Старообрядцы и Раскольники Олонецкой земли

СКАЗИТЕЛИСТАРООБРЯДЦЫ
Жизнь и творчество четырех поколений сказите
лей рода Рябининых – особая страница народ
ной культуры Заонежья. И, рассматривая ее, нужно
иметь в виду, что представители первых двух поко
лений – Трофим Григорьевич (1791–1885 гг.) и его
сын Иван Трофимович (1833 – 1909 гг.) были старо
обрядцами, и это обстоятельство не могло не оста
вить свой отпечаток не только на их сказительской
деятельности, но и на характерах, взглядах, стиле
бытового поведения. Они не позволяли себе пить и
курить, употреблять бранные выражения, ревност
но чтили посты, иные атрибуты веры. Отец Трофи
ма носил фамилию Малинин. Но почему Трофим
стал Рябининым? В детстве, оставшись без родите
лей (их настиг шторм на осенней ряпушковой пути
не, и они погибли), Трофим воспитывался в родной
деревне Гарницы всем миром. В шестнадцать лет
женился в деревне Середка на дочери состоятель
ного крестьянина Ивана Андреевича Рябинина и во
шел в его семью. По крестьянским обычаям того
времени примак должен был взять и фамилию тес
тя. Так появился Трофим Рябинин, будущий знаме
нитый сказитель.
Середка – через неширокий пролив от Кижей.
Со времени памятного Кижского восстания
(1769–1771 гг.) прошло какихто пять лет. Но юж
ная часть Заонежья все еще волновалась. Неспо
койно было и в самих Кижах. Народ, притесняе
мый властями и страдавший от казенной повин
ности, на сходках проявлял открытое недоволь
ство. Усмирители были начеку и для острастки
решили принародно наказать некоторых непо
корных. Тридцать пять розог досталось и двадца
тилетнему Трофиму. А его тесть Иван Андреевич
получил сорок. А произошло это так. Офицер ко
манды усмирителей спросил у Трофима:
– Откуда, молодец, будешь ?
– Мы гарницкие. Тут и наши мужики были.
– Вот те раз. Как же ты сюда попал ? Ведь Гарницы
– монастырская деревня, и смутьянов там быть не
должно.
Трофим помялся и пояснил, что он недавно при
нят в дом к Рябинину и теперь живет в Середке.
– Зачем же ты бунтуешь ? Еще, поди, ни разу и на
казенных работах не побывал, а туда же…
– Как люди, так и я, – несмело потупился Трофим.
– Тесть это тебя втянул в смуту. Все эти старо
веры – известные смутьяны. А тебя я на первый
раз прощаю.
Тестю Трофима было приказано выдать сто розог
как одному из главных подстрекателей схода. Но
староста знал, что такое наказание старик не выне
сет. И он сумел убедить начальника команды, что ес
ли Иван Андреевич умрет прямо на лавке от побоев,
то может начаться новое волнение. Офицер поду
мал и велел дать семьдесят пять розог. Но староста
стал вновь убеждать его, что и такое наказание ста

рику не по силам. Жена и теща Трофима запричита
ли, словно навеки прощаясь с отцом и мужем. И тут
Трофим обратился к офицеру с просьбой принять
наказание за тестя на себя. Тот улыбнулся и похва
лил зятя за преданность.
– Семьдесят пять на двоих!
После этого с неделю Трофим с трудом мог са
диться. А его тесть до конца дней своих чувствовал
на себе эти казенные «гостинцы». Зятя он оценил по
достоинству и завещал ему все свое хозяйство.
Старообрядцам, в каких бы обстоятельствах
они ни оказались, была присуща мужественная
последовательность. Может быть, их поступки не
всегда были правильными с точки зрения чисто
житейской логики, но никто не мог их упрекнуть в
трусости или безнравственности. Их вера в свои
духовные идеалы была неколебима, но не нахо
дила понимания и даже человеческого сочув
ствия со стороны высших иерархов церкви и
властей. А в силу этих причин ставила старовер
цев в условия, иногда несовместимые с нормаль
ной человеческой жизнью. Но об этом ниже.
Что же касается духовного облика самого Трофи
ма Григорьевича и его сына Ивана Трофимовича,
перенявшего не только отцовскую веру, но и его ска
зительский талант, то они достойно несли по жизни
не только родное былинное слово, но и нравствен
ную чистоту мыслей и поступков. Всегда и при лю
бых обстоятельствах они умели отстаивать свое
крестьянское и человеческое достоинство. Вот
лишь несколько примеров того.
Когда собиратель и исследователь былин
П.Н.Рыбников попросил своего собеседника
крестьянина Леонтия Богданова, тоже случайно зас
тигнутого непогодой на острове, познакомить его с
Трофимом Григорьевичем, тот ему ответил:
– Нет, Павел Николаевич, сначала мне самому
следует к нему наведаться. Мужик он гордый, так
сразу от него ничего не добьешься.
Тут необходимо было учитывать и то обстоятель
ство, что в каждом приезжем городском человеке
крестьяне прежде всего привыкли видеть чиновни
ка, который выколачивал из них подати, а то и зани
мался прямыми поборами. Чего, естественно, Тро
фим Рябинин не мог терпеть. Известен, к примеру,
такой факт. Один из полицейских чиновников поп
росил у Трофима Григорьевича взятку за какоето
дело. Рябинин отказал. И случилось этому чиновни
ку спустя время проезжать через Середку. Лишь
только он завидел Трофима, как тут же бросился на
него с поднятыми кулаками. Сказитель спокойно его
отстранил и сказал твердо:
– Ты, Ваше благородие, это оставь. Я по этим де
лам никому еще должен не оставался.

Житейская степенность и уважение к своему ска
зительскому дару заключалась и в том, что он кате
горически отказался от какой бы то ни было платы от
Рыбникова «за науку». Ему было вполне достаточно
и того, что ученый человек с таким вниманием и поч
тением беседовал с ним, слушал и записывал были
ны. Заметим, кстати, что Рыбников первым из соби
рателей записал рябининские былины. И все же на
прощанье Павел Николаевич подарил его большухе
платок. Однако сказитель и тут не остался в долгу и
одарил гостя шитым полотенцем. Они и потом не
раз встречались и в Заонежье, и в городе на кварти
ре Рыбникова, куда Трофим Григорьевич, неизмен
но следуя своим староверческим обычаям, приез
жал со своей чашкой, ложкой и кружкой, а в красном
углу комнаты ставил староверческий складень. Рыб
ников уважительно относился к его вере.
У потомков Рябининых в Петрозаводске как доро
гая реликвия хранится трехзубчатая, щербатая от
времени, вилка Ивана Трофимовича, с которой он
объехал всю Европу в 1902 году. Поездка эта была
организована с целью выступлений во множестве
городов, где он исполнял былины в учебных заведе
ниях и даже при королевских дворах. Привез множе
ство наград и золотую медаль. В поездке его сопро
вождал учитель словесности Петрозаводской гим
назии Павел Виноградов. Жил сказитель в хороших
гостиницах. Кормили бы его, наверно, и из серебря
ной посуды, но, верный староверческим обетам, он
возил с собой всю необходимую ему дорогую ут
варь. Безделье, даже вынужденное, сказитель счи
тал за грех. И неудивительно, что даже там занимал
ся вязкой сетей.
