БАЙКИ из СУНДУКА

Военные годы… С ними семью связывали не только воспоминания, но и настоящее - давнишняя ссора с одними из соседей. Бабушка не разговаривала с ними, живя забор-в-забор, более сорока лет. Причина тому – корова. Бабушка, городская жительница, гимназистка, пусть и с небольшим «стажем», пианистка, став домохозяйкой и поселившись в сельской местности, держала скотину. Козу да корову. Скотина была хорошим подспорьем в семье – все-таки трое детей! Да и мой дед уже в те времена был приверженцем здоровой пищи – все должно было быть свежим и, по возможности, своим.
С началом войны нашу корову «мобилизовали». Оказывается, в армию шли не только люди. С двух дворов, имевших скотину, забирали одну корову. Владельцы оставшейся обязаны были делиться надоями с семьей, сдавшей свою на нужды армии… Когда семья вернулась из эвакуации соседка отказала нам в молоке. Что в действительности значила в те голодные послеблокадные годы кринка молока для матери, если и спустя сорок лет эта добродушная, открытая женщина, став после смерти мужа главой семьи, пережив на девять лет своего младшего сына, уже трижды бабушка и на момент смерти один раз прабабушка, произносила имя соседки как ругательство?

Эвакуация… Они попали в Свердловск, на свою историческую родину. Там жили родственники, что, наверное, в чем-то облегчало жизнь. Но все равно, приходилось туго. На иждивении деда были жена и дети. Семья завела козу и в Свердловске. Из рассказов, а вспоминали об этом, смеясь, и бабушка и тетушка, козленок жил с ними в одном помещении и непоседа был страшный. Однажды, придя с рынка, бабушка обнаружила козу с перевязанной кухонным полотенцем пастью. Не знаю с чего, но она, увидев повязку, решила, что у козы болят зубы. А зря… просто животное постоянно блеяло и мешало деду, оставшемуся работать дома, сосредоточиться. Вот он и решил проблему, подойдя к ней так сказать по научному - выгонять скотинку не стал, но источник шума обезвредил.
Деду полагался доп. паек.  В него входили вещи, по мнению дедушки и бабушки совершенно не нужные – сигареты и пирог с джемом. Дед не курил, а пирог был невелик - бабушка продавала или меняла курево и порезанную на небольшие кусочки сласть на хлеб и продукты. В один из таких походов на базар ее задержала милиция – за спекуляцию. Стыдили и корили ее долго – мол, ты, советская жена советского ученого, своих троих деток радости лишаешь (Это о пироге, не о табаке). Бабушке удалось кое-как доказать, что толку от пирога детям не много. Съели – только аппетит раздразнили, а вот если сменять его на что-то более существенное… Ее в конце концов отпустили, велев больше на глаза не попадаться. Она и не попадалась, хоть и продолжала «спекулировать».

