Сопричастные - Генеалогический форум ВГД. Тема №151498

На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!

Пост №9.

На представленной фотографии (копия, размером 9 х 12 см) – современник А.М. Горького (Пешкова) по «казанскому периоду» жизни (1884-1888) Миловский (псевдоним Елеонский) Сергей Николаевич (1861-1911) - педагог, просветитель, общественный деятель и самобытный писатель. Снимок демонстрируется в горьковской экспозиции Музея А.М. Горького и Ф.И. Шаляпина. О Миловском А.М.Горьким вспоминает в повести «Мои университеты», в статье «Беседы о ремесле, в эпистолярном наследии.

https://gorkiy.tatmuseum.ru/my...an-1890-e/

Пост №10.

Почему смотритель Сарапульского духовного училища С. Н. Миловский стал
С. Елеонским

Сергей Николаевич Миловский (1861–1911) родился в семье священников. Как установила Н. С. Запорожцева, это произошло в с. Вороновке Городищенского уезда Пензенской губернии1. Он учился в Пензе в духовном училище и семинарии, а после окончания Казанской духовной академии стал кандидатом богословия. Служил в различных духовных учебных заведениях, преподавал языки – русский, церковнославянский, греческий. С 1895 г. Миловский – смотритель (то есть, по-нынешнему, директор) Сарапульского духовного училища. Тогда же начал выступать в печати в качестве беллетриста. Собственно, он и запомнился именно как провинциальный литератор-бытописатель из Вятской губернии.

Миловский много писал о жизни священно- и церковнослужителей, благо эта среда была ему хорошо знакома. Герои его повестей и рассказов – зачастую люди расчётливые, мелочные, вздорные. Начальство вряд ли стало бы поощрять такие занятия ответственного служащего, и он использовал псевдонимы. Самый частый из них – Елеонский, хотя Миловский подписывался также Гориным, Ив. Павловым, Провинциалом, Служителем, Спиритом, Старцевым и др. Когда же стало известно, кто скрывается под псевдонимом Елеонский, то Миловский не бросил своё литературное хобби, просто он стал Николаем Шихановым.

В письме, направленном 4 августа 1904 г. из Сарапула к В. Г. Короленко, Миловский заявлял, что решил уйти со службы. Главным образом – из-за писательства: «Надо убираться подобру-поздорову с двумя прекрасными отзывами синодских ревизоров и орденом Св. Анны 3 степени – за беспорочную службу. А то “порочность” Елеонского повредит “беспорочности” Миловского»2. Правда, работу в духовном училище он так и не оставил.

Вот и сюжетом рассказа С. Н. Миловского «Огорчение» стала попытка священника на встрече у благочинного выяснить, кто из их окружения тиснул в газете статейку с критикой уездных церковно-приходских школ, подписавшись «Угрюмый»3.

Его псевдоним Старцев происходит, несомненно, от названия Старцевой горы, что на северной окраине Сарапула, возле берега Камы. Возможно, и Горин – тоже с намёком на эту гору. Старцев, Горин, Провинциал – это всё псевдонимы, указывавшие на Сарапул.

Но основной псевдоним у него – С. Елеонский.

Считается, что подписываться Елеонским Миловскому посоветовал В. Г. Короленко. Они были знакомы, оба жили в Нижегородской губернии, затем переписывались. Да и литературный дебют Миловского состоялся в короленковском журнале «Русское богатство». Собственно, сам Миловский в письме к Короленко от 1 сентября 1902 г. признавался: «Наконец, и псевдоним вы для меня выбрали…»4 Для Миловского это псевдоним, хотя у некоторых других людей духовного звания – фамилия «искусственного» происхождения, которая, как сказано о Миловском в одном справочнике, происходит «от названия священной горы Елеон в Греции»5. Н. С. Запорожцева тоже писала, что «псевдоним – Елеонский (вознёсшийся с горы Елеон)…»6

Разумеется, гора Елеон (Масличная) – не «в Греции», а в Палестине, близ Иерусалима. Более всего, известна она тем, что оттуда, согласно церковному преданию, вознёсся Иисус. Утверждение же Запорожцевой несколько неуклюжее, уподобляющее православного человека прямо-таки Христу. Но, видимо, она имела в виду только то, что псевдоним взят с намёком на Вознесение Иисуса Христа.
Упомянутая в справочнике Греция, в общем, тоже кстати пришлась, потому что название горы Елеон – греческого происхождения, от существительного среднего рода «elaion» («масло»). Там по склонам росли масличные деревья – иначе говоря, оливы. Словом «elaion» обозначалось масло оливковое. Оно использовалось в православном богослужении. В России его называли маслом «деревянным», потому что оно – из растущих на дереве плодов, а не из молока, подобно маслу, более привычному для русских. Оливковое же нужно было отличать от и какого-либо иного постного масла – конопляного, льняного, макового, кунжутного или, уже позднее – подсолнечного, горчичного, кукурузного. Можно заметить, что для греческого «elaion» в русском языке не было точного, хорошо подходящего термина. Приходилось либо использовать существительное с общим значением – «масло» (которым называли различные продукты), либо же применять заимствование из греческого – то самое слово «елей» («elaion»).

Н. С. Запорожцева, работая в архивах тех городов, что были связаны с жизнью Миловского, уточнила его родословную. И по отцовской, и по материнской линии он был духовного звания. Его мать приходилась дочерью протоиерею Иллариону Масловскому7.

