Баптисты Курской губернии

Сдвиг во взаимоотношениях религиозных «отщепенцев» и власти мог произойти после выхода закона «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб» (1883 г.). Данный закон заметно воодушевил верующих, однако реализация его положений, слишком непривычных для местной власти, оказалась весьма непростой. В 1880-е гг., когда всем «раскольникам» стало известно о новых правах, в Курской губернии появилось несколько десятков новых молитвенных домов. Особенно много их было в Фатежском уезде, где даже по официальным данным раскольники составляли около 5% населения[48]. Как следует из «Отчета о состоянии епархии за 1892 год», одна часть молелен была устроена в жилых помещениях или зданиях, находящихся под одной крышей с жилыми помещениями, разделенных сенями; другая же часть - в отдельных избах, то есть открыто, чего в прежние времена «раскольники» избегали. Разрешений министра внутренних дел на организацию молелен у них, естественно, не было. Последнее обстоятельство послужило поводом для проведения в крае в 1892-1895 гг. самой значительной кампании по борьбе с «оказательствами раскола» со времён Николая I. Характерной её чертой стало то, что помимо миссионерских методов в ней активно применялись и полицейские. Речь идёт о закрытии на территории губернии значительной части старообрядческих молелен, сопровождавшемся изъятием из них всех культовых принадлежностей[49].

В августе 1892 г. у крестьян д. Усть-Трясильный Колодезь Фатежского уезда братьев Кобелевых и А. Умеренкова, содержавших моленную, были отобраны кресты, иконы, лампады, листовки и другие богослужебные принадлежности (всего 42 единицы). Моленная была закрыта[50]. В течение последующих месяцев та же судьба постигла «храмы» в сёлах Поныри и Анненково, деревнях Липи- новой (Скородное), Шумской, Томлин Колодезь, Останковой (все - Фатежский уезд)[51], а также молитвенный дом в с. Черемошки Льговского уезда. В 1893 г. было закрыто ещё 6 богослужебных помещений. Во Льгове была разорена моленная мещанки Н. Даниловой (в описи изъятого имущества - 100 наименований)[52], таким же образом власти поступили с молитвенными помещениями староверов в Обояни, с. Дерлово (Фатежский уезд), Нижние Деревеньки (Льговский уезд), Русское Поречное (Суджанский уезд), деревне Крапивная (Белгородский уезд). В 1894-95 гг. подобным преследованиям подверглись старообрядцы г. Дмитриева и сел Введенская Белица и Камышное Суджанского уезда[53].

Архивные материалы свидетельствуют, что инициатива в выявлении новопостроенных старообрядческих молелен чаще всего исходила от приходских священников. Они, благодаря длительному опыту, без труда могли обнаружить даже замаскированную моленную по косвенным признакам. Излагая свои наблюдения, священник тут же просил местную светскую власть, вмешаться и прекратить незаконные собрания. Дальнейшее зависело от служебного рвения служителей закона, а также, возможно, способности старообрядцев откупиться и таким традиционным способом прекратить преследования. Наиболее решительно власти действовали в том случае, если моленная располагалась в отдельном нежилом помещении: она опечатывалась или немедленно разрушалась, а виновные в ее устроении подвергались прокурором Курского окружного суда уголовному преследованию. Если же моленная находилась в жилом доме и доказать ее статус как таковой было трудно, дело обходилось конфискацией богослужебных принадлежностей и взятием подписки с обязательством «раскольничьей моленной в доме не устраивать под опасением строжайшего за неисполнение сего по законам взыскания»[54]. Никакой компенсации за конфискованное имущество верующим не полагалось.

Устройство молелен было не единственным поводом для вмешательства в религиозную жизнь представителей религиозного инакомыслия. Например, в 1896 г. Дмитриевский священник Ф. Покровский донес в консисторию, что при захоронении умерших местные «раскольники», идя по улице, иногда поют традиционную для этого случая молитву «Святый Боже», тем самым публично творя «оказательство раскола». Началось следствие, к которому был привлечен местный уставщик - мещанин И.И. Клочков. Не выдержав потрясения, он умер, хотя в дальнейшем выяснилось, что донос не соответствовал действительности - пение на похоронах имело место только один раз[55].