Рассказ был спровоцирован как раз названием предприятия. Нас, детей, оно страшно веселило. А меня еще и страшно обижало его «неблагозвучие» - было обидно за маму. Мне казалось, что работает она «не пойми где». Трудились оба мои родителя рядом – Горный институт не только ковал кадры для «Механобра», но и примыкал к нему территориально. Даже на праздничные демонстрации семейство наше шло «гуськом» - первым отец, в колонне института, под казавшимся мне тогда огромным, плюшевым, темно-бордовым стягом, на котором золотом значилось: «Ленинградский Государственный, орденов…. Горный институт им. Г.В. Плехонова», следом мать под непонятным лозунгом «Механобр» и не менее странной эмблемой. Слабо утешало, что механобровскую колонну возглавлял грузовик, на котором как раз и крепились и надпись, и эмблема НИИ, а в кузове, по желанию, плыли над толпой малолетние участники праздничных шествий. Правда, шагать со студентами было веселее. Все демонстрации заканчивались на Дворцовой площади. Колонны шли, выкрикивая громогласное  «Урррааа» той или иной отрасли, профессии или конкретному предприятию. Горному это «ура» кричали всегда. Хотя, один раз - по принуждению: глашатай так и не упомянул институт, а колонна уже практически выходила с площади. И вот студенты, несшие стяг, остановились и развернули его «лицом» к трибуне. Не знаю, что им потом за этот демарш было – помню только, что движение в «нашем» ряду остановилось минуты на две, но свою долю славы будущие горняки все же получили. Несчастному, на мой детский взгляд, «Механобру» таких почестей на демонстрациях никогда не оказывали…
Так вот, Ташкент…  Кажется я в очередной раз расстраивалась из-за названия маминой работы – ничего из этой белиберды не поймешь. Тут бабушка и припомнила, что в 30-х дед отправился в Среднюю Азию открывать какую-то контору при, или от ташкентского филиала. Молодую жену он взял с собой. Приехали они,  в какой-то кишлак,  прикрепили на дверях табличку, где указывалась структурная принадлежность вновь созданной  конторы к «Механобру» и устроились кое-как на ночлег в конторе – прямо на столах… Утром их разбудил шум толпы на улице. Выглянув, бабушка с дедушкой обнаружили под окнами местных жителей в колоритных халатах, тюбетейках и…. с какими-то шкурами в руках. Ознакомившись с вечера с надписью, по утру они пришли сдавать меха, которые там, по их мнению, «нобирали».
Еще запомнилась Средняя Азия бабушке арыком, на который она ходила купаться. И двумя собаками, сопровождавшими ее. Вода в арыке была холодная, течение  довольно быстрое – бабушка входила в воду, «сплавлялась» вниз по течению, выходили на берег и, если возникало желание, повторяла заплыв, поднявшись на прежнее место. Собаки принимали активнейшее участие в процессе, пугая бабушку. Боялась она не самих животных, а их способа купания. Псы были разнокалиберными – крупный и, скажем так, не очень. Мелкий купальщик в воде тут же забирался на спину своему большому собрату. Так они доплывали до того же самого места, что и бабушка и выбирались за ней на сушу. Почему-то бабушка была уверена, что в один, не очень счастливый для нее день, либо наездник перепутает спины, либо весь тандем взгромоздится на нее. Но дед увез ее оттуда до того, как самые худшие опасения сбылись.

Удивительные это были люди… Безумно красивые, даже в старости, сильные духом и полные жажды жизни. Коку поколение моего отца звало «цветным дядей» - он был седой, как лунь, а посередине шевелюры до самой смерти оставалась полоса черных, практически без проседи, волос. Николай Анатольевич в шутку говорил, что это оттого, что жена его ежеутренне целовала именно в это место… Сестры Асмус всегда подтянутые, с легким макияжем, ухоженными руками. От них веяло артистизмом. Ирма брала в свое время уроки пения в консерватории, руководила народными оперными студиями-театрами, и до старости они с сестрой музицировали. Половину комнаты на Охте, в которой жили Кока с Иккой, занимал концертный рояль.
В старости Коке досталось с лихвой… Он пережил горячо любимую жену почти на пятнадцать лет, семь лет ухаживал за лежащей Агнессой, на протяжении шести из них – ослепнув (не без помощи племянников и внучатых племянников, конечно, но походы в магазин за хлебом и молоком, готовку гречневой каши по собственной технологии и рецепту, ежедневную рутину на кухне – все это он оставил за собой). Отважился в восемьдесят с лишним лет прооперировать оба глаза и до самой смерти носил очки +16, а если писал или работал – надевал +20 и брал лупу… Еще он плохо слышал… Правда глухота эта была избирательна… Газет всегда в бабушкиной семье выписывали много…  «Комсомолка» «Правда», «Известия», «Советский спорт» - это не полный список. Старики живо интересовались происходящим в стране и в мире.  После смерти бабушки обязанность летом читать Коке газеты легла на меня. Наверное «читать» не правильное слово. Газеты я не читала, а скандировала. Весь околоток был в курсе – у Коневых ежедневная политинформация. К концу читок голоса практически не оставалось, зато дед был доволен. И в тоже самое время он мог спокойно включиться в общий разговор, который велся, я бы сказала, на пониженных тонах… Именно благодаря этой избирательности слуха мы узнали Кокину версию происхождения названия одного из Питерских предприятий.
Поводом для тихой семейной беседы за вечерним чаем послужило кондитерское изделие фабрики «Красный Октябрь». Все не могли не признать, что присутствие революционного цвета в названиях предприятий разного масштаба несколько утомляет. «Красными» были пекари, пахари, «Красная нить», «Красный Выборжец», этсетера. Попал в этот список и питерский завод «Красный треугольник». Тут-то и «включился» в беседу Кока, казалось дремавший над чашкой чая. По его версии завод получил свое псевдореволюционное название совсем по другой причине. «Товарным знаком» завода еще с дореволюционных времен был красный треугольник. Им штамповались все изделия. По рассказу деда его отец, мой прадед в 1916-1917 г. строил свой собственный дом в Екатеринбурге, выписывая товары по каталогам. Из Петербурга он выписал напольное покрытие, что-то вроде линолеума, которое как раз и выпускалось на предприятии, в 20-х годах получившее столь странное название. И уже тогда красный треугольник существовал в виде торговой марки.