Итак, по женской линии он – Масловский. Если переиначить эту священническую фамилию на греческий лад, то получится – Елейский… Именно так: от основы греческого слова со значением оливкового масла («elaion»). Иначе говоря, от «elai-», где дифтонг «ai», в соответствии с принятой в Церкви системой итацизма, читается как «э». Хотя, вообще-то, допустимо образовать псевдоним от слова «elaion» целиком. Тогда вышло бы как раз «Елеонский». Однако же случаи, когда антропоним образуется от греческого существительного без отсечения окончания мужского рода («-os») или среднего рода («-on»), встречаются нечасто.

Сам Миловский, выводя на страницах своих произведений некоторых окружавших его людей, использовал именно такой приём – перевод фамилии прототипа (если она была бурсацкой, греко-латинского происхождения) на русский язык. В уже цитировавшемся письме к Короленко от 4 августа 1904 г. он сообщал, что, «кроме попов», на него «в последнее время стали злиться чиновники». Дело в том, что в опубликованном в «Журнале для всех» рассказе «Купальня» он изобразил малопривлекательного персонажа, прообразом которого был один сарапульский чиновник. Миловский писал: «…Следователь Феликсов (в рассказе Счастнев) подбирает материал для предания меня суду за диффамацию, только ждёт прокурора. Он великий дурак, и Счастнев списан с него целиком, как Ваш Тюлин и Арабин (Тюрин и Алабин)»8. Любопытно, что тут мы встречаем сразу оба самых распространённых у писателей способа намекнуть на истинную фамилию литературного героя. У Короленко это замена одной буквы, при сохранении общего фонетического облика. Ну, а выпускник духовной академии, преподаватель греческого и других языков Миловский-Елеонский переводил с одного языка на иной (латинское «felix» – «счастливый»).

Прозываться Елейским было бы не слишком приятно (ср. отрицательные коннотации прилагательного «елейный» применительно к какому-либо человеку и его поведению). А вот «Елеонский» – другое дело: тоже слово «масляное», которое известно и как реально существующая, причём вполне благозвучная, фамилия священников. Сам себя он кратко характеризовал именно так – «автор рассказов из жизни духовенства»9.

Интересно, что в рассказе Миловского «Юбилей» слово «елейный» употреблено в несколько смягчённом значении. Речь там идёт о пожилом, заслуженном дьяконе, юбилей которого готовились торжественно отметить и прихожане, и сослуживцы. Даже один из священников, отец Алексей, у которого вообще-то были причины недолюбливать дьякона, и тот должен был выступить в церкви с хвалебной речью. «О. дьякон знал, что ему готовится, и всю неделю ходил каким-то елейным, размякшим, слезливым. Его сердце преисполнилось любви к ближним, а особенно к о. Алексею. Он чувствовал, что о. Алексей взял на себя нелёгкий труд – хвалить человека, да не мёртвого, а живого, да ещё такого, который во время оно строил козни… Совесть мучила дьякона, и, чтобы облегчить и свою душу и задачу о. Алексея, он пошёл к нему с повинной…»10 В этом отрывке прилагательное «елейный», кажется, не имеет обычного для него оттенка ехидства или иронии. Оно лишь указывает на то, что человек размягчился, стал благодушным и готов был идти мириться да каяться. Литератор, который по матери был Масловским и который стал Елеонским, вписывая в свою прозу подсознательно значимое для него слово «елейный», по-видимому, придал ему несколько более «приличный» оттенок.

Итак, судя по всему, Короленко не выбрал, а лишь подсказал опекаемому им начинающему литератору псевдоним, непосредственно относившийся к родне Миловского по материнской линии. Либо Короленко просто-напросто одобрил такой вот выбор Миловского, о котором тот и сам подумывал.

Короленко явно знал о том, что у Миловского среди близких родственников есть Масловские. 19 мая 1897 г. Миловский писал ему из Сарапула: «Просил я двоюродного брата Масловского взять от Вас все не пошедшие в дело мои рукописи, но исполнил ли он эту просьбу, до сей поры не знаю»11.
«Искусственную» фамилию Елеонский, распространённую среди священно- и церковнослужителей, учёные, действительно, возводят к библейскому топониму – горе Елеон12. Следовательно, эта фамилия встаёт в ряд с такими, как Голгофский, Иорданский, Вифлеемский, Еммаусский или Эммаусский (от города Еммаус в Святой земле) и др.

Советский литературный критик и писатель Александр Константинович Воронский (1885–1943) учился в Тамбовском духовном училище, а затем – в Тамбовской семинарии. В повести «Бурса» (1932) он описывал некое духовное училище, не особенно скрывая, что речь идёт о Тамбове 1890-х гг. У Воронского названо немало учеников бурсы с обычными для детей из духовного сословия фамилиями. Один из бурсаков – Шурка Елеонский, по прозвищу Хамово Отродье13.

Однако случай с Миловским-Масловским показывает, что фамилия Елеонский могла получиться путём перевода с русского (и уж затем – «подтягиванием» под библейский топоним). Вообще случаи перевода с русского для священно- и церковнослужителей бывали нередкими: Орлов или Орловский становился Аквиловым или Аквиловским (от латинского «aquila» – «орёл»), Воробьёв – Струтинским (от греческого, вошедшего и в латынь, «strouthos» – «воробей»).