1890-е гг. ознаменовались также активной борьбой местных властей с распространением штунды. Поскольку штундисты вели активную пропаганду своего учения, у представителей закона имелись основания для привлечения их к суду. В 1890 г. за штундист- ские проповеди на Кавказ был сослан крестьянин из с. Красного Белгородского уезда П.Бойченко[56], в 1891-1892 гг. к тюремному заключению за то же нарушение закона были приговорены трое жителей с. Озерки Суджанского уезда - М.Прудников, Д.Прудников, М.Чуднов[57]. В 1895-1896 гг. были судимы и приговорены к ссылке штундисты из с. Вязовое и с. Попова Слобода Путивльского уезда А.Ляшенко и П.Баран[58].

Необходимо сказать, что вплоть до объявления вероисповедных свобод в 1905-1906 гг. старообрядцы и сектанты испытывали серьезные трудности не только в религиозной жизни, но и в той сфере, которую принято относить к области семейного права. Закон 1883 г. не касался этой области, а потому в ней действовали нормы, принятые в предыдущие десятилетия.

Первая большая трудность была связана с заключением официального брака. Как известно, до 1917 г. он заключался в официально Православной церкви, что для большинства староверов было неприемлемо. Поэтому специально для них с 1874 по 1906 гг. действовала процедура заключения гражданского брака, признаваемого государством в качестве законного. Согласно «Высочайше утвержденным Правилам о метрической записи браков, рождений и смерти раскольников», жених и невеста, принадлежащие к «раскольничьей среде», имели право зарегистрировать свой брак в полицейском управлении: «для записи брака в метрическую книгу оба супруга должны лично явиться в полицейское управление... Каждый из супругов должен представить двух поручителей, для удостоверения ими, что брак, о котором заявлено полиции, не принадлежит к числу воспрещенных законом»[59]. Однако, регистрация браков была обставлена таким образом, что почти никто из местных староверов не воспользовался этой возможностью. Во-первых, сами браки в полицейских метриках официально именовались «раскольническими», что оскорбляло верующих. Во-вторых, от записывающихся требовалось предоставить доказательства, что они от рождения «раскольники» и никогда ни сами, ни их родители не принадлежали к православию[42]. Таких доказательств сектанты предоставить чаще всего не могли, а старообрядцы не хотели, так как именно себя считали подлинно православными. К тому же, как уже было отмечено, многие церковные «отщепенцы» числились по официальным документам «православными», то есть были «незаписными раскольниками». Браки таких лиц не могли быть записаны в полицейские «раскольничьи» метрики. Кроме того, сама идея гражданского брака, заключаемого в полиции, вместо того чтобы быть освященным в храме, вызывала у набожных людей антипатию[61].

В результате, полицейские метрики оставались пустыми. Так, в отчетах за 1893 г. все уездные исправники отметили отсутствие брачных записей в таковых[62]. Такая же картина наблюдалась и в последующие годы. В 1905 г., например, в Курской губернии была зафиксирована одна запись «раскольничьего» брака[63].

И у староверов, и у представителей русских сект существовала собственная процедура заключения браков - их венчали либо собственные священнослужители (у староверов-поповцев), либо наставники (у староверов-беспоповцев и сектантов), однако юридически эти действа не признавались. Последующие супружеские отношения рассматривались властями как «сожительство» или даже «разврат», являющий вредный пример для окружающих[64]. Дети от таких браков юридически считались незаконнорожденными и, как следствие, могли возникнуть проблемы с передачей имущества по наследству. В тех сельских населенных пунктах, где староверы составляли большинство населения, их можно было избежать - имущественные правоотношения здесь регулировались не законом, а обычаем. В правосознании крестьян не было различия между записанным в метрику и незаписанным браком, право происхождения отождествлялось с законностью рождения и не возбуждало споров о наследстве[65]. Однако в местах, где старообрядцы или сектанты составляли меньшинство, такие споры возникали. Например, если у сектанта имелся официально православный родственник, то он юридически имел больше прав на наследство, чем дети этого сектанта, не записанные в метрики по причине незарегистрированного брака. Правда, существовала процедура узаконения детей через окружной суд[66], однако она требовала средств и знания законов, а потому ею пользовались редко. Сохранился всего лишь один документ, свидетельствующий об узаконении детей крестьянами. Ими были жители прилегавшей к Курску Казацкой слободы, беспоповцы Иван и Фекла Радины, подавшие соответствующую заявку[67].

