Шанарины

1971 год. 7 ноября. Мы — студенты 2-го курса. А ещё я и музыкант сводного духового оркестра училища. Руководитель, учитель по трудовому обучению, накануне говорит:

— Ребятки, не ударьте в грязь. На демонстрации будет САМ первый из Воронежа. И гость, какой то.

А это означало соревновательность — смотр–конкурс духовых оркестров. В городе множество предприятий, учебных заведений, общественных организаций и коллективов. И у каждого из них свои духовые оркестры. И каждому муз руководителю хочется быть первым, лучшим из лучших. Вот и наш тоже:

— Сыграем так, шо аж земля шобы дрогнула. Вспомните 41й. Москва. Парад. Снег. Мороз. На фронт бойцы маршем идут. Легко им было? А это ведь деды ваши шли! Небось, гутарили о войне то не раз? Или старшие дядья ваши. Сможете и вы! Верю в вас».

И мы смогли. Тем, кто в колоннах шёл, морозец нипочём. Под звуки маршей — «Прощание славянки», «Эх тачанка, растачанка...», и много, много других, — им шагалось весело. Бодро. Лица радостные. Ни у кого не было чувства обязаловки. Было одно только — сегодня Великий праздник Октября. И его надо отметить успехами в труде, учёбе. А нам, будущим художникам, ещё и выставками в Доме культуры.

Музыка не смолкала. Смех. Радость. Улыбки. Песни. Да что там мороз!
Вот только нам, музыкантам–духовикам, он не малые трудности принёс. Пальцы, что давили клавиши, ладно, перчатки выручали, у кого уж сильно они зябли. А губы... Губы на морозе прилипали к мундштукам, стоило лишь только перехватить дыхание и оторвать их от нагретой латуни тёплым воздухом. Язык при извлечении звука постоянно работает. Рот то улыбается, беря высокие звуки, то бубликом округляется, смачивается, или сглатывает слюну. Вот эти мгновения и доставляют неудобства — металл вмиг накаляется холодом. Стынет. И тонкий слой влаги от губ и пара, идущего из глубины лёгких, изморозью покрывается. А тебе как раз в это время надо брать высокую ноту, тебе, баритону, вести первую партию. Она важна.Не осрамиться! — одна мысль в голове И забываешь, что мундштук уже успел накалиться морозом. Прикасаешься губами к нему, а они — вмиг прилипают! Языком разогреваешь, где-то подсознанием понимаешь, что нужно так сделать. Но мелодии до этого по барабану — петь ей надо! И ты играешь. Краем уха слышать оркестр техникума, исполняющего «По долинам и по взгорьям», слышишь своего собрата баритониста. Ах, дружок, тут ты соврал, на пол тона выше надо брать. Обидно!

Но вдруг учитель–руководитель правую руку выбрасывает вверх. Это значит — внимание! Оркестр замолкает. Подходим к трибунам, где руководители и почётные люди района, лучшие механизаторы и доярки, отличники учёбы и профтехобразования расположились. А в центре — первый секретарь обкома партии. Это он — гость. Это он — САМ. По правую руку от него тоже первый, но рангом ниже. А потом — первый из ВЛКСМ. И вот, когда наша колона равняется с почётным гражданином нашего района, земляком космонавтом, рука музыкального руководителя резко опускается. Барабанщик три раза отмеряет такт и... грохнула вовсю ширь и мощь музыка!!! Трубы запели, тенор с баритоном подхватили, повели мелодию. Альты ритм отмеряют, а барабан с тарелками сердцу песню заряжают. Каждый свою партию ведёт. Главное не — сфальшивить. Космонавт даже вон слушает как! да рукой в приветствии неистово машет маленьким флажком СССР. Гремит на всю площадь «Марш Сибирских стрелков». Дыхание душится. Баритоны с тенорами рвут душу. Трубы с альтами режут сердца. Барабан молотом колотит в грудь. Такого ещё город не слышал, музыка слова чеканит:

Из тайги, тайги дремучей,
От Амура, от реки
Молчаливой, грозной тучей,
В бой идут сибиряки.

Их сурово воспитала
Молчаливая тайга,
Бури грозные Байкала,
И сибирские снега.

Не усталости не страха,
Бьются ночь и бьются день,
Только серая папаха
Лихо сбита набекрень.

Знай, Сибирь, в лихие годы
В память славной старины
Честь великого народа
Отстоят твои сыны.

Русь свободная воскреснет,
Нашей верою горя,
И услышат эту песню
Стены древнего Кремля.

— Написал текст этот в 1914 году знаменитый Владимир Гиляровский, известнейший русский поэт и писатель, — за 2 месяца до начала репетиций по изучению марша, говорил учитель, — Тогда, лично я, впервые и услышал от нашего трудовика это имя, влюбился в него по уши и все библиотеки города излазил в поисках чего-то «новенького» почитать.
В вот в этот праздничный день марш зазвучал.

Потом станет всем известно — флажок, которым махал космонавт, в космосе побывал, вокруг земли по орбите летал, вернулся на Родину, да и остался затем подарком навсегда в нашем училище. Понравились мы космонавту. Мы — победили в смотре–конкурсе духовых оркестров учебных заведений города.

А тогда же, извлекая звуки на своём баритоне, одна только мысль была у меня: не сбиться, не нарушить стройность оркестра. Додо-доо, фа диез, ля-соль-ми. Бум-бум-дзыньььь (тарелки). И некогда было ощущать солёность во рту. А то — кровь с языка капала. Глотая воздух, широко открытым ртом и прижимая его к нёбу, а потом, выдавая звук из инструмента, язык примерзал к круглому ободку мундштука, отрывалась кожица при вздохе и извлекаемой ноте. Но она звучала! А кончик языка в этот миг примерзал. Капля крови. Звук — кровь. Звук — кровь...

Когда же бравурный марш отыграли, и колона завершила свой проход у трибун далеко за ними, только тогда заметили музыканты, что кровь изо рта у меня не капает — льётся.

Собирался после демонстрации ехать домой на праздник (три дня выходных, да плюс ещё два от директора училища за участие в оркестре), однако не суждено было, вместо отдыха в больничку загремел. А на следующий день сам космонавт с директором пришли в палату поздравить и выразить хвалу свою и восхищение мужеством.
Да какое там мужество. Праздник ведь всенародный — 7 ноября красный день календаря.

Вот так я встретил, отыграл и отметил его под завидущие взгляды больных.
Мы не измазались в грязи. Мы смогли. Мы в смотре стали лучшими. Не подвели руководителя, Сергея Петровича.

С праздником, товарищи!
С Великим Октябрём вас, дорогие мои, который сегодня и вспоминать то большой грех.
Но мы–то его не забыли.
Не забудем.
И будем помнить.