Тулинов Михаил Борисович

Продолжение.

Предварительные расчеты показали, что совместная жизнь каждому артельщику будет обходиться в 25 рублей серебром ежемесячно, т. е. примерно 90 рублей ассигнациями, а минимальный размер основного капитала Артели должен составить не менее полутора или двух тысяч рублей. Сумма показалась вполне реальной и приемлемой, что позволяет сделать вывод о том, что в столичном обществе уже успела сформироваться устойчивая потребность в деятельности профессиональных живописцев, – и русские художники с оптимизмом смотрели в будущее. Они, искренне полагая, что им нечего терять в их прошлой академической жизни, решили отныне жить и работать без опеки со стороны государства.
«Предложения наши, как ты можешь догадываться, не могут отличаться практичностью, хоть в них много честности и уменья технического в искусстве и желания трудиться для будущего своего обеспечения. И нам кажется теперь это делом возможным. Круг действий наших имеет обнимать: портреты, иконостасы, копии, картины оригинальные, рисунки для изданий и литографий, рисунки на дереве – одним словом, все, относящееся к специальности нашей. Из общей суммы должно быть откладываемо 30 процентов для составления оборотного капитала, остальное идет на покрытие издержек нашей жизни и общий дележ. Вот программа, далеко еще не ясная, как видишь, но спешу тебя известить о случившемся и жду, что откликнешься и подашь свой голос»

Крамской – М. Б. Тулинову. 13 ноября 1863 г. СПб. // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 10.

Адресат письма Михаил Борисович Тулинов в свое время состоял вольноприходящим учеником Академии художеств, не проявил себя из ряда вон выходящими способностями и в 1858 году получил скромное звание неклассного художника за акварельный портрет. Он не стал профессионально заниматься живописью, посвятил себя фотографии и неплохо вписался в новую экономическую и социальную реальность пореформенной России. Выпускник Академии не стал идти проторенной дорогой и постарался найти свой путь в жизни. Время ему благоприятствовало.
Тулинов первоначально работал в фотографическом отделении при Главном штабе, затем ушел с государственной службы с ее унизительно мизерным жалованьем и стал лаборантом в «Светописи» – ежемесячном художественном журнале изящных искусств и литературы, который стал выходить в Петербурге с 1858 года. В журнале печатались небольшие популярные статьи о русских и иностранных художниках и материалы по истории фотографии. Журнал, заполненный посредственной беллетристикой, преимущественно на сюжеты из жизни художников, не мог иметь обширную читательскую аудиторию и пользоваться большим спросом.
В 1859 году «Светопись» прекратила свое существование, но Михаил Борисович не пропал и устроился главным лаборантом в известное и модное столичное фотографическое заведение Андрея Ивановича Деньера, где одновременно с Тулиновым главным ретушером работал его земляк и закадычный друг академист Крамской. Через несколько лет оборотистый и предприимчивый Тулинов приобрел бесценный опыт, ухитрился скопить необходимый капитал и стал владельцем собственной фотографии на Кузнецком мосту в Москве.
Крамскому и его товарищам было крайне важно узнать, что скажет этот тертый калач об их замысле. Тулинов не обманул их ожидания, незамедлительно откликнулся и поинтересовался размером первоначального капитала. «Относительно твоего вопроса, с какими мы средствами начинаем, я должен тебе сказать: ни с какими. Мы просто теперь начали составлять капитал из процентов с зарабатываемых денег, и через год, бог даст, у нас будут деньги, которые мы и употребим на какое-нибудь выгодное предприятие. Вот и все. Мы готовы работать и работаем, что у каждого есть. Впереди, что бог даст»

Крамской – М. Б. Тулинову. 20 декабря 1863 г. СПб. // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 12.