Павел Тимофеевич старался показать Ивану Тро
фимовичу красоты и достопримечательности того
или иного города. И нельзя сказать, что сказитель к
этому не проявлял интереса. Поначалу он даже
охотно посещал выставки и магазины. В Вене Ви
ноградов повел его в картинную галерею. И те кар
тины, на которых были изображены рыцари на ко
нях, он рассматривал с удовольствием. Эти полотна
напоминали ему былинных богатырей. Но вот скази
телястарообрядца подвели к картине с обнаженной
женской фигурой. Он поначалу как будто оцепенел,
но вскоре молча отвернулся и направился к выходу.
Больше его по музеям не водили.
Пестрота событий и смена впечатлений начина
ли его утомлять, и он уже не раз заявлял, что готов
бросить все и уехать «к своим детушкам» и «к сво
ей скотинушке». Но Виноградов всякий раз напо
минал, что контракт следует выполнять. А сказите
лю не хватало уединения для раздумий и молитв.
Медный четырехстворчатый складенек Выговской
обители тоже вместе с ним проделал это длитель
ное далекое путешествие. В пище сказитель был
неприхотлив: рыба, овощи и, когда не было поста,
мясо и молочные продукты. А во время поста Иван
Трофимович предпочитал квашеную капусту и
квас. И когда он выступал в Москве, организаторы
его вечеров, узнав вкусы сказителя, нередко вмес
то чая припасали квас. Иван Трофимович охотно
попивал его, доставая собственный стаканчик, с
которым не разлучался в поездках. Избегал вся
ческих разносолов. Был в Москве такой случай.
Одна знатная особа собирала народные песни и
причитания только потому, что ее бабушка была
когдато крепостной. И этим она подчеркивала
близость к простому народу. Она пригласила ска
зителя в гости. Желая ему угодить, распорядилась
приготовить великолепный ужин. За хорошим уго
щеньем, решила она, и разговор будет хорошим и
доверительным. Но, увидев на столе это празднич
ное изобилие, Иван Трофимович замкнулся. От
ужина отказался, и разговор не получился.
ДВЕ ВЕРЫ ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ
В1870 году Иван Трофимович овдовел и пере
ехал с двумя сыновьями, еще малолетним Пав
лом и Василием, в Гарницы, на родину отца. И тоже
стал примаком в доме зажиточной семьи Андре
евых. Здесь он женился на молодой вдове Анаста
сии, матери будущего сказителя Ивана Герасимо
вича РябининаАндреева, которому в ту пору было
шесть или восемь лет. Но поскольку тестя в живых
не было, то и фамилию ему менять не пришлось. На
оборот, фамилия Рябининых стала с тех пор в анд
реевском доме главной. Будущие два сказителя
этого дома Иван Герасимович и его сын Петр Ивано
вич стали именоваться не только в фольклорном ми
ре РябининымиАндреевыми.
Иван Трофимович полюбил приемного сына
всей душой. Этим отчасти объясняется и тот
факт, что пасынок так легко и быстро усвоил и
воспринял сердцем сказительское наследство
отчима. На рыбной ловле или при вязке сетей, на
пожне или в лесу Иван Трофимович находил ча
сок, чтобы пропеть былину, и всячески стремил
ся пробудить в любознательном мальчике инте
рес к этому. А тот проявлял большое радение.
Иван Трофимович с переездом в андреевский
дом староверческих привычек и уклада менять не
хотел. А ведь андреевская семья от седьмого ее
колена, от основателя андреевского дома в Гар
ницах – Афанасия, занесенного в четырнадцатом
веке в монастырские святцы за услуги, оказанные
в деле обращения язычников в христианскую ве

ру, гордилась своими православными традиция
ми и славными предками. Родственники и соседи
осуждали Анастасию за решение выйти замуж за
старообрядца и впустить в святой андреевский
дом чужую веру. Но благодаря любви, терпимос
ти, миру и согласию две веры под одной крышей
стали мирно уживаться. Рядом с православными
иконами появилась и старообрядческая, донико
нианская. Через несколько лет Анастасия приняла
веру мужа. Иван Трофимович не требовал от же
ны выполнения староверческих правил. Церков
ные обряды он не любил. Священнослужителей
не жаловал. Если увидит в окно, что в дом направ
ляется священник, поднимался на чердак.
За домом на задворках росла раскидистая сосна.
Ее можно заметить на снимке андреевского дома
1939 года. Иван Трофимович считал ее священной и
по утрам ходил к ней молиться.
Все переживания, связанные с переходом от од
ной веры к другой, Анастасия таила от всех в душе.
Иногда ей снился первый муж Герасим и упрекал ее.
И тогда она начинала молиться тем и другим ико
нам. А это еще больше разрушало ее и без того
хрупкое сознание. Муж нередко заставал ее в сле
зах, но и ему раскрыть до конца душу она не могла.
Он многое понимал. Старался проявлять такт и в
свою очередь поступался некоторыми привычками.
Но все же двойственное ее отношение к религии,
занимавшей в крестьянской семье значительное
место, недомогание и начавшийся разлад между
сыновьями – все это послужило причиной тихого по
мешательства. Но ей было суждено и в таком состо
янии пережить Ивана Трофимовича на пять лет. А
когда в 1909 году его не стало, больную мать взял к
себе Иван Герасимович. Перед кончиной отец приз
вал к себе сыновей и завещал им разделить поров
ну оставшиеся от его поездок деньги, две золотые и
серебряные медали и другие ценные вещи.
СТАРООБРЯДЦЫ И ГРАМОТНОСТЬ
Старообрядчество оставило в Заонежье глубо
кий след на многих сторонах духовной жизни
населения края и прежде всего примечательно тем,
что приобщило к грамоте самые широкие слои
крестьянства, торговцев и ремесленников. Начиная
с середины девятнадцатого века старообрядчес
кую литературу – будь то книга проповедей, апок
рифов или жизнеописаний святых, можно было
встретить чуть ли не в каждом доме. Основным рас
садником этой грамотности был, конечно, Данило
вский монастырь со своими подвижниками.
Человека любознательного, стремившегося при
общиться к грамотности или ремеслу, все здесь к
этому располагало и подталкивало. В Выговской
библиотеке занимали достойное место такие книги,
как «Грамматика Смотрицкого», шесть разновид
ностей риторики Раймунда Луллия, патерики (сбор
ники повествований о подвижниках), четьи минеи
(сборники житий святых, «слов», поучений, сказа
ний, расположенных в порядке дней каждого меся
ца), травники, духовные стихи и песни… Выговцы
положили на ноты два произведения Ломоносова
«Утренние размышления о Боге» и оду из «Иова».
Есть сведения, что Ломоносов в годы своего отроче
ства два года провел в Данилове. Здесь он приоб
щился к иконописи, а будучи грамотным подрост
ком, перечитал всю монастырскую библиотеку. Ве
роятно, был знаком и с технологией медной мелкой
пластики. Все эти знания и навыки пригодились ему
в Петербурге, когда он выходил на широкую дорогу
ученого, не брезговавшего своими руками налажи
вать то или иное производство.
