Баптисты Курской губернии

Екатерина II, сменившая своего мужа на престоле в 1762 г., продолжила его курс на относительную веротерпимость. 3 марта 1764 г. вышел ее манифест «О непризнавании старообрядцев раскольниками и об освобождении их от двойного оклада», который касался староверов-поповцев, принимавших православных священнослужителей при условии отречения последних от «никонианских нововведений». В нем говорилось: «...что касается тех, кои Православной церкви не чуждаются и таинства церковные от православных священников приемлют, а только в застарелых и безрассудных некоторых по суеверию остаются обычаях, не развращающих ни слова Божия, ниже догматов и правил церковных, то оные не токмо от входа церковного и от таинст ея святейшим Синодом не отлучаются, но и за раскольников тем же Синодом не признаваемы в надеянии том, что они со временем, по благоразумию и кроткому поучению священников, то свое безрассудное упрямство оставят и Православную веру совершенно познав, во всем Церкви Святой повиноваться будут, почему и от наложенного двойного оклада освобождаются»[3]. Указом от 8 ноября 1782 г. «двойной оклад» был окончательно ликвидирован, в 1785 г. «Городовым положением» старообрядцам было позволено занимать общественные должности, а также был открыт доступ в купеческое сословие. Еще раньше, в 1769 г., «ревнителям старины» было даровано право судебного свидетельства[4].

Результаты проводимой политики ощутимо сказались на жизни старообрядцев Центрального Черноземья. В 1765 г. Военной Коллегией были прекращены «раскольничьи» следственные дела, в которых фигурировали донские казаки. Это прекращение было мотивировано тем, что казаки не от стремления к «расколу», а «из одной по их простонародию древней один от другого затверделости» держатся старых обрядов[5].

Начиная с 1822 г. появляются законы и распоряжения, которые свидетельствуют о вновь возросшем внимании высшей власти к проблеме церковного раскола и стремлении его преодолеть. При Александре I, впрочем, они не имели явно выраженного репрессивного характера. Так, вышедший в 1822 г. императорский указ о старообрядцах по-прежнему не предполагал гонений на староверов и их священнослужителей, однако при этом содержал в себе запрет на строительство старообрядческих церквей[6]. На практике, как свидетельствуют архивные документы, соблюдение указа строго не контролировалось (так, староверы Рыльска и Спасска в 1825 - 1826 гг. вели строительство часовен[7]), однако сам факт его появления мог рассматриваться как сигнал к грядущим переменам. Другим сигналом был указ от 14 марта 1825 г. «Об учреждении Секретного Комитета по делам о раскольниках»[8]. Весьма показательно также возвращение в официальные документы слова «раскольники», имеющего негативный оттенок.

Кардинальное изменение вектора государственной политики в отношении старообрядцев произошло, однако, уже при Николае I. Законодательство его эпохи разделило все вероисповедания на три группы: государственное православие - первенствующее и господствующее; «иностранные» (католицизм, протестантизм, ислам) - терпимые, и «раскол» - гонимое. «Раскольниками» признавались старообрядцы разных толков, христоверы, духоборы, молокане, скопцы, штундисты, баптисты и представители других, менее значительных сект. Верования «раскольников», относившиеся к третьей из указанных категорий, законом не признавались и рассматривались как вредное и опасное отступничество от православия. В отличие от терпимых исповеданий, правовое положение которых определялось Уставами духовных дел иностранных исповеданий, в отношении «раскольников» применялись лишь запретительные и карательные нормы гражданского и уголовного права.

Взгляд российского законодательства на религиозное инакомыслие в том виде, в каком он сложился к середине XIX в., нашел отражение в «Своде законов Российской империи»[9]. В частности, основная часть законов данного направления вошла в третий раздел «Устава о предупреждении и пресечении преступлений» (XIV том «Свода»), который назывался «О предупреждении и пресечении распространения расколов и ересей между православными». Первая статья этого раздела гласила, что «раскольники» не преследуются за мнение о вере, но им запрещается «совращать» или склонять кого-либо в «раскол», «чинить какие-либо дерзости против православной церкви» или ее священнослужителей, «уклоняться от общих правил благоустройства»[10]. Положение, сформулированное таким образом, синтезировало в себе всю ту неопределенность, которая была свойственна в целом политике государства в данном вопросе. В законе не было раскрыто, какой смысл вкладывался в понятие «совращать и склонять в раскол» (любая беседа на религиозную или околорелигиозную тему может трактоваться как попытка склонить собеседника в свою веру) или «чинить дерзости против православной церкви», а тем более «уклоняться от правил благоустройства». Это, с одной стороны, предоставляло возможность трактовать достаточно широко закон, а с другой лишало его практического значения: право придерживаться своего мнения о вере ограничивалось тем, что человек не имел возможности каким-либо образом проявлять свою приверженность этой вере.

