● Николаевка (Решетово, Селище тож) - (село)

[q]

ИВ 1890-1891 гг
Свято - Николаевская церковь
с. Николаевка
ГАБО. Ф.251, оп. 1, д. 174

[/q]

В открытом электронном виде этого документа нет.
По архивным данным до 1781 года ( до года изменения административных единиц с полков на губернию, уезд, волость)
фамилия Рубан встречается в населенных местах Стародубского полка в селах Нижнее и Дохновичи.

[q]

Похоже Николаевка заселялась не из Лотаков.

[/q]

Из Лотаков в том числе. Ханенкам принадлежали дворы в Кургановке, Николаевке, Ларневске, Лотаках, Ивановке (Кременчуковке тож) и др.
Это только список по землевладениям Суражского уезда.

Tomilina написал:

[q]

Из Лотаков в том числе. Ханенкам принадлежали дворы в Кургановке, Николаевке, Ларневске, Лотаках, Ивановке (Кременчуковке тож) и др.
Это только список по землевладениям Суражского уезда.

[/q]

Если есть расшифровки 1752 года по этим населенным пунктам - готов пересмотреть их на предмет поиска первопоселенцев в Николаевку.
Так же могу поискать корни и других семей, заселивших Николаевку.

А еще я не очень понимаю, как можно удобно вести список жителей в xls-таблице.
gedcom-дерево я легко обновил вновь выявленными предками и часть семей объединил, но вот перенумеровать поколения в таблице и нигде не ошибиться та еще задача...
сейчас у меня таблица выглядит следующим образом, при этом добавление новых семей в такую таблицу крайне трудоёмко. Есть идеи как можно этот процесс упростить ?


Tomilina написал:

[q]

Рубан (п. Рубаны)

[/q]

Что первично, что вторично - большой вопрос.
Кажется фамилия начинает встречаться раньше, чем населенный пункт. Возможно поселок назван по фамилии первопоселенцев

apuzanoff написал:

[q]

Если есть расшифровки 1752 года по этим населенным пунктам - готов пересмотреть их на предмет поиска первопоселенцев в Николаевку.

[/q]

Николаевки в это время еще не было.

Роспись уезда Стародубовского села ЛОТАКОВ церкви
Рождества Пресвятой Богородицы попа Симеона Иоанова ПРИГАРА обретающимся
при оной церкви в приходе нижеявленных чинов людей. Соизволением
против каждого имени о бытии их в ... четыредесятницу исповеди .
и святых тайн причастия и кто исповедался токмо и причастился и кто ж не исповедался..
1752 год

1. 1 Поп Симеон Ианов ПРИГАРА 61
жена его Мария Иванова дочь 56
Дети их -
2 Иоан 23
3 Яков 15
4 Федор 13
2 Дарья 20
3 Анна 16
4 Помянутого Иоана жена Татьяна Васильева дочь 19
5 Дочь их Анна 1
5 Дьячок Иоан Федоров сын 16
6 теща его Евдокия Максимова дочь вдова 40
Дети ее -
6 Иосиф 11
7 Мария 5
8 Анна 3
9 Мария 1
7 Псаломщик Григорий Семенов ШАМАТУХА 24
10 жена его Пелагея Андреева дочь 20
У них детей не имеется.

ВЫШЕПОМЯНУТОЙ ВДОВСТВУЮЩЕЙ ЕВДОКИИ МАКСИМОВЫ СЛУЖИТЕЛИ -

8 Иосиф Семенов сын 26
11 Зеновия Филиппова дочь 19
12 Евдокия Андреевадочь 18

vnuchka Mihalicha

[q]

1.1.2. Корниенок Гапий Федорович 1802

[/q]

Ревизская сказка 1811 года
(Николаевка)

№12.
Федор Васильев сын КОРНИЕНОК 37
Дети его -
Степан Федорович 18
Савва Федорович 10
Улас (Влас) Федорович 8

№14.
Давид Иванов сын КОРНИЕНОК 48
Дети его-
Федор Давидович 22
Тихон Давидович 20
Дети Федора Давидовича -
Гапей Федорович 10
Иван Федорович 4
Дети Тихона Давидовича -
Павел Тихонович 6
Петр Тихонович 1

Москва, Выпуски 5-8
Гос. изд-во худож. лит-ры, 1998
Дом последнего дня. Михаил Лайков.

