Шанарины

В этот день во всех газетах Советского Союза вышли поздравления вождя мирового пролетариата с пятнадцатилетием Великого Октября к своему народу. В больших и малых, центральных и местных крупными буквами рядом с его портретом были напечатаны слова:
«Со знаменем Ленина победили мы в боях за Октябрьскую революцию, со знаменем Ленина добились мы решающих успехов в борьбе за победу социалистического строительства, с этим же знаменем победим в пролетарской революции во всем мире. Да здравствует ленинизм!» И рядом, как топором вырублено, — И.Сталин.

Когда в интернете увидел газету, а это были Известия, и не просто Известия, как орган Центрального Исполнительного Комитета Союза Советских Социалистических Республик и Всероссийского Ценральн. (сокращение в редакции) Исполнительного комитета Советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских Депутатов, а что более важнее для меня — это ДАТА, понедельник, 7 ноября 1932 г. Дата в рамочке из точек. Газета продавалась на аукционе. Сердце ёкнуло. Забилось бравурным маршем. Цена не остановила. Купил. Теперь она у меня, наряду с фотографиями, документами, со всеми архивными материалами. Она одна из самых дорогих семейных реликвий.

Именно в этот день родилась девочка Таня в семье… не известно чьей; родители её радовались ли празднику, ликовали ли? Но не им тогда, не мне многие годы, невдомёк было, что праздничный день обернётся трагедией, не заживаемой бедой и кровоточащей раной в семье через пять лет. А может быть он настал и раньше. Не решённая до сих пор загадка — девочка оказалась брошенной. Её подобрало, конечно, государство: в 37-м сначала детский приёмник распределитель в Новосибирске, потом Томский дом малютки. Еще спустя три года Томские детские дома, во время войны эстафету принял Новокусковский детский дом, что в Асино. И завертелась жизнь Тани вихрем, закружилась в водовороте за выживание. Чего было больше — радости, или боли в детском сердечке, кто встречался на этом пути — добрые – злые, что вытерпела она и вынесла в этой борьбе? — время покрыло в ту самую ноябрьскую ночь всё чёрной тайной. Страницы вырваны из книги, сожжены, а те, что остались, разлетелись по всей великой стране. Не собрать их теперь в одну тетрадь, под обложку.

90 лет прошло. Ровно 90. Сегодня день рождения у моей Татьяны Фёдоровны Шанариной, умершей с моей фамилией на надгробном кресте. Тогда, в 1974, когда мы впервые встретились, ей 42, мне22, она спросила:
— Зачем тебе всё это надо, сынок? — Она признала меня, назвала сыном! Планы! Чувствовалось, как в каждое из этих слов она вкладывала особый смысл. Тогда же не мог понять, да и не хотел. Был опьянен после долгой, длиною в солдатскую жизнь, разлуки встречей с матерью. Внутри маем всё благоухало и цвело. Родной человек! Вот он, рядом. Руку протяни, и прикоснёшься к своей кровинке…. Желанной. Дорогой. Но май сменяется июнем. Июлем. За летом приходит осень. Природа засыпает. А потом и вовсе умирает. Зима. Стужая. Холодная. И … долгая. И ещё один вопрос её не покидает вот уже 50 лет — Книгу хочешь написать?

Весна так и не наступила. Не взошло солнышко. Не прилетели грачи, не запели соловьи. И вот спустя полвека, я смотрю на девичье двадцатилетнее лицо, что смотрит с сохранившейся чудом фотографии, вспоминаю тот вопрос и, наверное, понимаю его. Не долго счастье было, в песне поётся. Ледниковый период так и не прошёл.

Сегодня ДА, хочу написать. Рассказать. Найти такие слова, чтобы моя Татьяна Федоровна на небесах нашла бы покой, чтобы не резал дикий ветер душу её острым ножом за поступки земные, не одной её вина. А главное, чтобы не терзалась она, нет у меня обиды, осуждения. И по 71-й моей весне будущего года обязательно проеду к ней на велосипеде. Не легко будет, почти 8000 километров, но это будет покаянием моим. С годами, если раньше была она для меня родительницей, то с приходом мудрости, становится моя Татьяна Федоровна все больше и больше родимой. Матерью язык не поворачивается. Это не злоба. Это ЧТО-ТО иное. Что? — пока не могу понять.
А еще будущая книга — это будет, хочу, предупреждением, набатом, чтобы звучало — БЕРЕГИТЕ СЕМЬЮ СВОЮ, БЕРЕГИТЕ ДЕТЕЙ СВОИХ. НЕ БРОСАЙТЕ ИХ!

С днём рождения тебя. А с 90-летием вряд ли, кроме как меня, вспомнит уже… добрым словом.

1971 год. 7 ноября. Мы — студенты 2-го курса. А ещё я и музыкант сводного духового оркестра училища. Руководитель, учитель по трудовому обучению, накануне говорит:

— Ребятки, не ударьте в грязь. На демонстрации будет САМ первый из Воронежа. И гость, какой то.

А это означало соревновательность — смотр–конкурс духовых оркестров. В городе множество предприятий, учебных заведений, общественных организаций и коллективов. И у каждого из них свои духовые оркестры. И каждому муз руководителю хочется быть первым, лучшим из лучших. Вот и наш тоже:

— Сыграем так, шо аж земля шобы дрогнула. Вспомните 41й. Москва. Парад. Снег. Мороз. На фронт бойцы маршем идут. Легко им было? А это ведь деды ваши шли! Небось, гутарили о войне то не раз? Или старшие дядья ваши. Сможете и вы! Верю в вас».