Чтобы избежать имущественных споров, а также оскорблений со стороны представителей власти, старообрядцы и сектанты, вопреки собственным убеждениям, иногда венчались и крестили детей у приходских православных священнослужителей. Однако, минуя таким образом проблемы с передачей наследства, «раскольники» давали властям еще одно основание для преследования. Таким основанием было воспитание «в расколе» собственных детей. Формально дети, крещенные в приходской церкви, считались православными, а потому, воспитывая их в иных религиозных традициях, родители нарушали закон, попадая под статью об «оказательстве раскола» среди чад господствующей церкви. Согласно определению консистории о старообрядцах и сектантах, заключивших брак в православной церкви, «ни церковная власть, ни гражданская уклоняющихся в раскол не признают раскольниками, а признают заблуждающимися чадами православной церкви, а следовательно, и дети их не могут считаться раскольниками»[68]. Сохранилось два архивных дела 1896 г., содержащих следственные материалы на этот счёт.

В первом случае Курская Духовная Консистория на основании донесения священника села Бирюковки Суджанского уезда Г. Шафранова обратилась в Губернское правление по поводу «удержания в расколе» местных детей, крещенных в Православной церкви. При расследовании выяснилось, что в названном населенном пункте проживает более 500 старообрядцев - беспоповцев (при 680 официально православных) и часть из них действительно крестит детей в Православной церкви, не изменяя, однако, своего образа жизни. Кардинально изменить ситуацию, конечно, власти не смогли, тем не менее 92 человека подверглись допросам и «увещеваниям», а уездному исправнику было предписано следить за тем, чтобы крестьяне «впредь не удерживали детей в расколе»[69].

Во втором случае следствие было заведено на тех же основаниях относительно супругов Константина и Устиньи Выродовых, жителей села Верхнего Березова того же уезда. Под давлением местного пристава они согласились подвергнуться «увещеваниям» приходского священника и обязались не удерживать сына в «расколе», предоставляя ему возможность посещать Православную церковь под надзором названного служителя культа[69].

Таким образом, во второй половине XIX в. и в первые годы XX в. отпавшие от государственного православия верующие продолжали находиться в неравноправном положении по отношению к общей массе населения Курской губернии. Серьезно условия жизни представителей религиозного инакомыслия изменились только в 1905 - 1906 гг. Вероисповедные законы, принятые в это время, легализовали старообрядчество и некоторые секты на территории России. Начался новый период во взаимоотношениях верующих- диссидентов, государства и общества.

Еще до объявления Указа о свободе вероисповедания (в марте 1905 г.) МВД начало рассылать на места циркуляры, в которых губернаторам предписывалось собрать и предоставить информацию о фактах «безосновательного стеснения свободы вероисповедания раскольников и сектантов, а также принять меры для устранения таковых»[71]. Документы о выполнении этого предписания сохранились в курском архиве. Как из них следует, после получения циркуляра курский губернатор отдал соответствующие распоряжения уездным исправникам, в результате чего уже в апреле 1905 г. была открыта моленная в с. Черемошки Льговского уезда, а в последующие месяцы - все закрытые в 90-е гг. XIX в. молитвенные дома Фа- тежского уезда, за исключением тех, которые представляли опасность «из-за своей ветхости»[72]. Начали возвращаться из ссылок и тюремного заключения штундисты (теперь именовавшие себя баптистами), а также лица, осужденные ранее за распространение идей скопчества и христоверия[73].