В пору расцвета монастыря там работали талант
ливые иконописцы, ювелиры, толкователи Поморс
кого Согласия, переписчицы книг, художники. Вся
эта разнообразная продукция находила спрос да
леко за пределами Заонежья. Даниловцы чеканили
серебряные монеты, и их охотно приобретали нор
вежские торговцы. Выговские суда бороздили воды
Белого моря, и некоторые из них добирались даже
до Америки.
Уездные отчеты за 1856 год свидетельствуют о
том, что такие центры, как Шуньга и Толвуя, были
особенно сильно заражены расколом. В 125 се
лениях раскольники обучили грамоте 219 чело
век обоего пола. И, кроме того, 320 человек гра
мотных, вероятно, тоже ранее обученных старо
верами, тяготели к расколу. Но как бы там ни бы
ло, а общий уровень грамотности в нашем крае
уже и в те годы был достаточно высоким.
О том, как обучали раскольники грамотности не
только своих, но и соседских детей, имеется мно
жество примеров. Вот лишь некоторые из них. В
Кажме шестидесятипятилетний Иван Телегин ор
ганизовал в своем доме школу для детей из сосед
них деревень. У него хранилось множество книг из
Даниловского и Лексинского монастырей. Нельзя
сказать, что делал он это совершенно бескорыст
но. Но та незначительная плата, которую приноси
ли родители за обучение своих детей, доставляла
ему средства к существованию.
В деревне Верхнее Мягрозеро жил старообрядец
Иван Ефимович Мехтюль. Фамилия, вероятно, не
мецкая. Что из того? На нашей речке Путка содер
жал небольшую мельницу и свой хутор мельник по
фамилии Коммер. Это было уже на моей памяти.

– Куда пойдем сегодня купаться? – спрашивал
ктолибо из моих ровесников. Мест любимых у нас
было несколько, в том числе и песчаный берег
Онежского озера в километре от деревни, как раз
напротив Палеостровского монастыря, тоже старо
обрядческого.
И нередко в такие дни один из нас предлагал:
– Побежим к Коммеру.
Там около запруды было хорошее место для ны
ряния. В конце тридцатых Коммер исчез. А куда,
сейчас я уже и не припомню. Видимо, какоето ко
личество обрусевших немцев в разные годы осело
и на нашей земле. А некоторые из них даже стали
староверами. Что касается
Ивана Ефимовича Мехтю
ля, то, по имеющимся дан
ным, можно утверждать,
что он был человеком высо
кой начитанности и незау
рядной эрудиции в вопро
сах старообрядческой иде
ологии. В своем уезде он
был, возможно, главным
наставником и учителем
Поморского Согласия. Све
дений о нем дошло, к сожа
лению, не так уж и много.
По всей вероятности, нес
колько лет в молодые годы
он провел в Данилове.
Получил там первона
чальное образование.
Крепко усвоив уроки нас
тавников, он и в дальней
шем продолжал свое обу
чение. Опыт жизни и скры
тая борьба с представите
лями церкви и местными
чиновниками, которым бы
ло вменено в обязанность
наблюдать за действиями
староверцев и доносить на
них, заставляли его быть осторожным в своих де
яниях по распространению дониконианского ве
роучения. Он старался незаметно посещать де
ревни Шуньгского, Каросозерского и Мелойгубс
кого приходов, где исповедовал своих едино
мышленников, отпевал умерших, перекрещивал
малолетних и справлял в молельнях и часовнях
службу в праздничные дни. Давал детям и взрос
лым уроки грамотности. Помогал людям состав
лять необходимые жалобы и прошения. Писал
под диктовку письма дальним родственникам,
крестьянским сыновьям, отбывавшим «злодейс
кую службу государеву», как скажет в одном из
своих причитаний заонежская вопленица Ирина
Федосова.
В бедных домах Мехтюль совершал все эти обря
ды чаще всего безвозмездно. Но в богатых (а таких
в крае становилось все больше и больше) не брезго
вал подношениями в виде денег и натуральной оп
латы, что и давало ему средства для безбедного су
ществования. У него было двое богатых сыновей, и
жили они одним домом с отцом. Поддерживали его
во взглядах на веру и, как могли, помогали ему в
миссионерской деятельности.
Иван Ефимович избегал открыто высказывать
свои взгляды, особенно в
присутствии священнослу
жителей. Пастырей старо
обрядчества преследовали
весьма жестоко, вплоть до
выселения со своей земли
и лишения хозяйства. Не
случайно же в уездных от
четах высшему начальству
количество тайных рас
кольников всегда преобла
дало над явными.
Мюхтель был осторожен,
но свои убеждения все же
не скрывал, потому и удос
тоился настойчивого тре
бования местных властей о
высылке его в администра
тивном порядке. Мотивы
такого требования были
весьма примечательны:
«…потому не в Шуньге, не в
Толвуе, которые он посе
щает, не найдет обличите
лей его противозаконных
действий. Особенно необ
ходимо это сделать для
Шуньги, где правительство
еще не касалось до настоя
щего времени раскола. А местное начальство и
сотские сами по большей части заражены раско
лом, хотя иногда для виду и ходят к исповеди».
Староверческую литературу еще на моей па
мяти в конце тридцатых годов можно было встре
тить во многих домах. Но, видимо, в эти годы
преследовали не только за антисоветские убеж
дения, но и за религиозные наклонности, какой
бы окраски они ни были. В мою душу навсегда за
пал один весьма примечательный эпизод. Это
произошло поздним зимним вечером 1939 года.
Было мне в ту пору лет восемь. Перед нашими ок

нами резко скрипнули полозья саней, и подвода
остановилась.
– Приехали, – сказала мать и молча посмотре
ла на отца.
– Делать нечего, надо идти разгружать, – отве
тил он и, словно нехотя, поднялся с лавки.
В их кратком диалоге была какаято для меня таин
ственность. Они переговаривались намеками, об
рывками фраз, из которых я никак не мог понять, кто
же к нам приехал, и что собирается разгружать отец.
Приехавший человек в избу не зашел. Родите
ли оделись и вышли на улицу. И я вскоре услы
шал, как заскрипела чердачная лестница, а потом
на пол чердака ставились тяжелые предметы.
Меня разбирало любопытство, что там привез
ли? В сенях было холодно, и я не решался выйти,
а одеваться не хотелось. Отец с матерью долго
не возвращались, и сон сморил меня.
Только утром, опять же из разговора родителей, я
узнал, что привезли к нам на сохранение из Шуньги
старинные книги. На полу чердака стояло несколько
мешков с ними. Часть книг была в кожаных перепле
тах, иные и совсем без обложек. На некоторых стра
ницах большие заглавные буквы напоминали мне
ярких снегирей. Книги были большие и маленькие,
толстые, как деревянные шкатулки, а иные – с мед
ными застежками – напоминали дорожные чемода
ны. Тем же утром они были надежно упрятаны в на
шу тайную «ухоронку», там же на чердаке под полом.