В «Санкт-Петербургских ведомостях» трижды было опубликовано заказанное в складчину объявление об исполнении членами Артели всевозможных художественных заказов: от образов, иконостасов, картин и фресок до рисунков для изготовления ювелирных изделий, памятников и каминов. Кроме того, вниманию просвещенной публики предлагались уроки рисования, живописи и скульптуры на дому или в своих мастерских. Через некоторое время художники «еще чавкнули»: сложились по рублю и вновь напечатали объявление о своих услугах – поступили первые незначительные заказы. Поняли, что четырех объявлений явно мало и что необходимо заявить о своем существовании не только в столичных, но и в провинциальных газетах, – требовалось «чавкнуть» на всю необъятную Россию, но от дальнейших публикаций решили воздержаться: денег на массированную рекламную кампанию не было. Так и осталась провинциальная публика в почти что полном неведении относительно существования Артели.
Не все участники «бунта четырнадцати» стали членами Артели и поселились на общей квартире. Исторический живописец и портретист Александр Литовченко с самого начала уклонился от участия в артельных работах и решил идти по жизни самостоятельно: его подпись отсутствовала под опубликованными в газетах объявлениями. В свое время именно Литовченко не просто побудил Крамского поступить в Академию художеств, но и активно способствовал этому. Однако бескомпромиссный Крамской, ставший неформальным лидером Артели, не простил былому товарищу отсутствия должной, с его точки зрения, принципиальности. Он написал жене из Москвы, куда приехал расписывать церковь, несколько непреклонных строк: «Когда я приехал сюда, здесь был Литовченко, он теперь там, в Петербурге, если он заикнется о том, чтобы его принять в Общество, то скажи нашим, что об этом и думать нечего – он жалок стал. Спеси поубавилось»

Крамской – С. Н. Крамской. 27 августа 1865 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 20.

Недолго был членом Артели талантливый исторический живописец и портретист Константин Маковский. «…Еще на 17-й линии ушел от нас К. Е. Маковский, – вспоминала С. Н. Крамская, – для которого мы были слишком скромны»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 484 (примечание 4).

Он хорошо знал, как понравиться состоятельной публике, и сознательно избрал стезю модного художника. Писал огромные красочные полотна, изображающие пиры и свадьбы допетровской Руси, чувственных боярышень, похожих на парижских кокоток, и шикарные парадные портреты, ласкавшие глаз как великосветской дамы, так и нувориша.
Портрет кисти Константина Маковского стал индикатором несомненного жизненного успеха портретируемого. Сам Константин Егорович зарабатывал огромные деньги и мог позволить себе мастерскую на Дворцовой площади.
Собратья по цеху отзывались о нем с раздражением. Казалось, что сам факт его существования противоречил их представлениям об истинных ценностях в искусстве и не укладывался в их представления о справедливости. Павел Михайлович Третьяков нелицеприятно называл его «мазуриком»

Товарищество передвижных художественных выставок. Письма, документы: 1869 – 1899 / сост. и авт. примеч. В. В. Андреева и др.; предисл. и общ. ред. С. Н. Гольдштейн. Гос. Третьяковская галерея. М.: Искусство, 1987. Т. 1. С. 20. Далее: Товарищество…


Крамской уничижительно отзывался о цветастом колорите одного из самых дорогих русских живописцев: «…способность выбирать цвета, как букет (Маковский Константин), – это низкая степень чувства колорита»

Крамской – А. С. Суворину. 18 февраля [18]85 г. // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 2. С. 182.


И при жизни художника, и после его смерти живописцы и профессиональные критики говорили и продолжают говорить о нем, «поджав губы», однако картины Константина Маковского остаются украшением музеев, частных коллекций и по очень высокой цене мгновенно раскупаются на самых престижных в мире аукционах.
Прошло ровно полгода с момента организации Артели, и ее неформальный лидер подвел первые итоги практической деятельности «разумных эгоистов» не в хронотопе романа, а в сфере реальной жизни. У Крамского не было иллюзий. «Общество наше, как и всякое другое Общество, может по природе вещей держаться тогда только, когда в этом есть какая-нибудь прямая польза для каждого из членов в отдельности»[57]57

Крамской – М. Б. Тулинову. 21 апреля 1864 г., СПб. // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 14.

Окончание главы.