Религиозная жизнь старообрядцев и сектантов активизировалась. Курский архиепископ Питирим так писал об этом в своем отчете: «с опубликованием этого указа (т. е. 17 апреля 1905 г. - авт.) старообрядцы Курской епархии, доселе спокойные, заволновались: начали устраивать публичные религиозные процессии, крестные ходы, проводы покойников в полном облачении; кое-где перестроили молитвенные дома наподобие православных храмов с колокольным звоном. В религиозной жизни курского старообрядчества происходят заметные изменения, далеко не утешительные для Православной церкви и миссии»[74].

Новым явлением стало активное и беспрепятственное распространение сектантской и старообрядческой литературы, прежде всего издаваемых в Москве и Санкт-Петербурге журналов «Старообрядец» и «Старообрядческий вестник», «Баптист», «Гость», «Слово истины», газет «Утренняя заря» и «Слово правды». Распространявшие их агитаторы из Москвы, Нижнего Новгорода, Тулы, по свидетельству курского «противораскольничьего» епархиального миссионера И. Рябухина, «разъясняли» старообрядцам и сектантам «о дарованных свободах» и новых правах, тем самым способствуя их консолидации[75]. В «Обзорах» Курской губернии после 1905 г. также постоянно отмечается, что старообрядцы и сектанты стали чувствовать себя увереннее. «Внутренне раскол крепнет и организуется», - говорится, например, в «Обзоре Курской губернии» за 1908 г.[76]

С 1907 г. в Курской губернии начался процесс организации старообрядческих и сектантских общин как юридических лиц. Так, уже 17 февраля 1907 г. Курским Губернским правлением была зарегистрирована Рыльская община старообрядцев Ветковского согласия, распространявшая деятельность на весь уезд[77]. 22 августа того же года регистрируется «Обоянская старообрядческая община Святителя Христова Василия Великого (Белокриницкой иерархии)», охватившая «ревнителей старины» в самой Обояни, а также соседних слободах Казиновке и Стрелецкой Казацкой волости и Бакановой Медвенской волости[42]. 1 октября в соответствующий реестр чиновники правления внесли «Пушкарно-Жадинскую Рыль- ского уезда общину старообрядцев беспоповского поморского брачного согласия», распространявшую деятельность на Благода- тенскую волость этого уезда[42]. В том же году появилась и община «древлеправославных христиан» в г. Льгове (точная дата в сохранившихся документах отсутствует)[80].

В ходе последующих семи лет свое существование в Курской губернии официально оформили еще девять общин староверов[81]. Конечно, они охватили далеко не всех «ревнителей древнего благочестия», а только наиболее организованную часть старообрядческого мира. Образование общины с правом юридического лица в том или ином месте зависело, прежде всего, от наличия в нем авторитетных и энергичных людей, способных надлежащим образом оформить нужные для регистрации документы[82], а в дальнейшем вести дела новообразованной общины. В относительно крупных населенных пунктах таковыми обычно были лица купеческого звания или их дети (в г. Обояни - купцы П.И. Резвых и Л.М. Варваров, а также купеческие дети М.П. и А.П. Резвых, во Льгове - купцы А.Г. Мальцев и С.В. Белобородов, в слободе Михайловке - братья- купцы Шараповы, в г. Спасске - представители династии купцов Карасевых, в г. Моршанске - купец В.С. Прокофьев и т.д.). Становясь председателями или членами Совета общины, они брали на себя контакты с властями, строительство молитвенных помещений, поиск священнослужителей, при этом часто решая вопросы, непосильные для малообеспеченных людей. Например, обоянский купец П.И. Резвых, помимо того, что дал деньги на строительство храма, несколько раз посылал своих сыновей на поиски священнослужителей (которых тогда не хватало) за пределы губернии. Первый священник был найден в Богородском уезде Московской губернии, второй - в Гомельском уезде Черниговской. В селах же роль организаторов общин на себя брали «крепкие» крестьяне, которые входили потом в Совет вместе со «стариками» и строили моленные[83].

