Нижний Новгород и его обитатели

Perrula написал:

[q]

Надеюсь на продолжение обмена старинными нижегородскими новостями

[/q]

Cпасибо большое за гостеприимство. Буду заходить!

Perrula
Большое спасибо за ссылку и Ваш труд. С интересом читаю Ваши сообщения.

1812 год

В конце августа 1812 года попечитель московского учебного округа П.И. Голенищев-Кутузов, исполняя предписание московского главнокомандующего графа Ф.В. Ростопчина, поручил Совету Московского университета отобрать и приготовить к вывозу из Москвы принадлежащие университету драгоценные вещи и бумаги.

В своем приказе от 22 августа 1812 года Ростопчин указал "к отправлению приготовлять следует самые только дорогие и значущие вещи, а прочиe оставить до времени, так и воспитанников, коих отправить будет можно после". К концу августа отобранные университетские вещи были упакованы в ящики и сундуки. В одном ящике находились драгоценные камни, коллекция кольцеобразных, ракообразных и звездоподобных раковин разместилась в 14 ящиках, коллекция минералов была сложена в 3 ящика. Были подготовлены к отправке редкие книги из Демидовской библиотеки. Из 20 тысяч книг университетской библиотеки были отобраны самые ценные и уникальные, включая рукописи на греческом языке и книги с королевским французским гербом, бумаги Общества испытателей природы. Собрание золотых и серебряных медалей и монет, церковная серебряная утварь из университетской церкви, серебряные вещи, принадлежавшие Благородному пансиону и Академической гимназии занимали почти 10 больших ящиков. Несколько ящиков занимали ботанические собрания, физические и хирургические инструменты. Все перечисленное составляло лишь малую часть тех богатств, которые скопились в университете за несколько десятилетий его существования. Были упакованы лишь те редкие вещи, которые, достанься они Наполеону, обогатили бы его музей в Париже. Большая же часть имущества осталась в здании университета и погибла в огне московского пожара.

Очевидец этих драматических событий писал в своем дневнике: "С болью и печалью смотрю я вокруг. Что ни день уходят из Москвы караваны и барки с беженцами. Москва становится пустынною и жуткою. Толпы черни рыщут по улицам в некоем умопомрачении, ожидая дальнейших событий".

Из-за отсутствия подвод с лошадьми судьба уложенных к отправке ценностей университета и самих университетских преподавателей была неясна. Сам же попечитель учебного округа Голенищев-Кутузов, "заботясь единственно о своей безопасности... 30-го августа, поздно вечером, выехал с семейством своим в город Кострому, оставив на произвол случая ректора Гейма, нескольких профессоров, чиновников и учеников академической при университете гимназии". Будучи уже во Владимире, Гейм доложил об этом факте в Министерство народного просвещения, отметив, что попечитель университета, неожиданно выехав из Москвы и не решив всех вопросов с отправкой казенного имущества, "оставил меня и университет в страшном замешательстве".

Наконец, в субботу 31 августа в 8 часов утра университетские сундуки под присмотром профессоров Фишера и Гаврилова были отправлены из Москвы. Для сопровождения этого имущества старшим был назначен профессор словесности и теории изящных искусств Матвей Гаврилович Гаврилов, получивший на этот случай от попечителя учебного округа подробнейшие наставления. В них, в частности, указывалось, что "...немедленно имеете Вы отправиться в губернский город Владимир, где имеете Вы ожидать дальнейших предписаний. Всех нужных Вам пособий, как для помещения Вас самих, так и вещей, с Вами отправленных, требуйте от директора училищ Владимирской губернии... Во время путешествия Вашего заботьтесь о том, чтобы иметь везде безопасные и удобные квартиры. По уездным городам имеете Вы пристанище в домах уездных училищ... без нужды долго в одном месте не медлить, и давайте столько времени, сколько необходимо потребно для отдохновения и выкормки лошадей. Распоряжайтесь, сколь возможно так, чтобы по Вашему тракту останавливаться Вы могли в больших селениях, преимущественно перед малыми, дабы всегда иметь более пособий и способов к ограждению Вас от всякой опасности...".

