Тулинов Михаил Борисович

Продолжение.

Именно по этой причине больше половины членов Артели, хотя и не порвали своих связей с живущими на 17-й линии товарищами, как это сделали Литовченко и Маковский, все реже и реже приходили на «четверги» и заняли выжидательную позицию. Они не вышли из Артели, но, нарушая достигнутую договоренность, не отчисляли в артельный котел по 10% со своих частных работ. (С заказов, полученных Артелью вследствие публикации объявлений и с совместно выполняемых артельщиками работ, полагалось отчислять 25%.) Всего лишь четыре или пять человек соблюдали это формальное условие, впоследствии закрепленное официально утвержденным 9 июня 1865 года уставом Артели. История первой самостоятельной творческой организации русских художников началась с неуплаты членских взносов. «Между тем те, которые ничего не взносили из своих работ, ведь жили же чем-нибудь, ведь имели же они хоть какую-нибудь работу и, стало быть, должны же были взнести хотя грош в общую кассу»

Там же. С. 15.

Их плутовство возмущало Крамского: «…высокая врожденная честность… проглядывала во всех его действиях»

Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. С. 180.

Занявшие выжидательную позицию рассчитывали на получение большого и выгодного артельного заказа. В этом был свой резон. В пореформенной России огромные денежные массы и множество людей были одновременно приведены в движение. Дух наживы и призрак бешеных денег бродили по российским просторам. В погоне за ними сотни тысяч людей теряли последнее и разорялись, а никому до этого не известные темные личности буквально из воздуха делали колоссальные состояния. Члены Артели не остались в стороне от этих процессов, в которые была вовлечена вся страна. Недавние академисты полагали в течение пяти лет своим совместным трудом составить приличный капитал, а затем пустить его в оборот: рискованные финансовые спекуляции способны были разорить, но одновременно могли принести баснословный барыш.
Соблазн был слишком велик. Быстрыми темпами шла постройка нескольких железных дорог: укладывались рельсы и шпалы, сооружались помпезные вокзалы и многочисленные железнодорожные станции. Возводились великолепные общественные здания. Полным ходом шли работы в храме Христа Спасителя. Постоянно строились новые и перестраивались старые церкви. У художников-монументалистов было обширное поле для приложения своих сил. Роспись большой церкви и написание иконостаса для храма, украшение внутренних интерьеров вокзала или иного общественного здания – подобного рода художественная и организационная работа внушительных размеров не могла быть выполнена одним художником единолично. Однако руководителем проекта мог стать лишь маститый живописец, а обладавшие именем и репутацией профессора Академии художеств не гнушались прибегать при выполнении таких изрядных заказов к беззастенчивой эксплуатации начинающих художников, скупо и крайне неохотно оплачивая их кабальный труд. Все это было в порядке вещей, и никого особенно сильно не возмущало. «И отчего это так человек дурен, что ему ничего не значит заставить за себя работать другого и потом из него же выжать и сок, если возможно»

Крамской – С. Н. Крамской. 2 мая 1866 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 55.

– этот риторический вопрос задал Крамской жене, когда сам оказался в положении наемного работника.
Члены Артели попытались разорвать этот порочный круг и в нескольких печатных объявлениях адресовались непосредственно к публике, игнорируя именитых комиссионеров, бравших львиную долю от стоимости любого заказа. Они хотели одновременно избежать не только творческого диктата со стороны государства, но и унизительной экономической кабалы, предлагаемой мэтрами Академии художеств. И никто до поры до времени не задумывался о подневольном положении свободного художника, вынужденного в своих работах угождать вкусам публики, которая заказывает и оплачивает эти работы.
Впрочем, российская публика пока что не спешила обращаться к услугам неизвестных ей живописцев. Демократичная квартира в отдаленной части города не внушала особого доверия и отпугивала состоятельных и излишне щепетильных заказчиков, а отсутствие рекламы не позволяло членам Артели получать регулярные заказы, что, в свою очередь, мешало им показать свое мастерство. «Надобно публиковать не на Петербург и Москву, где и без того много художников, а на всю Россию; публиковать до тех пор, пока каждому миллиону людей въестся в память существование Общества, пока он будет даже и во сне видеть, что мы исполняем всякие художественные работы, не стесняясь ценою, – этого бояться нечего, потому что работы некоторые мы можем и передавать, как, например, случалось нам уже»

Крамской – М. Б. Тулинову. 21 апреля 1864 г., СПб. // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 15.

