РУССКИЙ ХАРБИН (Harbin Russians...To remember)

Судьбы харбинцев

Опубликовано здесь

Акварели

Людмила Солма

Было это в далеком поселке русского Коломбо маньчжурской осенью...

Его забрали прямо от праздничного стола - в день рождения 8 октября 1945г.
Уводили якобы ненадолго.
К слову сказать, мой дед с молоду очень хорошо разбирался в лошадях и отличнейше джигитовал.
Многие бывшие харбинцы знают, что советские переправляли из Китая в Союз лошадей.
Военные, что пришли за ним были слишком уж добродушные, да веселые и пошутили тогда еще - что, вернувшись
через пару часов, именинник не одну рюмку за свое здоровье успеет выпить и в этот же день.
Возвращения своего супруга бабушке пришлось ждать слишком… слишком уж долго. Почти 10 лет с того самого памятного
октябрьского дня - по сентябрь 1955 года.

Первые два её горестных - без мужа - года были особенно невыносимо трудны, как морально, так и физически.
Все было разрушено – и личная жизнь, и когда-то счастливый и гостеприимный семейный дом, и благополучное хозяйство.
Вот и пришлось ей в 1947г. одной перебираться в город Харбин.
Там же и работать пошла в акционерное общество «Чурин и Ко». Но, сначала штопала мешки из под круп и муки за гроши.
Была и простой работницей мыловаренного завода, и конторщиком, и счетоводом - ведь нужно же было как-то и чем-то жить,
а вернее выживать. А после работала уже в конторе кондитерского производства калькулятором-плановиком.
Кто же, из бывших харбинцев, не помнит те страшные военные, холодные и голодные - горькие времена...

И все не верилось ей, что потеряла мужа – ведь не развелись и не умер, а… нету.
И ждала, ждала, ждала. Да, не знала, как за него молиться. Так вот и молилась, как священник подсказал ей однажды:
«Господи, Ты Сам знаешь – за какого Сергия мне молиться – прими эту молитву.»
И в Иверской часовне у Свято-Николаевского собора часто ставила свечки у иконы Сергия Радонежского.
И так девять с половиной лет полной неизвестности и разлуки...

...Бережно храню в старом альбоме две небольшие акварельные портретные зарисовки 1955г. – дедушки и бабушки.
Имени художника, к сожалению, не знаю. Мне известно лишь, что этот художник был талантливым солагерником
дедушки и очень хорошо рисовал

Когда бабушка из Харбина репатриировалась в Союз, ей наконец-то удалось найти мужа- через долгое 10-ти летие безвестности.
Она наконец-то разузнала его судьбу - нашла и даже смогла дать о себе знать.
Ей разрешили переслать в лагерь и первую посылку с письмом и маленькой фотокарточкой.
Вот тогда-то лагерный художник и нарисовал её мужа таким, как был он в тот самый момент.
И еще тогда же им был срисован в красках и её портрет - размером немного побольше той самой маленькой ч
ерно-белой фотографии, которая так же хранится в нашем семейном ретро- альбоме.

Разглядываю обе акварели.
И вырисовываются драматические черты того времени.
Они во всем. И даже в следах кнопок на рисунке с фото бабушки. Видно кнопками теми и была прикреплена к стене – возможно
возле лагерных нар - портретная зарисовка. Помнится, к тому времени дед вдруг начал мысленно побаиваться, что забываются
черты дорогого и любимого жениного лица.. И это подсознательно пугало… ведь почти что десять лет он удерживал в памяти
её именно такой, как видел в свой последний раз – в далеком маньчжурском поселке Коломбо в октябре 1945-го..
А теперь вот, всматриваясь - в изможденное изображение дедушкиного лица, часто думаю о более страшном -
предшествующем этому рисунку времени. Когда от непосильно изнуряющей работы, в условиях крайнего Севера и скудно
пустой лагерной баланды, он не мог даже занести ногу над порогом лагерного их барака - от физического истощения дистрофией.
Как он говаривал, припоминая те дни, в нем был всего-навсего бараний вес – кожа и кости.