Известный исследователь русских фамилий Б.-О. Унбегаун приводил большой перечень «искусственных» фамилий духовенства, которые «существуют в двух параллельных формах – одна русская или церковнославянская, а другая латинская…»: Доброписцев – Бенескриптов, Законов – Юстицкий, Звездинский – Стеллецкий, Красновский – Руберовский и т. д. Так же обстояло дело и со славянско-греческими дублетами: Донской – Танаисов, Первенцев – Протогенов, Петухов – Алекторов, Соловьёв – Аедоницкий и т. д. А бывало и по три варианта – русский (церковнославянский), латинский и греческий: Барсов – Пантеровский – Пардалицкий, Беднов – Павперов – Пенинский, Великов – Магницкий – Мегалов, Зайцев – Лепорский – Лаговский, Надеждин – Сперанский – Елпидин (Елпидинский) и др.14

Заметно, что часто русский (либо церковнославянский) вариант таких фамилий – тоже «искусственного» происхождения. Так что фамилия предков Миловского по материнской линии, симбирско-пензенских священнослужителей Масловских, – весьма вероятно, тоже «искусственная». Тогда основатель священнической династии Масловских мог и, в самом деле, получить её в честь Вознесения Христа с Елеонской (Масличной) горы. Такая фамилия, с намёком на Вознесение, могла быть дана тому из учащихся в духовном училище или духовной семинарии, кто явно был не самым плохим. И, хотя она по формальному признаку – топонимическая, но всё же, по сути, сходна с такими, которые образованы от наименований церковных праздников (Вознесенский, Успенский, Рождественский, Крестовоздвиженский и т. п.). Эти звучные фамилии обычно давались по названиям церквей, в которых служили отцы мальчишек, направленных в духовные учебные заведения. Если парнишка был сыном священника Предтеченской церкви, то ему дали бы фамилию Предтеченский (согласно с посвящением церкви, а не в честь летнего праздника Иоанна Предтечи).

Однако ведь и фамилия «Миловский», может статься, тоже «искусственная». По крайней мере, сходная с нею фамилия Миловидов отмечена у священнослужителя15, а со смотрителем Арзамасского духовного училища А. С. Милосердиным Миловский и сам был хорошо знаком. Узнав из газет о смерти Милосердина, письмом, в котором тепло вспоминал своих сослуживцев по Арзамасу. И было это не более чем за месяц до трагической гибели Миловского16, который, как полагают, покончил с собой, бросившись с крыши Сарапульского духовного училища.
Итак, псевдоним «Елеонский» мог быть выбран Миловским с ориентацией на фамилию его родственников по материнской линии – Масловских. Их фамилии было найдено греческое соответствие.

Кстати, иной, странноватый для смотрителя духовного училища псевдоним Миловского – Спирит – тоже получает внятное объяснение, если иметь в виду буквальный смысл этого латинского по происхождению слова. «Spiritus» по-латыни – «дух»; например, в словосочетании «Spiritus Sanctus» это «Святой Дух». А Миловский – и сам из духовного сословия, и по службе он постоянно имел дело с людьми «духовными» (именно так их тогда именовали).

Псевдонимы Елеонский и Спирит – в общем-то, вполне бесхитростные для того литератора, кто, долго живя в уездном городке и занимая там видный пост, хотел бы укрыться от любопытствовавших обывателей и церковных да чиновных начальников. Тем более что Миловский-Елеонский сохранил свой настоящий инициал «С.». Даже если кто-то из его окружения не ведал, что по материнской линии он – Масловский, оба таких псевдонима явно указывали на духовную среду. С этой точки зрения, подписываться заурядно звучащим «Н. Шихановым», как он стал под конец жизни делать, было надёжнее. Хотя всё равно – слишком поздно…

Примечания

1 Запорожцева Н. И бродит дух писателя… : (биогр. очерк) // Миловский С. Н. Хрустальное яблоко : (рассказы). Сарапул, 2011. С. 12–13.
2 Миловский С. Н. Письма // Миловский С. Н. Неизреченный свет : (рассказы). Сарапул, 2012. С. 311.
3 Миловский С. Н. Неизреченный свет. С. 55–76.
4 Миловский С. Н. Хрустальное яблоко. С. 309.
5 Миловский Сергей Николаевич (1861–1912). URL: http://www.alibudm. narod.ru/pis/pudm259.html. Там же и путаница с годом смерти; нужно – 1911.
6 Запорожцева Н. Указ. соч. С. 6.
7 Там же. С. 12–14. См. также в недавнем сарапульском переиздании прозы Миловского таблицу «Родословная Миловских» (Миловский С. Н. Хрустальное яблоко. С. 356).
8 Миловский С. Н. Письма. С. 311.
9 Там же. С. 313.
10 Миловский С. Н. Юбилей // Миловский С. Н. Неизреченный свет. С. 184.
11 Миловский С. Н. Письма. С. 304.
12 Унбегаун Б.-О. Русские фамилии. Изд. 2-е, испр. М., 1995. С. 137; Успенский Б. А. Социальная жизнь русских фамилий : (вместо послесловия) // Там же. С. 341.
13 Воронский А. К. Бурса. М., 1966. С. 190, 236, 284, 316.
14 Унбегаун Б.-О. Указ. соч. С. 178–179.
15 Там же. С. 169.
16 Воспоминания о Миловском // Миловский С. Н. Неизреченный свет. С. 299.

В. А. Коршунков

Источник: http://herzenlib.ru/almanac/nu...R=number26

Пост №11.

Размышления.

Допускаю, что автор статьи «Почему смотритель Сарапульского духовного училища С. Н. Миловский стал С. Елеонским» В. А. Коршунков, был прав в своих предположениях о выборе псевдонима С.Н. Миловским – Елеонский. По всей видимости, действительно данная фамилия имеет искусственное происхождение. Однако не могу согласиться с его мнением, что таковой является и фамилия Масловский. В частности, он пишет: «Так что фамилия предков Миловского по материнской линии, симбирско-пензенских священнослужителей Масловских, – весьма вероятно, тоже «искусственная». Тогда основатель священнической династии Масловских мог и, в самом деле, получить её в честь Вознесения Христа с Елеонской (Масличной) горы. Такая фамилия, с намёком на Вознесение, могла быть дана тому из учащихся в духовном училище или духовной семинарии, кто явно был не самым плохим».