Вечером того же дня ректор Гейм сообщил оставшимся университетским служителям, на лицах которых читался большей частью испуг, что "мы остаемся здесь. Нам совсем не дают лошадей. Всех забрал сенат. Для нас ничего не осталось. Генерал-губернатор Москвы забыл про университет. Французы в четырех милях от Москвы. Скоро они придут сюда. Сражение разыграется под городом, а возможно и в самом городе. Мы послужим нашему императору и России до последней капли крови. Некоторым из нас придется взяться за оружие и присоединиться к сражающимся. Остальные объединятся и вместе со мной будут перевязывать раненых...". В воскресение 1 сентября в полдень пришло распоряжение от ректора Гейма готовиться к отъезду. Университет все-таки получил пятнадцать лошадей. На пяти уложили университетскую кассу с сопровождающими, а на остальных десяти разместились тридцать студентов и гимназистов. В пять часов вечера университетский обоз двинулся к Рогожской заставе.


Другой участник тех событий описал несколько другую ситуацию: "...московский гражданский губернатор, по личному уважению к Гейму... прислал в университет, уже ночью, 22 подводы с лошадьми, на которых 1-го сентября перед рассветом ректор Гейм с профессорами Страховым и Брянцевым, доктором Ромодановским, кандидатом Титом Алексеевичем Каменецким, секретарем Правления Тимоновым, казначеем Лазаревым, немногими студентами и гимназистами отправились в Нижний Новгород". Этот источник представляется менее надежным по сравнению с вышеприведенными отрывками из дневника студента Эрстрема, так как воспоминания писались Третьяковым спустя несколько десятилетий после описываемых событий, а не по горячим следам. Тем не менее эти источники едины в том, что Московский университет последним или одним из последних казенных учреждений покинул Москву 1 сентября 1812 года, чтобы лишь через семь долгих месяцев возвратиться в разоренную и разграбленную столицу. Понедельник 2 сентября – начало нового академического года – университет во главе с ректором встретил на пыльном Владимирском тракте. Молодые люди большую часть пути брели пешком. По дороге к университетскому обозу пристало еще семь человек студентов и учеников.

Лишь через неделю со дня выезда из Москвы университет добрался до Владимира, о чем ректор Гейм и поспешил уведомить свое начальство: "С превеличайшим трудом добрели мы вчера в 7 часов утра до Владимира, где нахожусь в самом бедственном положении, имея при себе 39 человек учеников и студентов казенного содержания, которые хотят есть, которых должно обуть, снабдить шубенками и которых на силу довезли... Не подумайте, чтобы мы снабдили себя всем нужным. Это было невозможно, ибо все лавки были уже в субботу заперты, а в воскресение даже и нельзя было найти куска хлеба. Мы едва могли убраться сами, ибо беспорядки в Москве начали уже обнаруживаться. Дорога была самая скучная и печальная, ибо мы на своих кляченках не могли уехать в пути более 30 или 35 верст, есть было нечего..."

Первоначально предполагалось, что преподаватели и студенты Московского университета вместе с обозом разместятся во Владимире. Однако, по изменившимся обстоятельствам военного времени, университету было предписано выехать в Нижний Новгород, а затем, судя по складывающейся ситуации, в Казань. О настроении, близком к отчаянию, свидетельствуют заключительные строчки официального рапорта Гейма: "...квартира и содержание учеников, а может быть, дальнейшее отправление их сводят меня почти с ума, и хлопоты сии уже начинают расстраивать мое здоровье..." Когда 8 сентября из Владимира продолжил свое перемещение в Нижний Новгород московский почтамт, ректор Гейм не мог и предположить, какие проблемы для Московского университета в ближайшее время создаст это обычное для того военного времени перемещение одного из множества казенных учреждений.