Закон запрещал «раскольникам» иметь скиты, обители или что-либо подобное[11]; не разрешалось строить церкви, часовни и молитвенные дома, а также подновлять и ремонтировать уже имеющиеся (построенные до 1826 г.)[12]. «Раскольничьим» священнослужителям запрещалось передвижение не только из губернии в губернию, но даже из уезда в уезд с целью исправления треб[13]. Не допускалась печать, а также распространение «раскольничьих» книг[14].

Действовавшие в середине XIX в. правовые нормы предполагали пристальный контроль над жизнью представителей религиозного инакомыслия. С 1839 г. полиция на местах должна была вести именные списки о рождающихся и умирающих «раскольниках», вести учет их численности и подавать соответствующие сведения гражданскому начальству[15]. С 1841 г. контроль над состоянием «раскола» должны были осуществлять и местные священнослужители. Они доносили епархиальному начальству о состоянии дел в данной области, описывали свои действия по борьбе с религиозным инакомыслием и получали от преосвященных наставления « всем важном предмете их служения»[16]. Если возникала угроза «к внешним оказательствам ереси и к действиям, могущим производить соблазн», то меры должны были принимать уже местные губернские власти. В соответствующей статье, однако, не оговаривалось, какой характер могли носить действия гражданского начальства, что позволяло последнему трактовать закон по своему усмотрению, в том числе использовать силовые меры.

Закон регламентировал также действия местных властей в отношении лиц, «отпавших в раскол». В случае «отпадения» человека от официального православия он должен был подвергнуться «наставлениям и увещеваниям» местных священнослужителей, а также мог быть вызван с той же целью в духовное правление или консисторию. Если эти меры оказывались безрезультатными, о случае «отпадения» сообщалось гражданскому начальству. Оно, в свою очередь, должно было организовать полицейский надзор за «упрямцем»[16].

Наконец, представителям религиозного инакомыслия запрещалось занимать общественные должности. Выбранные к общественным должностям лица обязаны были давать подписку о непринадлежности к «раскольничьим сектам»[18].

За нарушения вышеперечисленных норм законодательство предусматривало достаточно строгие наказания. В середине XIX в.

их меру определяло «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» (отделение о «ересях и расколах»). В соответствии с ним, виновные в распространении старообрядческих (сектантских) учений могли приговариваться к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение[19] [20] [21]. Такая ссылка могла стать безвозвратной, если человек раннее подвергался наказаниям за пропаганду «раскола»2 3. Тюремное заключение на срок от одного года до двух лет полагалось для «раскольников», изобличенных в заведении скитов, в построении новых или починке старых молитвенных зданий, устройстве престолов в существующих часовнях или обращении крестьянских изб в публичные молельни . Денежному взысканию или тюремному заключению (от трех до шести месяцев) должны были подвергаться лица, уличенные в подпольном издании запрещенной религиозной литературы[21].

Особенно строгие наказания закон предусматривал для представителей «особо вредных» сект. К ним в николаевскую эпоху были отнесены духоборы, молокане, «хлысты» и скопцы. Двум последним сектам ставилась в вину ересь «человекообожения» - вера в то, что их лидеры представляли собой воплощение Бога. В официальных документах чиновники описывали их в самых жестких терминах, как «ереси, соединенные с свирепым изуверством и фанатичным посягательством на жизнь свою или других, или же с противонравственными гнусными действиями»[23]. В частности, самоскопление должно было влечь за собой потерю всех гражданских прав и вечную ссылку на поселение в отдаленные районы Сибири, населенные в основном людьми нехристианской веры. За оскопление другого человека или за добровольное согласие на оскопление добавлялся срок каторжных работ. Проповедь скопческой веры также грозила ссылкой[24].

Таким образом, существовавшее в середине XIX в. вероисповедное законодательство в полной мере отражало охранительный внутриполитический курс николаевской эпохи. Церковный раскол рассматривался правительством как проблема, подлежащая уничтожению. Соответственно, и правовая система носила ограничительно-запретительный и карающий характер.