Рисованный портрет неизвестного мне художника датирован 1955г. К этому году дедушка был уже тамошним фельдшером – освобожденным от лесоповала. Для этого ему пришлось сдавать квалификационные медицинские экзамены, которые выдержал,
как я теперь это понимаю, превосходно - без какой бы то ни было предварительной медицинской подготовки.
Старая школа да профессиональная практика в этих людях не забываются прочностью их знаний и умений...

Он так и останется фельдшером и после своей реабилитации, хотя его медицинских познаний хватало на специальность
широко лечебного профиля. Как бывший военный медик обладал разными диагностическими познаниями.
Помнится, его мнением диагноста дорожили и многие врачи-сослуживцы по районной его больнице, где служил
он до самого последнего своего дня - прижизненного вдоха и часа.

Некоторые из них за глаза называли деда «профессором». А он по-доброму посмеивался, узнав о том совершенно случайно,
говоря, что прозвали его так именно за «профессорскую бородку», что отрастил он как-то под настроение.
Но, мы-то знаем, что в той дружеской шутке было искренне уважительное отношение к профессиональности не совсем
обычного нашего старого и по-военному подтянутого фельдшера – отличника советского здравоохранения.
Мы - это я, мои брат и сестра - для которых он всегда был хорошим врачом да семейным нашим доктором Айболитом.
Таким он и остался в детской памяти. Вечной и светлой памяти его внучатых племянников - очень любимым и самым родным
дедушкой – добрым, справедливо строгим и много знающим.

И глядя на старые альбомные рисунки, вспоминается еще один сюжет из той далекой его поры. Как, весело посмеиваясь,
дедушка рассказывал и о своем долгожданном освобождении. Но, сейчас меня, далеко уже не ребенка, пробирает особенно
щемящая грусть от этого его воспоминания. Это было при освобождении, когда наконец-то вышел за ворота лагеря! И целый день проходил он по окрестностям, упиваясь этой самой своей - свободой, вдыхая её воздух полной грудью. И так ходил и бродил
до самого вечера. А в свете угасающего дня, осознав, что идти ему не куда, вернулся в лагерь и попросился обратно – на ночлег.

Я пытаюсь представить себе эту ситуацию. Человеку - впервые за все невольно долгое лихолетье - утрат и разлуки с женой,
красивому и гордому с независимостью характера, наверное, было страшно. От неизвестности предстоящей, хотя и невероятно долгожданной встречи, которая могла лишь только сниться и порой казалась несбыточной сказкой. Неловко, что возвращался
с пустыми руками. Эти мужчины были иначе воспитаны. И он остался там же еще на какое-то время, но уже вольнонаемным фельдшером. И теперь его определили в лагерь к уголовникам. Вместо то ли умершего, то ли уволенного лагерного медика,
точно уже не помню. Те пытались поначалу подмять его под свои пахански-воровские законы и требования.
Этого, не сломленного режимом сталинских «академий», не сгибаемого человека.
И вынуждены были принять его справедливые жесткие условия – освобождать от работы только тех, кого сочтет необходимым он.
Кто действительно нуждается в медицинском лечении, кто действительно болен.
Удивительно, но они признали правоту и твердость неуступчивого характера нового фельдшера.

Всего-то два портрета и столько воспоминаний...

Но это еще не все.
В альбоме есть и две цветочные акварели. И вот эти-то четыре небольших рисунка иногда подталкивают меня к поискам,
пока неизвестного мне, имени художника. И порой кажется, бываю почти что близка - к разгадке этого авторства, но не имея многого
- в звеньях некогда утраченного, пока не знаю насколько далеко или близко это - в реальной действительности моих исканий:

РУССКИЙ ХАРБИН (Harbin Russians...To remember)

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ..... Судьба Русского Харбина величественна и трагична