И мы смогли. Тем, кто в колоннах шёл, морозец нипочём. Под звуки маршей — «Прощание славянки», «Эх тачанка, растачанка...», и много, много других, — им шагалось весело. Бодро. Лица радостные. Ни у кого не было чувства обязаловки. Было одно только — сегодня Великий праздник Октября. И его надо отметить успехами в труде, учёбе. А нам, будущим художникам, ещё и выставками в Доме культуры.

Музыка не смолкала. Смех. Радость. Улыбки. Песни. Да что там мороз!
Вот только нам, музыкантам–духовикам, он не малые трудности принёс. Пальцы, что давили клавиши, ладно, перчатки выручали, у кого уж сильно они зябли. А губы... Губы на морозе прилипали к мундштукам, стоило лишь только перехватить дыхание и оторвать их от нагретой латуни тёплым воздухом. Язык при извлечении звука постоянно работает. Рот то улыбается, беря высокие звуки, то бубликом округляется, смачивается, или сглатывает слюну. Вот эти мгновения и доставляют неудобства — металл вмиг накаляется холодом. Стынет. И тонкий слой влаги от губ и пара, идущего из глубины лёгких, изморозью покрывается. А тебе как раз в это время надо брать высокую ноту, тебе, баритону, вести первую партию. Она важна.Не осрамиться! — одна мысль в голове И забываешь, что мундштук уже успел накалиться морозом. Прикасаешься губами к нему, а они — вмиг прилипают! Языком разогреваешь, где-то подсознанием понимаешь, что нужно так сделать. Но мелодии до этого по барабану — петь ей надо! И ты играешь. Краем уха слышать оркестр техникума, исполняющего «По долинам и по взгорьям», слышишь своего собрата баритониста. Ах, дружок, тут ты соврал, на пол тона выше надо брать. Обидно!

Но вдруг учитель–руководитель правую руку выбрасывает вверх. Это значит — внимание! Оркестр замолкает. Подходим к трибунам, где руководители и почётные люди района, лучшие механизаторы и доярки, отличники учёбы и профтехобразования расположились. А в центре — первый секретарь обкома партии. Это он — гость. Это он — САМ. По правую руку от него тоже первый, но рангом ниже. А потом — первый из ВЛКСМ. И вот, когда наша колона равняется с почётным гражданином нашего района, земляком космонавтом, рука музыкального руководителя резко опускается. Барабанщик три раза отмеряет такт и... грохнула вовсю ширь и мощь музыка!!! Трубы запели, тенор с баритоном подхватили, повели мелодию. Альты ритм отмеряют, а барабан с тарелками сердцу песню заряжают. Каждый свою партию ведёт. Главное не — сфальшивить. Космонавт даже вон слушает как! да рукой в приветствии неистово машет маленьким флажком СССР. Гремит на всю площадь «Марш Сибирских стрелков». Дыхание душится. Баритоны с тенорами рвут душу. Трубы с альтами режут сердца. Барабан молотом колотит в грудь. Такого ещё город не слышал, музыка слова чеканит:

Из тайги, тайги дремучей,
От Амура, от реки
Молчаливой, грозной тучей,
В бой идут сибиряки.

Их сурово воспитала
Молчаливая тайга,
Бури грозные Байкала,
И сибирские снега.

Не усталости не страха,
Бьются ночь и бьются день,
Только серая папаха
Лихо сбита набекрень.

Знай, Сибирь, в лихие годы
В память славной старины
Честь великого народа
Отстоят твои сыны.

Русь свободная воскреснет,
Нашей верою горя,
И услышат эту песню
Стены древнего Кремля.

— Написал текст этот в 1914 году знаменитый Владимир Гиляровский, известнейший русский поэт и писатель, — за 2 месяца до начала репетиций по изучению марша, говорил учитель, — Тогда, лично я, впервые и услышал от нашего трудовика это имя, влюбился в него по уши и все библиотеки города излазил в поисках чего-то «новенького» почитать.
В вот в этот праздничный день марш зазвучал.

Потом станет всем известно — флажок, которым махал космонавт, в космосе побывал, вокруг земли по орбите летал, вернулся на Родину, да и остался затем подарком навсегда в нашем училище. Понравились мы космонавту. Мы — победили в смотре–конкурсе духовых оркестров учебных заведений города.

А тогда же, извлекая звуки на своём баритоне, одна только мысль была у меня: не сбиться, не нарушить стройность оркестра. Додо-доо, фа диез, ля-соль-ми. Бум-бум-дзыньььь (тарелки). И некогда было ощущать солёность во рту. А то — кровь с языка капала. Глотая воздух, широко открытым ртом и прижимая его к нёбу, а потом, выдавая звук из инструмента, язык примерзал к круглому ободку мундштука, отрывалась кожица при вздохе и извлекаемой ноте. Но она звучала! А кончик языка в этот миг примерзал. Капля крови. Звук — кровь. Звук — кровь...

Когда же бравурный марш отыграли, и колона завершила свой проход у трибун далеко за ними, только тогда заметили музыканты, что кровь изо рта у меня не капает — льётся.

Собирался после демонстрации ехать домой на праздник (три дня выходных, да плюс ещё два от директора училища за участие в оркестре), однако не суждено было, вместо отдыха в больничку загремел. А на следующий день сам космонавт с директором пришли в палату поздравить и выразить хвалу свою и восхищение мужеством.
Да какое там мужество. Праздник ведь всенародный — 7 ноября красный день календаря.

Вот так я встретил, отыграл и отметил его под завидущие взгляды больных.
Мы не измазались в грязи. Мы смогли. Мы в смотре стали лучшими. Не подвели руководителя, Сергея Петровича.

С праздником, товарищи!
С Великим Октябрём вас, дорогие мои, который сегодня и вспоминать то большой грех.
Но мы–то его не забыли.
Не забудем.
И будем помнить.