Такое положение вещей даже в глазах современников, не избалованных гражданскими свободами, выглядело нелепым, поскольку мир представителей религиозного инакомыслия в целом не был миром преступников или безнравственных людей. Не ангажированные представители власти обычно признавали «благонадежность» большинства «раскольников» (если не считать представителей так называемых «изуверских» сект), тем самым косвенно указывая на бессмысленность грубых мер в их отношении. Например, исправник из Курского уезда отмечал в 1853 г., что у местных староверов «характер кроткий и склонности к преступлениям не замечается»[25]; щигровский исправник тогда же обращал внимание на «строгий образ жизни» «раскольников» Щигровского уезда Курской губернии[26].

Большое количество подобных отзывов, регулярно попадавших в МВД, нарождавшееся общественное мнение, а также сам дух «великих реформ» сделали игнорирование бесправного положения сектантов и старообрядцев достаточно трудным для российской власти. Поэтому, начиная с 1860-х гг., она делает определенные шаги в сторону смягчения государственной вероисповедной политики. На первых порах эти шаги не носили принципиального характера, однако все равно оказались значимыми, так как открывали новую эпоху в отношениях «раскольников» с государством и обществом.

В 1863 г. было принято два постановления относительно освидетельствования тел умерших «раскольников» (первое касалось селений временнообязанных крестьян и собственников, второй - селений ведомства государственных имуществ), призванных оградить этих людей от злоупотреблений со стороны полиции[27]. Суть дела состояла в том, что, начиная с 1838 г. хоронить «раскольников» можно было только после освидетельствования тел городской и сельской полицией. Последняя постоянно пользовалась данной нормой, оттягивая похороны и вымогая взятки (по признанию законодателей, имели место «многосторонние неудобства и злоупотребления»)[28]. Новые постановления предписывали волостным и сельским начальствам «разрешать собственной властью и без всякого промедления предание земле тел раскольников». Препятствием могли послужить только признаки насильственной смерти, лишь в этом случае необходимо было привлекать полицию.

В 1863 г. части религиозных диссидентов - староверам - были даны и некоторые гражданские права. Им, в частности, было разрешено избираться на низшие общественные должности местного управления (однозначно исключалась для старообрядца возможность занять место городского головы и сельского старшины, в других случаях закон предлагал отдавать предпочтение при выборах официально православным)[29].

Наконец, в том же году была существенно упрощена процедура «увещевания» людей, обратившихся в «раскол». Если раньше она предусматривала последовательные назидания со стороны приходского духовенства, епархиального начальства, консистории и архиерея, то теперь соответствующая статья закона звучала следующим образом: «православные, в случае совращения в раскол, назидаются, по усмотрению духовного начальства, в истинной вере и увещаются через местных священников, миссионеров или других лиц, назначаемых епархиальным начальством. Но такие увещания и назидания производятся без отвлечения от места жительства и обыкновенных трудов и занятий»[30].

В 1874 г. закон предоставил «раскольникам» определенные «льготы» по законной организации семейной жизни - разрешил им регистрировать свои браки в полиции, не прибегая к услугам официально-православных священнослужителей[31]. Правда, сами «раскольники» приобретенным правом пользовались очень редко (см. третий параграф первой главы данной работы), однако в глазах правительства новая норма выглядела очередным «послаблением» религиозному инакомыслию.

Все названные законы отличались от предыдущих тем, что не имели запретительного или карающего характера, а напротив, должны были в какой-то мере облегчить положение сектантов и староверов. Они, однако, не затрагивали основ отношения российской власти к проблеме церковного раскола, а потому и в 1870-е гг. продолжало действовать большинство николаевских ограничительных норм. В частности, вероисповедные статьи «Устава о предупреждении и пресечении преступлений» 1876 г. в основном сохранили прежнее («дореформенное») содержание[32].

Гораздо более важный шаг в сторону веротерпимости российская власть сделала в 1880-е гг. В начале царствования Александра III, в мае 1883 г., был принят Закон «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб»[33]. Он снимал ряд имевшихся на тот момент ограничений. Так, «раскольникам» разрешалось иметь паспорта «на отлучки внутри империи», наравне с другими «производить торговлю и промыслы», вступать в иконописные цехи, занимать общественные должности волостного старшины или его помощника (правда, лишь «с утверждения надлежащих властей»). Кроме того, староверам дозволялось «творить общественную молитву, исполнять духовные требы и совершать богослужение по их обрядам»; распечатывать молитвенные здания или «обращать для богомоления» другие строения, но с условием, чтобы они не имели внешнего вида православного храма. От преследований освобождались старообрядческие уставщики и наставники.