Записки хорошо осведомленного современника позволяют нам увидеть механизм сделки, заключенной Колизеем Фортунычем. «Живописные работы в храме Христа раздавались профессором, взяточником Тоном на громадные суммы, конечно, со взиманием в свою пользу крупного куша. (В наше время это назвали бы откатом. – С. Э.)
Видя доброту и покладистую натуру А. Т. Маркова, Тон дает ему расписать купол за 100 тысяч рублей серебром. Взял он за эту услугу двадцать пять тысяч на свои карманные расходы. Ну, бедняку подобный заказ был манною небесною. Но силы Маркова были уже плохи давно, а потому, скомпоновав эскиз – Бога Саваофа, окруженного сонмом херувимом, он стал подыскивать доброго человека, художника, который за умеренную плату исполнил бы его работу честно под его руководством. Ученик его Иван Кузьмич Макаров взялся за дело, но, будучи беден и обременен громадным семейством, забирал у него шибко деньги, а Марков держал мошну очень туго. Да кроме того, он обязал Макарова сделать двадцать херувимов громадной величины для купола, от чего тот отказался, говоря, что это не его дело, ибо он взялся написать только Бога и не более, и что готов, пожалуй, писать и херувимов, но с готовых прорезей. Марков сделал пять да и говорит: «А остальные вы кувыркните врассыпную, переворачивая бумагу». Такое нищенство в капитальной работе показалось Макарову недостойным, да притом же Марков отказал ему в деньгах, и он отказался от работы.
Делать нечего, надо было искать нового силача-художника, а потому Алексей Тарасович обратился к другому своему ученику, человеку опытному, рисовальщику строгому – Евграфу Семеновичу Сорокину, посулил за работу двадцать пять тысяч, ту же сумму, что и Макарову. Первым приемом было требование выпрямить «Бога Саваофа», ибо он был крайне плохо нарисован и валился из купола. Марков находил, что и так сойдет. Но Сорокин, пользуясь его отъездом в Петербург, перечертил фигуру. Когда Марков приехал обратно, то пришел в ужас и смятение, так что на другой день Евграф Семенович, прибыв рано утром на подмостки, скипидаром смыл все им сделанное и более уже на строение не являлся»

Боголюбов А. П. Записки моряка-художника. С. 181 – 182. Это свидетельство злоупотребления профессором Тоном своим служебным положением подтверждается и другим современником. См.: Львов Ф. Ф. Воспоминания об Академии художеств. 1859 – 1864 гг. // Русская старина. 1880. Т. 29. № 10. С. 413 – 414.

Время сдачи приближалось, а еще ничего не было сделано. Профессор Марков был в отчаянии и вновь обратился за помощью к ученику, на сей раз к Крамскому. Еще на «школьной скамейке», во время обучения в Академии в 1862 – 1863 годах, академист Крамской, по его собственным словам, исполнил для своего профессора «около 150 рисунков с натуры для купола, в храм Спаса (в Москве), и с ним уже 8 картонов в натуральную величину, в купол: голову Саваофа с голубем, Христа, две руки и 4-х апостолов – головы…»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 479 – 480 (примечание 1).

Исполнил, естественно, совершенно бесплатно. Однако на сей раз в октябре 1865 года профессор исторической живописи Марков и «классный художник» Крамской заключили между собой и в установленном законом порядке оформили следующее условие: Крамской за сумму в 10 тысяч рублей серебром брал на себя обязательство к апрелю 1866 года расписать главный купол храма Христа Спасителя «по эскизу, рисункам, картонам, а также и указаниям самого г-на проф. Маркова», а также в случае необходимости приготовить новые рисунки, этюды и картины, «вспомоществующие успеху дела»

Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 489 (примечание 1).


Первоначально Крамской запрашивал 12 тысяч, Марков соглашался на шесть. Сошлись на десяти. Слов нет, если бы профессор Марков не оказался в отчаянном положении, то он никогда не предложил бы таких больших денег своему помощнику.

Для разночинца Крамского, обремененного женой и детьми, 10 тысяч рублей серебром были огромной суммой. Впрочем, было совершенно очевидно, что Крамской просто физически не сможет самостоятельно расписать купол в указанные сроки и будет вынужден привлечь товарищей по Артели, т. е. ему придется отдать часть этих денег своим помощникам. Ими стали Богдан Богданович Вениг и Николай Андреевич Кошелев. Крамской писал жене: «…Все они сделали, что могли, а что я могу сделать больше, так что же тут особенного с моей стороны?»

Крамской – С. Н. Крамской. 10 июля 1866 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 60.

Существовало немаловажное обстоятельство, ощутимо повышающее ценность предложенного контракта. Именно в это время бумажный рубль стал резко падать в цене, обмен ассигнаций на звонкую монету был затруднен. В августе 1863 года, в связи с напряженной международной обстановкой, Государственный банк прекратил производить платежи золотом, а в ноябре – и серебром. Курс ассигнаций катастрофически упал. 22 ноября 1863 года в дневнике земляка и друга художника появилась многозначительная запись: «Словом, в денежном и промышленном мире страшная суматоха»

Никитенко А. В. Дневник. Т. 2. С. 380, 623.