окончание

Всего в Нижнем Новгороде в вынужденном изгнании находилось 18 чиновников Московского университета. Это ректор Гейм, бессменный заседатель X.А. Чеботарев, профессора Страхов, Мудров, Черепанов, Рейнгард, Фишер, Гофман, Рейс, Гаврилов, Брянцов, адьюнкты Дружинин, Данилевский, Перелогов, доктор Ромадановский, лекарь Евенс и др. Профессора и чиновники университета нашли приют в частных домах. Профессор Рейнгард сразу же по приезде в город остановился в доме лютеранской церкви на Покровской улице.
Ректор Иван Гейм на следующий же день обратился с письмом непосредственно к нижегородскому губернатору. В нем он сообщал, что "Императорский московский университет... просит... отвести для помещения чиновников оного университета, дорогих и редких вещей музея и физического кабинета, книг, золотых и серебряных монет и медалей, казны, учеников и студентов покои в гимназическом доме, состоящем под ведомством министра народного просвещения, или вместо занятых уже в оном московским почтамтом комнат... отвести другой дом".

Нижегородский губернатор не замедлил с ответом, который был неутешителен: "...домов ни казенных, ни партикулярных, где бы можно было дать помещение управляемому Вами университету, теперь здесь никак нельзя найти потому, что здешний город уже до стеснения наполнен многими московскими и других городов казенными и присутственными местами, равно знатными должностными особами с прочими чиновниками... По сим обстоятельствам не могу к сожалению моему удовлетворить требованию Вашему. Я в необходимости себе нахожу советовать... не угодно ли обратиться с университетом в другие губернские города, а особенно в Казань, где без сомнения можете сыскать достаточное помещение..."

В день прибытия университетского обоза на стол Руновскому легло письмо от попечителя московского учебного округа, сенатора, тайного советника П.И. Голенищева-Кутузова, написанное им из Костромы, в котором он убедительно просил губернатора оказать покровительство университету, находившемуся в столь бедственном положении. Просьба попечителя изложена в столь изысканных и милых слуху высокопоставленных сановников выражениях, что имеет смысл привести некоторые из нее выдержки: "...приемлю смелость обратиться к Вашему Превосходительству с моею покорнейшею просьбою о доставлении всех возможных пособий, спокойствия и защиты как господам профессорам... в управляемой Вами губернии находящимся, так и о приложении Вашего начальнического попечения, чтобы собственности университета... имели помещение удобное и ограждены были со всех сторон безопасностью и способами к сохранению их в целости. Известные мне Вашего Превосходительства просвещение, опытность и тонкая разборчивость удостоверяют меня, что Вы... не откажетесь быть особенным покровителем спасенных от бедствия остатков того древнего святилища муз, которое 58 лет, существовав в центре нашего отечества, принесло ему толикую пользу образованием многих людей с честию повсюду подвизавшихся. Я уверен, что Ваше Превосходительство, умея в полной мере сие оценять, дадите сему месту Ваше покровительство предпочтительно пред многими другими. Подносителя сего... ректора Гейма поручаю особенному Вашего Превосходительства благоволению, яко человека отличных достоинств и троекратно уже по выбору в звании ректора Высочайше утвержденного..."

Это ли письмо помогло или что-то другое, неизвестно, но Московский университет остался в Нижнем Новгороде. Профессора и университетские чиновники расселились по частным квартирам, а студенты и гимназисты нашли приют в доме нижегородского аптекаря Эвениуса, два сына которого также учились в Московском университете. Каменный одноэтажный на подклете с антресолями в семь окон по главному фасаду дом Эвениусов, построенный в 1780-х годах, сохранился до наших дней.

http://icsfi.unn.ru/gazeta05/ar20-01-2005.htm

окончание

Есть любопытное свидетельство, что чин губернского секретаря учитель получил благодаря профессору А.И. Арнольдту, обозревавшего гимназию, «по причине отличной его способности», усмотренной визитатором «как из похвальных и примерных успехов учеников, так и из собственных трудов его произведений, состоящих в 13 различных и весьма значительных живописных картин», писанных с образцов лучших художников и оцененных академиком А.В. Ступиным в 660 руб. В ознаменование рождения императрицы Марии Федоровны он подарил картины гимназии «для вящего возбуждения охоты в юношестве, под его руководством обучающемся, и к подражанию изящного художества». Кроме того, Петр Афанасьевич «способствовал… еще к вящим успехам учеников собственными и при том лучшими оригинальными и рисунками за неимением казенных, а тем самым сохраняя казенные выгоды, не щадя и собственного своего имущества к достижению истинного полезной и похвальной цели рисовального художества» [12].