Закон 1883 г. был с радостью встречен не только представителями религиозного инакомыслия, но и либеральной российской общественностью, о чём говорят восторженные публикации в периодических изданиях того времени[34]. Однако, и в этом законе сохранилась присущая предыдущему вероисповедному законодательству двойственность. В его тексте имелись оговорки, которые во многих случаях могли свести на нет декларируемую терпимость к «старой вере». Во-первых, распечатывать или открывать новые молитвенные здания можно было только с разрешения министра внутренних дел при согласии местной Духовной консистории, добиться чего для простых крестьян было чрезвычайно сложно. Во- вторых, по-прежнему запрещалось и каралось «публичное оказа- тельство раскола», которое в принципе могло быть истолковано очень широко, начиная с публичных процессий в церковных облачениях и заканчивая простым упоминанием в разговоре своей «веры».

Курс на либерализацию вероисповедной политики в России оказался неустойчивым, испытав колебания в конце XIX в. В 1894 г. обер-прокурор Св. Синода К.Победоносцев добился административного запрета на молитвенные собрания штундистов, тогда же это запрещение было подтверждено циркуляром министра внутренних дел. 4 июля 1894 г. последовало решение Комитета министров, которое объявляло штундистов и штундобаптистов одной из наиболее опасных сект в церковном и государственном отношении, поскольку они отрицали все церковные обряды и таинства, не признавали властей, отказывались служить в армии, «называя верных защитников трона и отечества разбойниками», а кроме того, проповедовали «социалистические принципы», как-то: всеобщее равенство, раздел имуществ и прочее. В глазах властей их учение подрывало основы православной веры и русской народной жизни. Приходское духовенство обязано было доносить о подозреваемых в принадлежности к штундобаптизму в консистории, которые, в свою очередь, подключали к делу полицию[35]. Циркуляром министра внутренних дел от 3 апреля 1900 г. штундобаптистам дозволялись только молитвы в семейном кругу. Даже если при этом присутствовал один посторонний, это означало, что имеет место запрещенное «собрание»[36].

Решительно изменился правовой статус (а вместе с ним и условия жизни сектантов и старообрядцев) в 1905 - 1906 гг. Определила эти перемены ситуация в стране. В 1905 г. из-за нерешенности важнейших государственных вопросов (аграрного, рабочего, национального, вероисповедного и т. д.) и катастрофического хода войны с Японией в России сложилась революционная ситуация, сделавшая невозможным существование прежнего государственного порядка. Правительство вынуждено было вернуться к курсу, начатому в 60-е гг. XIX в., и пойти на проведение преобразований демократического характера, предполагавших, в частности, ослабление контроля государства над общественной жизнью. Новые принципы взаимоотношений государства и общества нашли отражение в «Манифесте об усовершенствовании государственного порядка» 17 октября 1905 г., обещавшем населению «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»[37].

В соответствии с этими принципами должен был быть решен и вероисповедный вопрос, тем более что в условиях общественно- политического кризиса правительство было заинтересовано в том, чтобы снять оппозиционность многомиллионной массы старообрядцев и сектантов. Поэтому еще до выхода в свет Манифеста 17 октября был издан Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г.[38] В нём принимались следующие постановления:

Признавалось, что «отпадение от православной веры в другое христианское вероучение или исповедание не преследуется по закону». Присваивалось наименование «старообрядцев» взамен «раскольников» всем, кто «приемлет основные догматы Православной церкви, но не признаёт некоторых обрядов и отправляет службу по старопечатным книгам». Религиозным обществам старообрядцев и сектантов (кроме представителей «особо вредных сект», таких, как скопцы) присваивалось наименование общин, за ними признавалось право на владение движимым и недвижимым имуществом. За духовным лицами, избираемыми общинами старообрядцев и сектантов для отправления духовных треб, закреплялось наименование настоятелей и наставников, причем лица эти, «по утверждении их в должностях надлежащею правительственною властью», подлежали исключению из мещан или сельских обывателей (если они к этим сословиям принадлежали) и освобождению от призыва на действительную военную службу. Отменялись запреты по отношению печатания и ввоза в Российскую империю старообрядческих и сектантских богослужебных книг. Старообрядцы и сектанты уравнивались в правах с «лицами инославных исповеданий в отношении заключения ими с православными смешанных браков». Ведение метрических книг для записей рождений, браков и смерти старообрядцев возлагалось на их духовных лиц[39].