Полагаю, что в данном случае фамилия – Масловский - является топонимом. Дело в том, что первые, официально обозначенные носители данной фамилии родились в селе Масловска Наровчатского уезда. Именно там, при Архангельской церкви Масловские служили начиная с 1770 -х годов, а если учитывать женскую линию, то с начала ХVIII века, возможно, что с момента постройки храма. В общей сложности Масловские прослужили в священническом сане при Архангельском храме более 120 лет, вплоть до 1896 года, когда скончался зять Василия Венедиктовича Масловского, священник Дмитрий Евграфович Доброхотов.

В известном труде А.Е. Попова «Церкви, причты и приходы Пензенской Епархии» указываются следующие сведения, касающиеся данного села:

VI. Город Наровчат и Наровчатский уезд
Второй благочиннический округ

13) Село Масловка. Храм во имя св. архистратига Михаила, деревянный, холодный, построен в 1773 г., расстоянием от г. Пензы 120 в. Причта положено: священник и псаломщик. Земли усадебной 1 д., пахотной 33 д. Жалованья священнику 90 р., псаломщику 36 р. К церкви села Масловки приписана церковь с. Холстовки во имя св. архистратига Михаила, деревянная, холодная, построена в 1761 г., при коей земли усадебной 1 д., пахотной 33 д. Прихожан м. п. 730, ж. п. 714. Приход состоит из села Масловки и с. Холстовки (в 1 в.).

Пост №12.

Из выше приведенных постов видно, что первым биографом С.Н. Миловского, писавшего под разными псевдонимами следует считать краеведа из Сарапула Н.С. Запорожцеву. Именно она затратила много сил и времени, чтобы возвратить из небытия имя даровитого педагога и писателя Миловского. Посетив места его жизни в бывших Пензенской и Нижегородской губерниях, поработав в столичных библиотеках и архивах, ей удалось опубликовать три книги его произведений. Кроме того, были они дополнены воспоминаниями современников, письмами, некрологами и фотографиями.

Опубликовала она и несколько интересных статей, повествующих об основных этапах жизни Миловского. В 2016 году Н.С. Запорожцева подвела итоги, выпустив книгу «Тайны сарапульского смотрителя». Введение заканчивается следующей мыслью: «В этой дорогой для автора, популярной книге, не претендующей на строгую научность, собраны лишь некоторые тайны жизни и творчества сарапульского писателя, которые удалось разгадать на запутанных и пророческих краеведческих тропах и родословных перекрестках. Читателям и краеведам мы оставляем радость дальнейших открытий и серьезных исследователей».

Долгое время, занимаясь изучением родословия духовного рода пензенских Масловских, не могла я пройти мимо этой книги, поскольку Миловский был внуком Иллариона Венедиктовича и Ольги Семеновны Масловских. Однако меня весьма удивило мнение автора о том, что был он сиротой. Возникло желание разобраться в этом вопросе.

Почему С.Н. Миловский был объявлен сиротой?

В главе под названием Происхождение Запорожцева пишет: «Отец писателя, Николай Александрович Миловский, сын дьячка, с отличием окончив Пензенскую духовную семинарию, был рукоположен Преосвященным Варлаамом в священники Тихвинской церкви села Вороновки. Невесту, Александру Илларионовну, Николай сосватал в известной поповской семье Масловских из села Папузы. Масловские, служившие в керенских, ломовских, наровчатских приходах и в Пензенской духовной семинарии, не были баловнями судьбы. У тестя, Иллариона Венедиктовича Масловского из села Большие Ижморы, были две дочери и четыре сына, ставшие священниками. Но двое из них прослужили недолго и умерли мученической смертью».

Насколько известно из архивных источников, указанные в книге Масловские родились в селе Масловка Наровчатского уезда. По крайней мере, дед самого Иллариона Венедиктовича начал службу в сане священника при Архангельской церкви этого села в 1770-х годах. В семье Масловских были две дочери, старшая Александра Илларионовна стала матерью Миловского и шесть сыновей. Более того, отец писателя, Николай Александрович, обучался в Пензенской духовной семинарии (ПДС) одновременно с одним из братьев – Иваном Илларионовичем. Возможно, что он содействовал знакомству и последующему браку сестры.

Последуем далее и хотя приводимый фрагмент теста не относится к заявленной теме, считаю необходимым остановиться на нем - «Еще один замечательный образец для Сергея — двоюродный дядюшка, протоиерей Тихвинской церкви в Смольково, педагог Степан Васильевич Масловский, прослуживший 31 год в Пензенской духовной семинарии; последние 12 лет был в ней ректором».

Дело в том, что среди Масловских довольно часто встречается повторение одних и тех же имен, что вносит неизбежную путаницу. Так, мне известны три Степана Масловских. В селе Смольково Саранского уезда служил священником двоюродный брат Степана Васильевича, Степан Филиппович. Степан Васильевич, после окончания Казанской духовной академии (КДА) был сразу направлен преподавателем в ПДС. В годы его ректорства С.Н. Миловский и оканчивал обучение в семинарии.

Далее: «Через два года на свет появился брат Сергея, Алексей. 1864 год стал трагическим для губернского города Симбирска из-за череды пожаров-поджогов, в которых сгорело полгорода домов и 12 церквей. После 1865 года иерей Николай Миловский был переведен на службу священником в Вознесенскую церковь большого села Серман. О его жене и младшем сыне сведений нет. Неведомо, какая беда или болезнь унесла маменьку и брата Сергея.