В январе 1810 года, вследствие отношения Нижегородского губернского правления, ему было поручено освидетельствовать в городе Перевозе иконы, писанные художником Р.Ф. Железновым. В мае 1813 года его командировали в город Княгинин «для снятия рисунка с родившегося необыкновенного младенца» [13].

29 февраля 1836 года П.А. Веденецкий уволился с должности с полным пенсионом, подарив гимназии пять святых икон, оцененных в 400 руб. В сентябре того же года министр народного просвещении за 28-летнюю безупречную службу наградил его полным годовым окладом 900 руб. «В воздаяние усердной службы» и отличных трудов П.А. Веденецкий 2 июня 1836 года был награжден орденом Св. Станислава 4 степени и, следовательно, по существующему узаконению возводился в потомственное дворянство. 3 февраля 1838 года Петр Афанасьевич обратился к императору с просьбой о внесении его и сына Павла в дворянскую родословную книгу Нижегородской губернии. На следующий день в дворянском депутатском собрании просьба была рассмотрена, 19 февраля удовлетворена и Веденецкие были внесены в третью часть дворянской родословной книги Нижегородской губернии [14].

Наряду с преподавательской деятельностью Петр Афанасьевич содержал «студию», в которой обучались рисовальному искусству не только крепостные на потребу своих помещиков, но и свободные. Ученики художника с получением от него свидетельства проходили службу в должности учителей чистописания, черчения и рисования в различных училищах Нижегородской губернии.

Мне удалось выявить имена 17 учеников, получивших свидетельство об обучении в «рисовальном классе» Веденецкого. Так, в 1816 году Петр Афанасьевич выдал свидетельство своему ученику Глебу Сергеевичу Кондорскому, бывшему в то время катихизатором и священником Балахнинского уездного училища, что тот, обучаясь в Нижегородской духовной семинарии, где Веденецкий руководил «рисовальным классом», с 1797 года по своему желанию обучался у него «первоначальным правилам к рисовальному искусству с прочими при мне домашними учениками» и через три года «оказал похвальные успехи и рачительно как в рисовании тушью, карандашами с оригиналов, так и корпусными красками с картин». В том же Балахнинском уездном училище с февраля 1832 года преподавал чистописание, черчение и рисование Федор Кондратьевич Пивиков, который также обучался «рисовальному искусству» у Веденецкого и 2 ноября 1831 года получил от него надлежащее свидетельство [15]. Из «домашней школы» Петра Афанасьевича вышли и поступили на службу учителями рисования в следующие уездные училища Нижегородской губернии: в Арзамасское: в 1808 году – Яким Лавров (из духовного звания); в 1817 году – Иван Кунавинский; в Горбатовское – в 1808 году Константин Савельев (из унтер-офицерских детей) и в 1824 году – Федор Степанов (из отпущенных крепостных людей); в Нижегородское Благовещенское училище – в 1826 году – титулярный советник Ирофим Дмитриев и в 1830 году – Иван Дмитриев (из обер-офицерских детей).

Его выпускники работали и в соседних губерниях: в Мологском уездном училище Ярославской губернии (в 1826 году – мещанин Петр Козмин; Курмышском уездном училище Симбирской губернии (в 1829 году – Зиновий Иванов (из отпущенных крепостных крестьян).

Кроме того, от Веденецкого получили свидетельства: Василий Федосеев (из удельных крестьян), в 1813 году принятый архитектором при Министерстве внутренних дел; священник Михаил Карамзинский, который в 1829 году по поручению епископа Афанасия занимался «снятием видов», планов и фасадов со всех Нижегородских монастырей, соборов и церквей; в 1831 году Виктор Савельев (из обер-офицерских детей), состоял «письмоводителем при Нижегородской дирекции»; в том же году дворянин Павел Шварц, служивший в Нижегородском дворянском собрании; в 1831 году Василий Моревской (из отпущенных крепостных крестьян).

Сверх того, некоторые из учеников Петра Афанасьевича, обучавшиеся в гимназии и поступившие в гражданскую службу, продолжали «постоянно в свободное время от должностей своих заниматься … искусством рисования» [16].