Несколько позже начался процесс регистрации общин у представителей рационалистического сектантства. В 1911 г. Курским Губернским правлением была внесена в соответствующий реестр Борисовская община евангельских христиан-баптистов (Грайво- ронский уезд)[84]. В 1912 г. были зарегистрированы Казачанская, Путивльского уезда община христиан евангелического исповедания (в нее вошли жители сел Казацкого, Бочечек и Духановки)[85], Грузчанско-Попово-слободская община евангельских христиан (здесь оказались представлены верующие с.Грузского и Поповой Слободы Путивльского уезда)[86] и Дубовецкая община евангельских христиан (охватила баптистов Дмитриевского уезда)[87]. Представители мистического сектантства, чья вера по-прежнему не признавалась законом, естественно, юридически зарегистрировать свои общины не могли.

В отличие от предыдущего периода (до объявления вероисповедных свобод), когда возможность легального открытия отдельного молитвенного помещения была скорее теоретической, чем практической, после издания Указов 1905 - 1906 гг. строительство таковых в большинстве случаев становилось возможным. Теперь, в соответствии с законом 17 октября 1906 г., для получения разрешения на постройку молитвенного дома старообрядческой ил сектантской общиной необходимо было, во-первых, постановление самой общины и, во-вторых, проект будущего строения, соответствующий требованиям Технического устава. Участие Духовной консистории или МВД в принятии соответствующего решения законом теперь не предполагалось. Впрочем, местная власть могла создать препятствия для возведения культовых сооружений и периодически использовала свои административные ресурсы для этой цели. В частности, местные баптисты постоянно жаловались на завышенные требования по отношению к их молитвенным домам[88]. Проще было построить церковь или молитвенное помещение старообрядцам - к этому религиозному сообществу отношение у власти было более лояльным. Поэтому время с 1906 по 1916 гг. ознаменовалось бурным строительством старообрядческих храмов. Сохранившиеся документы Губернских правлений (куда подавались проекты) свидетельствуют, что некоторые из них (во Льгове, Обояни, Рыльске, 2-й Воробьевке Шигровского уезда, селе Ивановском Льговского уезда и Овсянниково Курского уезда Курской губернии[89]) имели весьма внушительные размеры и вид настоящих церквей - с куполами и колокольней. Другие молитвенные дома выглядели скромнее, обычно представляя собой большие избы с крестом над дверями или на крыше[90]. Один из таких домов находился и в Курске, во дворе мещан Цукановых (теперь - ул. Дружининская, 46). Всего же за десятилетний период в губернии было построено более двадцати молитвенных домов - во всех более или менее крупных старообрядческих населенных пунктах[91].

Впрочем, действительность отнюдь не во всем соответствовала духу закона 1905 г. Местные чиновники, привыкшие к неравноправному положению старообрядцев и сектантов, а кроме того, испытывавшие влияние духовной власти, далеко не всегда были склонны менять свое отношение к религиозному инакомыслию. Архивные документы дают тому достаточно много подтверждений. Например, в соответствии с циркуляром МВД от 2 марта 1905 г., предписывавшим «принять меры для устранения безосновательного стеснения свободы вероисповедания»[71], курский губернатор обратился к Духовной консистории с просьбой возвратить через полицейское управление отобранные из старообрядческих моленных в прежние времена иконы, книги и другие богослужебные принадлежности. Консистория уведомила, что она находит это затруднительным «в виду неполучения ею по сему предмету распоряжения высшего духовного начальства»[93]. Губернатор не стал настаивать, и старообрядческие ценности так и не попали в руки к прежним хозяевам.