Не совсем понятно, какое отношение имел пожар в Симбирске к молодой семье, если отец писателя был «1860 года дня 14 сентября Высокопреосвященным Варлаамом рукоположен во священника к Тихоновской Церкви Села Вороновки Городищенского уезда», Правда прослужил он на этом месте не очень долго и «1864 года дня 30 Сентября Преосвященнейшим Антонием по своему прошению переведен к Вознесенской церкви села Серманы Городищенского уезда». Там он и продолжал свою службу вплоть до 11 сентября 1909 года, когда согласно своему прошению был уволен заштат, а 22 декабря этого же года ему была назначена пенсия в размере 300 рублей в год. Служил исправно: награжден набедренником (1873), скуфьею (1887), камилавкой (1891) и наперсным крестом по духовному ведомству (1897), в том числе несколькими благодарностями и признательностями Епархиального начальства. А в начале 1900-х годов простой сельский батюшка был возведен в сан протоиерея. К сожалению, не могу назвать точную дату его кончины. Однако в 1915 году, мать С.Н. Миловского была еще жива и ей была назначена пенсия, как вдове протоиерея. Напомню, что Сергей Николаевич отошел в мир иной 11 августа 1911 года.

О каком из младших сыновей семьи Миловских идет речь? Очевидно, об Алексее, родившемся два года спустя после Сергея. В связи с этим, считаю необходимым перечислить всех детей, упомянутых в клировой ведомости отца за 1895 год, год начала службы Сергея Николаевича смотрителем в Сарапульском духовном училище, которых было шесть человек - четыре сына и две дочери. И все получили достойное образование, даже девочки.

Итак: «Сергей, смотритель Духовного училища в г. Сарапуле Вятской Епархии;

Алексей, священник в г. Мокшане;

Зинаида, 1869 г.р. – по окончании курса в Епархиальном училище, состояла учительницей, а в настоящее время поступила в пензенскую фельдшерскую школу;

Валентин, 1871 г.р., состоит учителем Земской школы в с. Павловском Куракине, Городищенского уезда;

Варвара, 1873 г.р., окончила курс Пензенского Епархиального училища, с 1893 года состоит учительницей церковно-приходской школы в с. Симбухове Лукояновского уезда, нижегородской епархии;

Михаил, 1874 г.р., состоит псаломщиком в с. Годяйкино, Городищенского уезда».

Все братья и в дальнейшем продолжали свою службу: Алексей упоминается в 1913, Валентин – в 1916, а Михаил – в 1915 годах.

Неизвестно, конечно, какие отношения царили в семье. Но... Сергей Николаевич начал свою службу в Лысковском духовном училище под присмотром дяди Михаила Илларионовича Масловского, а второй дядя, саранский священника Алексей Илларионович Масловский, венчал его с Анной Введенской в Починках, последнем месте службы Сергея Николаевича в Нижегородской губернии.

С недоумением, повторяю – на каком основании Сергей Николаевич был объявлен сиротой?

К сожалению, это утверждение появляется почти во всех последующих публикациях, где рассказывается о судьбе С.Н. Миловского.

№13.

120 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ХУДОЖНИЦЫ А.В. ЛЮБИМОВОЙ

"Для меня вполне возможно ходить на этюды, как на свидание, к липам в Летний сад…": 120 лет со дня рождения художницы А.В. Любимовой
Антонина Васильевна Любимова – мастер пейзажа, художница, судьба которой удивительно тесно переплетена с судьбой Ленинграда.ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 6. Л. 1. Фотография А. В. Любимовой. [1970-е годы].

Несмотря на то, что её фонд один из самых скромных по размерам среди других личных фондов ЦГАЛИ СПб, он открывает неожиданные страницы художественной жизни нашего города 1920-1980-х годов1.

А. В. Любимова родилась в 1899 году в семье священника в одном из сел Пензенской губернии, откуда до Пензы было трое суток пути на лошадях. В 1919 году именно таким образом А. В. Любимова приехала в Художественное училище, где в то время преподавали ученики И. Е. Репина – И. С. Горюшкин-Скоропудов и Н. Ф. Петров2. Одно из наиболее ярких воспоминаний того периода связано у художницы с поездкой в Москву в 1921 году, где она стала студенткой ВХУТЕМАС, поступив в мастерскую Л. С. Поповой и А. М. Родченко. А. В. Любимова позднее рассказывала, что находясь в Москве, она не могла долго писать студенческие этюды (натюрморты – чаще всего «конструкцию из ржавой железной проволоки, на которой висели узкие полоски цветной папироской бумаги»)3. Художественная жизнь Москвы, её многочисленные коллекции – Третьяковской галереи, С. И. Щукина и И. А. Морозова – оставили в душе молодой художницы гораздо больший след, чем учеба у московских авангардистов. Уже тогда А. В. Любимову привлекали мастера пейзажной живописи – прежде всего, французские художники барбизонской школы, откровением для неё стала живопись Поля Гогена.

После возвращения из Москвы и окончания учёбы в Пензенском художественно-педагогическом техникуме А. В. Любимовой пришлось устроиться на работу стенографисткой, чтобы собрать необходимую сумму на переезд в Ленинград и поступление во ВХУТЕИН. В 1926 году она стала студенткой живописного факультета. Среди преподавателей наибольшее влияние на молодую художницу оказали классик советского пейзажа А. А. Рылов и один из основоположников ленинградской пейзажной школы А. Е. Карев. А. В. Любимовой особенной запомнилась одна фраза А. А. Рылова, который как-то сказал студентам: «сейчас мы вам надоели, а когда кончите – вы, может быть, растеряетесь в жизни, вот тогда приходите ко мне что-нибудь показать»4. Художница сохранила добрые отношения со своими учителями и нередко в дальнейшем обращалась к ним за советом.