Следовало срочно сменить квартиру, поселиться в респектабельном районе и провести широкомасштабную и длительную рекламную кампанию. Но денег на все это не было – и разорвать порочный круг не удавалось. «Прямая польза» членов первого в стране независимого от государства творческого союза оказалась под угрозой.
И тогда Крамской принял предложение профессора Маркова и согласился расписать главный купол храма Христа Спасителя в Москве. Алексей Тарасович Марков был профессором класса исторической живописи Императорской Академии художеств и руководил важнейшими работами по росписи храма. Знаменитый профессор Петр Васильевич Басин, имевший большой опыт монументальной росписи в Исаакиевском соборе, из-за потери зрения был уже не в состоянии лично воплотить в жизнь свои грандиозные замыслы по росписи храма или выполнить хотя бы часть от колоссального объема предстоящих работ. Работу поручили Маркову. И никто не подумал о том, что у Алексея Тарасовича не было для этого ни необходимого опыта, ни художественных талантов.
Если имя профессора Басина хорошо известно специалистам по истории монументальной живописи, то о профессоре Маркове не знает практически никто. Карл Брюллов прозвал его Колизеем Фортунычем. В молодости Марков нарисовал картину «Фортуна и нищий» и, став пенсионером Академии художеств, за все восемь лет жизни в Риме написал всего лишь эскиз картины «Колизей, или Первые мученики христианства», обещая со временем создать и саму картину. Совет Академии поверил Маркову. Остряки шутили, что профессорское звание ему дали в долг. «25 лет белый холст стоял в его мастерской, и картину никто не увидел»

Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. С. 32.

Колизей Фортуныч был постоянной мишенью для разнообразных острот. Все потешались над его творческим бесплодием, но никто не отрицал у него незаурядных педагогических способностей. «…Всякий из нас отдаст ему справедливость, что это был лучший профессор и преподаватель, а потому учеников у него было более всех»

Там же.

Марков взялся за роспись храма, ибо слишком выгоден был заказ, позволяющий ему обеспечить себе кусок хлеба в уже подступившей старости, но очень скоро понял, что не сможет расписать главный купол к указанному в контракте сроку. Почтенному профессору, которому уже перевалило за шестьдесят, нужно было срочно браться за кисть и взбираться на леса. «К сожалению, ни его практика, ни лета этого не дозволяли»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 2. С. 344.

Окончание главы.