Другой пример связан с незаконным запретом староверам строить молитвенный дом. В 1910 г. старообрядцы д. Викторовки Рыльского уезда во главе со своим уставщиком А.А. Якушевым подали соответствующее прошение вместе со всеми необходимыми документами в Губернское правление, однако получили отказ из-за вмешательства консистории (не имевшей на это права). Последняя сочла, что строительство может «произвесть большой соблазн среди немногих проживающих там православных во главе с сельским старостой, уже готовых перейти в старообрядчество»[94]. Только обращение непосредственно к министру внутренних дел помогло старообрядцам в дальнейшем пересмотреть решение и построить молельню пять лет спустя[95].

Чаще испытывали трудности во взаимоотношениях с властями курские баптисты. В отличие от старообрядцев, им обычно было трудно получить разрешение на организацию молитвенных собраний (по «Правилам для устройства сектантами богослужебных и молитвенных собраний» 1910 г. для организации таковых необходимо было иметь разрешение губернатора[96]). Такие прошения стали подаваться жителями разных уездов Курской губернии, однако одновременно с прошениями баптистов местным властям начали поступать жалобы от приходского духовенства на «расхищение православного стада»[97]. Последние, как правило, поддерживались епархиальным руководством. Сами чиновники в большинстве случаев находились в плену представлений о баптистах как «подозрительных сектантах» и не были склонны «поощрять» их. Итогом такого отношения в ряде случаев стало серьезное стеснение религиозной жизни евангелических христиан. Что оно собою представляло, видно из следующих примеров.

В январе 1912 г. наставник Борисовской общины евангельских христиан А.Е.Попов обратился в Курское Губернское правление с просьбой о разрешении ему и подопечным проводить молитвенные собрания в д. Хотежской Грайворонского уезда. Верующие нашли подходящее помещение - один из местных баптистов, С.Волков, согласился предоставить для этого свой дом[98]. Судя по сохранившимся в архиве документам, члены общины относились к своему обращению в Губернское правление как к формальности и ожидали быстрого разрешения. Однако, дело затянулось и в конце концов было передано «на усмотрение местного исправника». По прошествии некоторого времени тот отписал: «дом С.Волкова в д. Хотеж- ской по своим небольшим размерам не может вместить всех баптистов. Желающих присутствовать на собраниях и потому не может соответствовать требованиям общественной безопасности... Имею честь просить Губернское правление ходатайство Попова оставить без удовлетворения»[99].

Неудачей, например, закончилась попытка рыльского окружного миссионерско-просветительского братства Серафима Саровского сорвать в 1912 г. строительство старообрядческого храма в г. Рыльске[104]; в 1914 г. был отклонен донос священника из с. Самодуровка Фатежского уезда о якобы «иезуитских» верованиях местных старообрядцев, преследовавший цель закрытия их молитвенного дома[105]. Более того, в некоторых случаях появление старообрядческой церкви стало восприниматься местной общественностью как знаменательное событие, обладающее духовной значимостью. Об этом говорит, например, событие, имевшее место в Обояни и получившее освещение на страницах центрального старообрядческого журнала «Церковь». 5 сентября 1910 г. здесь был освящен великолепный старообрядческий храм во имя святителя Василия Великого, построенный на средства купца П.И. Резвых. Освящение совершал московский архиепископ (старообрядческий) Иоанн, было много гостей из второй столицы. Вся местная администрация, включая городского голову, сочла нужным присутствовать на торжестве и поздравить староверов с обретением новой церкви[106].

Баптистским общинам такой поддержки ожидать не приходилось. Довольно сложный этап в их истории пришелся на годы Первой Мировой войны - от ее начала в 1914 г. и до падения самодержавия в 1917 г. Как и все российские подданные, баптисты столкнулись с объективными тяготами военного времени (мобилизация, призывы в армию, необходимость обеспечивать военные нужды и т.д.). При этом их положение усугублялось принадлежностью к отличной от русского православия духовной традиции. Будучи протестантами, евангелические христиане подозревались в сочувствии к немцам, часто рассматривались официально-православной общественностью как элемент, нарушающий «духовное единство» в «трудный для Отечества час». Поводом для такого рода суждений обычно являлась сдержанность, проявляемая баптистами в отношении военных действий. Стремясь жить в соответствии с евангельскими заветами, верующие оказались далеки от «воинственного воодушевления», свойственного российскому обществу в начале Мировой войны. Как следствие, уже в 1914 г. почти все общины евангельских христиан Курской губернии оказались сняты с регистрации и были вынуждены существовать полулегально. Проблемы, которые в это время испытывали евангельские христиане, хорошо иллюстрирует история общины в с. Коровино Тимского уезда.