После окончания ВХУТЕИНа в 1930 году как раз и началась та жизнь, о которой говорил А. А. Рылов. Постоянной работы А. В. Любимова не имела, но исполняла разовые заказы Горкома ИЗО Союза работников искусств, некоторое время преподавала рисование в школе5. В автобиографии 1970 года художница писала: «заработок того периода складывался из получаемых раз в год творческих командировок Ленизо, из редко случавшихся приобретений пейзажей и натюрмортов из ежегодных заработков по оформлению города к маям и октябрям»6. Художественная жизнь Ленинграда 1930-х годов была полна возможностей, и А. В. Любимова с интересом открывала для себя новое – непродолжительное время работала в кружке К. С. Малевича, копировала полотна Гогена в Эрмитаже под неодобрительные комментарии посетителей, сблизилась с членами общества «Круг художников». Именно в этот период художница сделала для себя окончательный выбор в пользу городского пейзажа, как она писала, по причине того, «что приглашать натурщиков было для меня слишком дорого»7. Однако, не исключено и другое объяснение – это возможность работать самостоятельно, не оборачиваясь и не отвлекаясь на коллег, полностью концентрируясь на предмете изображения.

В 1930-е годы сформировалось и другая особенность творчества А. В. Любимовой – тяготение к созданию циклов, причем почти все из них были связаны с изображением города – «Пушкинские места в Ленинграде» (1935-1936), «Ботанический сад» (1939), «Весна в Ленинграде» (1940). В 1939 году А. В. Любимова впервые попробовала себя в литографии и офорте – графических техниках, с которыми связала в дальнейшем всю свою творческую жизнь, создав цикл, посвященный Васильевскому острову, на котором она жила. Как и в студенческое время ей повезло с учителями – её наставницей стала Е. С. Кругликова, художник большого технического мастерства и вкуса. В 1940 году А. В. Любимова стала кандидатом в члены Ленинградского отделения Союза художников РСФСР.

Наиболее важным и насыщенным в жизни художницы стал период Великой Отечественной войны и блокады, в который произошло несколько поворотных встреч и событий.ЦГАЛИ СПб. Ф. 78. Оп. 5. Д. 121. Л. 30. Портрет А. А. Ахматовой. Автолитография. 1963 год.

В июне 1944 года на вечере в Доме писателя А. В. Любимова впервые увидела А. А. Ахматову, дружеские отношения с которой поддерживала до самой смерти поэта. Она была рядом с А. А. Ахматовой в августе 1946 года, когда постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» та была объявлена «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии», много времени проводила с ней на даче в Комарово. В архиве сохранился машинописный вариант воспоминаний А. В. Любимовой об этих многочисленных встречах периода 1944-1966 годов8, которые не раз публиковались9.

Художница признавалась, что образ А. А. Ахматовой сразу показался ей «выше, лучше» других, и ей захотелось запечатлеть поэта. Как писала А. В. Любимова, «22-му и, видимо, самому нелепому из всех ее художников, кроме обычного внешнего позирования, нужно еще что-то другое – внутреннее, жизненное – просто быть около нее, смотреть, следить, слушать и запоминать, чтобы хоть немного уловить тот образ, который тогда начинал мне видеться»10. Поиски этого образа растянулся на 20 лет, в течение которых художница сделал огромное число набросков и этюдов. Удивительно, что определив для себя в 1930-е годы городской пейзаж как основной жанр, она обратилась к портрету именно благодаря А. А. Ахматовой. Однако, судя по её неопубликованной статье «О портрете», и портрет, и пейзаж для А. В. Любимовой начинались с одного – с любви. Она писала:

«Видов любви много. Это когда вдруг увидишь человека и почувствуешь, что не изображать его нельзя, невозможно, - он каким-то образом беспокоит. А иногда совершенно неожиданно и заново увидишь давно знакомого, много раз встречавшегося, своего человека. И увидев, начинаешь заново думать над его образом, следить и угадывать внутренний строй его души, стараешься проникнуть в его внутреннюю сущность, проявляющуюся внешне в движениях, жесте, взгляде, прическе»11.

Вышесказанное А. В. Любимова считала справедливым и для пейзажа:

«И дом, и облако, и кусок асфальта на улице есть портрет данных предметов. Каждое дерево имеет свои особенности, появившиеся в результате его существования и нет двух совершенно одинаковых кленов, как одинаковых близнецов-людей. И дерево также способно занять воображение, если его увидишь по-настоящему и также не сможешь жить не изображая его. Для меня вполне возможно ходить на этюды, как на свидание, к липам в Летний сад, к столетней иве на углу Большого проспекта и Шестнадцатой линии»12.ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 1. Л. 2. Первый салют. Рисунок. 1944 год.

Именно в этом кроется суть творческого метода А. В. Любимовой: максимально сблизиться с предметом изображения, постараться проникнуться им, полюбить его, чтобы готовый портрет стал интереснее и живее.

Вероятно, поэтому в период блокады А. В. Любимова почти не работала в жанре городского пейзажа. Позже она вспоминала: «…изображать тогда в тот момент все эти разрушения я совершенно не могла, не хотелось. Для того, чтобы изображать, надо, мне кажется, полюбить изображаемый предмет, а любить развалины, любоваться ими для меня было немыслимо»13. В связи с этим особую ценность приобретают сохранившиеся в фонде художницы рисунки «Хлебозавод на Большом проспекте Васильевского острова» и «Первый салют», сделанный у здания Академии Художеств 27 января 1944 года – в день снятия блокады14.