Она закрывалась плахой, которая ставилась на реб
ро у основания русской печи. Любопытно отметить,
что и на чердаке у нас стояла русская печка. Думаю,
что никто в деревне об этой «ухоронке» не знал, по
тому родители и согласились спрятать эти книги.
Мне, разумеется, строгонастрого было наказано
никому об этом не говорить. И, надо сказать, я сдер
жал обещание. Дом наш во время войны сгорел, а
вместе с ним и все семейное добро. С собой мы су
мели взять в эвакуацию самое необходимое. И, ка
жется, одну из тех книг.
Эту неоценимую утрату я осознал в полной мере
спустя лишь многие годы, когда в Пушкинском доме
познакомился с Владимиром Ивановичем Малыше
вым. Онто впервые и раскрыл мне глаза на жизнь
раскольников Заонежья и культурноисторическое
значение Даниловского монастыря.
СТАРООБРЯДЧЕСКАЯ ЧАСОВНЯ
В моей родной деревне Хашезеро, что в пяти ки
лометрах от Шуньги, довоенного районного
центра Заонежья, уже много лет без присмотра сто
ит часовня святых Кирика и Улиты. Вернее, стоит то,
что от нее осталось. Внутреннее убранство было
снято еще накануне коллективизации. А вскоре она
была превращена в сельский ларек. Пережила вой
ну, оккупацию и вновь стала ларьком. И только в
1957 году лишилась своего главного атрибута – ко
локольни. И не по указанию местных властей, а по
здравому соображению местных плотников, ремон
тировавших крышу. Колокольня обветшала и могла
рухнуть. Конечно, вместе с крышей и ее можно было
бы восстановить, но проще оказалось снести. Рес
таврацией в те годы не занимались.
По преданию, часовня Кирика и Улиты была пост
роена на месте сгоревшего в конце XVIII века храма,
который стоял здесь с начала XVII века, то есть до
никонианской церковной реформы, и, по сути, оста
валась старообрядческой часовней до самого пос
леднего времени. Установить точно, когда деревне
был дан этот престол, мне не удалось. Наша округа,
состоявшая из семи небольших деревень, отмечала
два престольных праздника – День святой Екатери
ны 7 декабря и день Кирика и Улиты 28 июля. Нас
колько я помню, старожилы называли часовню име
нем этих святых. Так считали и до сих пор считают
жители нашего края. И только совсем недавно я вы
яснил, что по документам часовня называется Ека
терининской. За этими сведениями я обратился в
архив Управления охраны и содержания памятников
Министерства культуры Республики Карелия. Для
верности обратимся к документу.
«Заказчик и строитель неизвестны. Срублена в
XVIII веке. В конце XIX века притвор надстроили на
шесть венцов под общую крышу с кафаликоном.
Над притвором была построена колокольня… Рес
таврационные работы не проводились.
Часовня представляет собой равновысокий и рав
ноширокий клетский объем под двускатной крышей.
Стены срублены из сосновых бревен «в обло», в пре
делах помещений гладко отесаны «в лас». Габариты
плана – 7,37 х 4, 34 м.
Представляет историкоархитектурный интерес
как пример традиционной культовой постройки За
онежья XVIII века».
Праздник Кирика и Улиты отмечался более широ
ко по сравнению с Екатериной. Если последний про
ходил в основном в домах при керосиновых лампах,
а еще ранее при лучине, то в Кириков день, как пра
вило, стояла солнечная погода и до наступления
ночных сумерек на деревне шло массовое гулянье –
игрище. Приезжало много гостей из других дере
вень. Молодежь танцевала, пела песни, а люди пос
тарше тоже тянулись к общему веселью и с любо
пытной ревнивостью приглядывались, с кем гуляют
их дочери и сыновья. Я не помню, чтобы существо
вали какиелибо запреты на проведение религиоз
ных праздников, и скорее всего никаких прямых ука
заний на этот счет не было. Хотя на собраниях пар
тийных и комсомольских ячеек их членам принимать
участие в таких праздниках не рекомендовалось. Но
и эти запреты тоже не выполнялись.
Мои земляки едва ли задумывались, в честь како
го же Кирика (ибо чаще всего называлось только
имя этого святого) была освящена часовня, и пом
ню, один древний старик в пятидесятые годы минув
шего столетия уверенно заявлял, что в честь его
прадеда Кирика. И земляки ему верили. Прямо ска
жем, их христианская грамотность была далеко не
на уровне. Но чем же прославились и стали почита
емыми Кирик и Улита? Об этом я прочел в одной из
четьи минеи. В 70х годах прошлого века я выступил
в районной газете и рассказал об истории нашей ча
совни и о том, как на моей памяти проходил празд
ник в Кириков день. Пришлось огорчить своих зем
ляков и поведать о том, что святой Кирик и Улита да
леко не русского происхождения. Жили они в Древ
нем Риме в годы правления римского императора
Диоклетиана, который правил с 284 по 305 г. н.э. От
личался исключительной жестокостью и подвергал
гонениям христиан. Великомученики Улита и Кирик,
ее сын, были подвергнуты лютым пыткам.
В день праздника люди, не занятые работой,
шли на кладбище в километре от деревни наве
щать усопших родных. В погожий день песчаный
берег озера превращался в место массовых гу
ляний. Люди семьями пили на природе чай из
родниковой воды. Вода этого родника, бьющего
и сегодня, имеет железистый привкус и считает
ся целебной. Устраивались поминки по родным.
Раскольники, а вся наша округа была именно та
кой, отпевали умерших через своих требоиспра
вителей до прибытия священника. И когда послед
ний совершал обряд (открыто этому противиться
было невозможно), никто из раскольников не мо
лился. Священник, как правило, отпевание совер
шал в часовне. И едва он удалялся, окончив свою
требу, как раскольники окуривали усопшего лада
ном, снимали с него поповский венчик и заменяли
его даниловским. После этого торжественно с пе
нием покойного несли на кладбище.
А что оставалось делать тем старообрядцам, в
чьих часовнях и церквах беспрерывно шли пра
вославные службы и обряды? Они устраивали
закрытые молельни, нечто вроде домашней ча
совни. Так, в деревне Батово Паяницкого прихо
да Шуньгской волости Матвей Анисимов от дома
через сенцы устроил особую горницу, которая
имела значение староверческой моленной. В ней
висели старые образа, теплились лампадки. По
слухам, они были принесены из православной ча
совни, сгоревшей перед этим. Во время пожара
часть икон люди успели вынести.
В день памяти Александра Невского, 30 августа по
старому стилю, к Анисимову съезжались гости из
Толвуи и Шуньги для отправления службы. В это же
время появлялась и его племянница, бывшая дани
ловская монастырка Агафья Ефимовна, издавна
осевшая на проживание в Лексе. А также невестка
его, вдова Синклетия Егоровна с дочерью Ириной. В
этой же деревне наряду со многими старообрядца
ми проживал и даниловский сборщик. Вероятно,
многие старообрядцы, главным образом разроз
ненные, имели нечто вроде общественной кассы.