[q]

Михаил Николаевич Лайков родился в селе Николаевка Брянской области в 1960 году. Автор стихов, рассказов, статей, повести "Праздники" и романа "Возвращение в дождь". Печатался в "Литературной газете", "Литературной России", журналах "Москва", "Лепта", "Грани", "Ост" (Германия).

[/q]

Глава I
В пору моего детства то и дело по Селищу проносился слух о скором начале новой войны. Слух этот всегда оживлял торговлю в сельмаге. Хоть войну ждали атомную, как конца света, однако сами селищане надеялись уцелеть при этом светопреставлении и запасались впрок солью, спичками, мылом. Полагали, что гибельный атом падет на Москву и Америку, а нас в лесной глуши оно не достанет. И тем сильней была ошарашенность селищан в мае 1986 года, когда им объявили, что гибельный атом, вырвавшийся из какого-то там Чернобыля, пал не на Москву, не на Америку, а на них.

Гибель подкралась истинно как тать, поразив Селище в пору его расцвета. В начале восьмидесятых годов у нас строились новые производства, магазин, кафе, детский сад, прокладывался водопровод, асфальтировались улицы. Появилась целая новая улица жителей. Народ был полон веры в будущее и плодился.
Теперь от этого народа осталось тут человек тридцать, последние жители Селища. Прочие, испугавшись радиации, бежали отсюда, или умерли естественным образом. Сквозь асфальт уже растет трава. В руинах школы, магазина, кафе поселились хори и куницы. А в старых церковных липах даже завелся было филин и в недавнюю весну, в очередную годовщину катастрофы, хохотал громко над Селищем. Он будто знал: радиация, от которой разбежались нынешние селищане, выпала здесь еще восемь веков назад. Катастрофа, погубившая тогда Селище в первый раз, теперь лишь отозвалась – неким напоминанием. Так слово «Чернобыль» напоминает о звезде Полынь Апокалипсиса. Но обо всем по порядку.

Глава II
Однажды попалась мне в руки книжка «Клады Брянской области». С большим удивлением я узнал из нее: в нашем Красногорском районе, у села Лотаки был найден клад арабских дирхемов Х века. «Арабские дирхемы! Десятый век! В этом то захолустье, от которого и в двадцать первом веке до арабов очень не близко. Что тут было в древности? – стал я перебирать в памяти сведения, полученные в школе и институте. – Обитали радимичи. Которые, по словам летописца, живяху зверынским образом. Позже эта земля была окраиной Черниговского княжества. Сюда, кажется, и монголо-татары не заглядывали. Нечего было грабить. Захолустье тут было, вечное захолустье».

В домашней библиотеке было несколько книжек, касающихся истории родного края. С обновленным вниманием я перечел их. Прочитал все, что нашлось по этой теме в районной библиотеке. Чтение подтверждало прежнее мое представление: здешняя местность только с 17-18 веков достаточно колонизуется, заселяется, а до того пребывала лесной малонаселенной глухоманью. И моя Николаевка (она же Селище) основана только в середине 18 века. Во всяком случае, так утверждают письменные источники. «Да, но как же быть с дирхемами?!»

С желанием разъяснить вопрос о дирхемах я обратился не только к книгам, но и к исследованию местности. Из археологической карты я узнал, что над речкой Палужью есть два древних городища. Отправился посмотреть на них и обнаружил над Палужью еще кое-что, оставшееся от древности, почему-то не отмеченное на археологической карте: двойной вал со рвом, тянущийся вдоль речки на протяжении пятнадцати километров. Этот вал и городища, стоящие на высоком обрыве, укрепленные еще валами и рвами, все выглядело единой оборонительной системой, охраняющей достаточно обширную территорию. На ней, следовательно, было что охранять. Во все времена люди заботятся о защите своего места обитания, когда у них появляется ценное имущество, богатство. А богатство, как принято считать, - это признак высокого уровня развития общества. О соответствующем уровне общественного развития укрепления над Палужью свидетельствовали наглядно. Для их сооружения требовался организованный труд большой массы людей. Редким обитателям лесных дебрей, живущих зверынским образом, совершать такие трудовые подвиги было и не под силу и ни к чему. Жизни свои и жалкое имущество им, в случае военной опасности, проще было бы сохранить в лесу, в болотах.