Крамской был застрахован от последствий инфляции. Однако Иван Николаевич не скрывал своего раздражения. Фактически он на целый год продал свой ум и свои силы профессору Маркову, который в глазах всех продолжал оставаться автором росписи храма и в этом качестве должен был получить гораздо больше денег, чем реальные исполнители нелегкого и ужасно утомительного труда – Крамской и его товарищи. Иван Николаевич уничижительно аттестовал пожилого профессора «скотиной» и пояснял причину своего недовольства: «Он нерешителен, вял, стар и никуда не годен»

Крамской – С. Н. Крамской. 4 августа 1865 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 17.

Убежденный демократ был недоволен устройством общества и жаждал социальной справедливости в большом и малом. Даже в частном письме логику рассуждений профессора Крамской представлял в духе устойчивых традиций обличительной литературы: «Я чист и спокоен и уж, конечно, не могу поделиться с тобой, ведь я – имя, генерал, профессор, да мне и неприлично работать самому, когда я могу и в силах заставить другого за себя трудиться; вот что слышится мне во всем человеческом плутовстве и несправедливостях. Горько, вот как горько!»

Крамской – С. Н. Крамской. 2 мая 1866 г. Москва // Крамской И. Н. Письма, статьи. Т. 1. С. 55.

Он рассуждал с максимализмом молодости и не желал считаться с силой вещей, ибо без помощи профессора Маркова никому не известный вчерашний академист никогда бы не получил заказ, позволяющий не только быстро заработать большие деньги, но и составить себе профессиональную репутацию. А профессору Маркову, вероятно, было не менее горько: его старость никак не была обеспечена государством, вот и приходилось поневоле плутовать. «Он имел эту грустную черту неудачи, которая тяжело легла на его душу»

Николай Николаевич Ге. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников / вступ. ст., сост. и прим. Н. Ю. Зограф. М.: Искусство, 1978. С. 213. (Мир художника).

Это была типично российская история. Государственное устройство империи было на редкость негуманным. Вспомним «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого. Молодой и только что прибывший к первому месту службы артиллерийский прапорщик Володя Козельцов был обескуражен, узнав, что командир его батареи кладет себе в карман разницу между реальной и номинальной ценой на овес для артиллерийских лошадей. (Разница между этими ценами была весьма ощутимой, «экономия» составляла более 30% и ежегодно приносила командиру 500 рублей в мирное время и 7 – 8 тысяч – во время войны. Никто не считал это грехом, поэтому и доходы подобного рода называли безгрешными.) Володя Козельцов впервые столкнулся с прозой жизни и изнанкой воинской службы защитников осажденного Севастополя. Прапорщик был очень смущен тем обстоятельством, что ни один из присутствующих при разговоре боевых офицеров не осудил такую «экономию». Каждый из офицеров, получавших не более двух-трех сотен рублей в год, мечтал о том дне, когда сам станет командовать батареей и получит право на безгрешные доходы, и только юный прапорщик был искренне убежден в том, что он сам никогда не станет этого делать. Он поспешно заявил: «Я это считаю неблагородно». И тогда пожилой капитан, прослуживший два десятка лет «в нужде постоянной», наставительно заметил Володе: нет никакого греха в том, что офицеру дают возможность «за его службу кусок хлеба под старость нажить». Прапорщику «ужасно стало совестно и стыдно за то, что он так необдуманно сказал»

Толстой Л. Н. Севастополь в августе 1855 года // Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1960. С. 202, 203.
====================================
Группа членов С. - Петербургской Артели художников. 1863--1864 Фотография.
Слева направо: Б.Б. Вениг, Ф.С. Журавлев, А.И. Морозов, И.Н. Крамской, К.Б. Лемох, А.Д. Литовченко, К.Е. Маковский, Н.Д. Дмитриев, Н.П. Петров (стоит), В.П.Кретайн.

Софья Андреевна Берс, будущая жена русского писателя Льва Николаевича Толстого. 1862 год. Репродукция с фотографии М.Б.Тулинова. Государственный музей Л.Н.Толстого в Москве.

Портрет m-lle Рязанцевой. Москва, фотография Тулинова, 1861-1863 гг., визитный формат.
(С сайта "Русский альбом")

Софья Николаевна Черткова (Муравьёва), дочь Николая Николаевича Муравьёва (1794—1866) — генерала-адъютанта и генерала от инфантерии, участника Отечественной войны 1812 г., заграничных походов 1813—1814 гг., русско-персидской и русско-турецкой войн 1826—1829 гг., наместника на Кавказе.
Фотография М.Б. Тулинова (1860-е гг.) (Государственный Исторический музей)