Не менее важными представляются сохранившиеся воспоминания художницы, записанные в 1966 году по дневникам блокадного времени, которые были опубликованы в 2015 году сотрудницей Пушкинского дома, где хранятся первоначальные дневниковые записи и часть воспоминаний15. В них А. В. Любимова рассказывает не только про свою жизнь, но и жизнь города, особенно подробно в первые месяцы войны. Слабое сердце освободило художницу от изнурительной работы на окопах, однако, она чувствовала потребность быть полезной. С первых дней войны она включилась в работу по эвакуации Эрмитажа – упаковывала в античном отделе скульптуры и вазы, а потом нумизматическую коллекцию.

Две недели ей пришлось работать в Ленинградском отделении Союза художников РСФСР по составлению списков на эвакуацию сотрудников Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры (Академии Художеств) и их семей. По воспомЦГАЛИ СПб. Ф. 78. Оп. 5. Д. 121. Л. 1. Личная карточка А. В. Любимовой – члена Ленинградского отделения Союза художников РСФСР, заполненная в 1951 году.инаниям А. В. Любимовой, это была психологически очень тяжелая и полная суеты работа, особенно по эвакуации детей, составы с которыми отправляли в сторону неумолимо приближающейся линии фронта, а потом возвращали обратно. Кроме того, художница вместе с другими своими коллегами также дежурила в здании Союза художников, обеспечивая МПВО. Несмотря на то, сколько времени и сил А. В. Любимова отдала работе в Союзе, в конце 1943 года её исключили из числа кандидатов16. Однако самое страшное состояло в том, что таким образом она лишилась продуктовых карточек, которые, вероятно, были нужны кому-то другому. Сама художница в автобиографии 1970 года указывала другие дату и причину: «В начале 1944 года, по произволу Серова, была исключена из Союза якобы за то, что не пишу “историко-революционных картин”, жаловалась на его действия в Оргкомитет»17. Речь идет о художнике Вл. А. Серове, который в тот период был председателем Ленинградского отделения Союза художников РСФСР. А. В. Любимова вспоминала, что в первые месяцы войны ей «даже стал противен самый вид военной формы, все чаще встречавшийся теперь на людях <…> эту форму часто надевали, чтобы показать свою принадлежность к армии, к “спасению родины” люди, ничего не делавшие для того»18. Среди них она упоминает и Вл. А. Серова, который сразу «облекся» в военную форму и к которому, кажется, она не испытывала симпатии. Историк искусства П. Е. Корнилов, выступая в 1967 году на открытии персональной выставки А. В. Любимовой, назвал тот эпизод и время руководство Вл. А. Серова «темной страницей в истории нашего Союза, – когда не было любви к человеку, настоящего интереса к творчеству,ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 5. Л. 17. А. В. Любимова «О войне, о блокаде». Воспоминания. а все было построено на базе “бизнеса”»19.

Май 1945 года принес А. В. Любимовой не только радость Победы, мирной жизни, привычных занятий, но и восстановление в числе кандидатов Союза художников, полноправным членом которого она стала в 1949 году. В это время произошло еще одно важное событие в её творческой биографии – она перешла из секции живописи в секцию графики, во многом благодаря Е. С. Кругликовой, с которой она познакомилась ещё до войны. Таким образом, к началу 1950-х годов А. В. Любимова окончательно определилась с направлением своего творческого пути, решив работать в области печатной графики и городского пейзажа. В послевоенное время она много занималась созданием циклов литографий и офортов, сделанных в литературных местах Ленинграда – там, где бывали А. А. Блок, А. С. Пушкин и другие.

К сожалению, само творческое наследие А. В. Любимовой, представленное в том числе в коллекции Русского музея, Государственного музея политической истории России, а также многочисленных литературных музеях Санкт-Петербурга, почти не изучено и до сих пор ждет своего исследователя, который мог бы рассказать широкой аудитории о таком исключительно ленинградском мастере станковой графики и художественной жизни Ленинграда 1920-1980-х годов.

А.А. Шанявская,

заведующая отделом использования документов

-----

1 Личный фонд А. В. Любимовой, включающий семь дел, поступил в архив от самой художницы в 1972 году, в 1980 году прошел научное описание и стал доступен исследователям.

2 Стенограмма обсуждения персональной выставки работ А. В. Любимовой в секции графики Ленинградского отделения Союза художников РСФСР 6 апреля 1967 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 3. Л. 17-18.

3 Там же. Л. 19.

4 Там же. Л. 21.

5 Анкетный лист, заполненный А. В. Любимовой собственноручно 10 мая 1953 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. 78. Оп. 5. Д. 121. Л. 7об.

6 Автобиография 1970 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. Ф. 78. Оп. 5. Д. 121. Л. 19.

7 Стенограмма обсуждения персональной выставки работ А. В. Любимовой в секции графики Ленинградского отделения Союза художников РСФСР 6 апреля 1967 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 3. Л. 21.

8 Дневниковые записи встреч с А. А. Ахматовой в 1944-1965 годах // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 6. 134 л.

9 Наука и жизнь. 1978. № 2; Любимова А. В. Записи о встречах // Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма. Сост. М. М. Кралин. Л.: Лениздат, 1990. С. 231-249; Любимова А. В. «Дорога не скажу куда…» Дневниковые записи о встречах с А. А. Ахматовой. 1944-1965 гг. СПб.: Агат, 2004.

10 Дневниковые записи встреч с А. А. Ахматовой в 1944-1965 годах // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 6. Л. 4

11 Любимова А. В. «О портрете». Статья для обсуждения выставки «Современник», открытой в апреле 1970 года в Государственном Русском музее // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 4. Л. 6.

12 Там же. Л. 8.

13 Любимова А. В. «О войне, о блокаде». Воспоминания // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 5. Л. 56.

14 ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 1. Л. 1, 2.