Не оставил Петр Афанасьевич и занятие иконописью. Так, редактор журнала «Отечественных записок» П.П. Свиньин, посетивший Нижний Новгород в августе 1820 года, отмечал в своих путевых записках, что «…заезжали мы к здешнему живописцу Веденецкому: он занимается иконною живописью с хороших оригиналов, что к сожалению наблюдается весьма немногими из провинциальных живописцев» [17:156].

Являясь прихожанином нижегородской церкви Св. Алексея Митрополита, художник написал в ней все иконы в иконостасе, за исключением Спасителя и св. Алексея Митрополита. Стены холодного храма были покрыты живописными картинами, представлявшими «страсти Христовы», и также принадлежали Веденецкому [18:262]. Художник В.А. Ликин писал в 1929 году, что все эти работы живописца в церкви не сохранились. Остались лишь две отдельные «очень хорошие» картины на холсте. «Во всех работах этого художника, ныне сильно почерневших, чувствуется рука большого мастера своего дела, колориста и рисовальщика хорошей школы». Он также, узнал от Карелина, что кисти Веденецкого принадлежал образ какой-то «святой монахини у правого клироса собора, а у одного знакомого встретил «детскую головку», правда, «не особенно хорошо написанную» [19:271]. О каком соборе говорил Ликин, не известно, но, вероятно, о кафедральном Спасопреображенском соборе, взорванном в 1929 году. Н.М. Храмцовский дополнял, что Веденецкий много писал икон для нижегородских церквей и среди земляков был известен как хороший портретист [20]. По заказу нижегородского гражданского губернатора А.М. Руновского в 1810 году художник «писал живописным искусством» образа для иконостаса в церкви во имя святого Благоверного князя Александра Невского при богадельне Приказа общественного приказа. И «точным исполнением такового условия оправдал как благонадежность его в том, так и особенное искусство в его художестве», – отмечал 20 октября того года губернатор [21].

По сведениям Нижегородской губернской ученой архивной комиссии, в нижней части Рождественской церкви на северной и южной сторонах помещения в углублениях находились четыре на полотне картины – Моление о чаше, Истязание Господа Иисуса Христа, Распятие и Снятие с креста, на обороте которых было начертано, что они написаны П.А. Веденецким в 1815 году [22].

Скончался Петр Афанасьевич в 1847 году и был похоронен на Петропавловском кладбище. Год смерти художника подтвержден современником Н.И. Храмцовским и художником В.А. Ликиным, который видел надгробный памятник на могиле художника. В частности, Ликин писал: «Проходя однажды Петропавловским кладбищем, я обратил внимание на один небольшой гранитный памятник. Я посмотрел надпись. Она гласила – здесь покоится тело академика Академии Художеств П.А. Веденецкого» [23].

Проживал художник около Черного пруда в собственном каменном доме, стоящем на проезде, соединяющем Алексеевскую улицу с Ошарской. Современник писал: «...Против южной стороны сада (Чернопруднеского – Ю.Г.) стоит небольшой чистенький, двухэтажный каменный домик, в летнее время всегда снабженный громоотводом, единственным в Нижнем Новгороде на частных зданиях; домик этот принадлежит академику П.П. Веденецкому», сыну Петра Афанасьевича [24:100]. С балкона этого дома П.А. Веденецкий написал пейзаж «Вид на Черный пруд и окрестности оного», хранящийся сейчас в Нижегородском государственном историко-архитектурном музее-заповеднике. Здесь же хранится и другое полотно художника, изображающего летописца Нестора.

Таким образом, со всей определенностью можно поддержать вывод исследователя П. Корнилова о том, что с именем П.А. Веденецкого (а не с его сыном, как ошибочно полагал исследователь) «нижегородский край должен связать свои пути развития изобразительного искусства… Много учеников унесли его творческие заветы в жизнь. Это было задолго до основания местной художественной школы в Нижнем Новгороде» [25:100]. Добавим, и до знаменитой Cтупинской школы в Арзамасе. И хотя рисовальные классы П.А. Веденецкого не сыграли такой огромной роли, но оставили свой след в художественном просвещении Нижегородской провинции.