Публикуя в теме о «бумажках» метрическую справку моей мамы, выданную в оккупированном Шклове, подумала, что, пожалуй, пришло время рассказать немного и о ее семье. Поскольку документальная часть по этой ветке практически не наработана, рассказ о том, как удалось выжить в белорусском пекле, будет пока здесь, в «Байках». Записан он со слов двоюродного брата мамы, Стрельского Фридриха Платоновича, встретившего войну шестилетним мальчиком.

Семья Александровских была большая. Мой прадед Янкель Александровский был женат дважды. Трое детей от первого брака (одна – точно дочь, Бэла), семеро от второго: Лазарь, Лиза, Фаня, Перец, Эсфирь, Евгений, Хиля… До революции Янкель служил управляющим на одном из заводиков, производящих изразцы (кафлю) в местечке Копысь, недалеко от Шклова. Копысская кафля славилась еще в допетровской Руси. Но это не относится к этому рассказу. Как не относится к делу и тот факт, что именно Копыси считаются родиной Александра Лукашенко.

По рассказам Янкель был человеком умным и дальновидным. В смутное околореволюционное время он с семьей, оставив пост управляющего, перебирается в деревню Хатьково, обзаводится землей, которой по воспоминаниям самого младшего сына, Хили, «было мало – около 10 гектаров» и становится крестьянином. Ум и, видимо, какие-то еще человеческие качества, помогают ему стать уважаемым человеком в деревне. У него просили совета, к нему обращались за помощью.

Из семерых «младших» детей первым выпорхнул из родительского гнезда Лазарь. Он отправился в Ленинград, к нему потянулись и остальные – учиться, жить и работать. Даже Фаня, прожившая всю жизнь в Белоруссии, не избежала посещения города на Неве – проучилась несколько лет. Учеба была наградой молодой стажирующейся кассирше банка за бдительность. Она помогла «найти и обезвредить» довольно крупного жулика, пытавшегося получить крупную ссуду в банке по поддельным документам. Именно ее насторожили эти документы, о чем она и доложила руководству.

На лето 41 г. к Янкелю и Ракели Александровским в Хатьково приехали две дочери: Фаня из Орши и Эся из Ленинграда, привезли внуков – Фадика, Валика и Галю. Самому старшему, Фадику, было неполных шесть, младшей – Галине, семь месяцев…Когда в деревню вошли нацисты, население разделилось. Кто-то счел для себя возможным работать на врага, кто-то нет. Однако, и те, и другие сохранили свое хорошее отношение к трудолюбивому пожилому еврею и его семье. Из какого «лагеря» ему шепнули, что «дело пахнет керосином» не известно. Но, как умный человек, Янкель не оставил этот шепоток без внимания… Отправив старшую дочь Фаню пешком в Шклов, к ее деверю Антону «на разведку», он потихоньку начал раздавать домашний скарб соседям. В Шклове Фаня договорилась с Антоном о том, как он примет на постой ее, сестру и детей.

Приближался какой-то церковный праздник, в Шкловской церкви должен был состояться относительно большой молебен. Ранним утром праздничного дня, еще затемно, Янкель погрузил дочерей, внуков и нехитрые пожитки на подводу, и началось опасное путешествие к службе. У храма их встречал Антон. Забрал телегу, отвел к дому, разгрузил ее и вернулся к церкви. Вернув подводу, Антон смешался с толпой… С этой же толпой ушли из церкви дочери и внуки Янкеля, а сам он вернулся в Хатьково. Не знаю, откуда у Фадика эти сведения, но по его рассказу через неделю Янкеля и Ракели Александровских не стало…

Kaaskop
Да, Лена, увы - семейная "былинная" история хранит не только веселушки...
Про ЯдВашем, честно говоря, не думала еще, т.к. кроме имен и пары фотографий вся информация на уровне мифологии. Вот соберу с бору по сосенке... Тем более, что дочь Лазаря проживает в Израиле. Но даже ее еще не пыталась искать - знаю, она после отъезда не очень-то общается даже со своим родным братом - боюсь, что двоюродная племянница вряд ли окажется желанной... Хотя, может стоит рискнуть?