Сборщика этого звали Федором Максимовым, и он
обладал к тому времени порядочным состоянием,
хотя в документах не уточняется, пользовался ли он
этим капиталом по своему усмотрению или имелся
какойлибо коллективный совет по расходованию
собираемых средств.
СТРАСТОТЕРПЦЫ
Раскольники редко изменяли своему верова
нию, обычаям и укладу жизни. Подобно ду
ховному отцу раскола протопопу Аввакуму, стой
ко переносили все лишения и удары судьбы. Но
их силы в борьбе за свой образ жизни и формы
верования с церковью и властями были слишком
неравными. И все же в своей отчаянной стойкос
ти они проявляли удивительную крепость духа.
Раскол – явление чисто русское. Это была болезнь
общества и церкви. Раскол возник во второй полови
не XVII века, а дух его не выветрился и до сегодняш
него дня. А ведь все начиналось внешне без каких
либо кардинальных перемен. Никон решил испра
вить несколько богослужебных книг и церковных об
рядов. Все ли раскольники знали историю церковно
го раскола? Конечно, нет. Но какаято неведомая си
ла заставляла их верить в истинность своего веро
учения. И если бы на старообрядчество не было го
нений, образ их жизни и формы верования не прини
мали бы крайних форм фанатизма и активного соп
ротивления. Примеров тому великое множество.
В деревне Щепино проживал богатый раскольник Степан Пальчиков. Он имел в Шуньге большое влияние и отличался особенной преданностью расколу.

Взгляды свои среди народа даже не пытался скрывать и при всяком удобном случае призывал земляков следовать своей вере, самой истинной и способной сохранить душу от происков дьявола. Он открыто поносил православие и духовенство. Дело кончилось тем, что Степан Пальчиков вместе с семьей подвергся административной высылке. Увозили их ранней зимой на санях, как в свое время боярыню Морозову.
Проводить Пальчиковых собралось много людей, и местная вопленица Екатерина Пономарева исполнила на разлуку плач, вызвавший у многих провожавших неподдельные слезы. Сказители Рябинины за свою веру открыто не преследовались, видно, повода к тому прямого не давали. В Пигматке проживали пятеро наемных работников, выходцев из Пскова. Закоренелыми раскольниками здесь власти считали Степана Егорова и
Анну Сидорову. В их доме постоянно останавливались раскольники. В летнее время через Онего они
перевозили хлеб, рыбу и другие товары.
Степан Егоров был сызмальства воспитан в расколе в монастыре, где выучился хорошо читать и
писать. Любил старопечатные книги и подолгу над ними засиживался в долгие зимние вечера. В доме
хранилось несколько десятков различных книг, в том числе немало рукописных крестьянских апокрифов. Но во избежание разорения своего хозяйства и переселения в другое место «покрыл себя», как тогда выражались, именем православного христианина. Принял брак в приходской церкви и дал подписку исполнять христианские обычаи и обязанности. Но время показало, что он «не оставил своих заблуждений», как доносил на него урядник.
Проследить дальнейшую судьбу Егорова из Пигматки мне, к сожалению, не удалось. Судя по всему, Егорова выселили, потому что даже воспоминаний об этой фамилии среди местных жителей не осталось. Вот когда уже в России и у нас на Севере, в частности в Заонежье, закладывался опыт будущих раскулачиваний и выселений…
А ведь раскольники никому не мешали. Скорее напротив, они были законопослушными людьми и стремились быть полезными своему Отечеству. В их среде не возникало уголовных дел, не появлялось
революционеровдинамитчиков. Это была наиболее трудолюбивая часть крестьянства, что легко показать на примере становления Выговского общежительства, и короткая справка об этом будет дана чуть ниже.
Раскольники, как уже было сказано, выделялись своей грамотностью, владением самыми тонкими ремеслами. И правительство сделало глубочайшую историческую ошибку, решив покончить с расколом методом репрессивных гонений. И еще один характерный пример того, что даже отречение от веры под натиском жизненных обстоятельств оставляло в душах раскольников неколебимую суть староверческих убеждений.
В деревне Морская Сельга проживал однофамилец, а возможно, и родственник пигматского Егорова – 66-летний крестьянин по имени Петр. Этот раскольник, согласно одному из донесений местных надсмотрщиков, был «предан своему заблуждению до фанатизма». Петр Егоров был не просто грамотным человеком, но и обучал детей в деревне. Он устроил в своем доме молельню. В 1837 году за свои сектантские, или, как еще тогда писали «сектаторские», действия Егоров был подвергнут преследованию. Во время исполнения служебного приговора он запер в моленной земского исправника Вакуревича и священника Гилеранского, когда они «сымали со стен образа». Первого из них Егоров назвал грабителем, а второго – недостойным носить священный сан. По этому поводу производилось дело.
Продолжительность тюремного заключения сильно повлияла на характер Петра Егорова. Первоначально он решил уморить себя голодом. Но его единоверцы, навещавшие заключенного в Повенецкой тюрьме, склонили несчастного изменить свое решение, чтобы сохранить жизнь, данную Богом. Под влиянием этих уговоров он согласился обратиться в православие и исполнить христианский долг. Дал подписку принять святое причастие и лишь после этого получил свободу. Но стал ли от этого Петр Егоров счастливее? Нет,
скорее еще несчастнее. Много житейских бурь испытала его исстрадавшаяся душа. Немало горьких дум пронеслось в голове. Временами ему казалось, что от него отвернулся Бог и что душу он продал Антихристу. Он потерял уважение к самому себе и по возвращении на родину решил загладить свою вину покаянием и постом. Сам себя посадил в подполье своего дома и долгое время не появлялся на людях. Потом вновь устроил на прежнем месте староверческую молельню, где принимал своих единоверцев и обучал канонам раскольнической идеологии детей и молодых людей. Все это производилось втайне, но разве сделаешь тайну из того, во что посвящены десятки людей. Службы совершались в холодной комнате и в сенях.Однажды ктото из единоверцев вовремя предупредил Егорова, что в деревню прибыл чиновник по особым поручениям. И тот сумел передать все богослужебные принадлежности своей молельни соседу – раскольнику Кайбину, а сам закрыл дом и спустился в подполье.
Небезынтересно привести свидетельство урядника, который так характеризует Петра Егорова: «Жизни он трезвой и поведения безукоризненного. Между единомышленниками считается наставником и исправником. В приходе он поколебал общее мнение и уважение жителей к священнику Гилеранскому, вызывая его геоднократ но на догматические споры. В них он своей дерзостью и отчасти начитанностью, при малограмотности и раздражительности последнего, в своих спорах часто казался победителем».

Так и не отрекшийся от старой веры, Петр Егоров перекрестил (т.е. свершил обряд уже после христианского крещения по староверческим канонам) своих малолетних внуков Никона, Кузьму и Павла (Павловых), чтобы подготовить из них преемников. Усиленно обучал их грамоте.
В праздники и на Пасху отправлялся в Данилово и
во все селения Масельского уезда (прихода). Совершал поминки, отпевания, давал советы едино
верцам, занимался с неграмотными и возвращался домой с деньгами.