Записки хорошо осведомленного современника позволяют нам увидеть механизм сделки, заключенной Колизеем Фортунычем. «Живописные работы в храме Христа раздавались профессором, взяточником Тоном на громадные суммы, конечно, со взиманием в свою пользу крупного куша. (В наше время это назвали бы откатом. – С. Э.)
Видя доброту и покладистую натуру А. Т. Маркова, Тон дает ему расписать купол за 100 тысяч рублей серебром. Взял он за эту услугу двадцать пять тысяч на свои карманные расходы. Ну, бедняку подобный заказ был манною небесною. Но силы Маркова были уже плохи давно, а потому, скомпоновав эскиз – Бога Саваофа, окруженного сонмом херувимом, он стал подыскивать доброго человека, художника, который за умеренную плату исполнил бы его работу честно под его руководством. Ученик его Иван Кузьмич Макаров взялся за дело, но, будучи беден и обременен громадным семейством, забирал у него шибко деньги, а Марков держал мошну очень туго. Да кроме того, он обязал Макарова сделать двадцать херувимов громадной величины для купола, от чего тот отказался, говоря, что это не его дело, ибо он взялся написать только Бога и не более, и что готов, пожалуй, писать и херувимов, но с готовых прорезей. Марков сделал пять да и говорит: «А остальные вы кувыркните врассыпную, переворачивая бумагу». Такое нищенство в капитальной работе показалось Макарову недостойным, да притом же Марков отказал ему в деньгах, и он отказался от работы.
Делать нечего, надо было искать нового силача-художника, а потому Алексей Тарасович обратился к другому своему ученику, человеку опытному, рисовальщику строгому – Евграфу Семеновичу Сорокину, посулил за работу двадцать пять тысяч, ту же сумму, что и Макарову. Первым приемом было требование выпрямить «Бога Саваофа», ибо он был крайне плохо нарисован и валился из купола. Марков находил, что и так сойдет. Но Сорокин, пользуясь его отъездом в Петербург, перечертил фигуру. Когда Марков приехал обратно, то пришел в ужас и смятение, так что на другой день Евграф Семенович, прибыв рано утром на подмостки, скипидаром смыл все им сделанное и более уже на строение не являлся»

Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. С. 181 – 182. Это свидетельство злоупотребления профессором Тоном своим служебным положением подтверждается и другим современником. См.: Львов Ф. Ф. Воспоминания об Академии художеств. 1859 – 1864 гг. // Русская старина. 1880. Т. 29. № 10. С. 413 – 414.

Время сдачи приближалось, а еще ничего не было сделано. Профессор Марков был в отчаянии и вновь обратился за помощью к ученику, на сей раз к Крамскому. Еще на «школьной скамейке», во время обучения в Академии в 1862 – 1863 годах, академист Крамской, по его собственным словам, исполнил для своего профессора «около 150 рисунков с натуры для купола, в храм Спаса (в Москве), и с ним уже 8 картонов в натуральную величину, в купол: голову Саваофа с голубем, Христа, две руки и 4-х апостолов – головы…»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 479 – 480 (примечание 1).

Исполнил, естественно, совершенно бесплатно. Однако на сей раз в октябре 1865 года профессор исторической живописи Марков и «классный художник» Крамской заключили между собой и в установленном законом порядке оформили следующее условие: Крамской за сумму в 10 тысяч рублей серебром брал на себя обязательство к апрелю 1866 года расписать главный купол храма Христа Спасителя «по эскизу, рисункам, картонам, а также и указаниям самого г-на проф. Маркова», а также в случае необходимости приготовить новые рисунки, этюды и картины, «вспомоществующие успеху дела»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 489 (примечание 1).

Первоначально Крамской запрашивал 12 тысяч, Марков соглашался на шесть. Сошлись на десяти. Слов нет, если бы профессор Марков не оказался в отчаянном положении, то он никогда не предложил бы таких больших денег своему помощнику.

Для разночинца Крамского, обремененного женой и детьми, 10 тысяч рублей серебром были огромной суммой. Впрочем, было совершенно очевидно, что Крамской просто физически не сможет самостоятельно расписать купол в указанные сроки и будет вынужден привлечь товарищей по Артели, т. е. ему придется отдать часть этих денег своим помощникам. Ими стали Богдан Богданович Вениг и Николай Андреевич Кошелев. Крамской писал жене: «…Все они сделали, что могли, а что я могу сделать больше, так что же тут особенного с моей стороны?»

Крамской – С. Н. Крамской. 10 июля 1866 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 60.

Существовало немаловажное обстоятельство, ощутимо повышающее ценность предложенного контракта. Именно в это время бумажный рубль стал резко падать в цене, обмен ассигнаций на звонкую монету был затруднен. В августе 1863 года, в связи с напряженной международной обстановкой, Государственный банк прекратил производить платежи золотом, а в ноябре – и серебром. Курс ассигнаций катастрофически упал. 22 ноября 1863 года в дневнике земляка и друга художника появилась многозначительная запись: «Словом, в денежном и промышленном мире страшная суматоха»

Никитенко А. В. Дневник. Т. 2. С. 380, 623.