Дальнейшие полевые изыскания дали понять, что наша местность вообще полна следов интенсивной, масштабной деятельности людей, живших здесь в далеком прошлом. Насколько можно было понять, прошлое это относилось к эпохе Древней Руси и более ранним векам. Позднейшее время практически никак не запечатлело себя на земной поверхности. Лишь в двадцатом веке, когда здесь появляются насыпи дорог, карьеры, искусственные водоемы, происходит жизнь, сравнимая по мощи производительных сил с жизнью в древности.
Близ Селища следы древности хорошо сохранились в лесу. Среди них так называемое Провальное болото. У меня оно еще с детства вызывало любопытство: как оно такое могло образоваться? Дело в том, что со всех сторон болото окружено валом, шириной 25-30 метров, высотой от 1 до 3 метров. Форма болота овальная, в длину около 150 метров. Болот, подобных Провальному, в нашем лесу много. Все они с валами или песчаными буграми округ, естественно наводящими на подозрения в искусственности их происхождения. О времени их происхождения можно было, хоть и приблизительно, узнать по слою торфа, накопившемуся в них. В зависимости от условий среды, торф растет со скоростью от полумиллиметра до миллиметра в год. Замеры показали, что болотам минимум восемьсот лет. Но зачем их рыли? С какой целью перелопатили такой колоссальный объем грунта? Ведь ископан весь лес вдоль речки Дороговши на протяжении нескольких километров.
Предположение, что здесь добывали железную руду, я отмел с ходу. Общеизвестно, что железо в древности на Руси плавили из болотной руды, а для ее добычи таких раскопок не требовалось. Болотная руда залегает слоем комков сразу под дерновиной, слой ее разной плотности, но всегда небольшой толщины. Разработки ее не оставили бы на поверхности следов, заметных и через сотни лет. Но если не железо, то что заставляло тех людей переворачивать горы земли? Для этого должна была существовать очень важная цель. Какая? Отвергнув предположение о железе, я уже ничего не мог предположить и терялся в догадках.
Помогли найти разгадку Провального болота необыкновенно знойное лето того года и лопата. Болото пересохло до дна, и я решил поискать в нем того же, что искали древние люди. Выяснилось, что добывали здесь все-таки железную руду, но не болотную, а бурый железняк, залегающий неизвестной толщины пластом на сравнительно небольшой глубине. Этот пласт в Провальном болоте был еще не выработан. Несколько в стороне от Провального болота обнаружились остатки домниц, в которых некогда плавили железо. Домниц было много.

Провальное болото и множество других болот в нашем лесу – это все были железорудные карьеры древности. Сколько из них было выплавлено железо? Трудно сказать, но, без сомнения, это было производство, рассчитанное не на одно местное потребление. Вот откуда здесь, судя по всему, клады арабских дирхемов. Средняя Азия, основной поставщик дирхемов на Русь, была не лучшим местом для производства железа, для которого мало рудных месторождений. Необходимо еще топливо. Коксом в древности не пользовались, употребляли древесный уголь. Дерева требовалось много. Для выплавки 1килограмма железа – 1 кубометр березовых дров. На Руси условия для производства железа были идеальные: изобилие руды и топлива, и все рядом, все легкодоступно. Особенно было развито производство железа на территории, где еще с 8 в. до н.э. поселились племена – носители культуры железа. Эта территория охватывала бассейн Припяти, Верхнее и Среднее Поднепровье, междуречье Оки и Волги. Железо здесь производили повсеместно, в количествах явно превышавших собственные нужды. Среди важнейших торговых путей, соединявших Русь с внешним миром, был и Железный путь, ведущий из Поднепровья к портовым городам Черного моря.