Недавно, занимаясь в архиве, я нашел документ, связанный с историей родника «Три Ивана».
Секретно
По Архиву Олонецкой Консистории
По столу Секретному № 76, 1861 г. 9/9
Дело О Карасозерском колодце, называемом «Иваны».
Началось 5 мая 1861 г. Кончено 7 мая 1861 г. Сдано в архив на четырех листах.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Аркадию,
Архиепископу Олонецкому и Петрозаводскому и разных орденов Кавалеру
Миссионера священника Михаила Дубровского
Рапорт
В бытность мою 18-20 ч.февраля сего 1861 года в Карасозерском приходе священник Петр Раевский
сказал мне, что в двух верстах от их погоста находится колодец, называемый «Иваны», вода в котором
очень хорошая и притом считается священною и целительною, почему много ходит к той воде людей в
летнюю пору и бросают в воду деньги. Крестьянин же карасозерский Антон Филипов рассказал мне
об этом колодце следующее: «Лет более ста назад
жили недалеко от Карасозера два брата, оба Иваны, были они люди богатые, благочестивые и держали старую веру. В то время сделалось принуждение оставить старую веру, стали притеснять и прочее, тех братьев потребовал в Шуньгу какойто чиновник Самарин. Иваны те, убоясь мучений и не желав оставить старую веру, в Шуньгу не пошли, а затеплили ригачу, помолились Богу и заперли ригачу, где и задохнулись. Когда об этом донесено было Самарину, он приказал везти мертвых Иванов в Шуньгу. Привязали их конскими хвостами и повезли.
Лишь только отвезли за две версты от их погоста, как пришло новое приказание – бросить тела. Где остановились, на том месте и похоронили, а усердствующие впоследствии поставили над могилою этою крест. Могила эта постепенно стала как будто бы возвышаться от земли и теперь составляет порядочное возвышение, а изпод возвышения этого показался ключ, образовалось порядочное вместилище чистой воды, которая обошла около возвышения и потекла под гору. Вода эта помогала им в болезнях, и потому время от времени стали многие притекать на это место по обету, стали молиться пред крестом, пить воду и полагать в нее деньги». И время, и фамилия чиновника показывает, что это относится к комиссии Самарина, бывшей в 1439 г. для следствия в Выгорецком раскольническом общежительстве и останавливающейся в Шуньге. Крестьянин дополнил, что в Шуньгу Самарин призывал, как сказывают старики, не одних Иванов, а и многих других, которые жили побогаче, для того, чтобы взять с них. Рассказчик этого православный. Так как это один из памятников в раскольничестве, служащих очевидно во вред Православию, то считаю долгом донести о нем Вашему Преосвященству и покорнейше просить, не благоугодно ли будет учинить благораспоряжение о приведении в точную известность этого памятника раскола и об ослаблении, по возможности, вредного от него влияния.
Приведенный мне в возможную точность и определенность этот исторический факт может занять страницу в истории Олонецкого раскола.
Вашего Преосвященства
Милостливейшего Архипастыря и Отца
Нижайший послушник
Миссионер священник Михаил Дубровский

№34 5 мая 1861 года
О Карас(озерском колодце, называемом «Иваны»
РАСПРАВА НАД ДАНИЛОВЦАМИ
Особенно безжалостным к жизни и деятельности
старообрядческих центров стало начало XIX века, в царствование Николая I. Тогда впрямую встал
вопрос о существовании многих из них. Роковой
участи, к сожалению, не удалось избежать в Выгореции. И хотя после смерти Николая I гонение на рас
кол приутихло, смягченное указами Александра II,
остановить догорание некогда полнокровной старообрядческой жизни было уже невозможно. 150 лет
создавало свою особую культуру и идеологию беспоповское старообрядческое общежительство. Да
нилову принадлежали 27 скитов и 12 пашенных дворов, которые в 1838 году были отданы в казну.
Мужской монастырь был обнесен четырех

угольной деревянной стеною. Проживало в нем до
90 непостриженных старцев и до 250 трудников. В
центре находилась молитвенная теплая часовня и
рядом – летняя. Возле часовни высилась колокольня в девять саженей. На ней были установле
ны часы, отбивающие четверти и полные часы.
Медеплавильная фабрика тоже была расположена внутри монастыря, как и кожевенный завод. Для
приезжающих возле монастырской стены была
построена гостиница. Больница стояла продолговатым четырехугольником и была разделена на
множество маленьких келий. В них находилось на
лечении по тричетыре человека. Невдалеке от
гостиницы размещался конный завод.
Рядом с мужским монастырем размещался
женский, числившийся как отделение основного.
Здесь хорошо было развито молочное хозяйство.
Работницы по уходу за скотиной имели часовой
распорядок работы. Зимою воду для питья скоту
грели в большом медном котле. Вода накачивалась насосом (!) по желобу, а из котла выпускалась трубою в большие колодцы. Было бы чему
поучиться на примере даниловских ферм и сегодняшним нашим крестьянам. Но слишком много
места заняло бы одно перечисление того, чем
владело Даниловское общежительство – сколько
оно имело пахотной земли, выгонов и угодий и какой получали урожай различных культур. Монастырь богател, превращался по тем временам в
высокоразвитое товарное производство и на этой
основе вел широкую торговлю. Помимо прочего,
Данилову принадлежали два лесопильных завода, несколько мельниц, шесть даниловских судов
бороздили воды Белого моря. Добычу с промыслов доставляли в Сороку (нынешний Беломорск).
В Архангельске монастырь имел мыловарню и салотопню, в самом Петербурге – подворье.
Но вот мы приближаемся к самой мрачной странице великого даниловского разорения. Отмечена
она в истории старообрядчества 1885 годом. Вот
какую картину в Данилове увидел В. Майнов, посетивший эти места через двадцать лет: «Квартира ея
(большухи. – И.К.) состоит из двух комнат и молельни. Главным образом печалуется старушка о
том, что негде помолиться: «Хоть бы одну часовенку открыли. Неужто мы не христиане и хуже татар и
евреев?» И то, что я увидел здесь, могло бы убить
библиофилов: книги, рукописи, иконы, утварь – все
свалено в кучу и гниет преспокойным образом.
«Нельзя ли, – говорю, – попользоваться?» – «Сделайте милость, – говорит, – куда нам эта негодь?»
Много интересного набрал я, грешный, по крайней
мере, не сгниет под лексинской колокольней…»
Большуха поведала заинтересованному путешественнику и о том, как жандармский офицер
избивал старух староверок, просящих не запечатывать их часовню. Ничто не помогло. Гнали мужчин, женщин и детей палками и кнутами без разбора. Тех, кто имел паспорта, выслали на родину.
Большака с ключами на подносе вытолкали и заставили их отдать разорителям. Так комендант
сдает свою крепость неприятелю. А это и была
последняя крепость старообрядчества.