Крамской был застрахован от последствий инфляции. Однако Иван Николаевич не скрывал своего раздражения. Фактически он на целый год продал свой ум и свои силы профессору Маркову, который в глазах всех продолжал оставаться автором росписи храма и в этом качестве должен был получить гораздо больше денег, чем реальные исполнители нелегкого и ужасно утомительного труда – Крамской и его товарищи. Иван Николаевич уничижительно аттестовал пожилого профессора «скотиной» и пояснял причину своего недовольства: «Он нерешителен, вял, стар и никуда не годен»

Крамской – С. Н. Крамской. 4 августа 1865 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 17.

Убежденный демократ был недоволен устройством общества и жаждал социальной справедливости в большом и малом. Даже в частном письме логику рассуждений профессора Крамской представлял в духе устойчивых традиций обличительной литературы: «Я чист и спокоен и уж, конечно, не могу поделиться с тобой, ведь я – имя, генерал, профессор, да мне и неприлично работать самому, когда я могу и в силах заставить другого за себя трудиться; вот что слышится мне во всем человеческом плутовстве и несправедливостях. Горько, вот как горько!»

Крамской – С. Н. Крамской. 2 мая 1866 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 55.

Он рассуждал с максимализмом молодости и не желал считаться с силой вещей, ибо без помощи профессора Маркова никому не известный вчерашний академист никогда бы не получил заказ, позволяющий не только быстро заработать большие деньги, но и составить себе профессиональную репутацию. А профессору Маркову, вероятно, было не менее горько: его старость никак не была обеспечена государством, вот и приходилось поневоле плутовать. «Он имел эту грустную черту неудачи, которая тяжело легла на его душу»

Николай Николаевич Ге. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников / вступ. ст., сост. и прим. Н. Ю. Зограф. М.: Искусство, 1978. С. 213. (Мир художника).

Это была типично российская история. Государственное устройство империи было на редкость негуманным. Вспомним «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого. Молодой и только что прибывший к первому месту службы артиллерийский прапорщик Володя Козельцов был обескуражен, узнав, что командир его батареи кладет себе в карман разницу между реальной и номинальной ценой на овес для артиллерийских лошадей. (Разница между этими ценами была весьма ощутимой, «экономия» составляла более 30% и ежегодно приносила командиру 500 рублей в мирное время и 7 – 8 тысяч – во время войны. Никто не считал это грехом, поэтому и доходы подобного рода называли безгрешными.) Володя Козельцов впервые столкнулся с прозой жизни и изнанкой воинской службы защитников осажденного Севастополя. Прапорщик был очень смущен тем обстоятельством, что ни один из присутствующих при разговоре боевых офицеров не осудил такую «экономию». Каждый из офицеров, получавших не более двух-трех сотен рублей в год, мечтал о том дне, когда сам станет командовать батареей и получит право на безгрешные доходы, и только юный прапорщик был искренне убежден в том, что он сам никогда не станет этого делать. Он поспешно заявил: «Я это считаю неблагородно». И тогда пожилой капитан, прослуживший два десятка лет «в нужде постоянной», наставительно заметил Володе: нет никакого греха в том, что офицеру дают возможность «за его службу кусок хлеба под старость нажить». Прапорщику «ужасно стало совестно и стыдно за то, что он так необдуманно сказал»

Толстой Л. Н. Севастополь в августе 1855 года // Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1960. С. 202, 203.
====================================
Группа членов С. - Петербургской Артели художников. 1863--1864 Фотография.
Слева направо: Б.Б. Вениг, Ф.С. Журавлев, А.И. Морозов, И.Н. Крамской, К.Б. Лемох, А.Д. Литовченко, К.Е. Маковский, Н.Д. Дмитриев, Н.П. Петров (стоит), В.П.Кретайн.

Фотограф, художник