Глава III
Объяснилось происхождение в нашей местности кладов арабских дирхемов, но возникло новое недоумение: «А что случилось потом?»
Следы хозяйственной деятельности человека древности в окрестностях Селища свидетельствовали о жизни многолюдной, высокоорганизованной, развитой. Вовсе не дикая глухомань тут была в давние времена. А потом что-то случилось с этой жизнью, она вдруг исчезла, и наш край превратился действительно в глухомань, в лесное безлюдье. Жизнь тут кончилась как-то вдруг, вся и на века. Об этом говорили и археологические данные, и письменные источники. Та жизнь кончилась не в одной нашей местности, но на пространстве почти всей земли радимичей. На археологических картах последняя дата существования древних селищ, городищ, городов на этой территории – 13 век. Прекращается существование практически всех поселений. Появляются вновь они, редкими очагами, лишь в 15-16 веках. На два века замолкают летописные сообщения хотя бы о чем-нибудь происходящем здесь. Складывается впечатление, что население исчезает – гибнет? вымирает? исходит? – поголовно или едва не поголовно. Только массовым исчезновением населения можно объяснить и полное забвение на этой территории культуры железоделания. За время этого забвения в железорудных разработках, далеко не выработанных, накопился изрядный слой торфа.

В семнадцатом веке московское государство остро нуждалось в железе. Царь Алексей Михайлович снаряжал экспедицию за экспедицией для поисков железной руды, но безрезультатно. При Петре Алексеевиче, во время войны со шведами, Россия закупала железо у той же Швеции. В конце концов железные руды были найдены на Урале. Их можно было найти поближе к Москве, по верховьям Днепра и Оки, по Сожу, Ипути, Беседи, но прежде обитавший здесь люд, хранитель древней традиции железоделания, давно исчез, а новый еще не расплодился как следует на этих землях даже к семнадцатому веку.
Но что же случилось с тем, прежним людом? Что, резко оборвавшее естественный ход развития, произошло на нашей земле в тринадцатом веке?
«Как, в тринадцатом то веке? Что за вопрос? Ну, конечно, монголо-татары нахлынули, погромили и истребили все. Тут и думать нечего». – можно было удовлетвориться готовым ответом. Если бы в самом деле не думать. Однако поневоле задумчивость напала на меня, сомнение нашло в отношении известной способности монголов громить и истреблять.

Нет ни письменных, ни археологических данных, удостоверяющих, что именно монголы виноваты в гибели целого народа. Письменность говорит, скорее, обратное, - что монголы к нам не заглядывали. Археология о судьбе городов и селений земли радимичей докладывает лишь то, что в первой половине тринадцатого века почти все они подверглись катастрофическому уничтожению.

Сжечь дотла сотни селищ, взять и разгромить десятки городов, вырезать и полонить все население – это ж какую любовь к труду надо было иметь! Ведь так опустошить огромные пространства Руси, как они были опустошены в 13 веке, - это не только разбой, это титанический труд, требующий к тому же особого педантизма, настойчивости. У немцев, ставивших подобные, но менее масштабные задания в отношении партизанских районов у нас на Брянщине, ничего толком не получалось. Несмотря на известные всем немецкое трудолюбие и педантизм. Как удалось степнякам обезлюдить лесной край – уму непостижимо.

Глава IV
Проходя как-то по лесу, где видны следы деятельности древних металлургов, я обратил внимание на свежую кабанью рытвину. Под вывернутым дерном открылись гарь и обломки кирпичей. Неподалеку отсюда жил некогда помещик Воробьев. В революцию мужики сожгли его поместье, и я подумал было, что вижу остатки от него, которые свезли сюда, к ручью, и свалили как мусор. Но дерновина, взрыхленная кабанами, показалась слишком толстой, чтобы успеть нарасти за девяносто лет. Палкой я продолжил дело кабанов и среди обычных на вид обломков кирпича увидел что-то необычное: обломок тонкого, светлой глины и отличного обжига кирпича. «Плинфа, что-ли?»