СТАРООБРЯДЧЕСКИЕ СКИТЫ
Они возникли в результате всевозможных гонений и разгромов обителей вроде Даниловского монастыря. От довоенных времен, возможно как
раз от того привоза старообрядческой литературы,
когда поздним вечером скрипнули полозья саней
под окнами нашего дома, у меня сохранилась однаединственная старопечатная книга «Изследования к оправданию старообрядцев». Так вот в ней
имеются такие строки: «Зная, что старообрядцы
беззащитные против них (властей и церкви. –
И.К.), не имеют права заявлять свой протест и ставить его на твердую почву реальной критики, эти
господа чувствуют себя с развязанными руками,
позволяют себе издеваться и глумиться над здравым элементом почти 15миллионного чисто рус
ского народа; они позволяют себе при каждом
удобном случае топтать в грязь их святоотечест
венное знамя православия, их преданность к монарху и любовь к отечеству, их гениальный дух, их
широкую промышленность, – словом, прогуливаются по старообрядческому вопросу на просторе,
зная очень хорошо, что чем запальчивее и резче их
словоизвержение, тем для них лучше».
Комментировать это высказывание нет никакой необходимости. Почемуто именно эту книгу,
вместе со «Сказами Беломорья» и томиком стихов Лермонтова, мать вместе с самым необходимым домашним скарбом взяла с собой при эвакуации. Учитывая, какую роль в старообрядчестве играла ее родная деревня Пигматка, отрицать
воздействие монастыря на обычаи семьи Герасимовых невозможно. И вот еще один запоздалый штрих к разговору о грамотности в старообрядческой среде. Моя мать Елена Васильевна,
которую вплоть до замужества, когда ей исполнилось 18 лет, отец ее, строгий лесничий Василий Архипович, неизменно ласково называл Ленушкой, формально ни одного года в школе не
училась. Но, видимо, у нее были очень грамотные
наставники из Данилова. Она без усилий читала
любые книги и легко воспринимала прочитанное

благодаря своей незаурядной памяти. Писала
она тоже хорошо, с редкими ошибками.
По мере того как раскольники испытывали на
себе все возрастающее гонение, возникали староверческие общины. Их руководители, видимо,
считали, что так легче приспособиться и выжить.
Одна из таких общин называлась «Странники». В
других местностях были «Бегуны», что в сущности
одно и то же. А у нас в Заонежье «странников» называли еще и «скрытниками». От других сект они
отличались крайне отрицательным отношением к
требованиям гражданских властей. Это проистекало из их учения об Антихристе. Духовные предводители страннических центров учили своих
собратьев по вере, что Антихрист царствует в
преемственном ряде лиц царствующего дома, начиная от императора Петра I. Они отвергали существующую царскую власть, отказывались исполнять гражданские обязанности, избегая ревизий, не платили податей, не имели паспортов.
Истинный христианин, по их убеждению, должен таиться и разорвать всякую связь с обществом. Но поскольку такие требования в практической жизни были неосуществимы и лишали секту
устойчивости и перспективы выживания, эти первоначальные постулаты со временем подвергались ряду изменений.
В «странники» стали принимать не только тех лиц,
которые бегали и скрывались, но и тех, кто просто
давал обет быть «странником», оставаясь дома. Они
стали называться «странноприимниками» и обязаны
были давать в своем доме приют действительным
«странникам». Поэтому в их домах устанавливались
тайные пристанища. Это были тайники в виде ям
под лестницами, скрытых чуланов, шкафов с двойными стенами, помещений между двумя полами
или под двойной крышей. Узнав в свое время обо
всем этом, я понял и смысл нашей тайной «ухоронки», где сгорели книги. Нередко тайник одного дома
соединялся с другим, другой с третьим, а тайник
последнего выходил в сад, в перелесок, на дорогу.
Основателем страннического толка был некто
Ефимий, родом из Переславля. Он бежал из военной службы и скрывался то в Москве, то в наших заонежских и поморских скитах.
Курение табака среди «скрытников» считалось самым тяжким грехом. Табак, по мнению всех раскольников, это проклятая трава, выросшая из трупа блуд
ницы, и «кто курит, тот из себя святой дух турит».
«Скрытников – странников» приходилось до войны видеть даже мне. Но воспоминания о них у меня
отрывочны и туманны. Во многих деревнях нашего
края имелись скрытные пристанища. Трудно предположить, какие бы формы существования или выживания приняла бы в дальнейшем деятельность
раскольнических групп или их собратьев, не относящихся к «скрытникам». Общественные нравы постепенно совершенствовались, и отношение правительственных органов к деятельности раскольников
могло бы стать более терпимым. Но тут явился другой, более страшный Антихрист, нежели царствующий дом Романовых, – Октябрьский переворот.
ВЕЛИКИЙ РАЗОР
Борьбу коммунистов с «религиозными предрассудками», особенно в середине 30х годов, иначе как великим разором храмов и всей
христианской культуры не назовешь. Из более
чем сотни часовен и церквей Заонежья, кажется,
не осталось ни одной действующей. Гибли иконы
и книги, церковные летописи и монастырские
библиотеки, безжалостно сносились купола и колокольни церквей и часовен. В них устраивались
клубы и ленинские комнатычитальни. Союз безбожников, вдохновляемый Емельяном Ярославским, не стал искать отличий православной веры
от староверческой. Очень показательно, что возрастной ценз для вступления в Союз безбожников был снижен с 18 до 14 лет. Расчет был прост:
в таком возрасте человек не особенно задумывается над своими поступками и его сознание легко можно было повернуть в указанном направлении. Но сознанием людей манипулировали и в
зрелом возрасте. Приведу случай со сказителем
Кириковым из деревни Потаповщина. Правда,
официально признанным сказителем он не был.
Но фольклористы в довоенное время записывали
у него сказки и былины. К слову сказать, такого
уровня сказитель мог в те времена быть почти в
каждой деревне. Но речь в данном случае о дру
гом. Сказитель этот был сельским активистом и
членом партии. А задачей сельских коммунистов
в те годы была борьба с религией. В эту борьбу
включился и Кириков. Родители его были людьми
верующими, и в доме было немало икон и книг
священного писания. Родителей у Кирикова к се
редине 30х годов не стало, и он недрогнувшей
рукой все иконы пустил под топор, а книги – на
растопку.
Дочь Кирикова Ольга, вышедшая замуж в со
седнюю деревню за коммуниста, колхозного
бригадира Дьякова, записалась в активистки и
тоже как могла способствовала антирелигиозной
пропаганде, если еще сказать об этом мягко. Так,
к примеру, в пасхальную ночь (это был 1936 год)
люди шли в церковь. Там начиналось богослуже

благодаря своей незаурядной памяти. Писала
она тоже хорошо, с редкими ошибками.
По мере того как раскольники испытывали на
себе все возрастающее гонение, возникали ста
роверческие общины. Их руководители, видимо,
считали, что так легче приспособиться и выжить.
Одна из таких общин называлась «Странники». В
других местностях были «Бегуны», что в сущности
одно и то же. А у нас в Заонежье «странников» на
зывали еще и «скрытниками». От других сект они
отличались крайне отрицательным отношением к
требованиям гражданских властей. Это происте
кало из их учения об Антихристе. Духовные пред
водители страннических центров учили своих
собратьев по вере, что Антихрист царствует в
преемственном ряде лиц царствующего дома, на
чиная от императора Петра I. Они отвергали су
ществующую царскую власть, отказывались ис
полнять гражданские обязанности, избегая реви
зий, не платили податей, не имели паспортов.