Де-факто эта община образовалась в начале XX в., а к 1914 г. располагала значительным числом членов (более 100 человек). Во главе с Григорием Ивановичем Беляевым - наиболее авторитетным и энергичным членом общины - верующие построили собственное молитвенное помещение и незадолго до войны сумели добиться разрешения на регистрацию своего религиозного общества (оно оказалось единственным официально зарегистрированным в военные годы). Ставшие регулярными евангелические проповеди оказались популярны в среде местного населения и, судя по документам тимского уездного исправника, превратились в значимые события духовной жизни с. Коровино[107]. Как правило, на них собирались не только члены общины, но и православные, желавшие лучше познакомиться со Св.Писанием. Естественно, такого рода собрания вызывали недовольство православных священнослужителей, не желавших терять прихожан.

С началом военных действий в августе-сентябре 1914 г. в Курской губернии (как и в других регионах Российской империи) начала действовать военно-патриотическая пропаганда, стали организовываться собрания в поддержку военных действий и сборы пожертвований в пользу фронта. Активно в этот процесс включилась Русская Православная церковь, призывавшая прихожан отдать все силы для помощи армии и достижения победы. Сообщество баптистов с. Коровино, не уклоняясь от исполнения гражданских обязанностей, оказалось в стороне от военного воодушевления. Судя по архивным данным, евангельские христиане с первых дней войны восприняли ее как трагедию. «Как подданные своего царя, мы должны идти на фронт или помогать ему, но как верующие люди, христиане, мы не можем считать войну благим делом. Получается, что наш долг перед Богом один, перед Кесарем - другой...» - так баптисты объясняли свои чувства уездному начальству. Подобные мысли звучали и в выступлениях евангельских проповедников, и именно из-за них община оказалась под угрозой закрытия. Уже в 1915 г. губернское руководство начало получать ходатайства от «представителей православной общественности», предлагавших прекратить деятельность баптистской общины ввиду ее «нежелательного влияния» на православных. Суть рассуждений такого рода хорошо передана в письме, переданном курским властям православными миссионерами. Как свидетельствуют архивные документы, в декабре 1915 г. Совет Курского Знаменско-Богородичного миссионерско-просветительского братства обратился к губернатору Н.Л. Оболенскому с ходатайством о закрытии молитвенных собраний баптистов в Тимском уезде. В этом ходатайстве говорилось: «В д. Коровино и окрестностях ведется сильная пропаганда, нарушается среди местного населения всякое единодушие, единомыслие - качества, столь нужные в данный момент всем русским людям, вносится в среду народа немалая смута и разделение, ослабляются патриотические чувства, насаждаются чуждые ему космополитические идеи и вообще отвлекается он в сторону от одной общей для всех нас цели - победить коварного врага, изгнать из пределов Дорогого Отечества... Мало того, в молитвенном собрании в деревне Коровиной даже в присутствии епархиального миссионера, при большом стечении и сектантов и православных, сектантский проповедник не постеснялся проводить весьма тенденциозную мысль: «современные события военные происходят от того, что люди ищут своего, а не того, что угодно Христу». Что разуметь под «своим», проповедником было предоставлено широкому пониманию слушателей; однако в этой мысли есть что-то недосказанное, как бы осуждающее правительственную политику в настоящую войну, как бы обвиняющее правительство в ее возникновении. А между тем кому не известно, что в настоящую войну ничего «своего» мы не искали... В том же собрании сектантов в целом ряде молитвенных песнопений не было молитвы за Царя, как равно и ни в одном сборнике сектантски песнопений нет моления о победе русского оружия»