17 октября 1906 г. вышел ещё один Высочайший Указ «О порядке образования и действия старообрядческих и сектантских общин и о правах и обязанностях входящих в состав общин последователей старообрядческих согласий»[40]. Согласно этому указу, отпавшим от государственного православия верующим предоставлялось свободное исповедание их веры, отправление обрядов и образование религиозных общин для целей религиозных, просветительных и благотворительных. Общины - самоуправляющиеся единицы, с правом юридического лица, имели право на приобретение и отчуждение собственности, на иск и ответ в суде, образование капиталов и т. д. Община могла вести хозяйственные дела и избирать духовных лиц. Образовывалась она подачей заявления, подписанного 50 полноправными и совершеннолетними лицами, с последующим внесением в реестр Губернским правлением.

Права, данные представителям религиозного инакомыслия, не касались «изуверских сект (скопцов и христоверов). Тем не менее, полицейский контроль над ними был ослаблен. В частности, в отражавшем «высочайшую волю» циркуляре от 19 февраля 1905 г., разосланном российским губернаторам, предписывалось «без замедления ... распорядиться отменою всех стесняющих свободу вероисповедания и не основанных прямо на законе административных распоряжений, от каких бы начальств они не исходили», «принять действительные меры надзора к тому, чтобы никакими административными учреждениями и лицами впредь не устанавливалось каких-либо стеснений в области религии, в законе не установленных»[41]. Тут же предлагалось «поручить начальникам ведомств немедленно войти с всеподданнейшими докладами к Его Императорскому Величеству о помиловании тех лиц, которые по особым высочайшим повелениям... были подвергнуты без суда высылке из мест постоянного жительства или лишению свободы за религиозные заблуждения и вытекающие из оных проступки»[42].

Из приведенных фактов видно, каков был вектор эволюции конфессионального законодательства в Российской империи. Следуя западным образцам, Россия постепенно шла по пути вероисповедной либерализации. Впрочем, соответствующие законы в Российской империи часто имели довольно расплывчатые формулировки и допускали возможность широкого толкования. В результате трактовка закона местной властью оказывалась не менее важной для старообрядцев и сектантов, чем сам закон. Именно от местных властей в значительной мере зависела свобода религиозной жизни населения, а также судьба тех, кто решал порвать с официальным православием и перейти в ту или иную «раскольничью» общину. Курские материалы хорошо иллюстрируют эту проблему.

До середины 50-х гг. XIX в. политика местных властей сводилась в основном к подавлению внешних проявлений религиозного инакомыслия, которые могли бы вызвать «соблазн» среди населения. В силу этого курские старообрядцы были вынуждены скрывать свои богослужения, порой устраивая их в «лесных трущобах», перевозить своих священнослужителей из одной деревни в другую в телегах под стогом сена, давать взятки представителям власти за «попустительство». Неоднократно имело место взятие под стражу старообрядческих наставников по обвинению в «пропаганде раскола»[43]. Строгие наказания (тюремное заключение, ссылка, каторга) применялись по отношению к уличенным в принадлежности к скопчеству и христоверию (поэтому представители этих сект всегда называли себя православными)[44].

Начало царствования Александра II ознаменовалось либерализацией общественной жизни и «послаблениями» в вероисповедных вопросах, что вскоре отразилось на местном уровне. В частности, об ослаблении контроля над старообрядческим миром в конце 1850-х гг. свидетельствуют действия самих старообрядцев, постепенно начинавших обращать на себя внимание властей. В 1858 г., например, обоянские купцы-старообрядцы не побоялись обратиться в МВД с просьбой содействовать в освобождении их двойного платежа податей, практиковавшегося в предшествующие годы[45]. После разрешения «раскольникам» участвовать в выборах на общественные должности (1863 г.) в Курской губернии стала заметна практика участия староверов в системе местного управления (самоуправления). В частности, из переписки курского губернатора с уездными исправниками (с грифом «секретно») следует, что уже в 1865 г. здесь было как минимум пять земских уездных гласных, не скрывавших свою принадлежность к «старой вере» (государственный крестьянин д. Кузьминки Щигровского уезда П. И. Зубков, государственный крестьянин с. Чаплыгино Курского уезда К.И. Агибалов, фатежский купец К.А. Щербаков, льговский крестьянин П.М. Малахов и льговский купец И.Н. Григоров)[46].