Истинный христианин, по их убеждению, дол
жен таиться и разорвать всякую связь с общест
вом. Но поскольку такие требования в практичес
кой жизни были неосуществимы и лишали секту
устойчивости и перспективы выживания, эти пер
воначальные постулаты со временем подверга
лись ряду изменений.
В «странники» стали принимать не только тех лиц,
которые бегали и скрывались, но и тех, кто просто
давал обет быть «странником», оставаясь дома. Они
стали называться «странноприимниками» и обязаны
были давать в своем доме приют действительным
«странникам». Поэтому в их домах устанавливались
тайные пристанища. Это были тайники в виде ям
под лестницами, скрытых чуланов, шкафов с двой
ными стенами, помещений между двумя полами
или под двойной крышей. Узнав в свое время обо
всем этом, я понял и смысл нашей тайной «ухорон
ки», где сгорели книги. Нередко тайник одного дома
соединялся с другим, другой с третьим, а тайник
последнего выходил в сад, в перелесок, на дорогу.
Основателем страннического толка был некто
Ефимий, родом из Переславля. Он бежал из во
енной службы и скрывался то в Москве, то в на
ших заонежских и поморских скитах.
Курение табака среди «скрытников» считалось са
мым тяжким грехом. Табак, по мнению всех расколь
ников, это проклятая трава, выросшая из трупа блуд
ницы, и «кто курит, тот из себя святой дух турит».
«Скрытников – странников» приходилось до вой
ны видеть даже мне. Но воспоминания о них у меня
отрывочны и туманны. Во многих деревнях нашего
края имелись скрытные пристанища. Трудно пред
положить, какие бы формы существования или вы
живания приняла бы в дальнейшем деятельность
раскольнических групп или их собратьев, не относя
щихся к «скрытникам». Общественные нравы посте
пенно совершенствовались, и отношение прави
тельственных органов к деятельности раскольников
могло бы стать более терпимым. Но тут явился дру
гой, более страшный Антихрист, нежели царствую
щий дом Романовых, – Октябрьский переворот.
ВЕЛИКИЙ РАЗОР
Борьбу коммунистов с «религиозными пред
рассудками», особенно в середине 30х го
дов, иначе как великим разором храмов и всей
христианской культуры не назовешь. Из более
чем сотни часовен и церквей Заонежья, кажется,
не осталось ни одной действующей. Гибли иконы
и книги, церковные летописи и монастырские
библиотеки, безжалостно сносились купола и ко
локольни церквей и часовен. В них устраивались
клубы и ленинские комнатычитальни. Союз без
божников, вдохновляемый Емельяном Ярославс
ким, не стал искать отличий православной веры
от староверческой. Очень показательно, что воз
растной ценз для вступления в Союз безбожни
ков был снижен с 18 до 14 лет. Расчет был прост:
в таком возрасте человек не особенно задумыва
ется над своими поступками и его сознание лег
ко можно было повернуть в указанном направле
нии. Но сознанием людей манипулировали и в
зрелом возрасте. Приведу случай со сказителем
Кириковым из деревни Потаповщина. Правда,
официально признанным сказителем он не был.
Но фольклористы в довоенное время записывали
у него сказки и былины. К слову сказать, такого
уровня сказитель мог в те времена быть почти в
каждой деревне. Но речь в данном случае о дру
гом. Сказитель этот был сельским активистом и
членом партии. А задачей сельских коммунистов
в те годы была борьба с религией. В эту борьбу
включился и Кириков. Родители его были людьми
верующими, и в доме было немало икон и книг
священного писания. Родителей у Кирикова к се
редине 30х годов не стало, и он недрогнувшей
рукой все иконы пустил под топор, а книги – на
растопку.
Дочь Кирикова Ольга, вышедшая замуж в со
седнюю деревню за коммуниста, колхозного
бригадира Дьякова, записалась в активистки и
тоже как могла способствовала антирелигиозной
пропаганде, если еще сказать об этом мягко. Так,
к примеру, в пасхальную ночь (это был 1936 год)
люди шли в церковь. Там начиналось богослуже

ние, а сельские молодые активисты пели рядом с
церковными стенами непристойные богохульные
куплеты под гармошку. И в этом хоре звонче дру
гих был слышен голос Ольги.
Но были и другие сказители, которые даже в
своих новинах осмеливались говорить правду. Од
ну из таких новин записала фольклорная экспеди
ция в 1939 году в деревне Мокрецово от крестья
нина Павла Анисимова. Я был настолько ошелом
лен концовкой этой новины, что даже написал об
этом стихотворение «Старая былина на новый
лад», в котором эту концовку процитировал.
Когда угасал фольклор
И с ним умирала былина,
Шел средь филологов спор,
Что есть такое новина.
То ль продолженье она
Силы былой молодецкой,
То ли в лучах рождена
Жизни счастливой советской.
А по стране в этот год
Шли повсеместные чистки.
Души невинных в расход
Смело пускали чекисты.
В той мясорубке большой
Наш заонежский сказитель
Зорче был светлой душой,
Чем фольклорист(исказитель.
Я приведу лишь пример,
Как, обращая в новину,
Смело на новый манер
Пел наш сказитель былину.
Из былины об Алеше Поповиче:
И тут брали да Алешу Поповича,
Да за кудри его брали, да за желтые,
Да под руки его брали, да под белые.
Выводили его из дому во чисто полюшко,
Да там его злодеи и расстреливали.
Легко ли было православным и староверам смот
реть, как рушатся христианские святыни и попира
ется их законное право исполнять те или иные запо
веди? Но и это еще не было пределом надругатель
ства над отечественными святынями, самой душой
человека и над его грешной плотью. В годы велико
го террора почти все священнослужители Зао
нежья (более ста человек) были арестованы и сги
нули в неизвестности. А поводом для расправы мог
служить любой случай. Вот лишь два примера. Ма
рия Ходова из деревни Родионовская Яндомозерс
кого погоста рассказывает: «Отца нашего заарес
товали осенью 1937 года. Матери к тому времени
уже не было. Нас трое детей. Мне 15, другие моло
же меня. Был рядовым колхозником. А до этого при
Варваринской церкви служил звонарем…»
А вот о каком факте мне в свое время поведала
Мария Дьякова на Климецком острове: «Председа
тель колхоза в деревне Новинка Мартынов осмелил
ся выделить покос для местного священника. Это
был уже 1937 год. Какимто чудом церковь в Новин
ке еще действовала. Так вот за такое самоуправство
и сочувствие «поповскому отродью» оба они, и
председатель, и священник, были арестованы. До
мой не вернулись».
58 Иван Костин
Иван КОСТИН –
поэт, прозаик.
Родился в заонежской деревне Хашезеро (1931 г.).
Автор стихотворных сборников «Полет»,
«Озерные песни», «Запах росы», «Заонежье мое» и др.
С 1971 г. – член Союза писателей России.