В течение 1915 г. таких писем в курское губернское правление и губернатору лично поступило по меньшей мере три. Однако, своей цели они не достигли. Губернатор направил запрос по поводу деятельности коровинской общины местному исправнику, а тот в ответ написал: «... баптисты не позволяют себе никогда выходить за пределы того, что им разрешено законом. Главным руководителем их общины состоит Григорий Иванович Беляев - человек грамотный и довольно опытный. Постоянно, имея у себя закон, он руководя собраниями, разъясняет им, что дозволено, а что нет. Его баптисты слушают и в точности выполняют делаемые указания, а потому и уловить их в таком проступке, или преступлении, которые влекли бы за собой закрытие собраний, не представляется пока возможным.... В настоящее время Беляев призван на военную службу и с выбытием его, я полагаю, что община баптистов, лишившись своего опытного руководителя, если не угаснет окончательно, то во всяком случае будет безвредна... за деятельностью их будет установлено, как и прежде, самое неослабное наблюдение»[108] [109]. Получив такое сообщение, курский губернатор написал в Совет Знаменско-Богородичного братства, а также курскому архиепископу Тихону, что для прекращения деятельности общины в с. Коровино «нет законных оснований»[110].

В дальнейшем вопрос о закрытии коровинской общины ставили тимский предводитель дворянства, курский православный преосвященный, Департамент духовных дел МВД. Община оказалась под пристальным полицейским контролем, однако сумела выжить. Курский губернатор проявил принципиальность, и евангелические проповеди звучали в Тимском уезде в последующие годы.

Внедрение в провинциальную жизнь принципа свободы вероисповедания способствовало оздоровлению межконфессиональных отношений в обществе. Особенно заметно это было в случае со старообрядцами. Например, было сильно поколеблено представление радикальных староверов-беспоповцев о существующей власти как пособнице антихриста. Характеризуя настроения курского старообрядчества в целом, составители «Обзора Курской губернии» еще в 1907 г. отметили, что в отношении «ревнителей старины» к православному населению, духовенству и властям не замечается прежней неприязни[111]. С другой стороны, со страниц местных печатных изданий (как, впрочем, и центральных) постепенно ушло оскорбительное слово «раскольники».

Таким образом, положение «отпавших» от Православной церкви верующих в системе общественных отношений в XIX - начале XX в. существенно изменилось в лучшую для них сторону. Большинство из них (кроме членов «вреднейших сект») составили религиозное сообщество, вполне признаваемое законом. Эта перемена была вызвана изменениями в государственной вероисповедной политике, определявшимися, в свою очередь, модернизацион- ными процессами в России. Либерализация общественной жизни в ходе «великих реформ» сделала невозможным сохранение ситуации, при которой многомиллионная масса верующих не имела религиозных и гражданских прав. Поэтому с конца 1850-х гг. на уровне постановлений, предписаний и законов наблюдается постепенное смягчение позиции высшей власти к «старой вере». Это смягчение логически вылилось в появление закона 1883 г., признавшего за «раскольниками», хотя и с большими ограничениями, право на исповедание своей веры. Впрочем, местные власти не спешили реализовывать на практике передовые идеи о равноправии всех верующих. Положение общин старообрядцев и сектантов вплоть до начала XX в. оставалось малопривлекательным. Рассмотренные выше материалы свидетельствуют о существенных трудностях, возникавших у них при открытии моленных, заключении браков, передаче наследства и т. д.

Гораздо более действенными оказались законодательные акты 1905-1906 гг., практически уравнявшие староверов и большую часть сектантов в правах с остальным населением. Провозглашение вероисповедных свобод привело к заметному оживлению жизни мира религиозного инакомыслия на провинциальном уровне и активному вовлечению его членов в общественную жизнь. К концу рассматриваемого периода принцип свободы вероисповедания стал вполне осознаваться как самими верующими, так и провинциальными чиновниками.