В следующий раз я пришел сюда с лопатой. И то, что обнаружилось, вряд ли могло быть из воробьевского дома. Об этом прежде всего говорили куски плинфы, вышедшей из употребления к началу 13 века.
То, что в нашей глуши, в угодьях диких кабанов обнаружились остатки каменного строения 12, а то, может, и более раннего века, меня уже удивить не могло. Удивляло местоположение развалин. Здесь протекал ручей, впадающий в речку Дороговшу. Ручей перегораживала плотина. Слежалый, где в полметра, где в метр толщиной пласт развалин протянулся по низкому берегу ручья и частью по откосу плотины. Непонятно было, как тут стояло здание, и зачем его надо было ставить в таком неблаголепном и неудобном для строительства месте. «Может, это свалка? Еще в древности свалили тут мусор…»

Я прокопал траншею поперек массы развалин, желая узнать, есть ли тут фундамент. Фундамента под развалом кирпичей не было. А что было, вызывало одно недоумение. Развалины представляли собой хаос из гари, битого кирпича, черепков керамики, костей, осколков стекла, почернелого, шелушащегося в пальцах, обломков железных изделий, спекшихся с углем, кусочков медной жести, зеленых от окиси. Не было здесь не то, что фундамента или остатка кладки, ни единого целого кирпича не попадалось. Все были кирпичные обломки, отдельные или сплавившиеся в глыбы. Множество обломков было оплавлено до стекловидного состояния, покрыто коркой зеленого стекла. Куски кирпича были оплавлены и по облому, иные со всех сторон. Как это могло произойти?
Даже если огонь пожара, уничтожившего этот дом, был столь свиреп, что плавил кирпичи, рухнувшие стены должны были сразу сбить накал температуры. А рухнуть стены должны были так, чтобы кирпичины успели раздробиться на куски, а куски оплавиться со всех сторон. Как это могло происходить? Непонятно, даже если представить, что это свалка. Дом стоял где-то в другом месте, развалился при пожаре, и остатки его сволокли сюда? Но свалкой все равно нельзя было объяснить ни оплавленности кирпича, ни остального, что вызывало недоумение.

Среди находок встречались медные гвозди, короткие, с широкими шляпками – типичные кровельные гвозди, и куски медной жести, тоже кровельной, надо думать. Некоторые шляпки были оторваны от стержня и скручены в трубочку. От жести остались одни обрывки. Что за сила рвала так медь? Просто обвал крыши не мог такое совершить.
И насыпаны остатки дома были как-то слишком прихотливо для свалки – слоеным пирогом. Нижний слой состоял из оплавленных кирпичей, перемешанных с песком. Выше, по очередности, лежали слой гари, слой кирпича, песочный слой, еще гарь, и еще кирпич. Кто бы и зачем сваливал мусор таким мудреным образом? К тому же выяснилось, что куча у плотины – это только часть остатков каменного дома. Остальное залегало в торфе в пойменной низине на десятки метров ниже и выше от плотины, и в почве надпойменной террасы далеко округ основного вывала. Где враздробь, где сплошным пластом обнаруживались те же обломки плинфы, кирпича, гарь, черепки. На свалку это рассеяние совсем уж не походило. Но еще менее оно походило на естественные руины дома, стоявшего некогда здесь. «Разве что, если взрывом его раскидало». – мелькнуло ироничное предположение, которому я не придал, конечно, ни малейшего значения. Какой еще взрыв мог быть в 12 или 13 веке!

Поле обследования расширялось. В этом мне помогла лесопосадочная машина, поработавшая тут года два-три назад и вывернувшая наружу, что скрывала почва. Из обследования можно было понять, что задолго до обитания здесь Воробьева на этой площади располагалось селение. И селение это постигло некое огненное бедствие. Везде, где удавалось определить местонахождение жилищ, видна была гарь.

