай. В. А. Миртовъ усвоил себе странную привычку «выгонять» из класса того ученика, который запоздал на одну — две минуты после прихода в класс своего учителя. Ученик задержался где- нибудь в «курилке», «кандидатствуя» около замусленнаго уже окурка, или же опоздал «по нужде», дожидаясь
своей «очереди», и шел в класс по слѣдамъ своего учителя.
Но учитель безапелляціонно так вѣщалъ: «убирайтесь из класса». Это «изгнаніе» надоѣло, наконецъ, многимъ, и мы выкинули такую штуку: согласились нарочно опоздать чуть не цѣлым уже классомъ, a после прихода латиниста стали входить в класс гуськомъ, с разстановкой минут в пять.
В. А. Миртовъ выдержал тут свою систему. Повыгнал из класса всѣх «опоздавшихъ» и остался в компаніи с очень и очень немногими... Но эта «выгонка» была уже послѣдней: на урок пришелъ о. Ректор и замѣтил отсутствіе многих учениковъ. Послѣдствіями визита о. Ректора было то, что все «отсутствовавшіе» были оставлены «без обѣда», а В. А. Миртов перестал выгонять «опоздавшихъ».
Заканчивая свои воспоминанія о В. А. Миртове, я долженъ откровенно сознаться в томъ, что семинаристы все же не питали какой – либо ненависти к своему латинисту. Да и сам латинистъ не сохранял у себя на душе всѣхъ тѣх исторій, какія он переживал с учениками.
И учитель и ученики, без взаимнаго уговора, конечно, тянули свою линію, но безъ озлобленія. Впослѣдствіи, когда В. А. Миртов был уже священникомъ, многіе из учениковъ его встрѣтились с нимъ на жизненном пути.
И здѣсь не одинъ раз вспомянули все прошлое. Но без всякаго чувства злопамятства и негодованія. А только как былое, прошлое.... Ученикам же пришлось проводить своего учителя и к мѣсту вѣчнаго упокоенія в г. Чистополе, на городском кладбище. A пишущій эти строки от лица учеников сказалъ даже ему послѣднее прости и прощай...
Священник Порфирий Руфимскій.

Известия по КЕ № 10 за 1911 г стр 316-321