В моем поиске появился еще один вопрос. Его вызвал слой желтого песка, протянувшийся широкой полосой по площади селения. Этот песок лежал прослойкой между двумя почвами. Нижняя почва была современная погибшему селению. Откуда взялась, как образовалась такая прослойка? «Кто растряс этот песок? Кто разбросал кирпичи по такому пространству? Что за пожар бушевал здесь? Что тут произошло?» Воображение отказывалось дать хоть какой-то приемлемый ответ на это вопрошание. «Интересно, а при какой температуре плавится кирпич?» Вот на такой вопрос можно было найти ответ.
Справочники мне сообщили, что для этого температура должна приближаться к двум тысячам градусов. При пожаре, как бы он ни протекал, она совершенно невозможна. А в условиях, в которых могли бы плавиться со всех сторон кирпичные обломки, она должна была быть еще выше, гораздо выше. Во время температурного воздействия обломки должны были находиться во взвешенном состоянии, лететь или падать. В любом случае такое состояние не могло длиться долго. Тепловое воздействие было кратковременное и происходило не в закрытом объеме. Только огонь особого рода мог так оплавить эти кирпичи – ничего иного мне не оставалось думать.

На следующий день я пришел в лес с детектором радиоактивности. Нет, я не собирался совать его к оплавленным кирпичам. У нас, в западных районах Брянщины, в радиационной зоне, детектор везде бы показал неестественно высокий уровень радиационного фона. Измерять радиоактивность кирпичей было бессмысленно еще потому, что если они когда-нибудь и обладали ею, то так называемой, наведенной или остаточной активностью. Некогда я немало перечел книжек на тему радиоактивности. Кое-что запомнилось из этого чтения. Крепче всего то, что полным, доскональным знанием о процессах, протекающих на микроуровне, наука не владеет. Строгая количественная теория ядерных реакций не разработана, так как не выяснена детально природа ядерных сил. И можно ли в принципе выяснить ее детально – Бог весть! Процессы, происходящие на микроуровне, бывают настолько сложны, что не решаются математически в сколь либо общем самосогласованном виде. Физикам приходится идти по пути упрощения. Фактически они изучают не действительность, как она есть, а модель действительности. Такой путь требует постоянного сравнения полученных на бумаге результатов с экспериментом. Здесь эксперимент уже состоялся, повторить его вряд ли возможно, и прочитай я хоть все книжки по ядерной физике, моя теоретическая просвещенность была бы сейчас неприменима. Что же касается практики (Хиросима, Нагасаки, опытные взрывы), то она говорит, что остаточная активность строительных материалов непродолжительна. Вообще подавляющее большинство искусственных радиоизотопов имеет малые периоды полураспада – от долей секунды до нескольких суток. Поэтому если кирпичи и фонили поначалу, они давно утратили это свойство.

Подобно физикам-теоретикам я решил пойти по пути упрощенного подхода к действительности и провести такой примитивный опыт: замерить уровень радиации на месте помещичьего дома и в лесу округ него. Грунт и поместья и в лесу никто не тревожил после чернобыльской аварии. Если радиация чернобыльская, уровень ее будет примерно одинаковый на этой небольшой исследовательской площадке.. Если же радиация древнего происхождения, то на поместье она должна быть заметно ниже, ибо земля здесь довольно глубоко перекопанная – еще до 1986 года. В лесу же почву явно никто не трогал веками.
В лесу фон оказался довольно ровный, он колебался в пределах 150-170 микрорентген в час. На поместье уровень радиации был значительно ниже и очень неровный: от 40 до 120 мкр/час.

По той же логике я измерил радиацию на кладбище в Селище, в той части, где не хоронили, не перекапывали землю с начала восьмидесятых годов. Контрольные замеры сделал в лесу рядом, они показали 90-110 мкр/час. На кладбище радиация была 50-70 мкр/час.
Подобные замеры я сделал еще в нескольких местах. Результаты были одинаковыми. Везде на грунте, перекопанном еще до чернобыльской аварии, уровень радиации был заметно ниже, чем неподалеку, на целинной почве. Конечно, любительские мои опыты не могли претендовать на абсолютную убедительность. Но закономерность, которая упорно проявлялась в них, позволяла задать вопрос: «А куда дули ветры в конце апреля и начале мая 1986 года?»