15 Любимова А. В. «О войне, о блокаде». Воспоминания // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 5. 61 л.; Любимова А. В. «О войне, о блокаде» (Публикация А. Г. Носовой) // «Верили в Победу свято»: Материалы о Великой Отечественной войне в собраниях Пушкинского Дома. СПб.: Издательство Пушкинского Дома, 2015. С. 182-209.

16 Стенограмма обсуждения персональной выставки работ А. В. Любимовой в секции графики Ленинградского отделения Союза художников РСФСР 6 апреля 1967 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 3. Л. 23.

17 Автобиография 1970 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. Ф. 78. Оп. 5. Д. 121. Л. 19.

18 Любимова А. В. «О войне, о блокаде». Воспоминания // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 5. Л. 5.

19 Стенограмма обсуждения персональной выставки работ А. В. Любимовой в секции графики Ленинградского отделения Союза художников РСФСР 6 апреля 1967 года // ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Д. 3. Л. 29.

№14.

А.В. Любимова. Автопортрет. 1946 г. Бумага, сухая игла.

№15.

Полагаю, что если человек талантлив, то талантлив во многом...

Любимова А. В.: Записи о встречах

…И кто-то приказал мне:
Говори. Припомни все...
Леон Фелипе

1944 год

1. IX 1944. Анну Андреевну я впервые увидела на устном выпуске альманаха в Доме писателя 19. VI 1944 года. Накануне в ЛОСХе прочла афишу об этом вечере, захотелось пойти. Когда вошла в зал, читали другие поэты: Рувина, Полонская, Берггольц. Ахматова уже закончила, сидела в президиуме за красным столом, в середине, в черном платье, с гладкой прической наверх. Сразу же я узнала ее, стало как-то страшно даже, точно это был человек из другого мира, так она была хороша и не похожа на других: выше, лучше. Она была гармонична в каждом жесте, и это, помимо красоты, придавало ей что-то совершенно особое.

Мне вдруг неотступно захотелось ее написать. Начала мерещиться композиция, образ. Когда все закончилось, ее, конечно, окружили, а я стала мучиться, сомневаться, колебаться, стесняясь подойти, заговорить, очутиться в роли поклонницы. Но все-таки кое-как решилась, подошла, начала, и Анна Андреевна как-то очень быстро, рассеянно и просто согласилась. Спросила, где я учусь (я потом над этим несколько раз принималась смеяться в душе – хороша ученица, 45 лет сровнялось).

Потом спросила или сказала с раздумьем: "А может быть, уже не стоит?" – "Стоит!" – отрезала я сразу. О деталях решили договориться через Н. П. Колпакову, секретаря редакции журнала "Ленинград". Прибавила, что только что вернулась из эвакуации, из Ташкента (действительно, лицо у нее было очень загорелое, темное), что живет пока у знакомых, "но комната есть".

Второй раз увидела ее в столовой Дома писателя в конце июня. Я пришла, как всегда в последнее время, после этюдов из Летнего сада в библиотеку, зашла в редакцию к Колпаковой, спросила об Ахматовой, и та сразу: "Анна Андреевна сейчас в столовой" – и повела меня туда.

Анна Андреевна стояла у стола, готовая уйти, с кем-то разговаривала. Она была в летнем простом коричневом платье в белый горошек, без чулок, очень красиво причесанная, с едва начинающей седеть прядью над виском. Колпакова представила меня ей (видимо, не зная, что мы знакомы), и мы отошли к окну, чтобы поговорить, но нам не дали; откуда-то взялась поэтесса Л. Попова и разговаривала с ней, наверно, с полчаса, в чем-то восторженно уверяя ее. Анна Андреевна вежливо слушала, но мне показалось, что ей скучно, а мне было нестерпимо обидно, что опять помеха, опять отсрочка. Потом она все-таки ушла, и мы пошли к выходу. Анна Андреевна зашла ненадолго в Литфонд, а я осталась ждать ее в вестибюле. Сидела на каком-то продавленном старом кресле в состоянии немыслимого, невероятного блаженства. И это, конечно, был один из счастливейших дней моей жизни.

Мы шли по набережной Жореса (бывшей Французской), где в доме 12, квартире 5, она тогда жила у Рыбаковых. Но когда потом в полубеспамятстве я оттуда вышла, то помнила только, что входная дверь была черная с каким-то рельефом. Даже номер дома забыла, пришлось опять идти в Дом писателя, узнавать адрес.

В небольшую комнату, куда привела меня Анна Андреевна, падал теплый желтоватый отсвет от солнца (было после 3 часов дня). Вправо от двух окон, во дворе, была пожарная стена (брандмауэр), ярко освещенная солнцем, откуда и попадали в комнату теплые рефлексы. Мне там все понравилось – и отсвет солнца, и простота, и порядок, и несколько старинных вещей из мебели: круглый стол, покрытый маленькой четырехугольной голубоватой скатертью, большой букет полевых цветов, простая металлическая кровать, два-три кресла-стула, что-то вроде комода, на стене небольшое зеркало и небольшой четырехугольный стол в углу, на котором, должно быть, лежали тетради, – она туда иногда подходила и что-то быстро записывала. Это место мне стало казаться каким-то необычным, и я избегала смотреть, что она там делает.

И тогда же показалось мне, что сочиняет она постоянно. Сразу, как пришли, я сказала, что меня полгода назад исключили из Союза, может быть, она не захочет меня принимать, но она в ответ только махнула рукой. А этого момента я очень боялась.

Сеанс она назначила на следующий день на 12 часов. Я как-то несколько замедлила с уходом, она сделала неуловимый жест нетерпения, я поскорей ушла. И так всегда после каждого сеанса надо было очень быстро собираться, все расставив по местам, убегать, раз окончено дело. Мне понравилось это: "Бойся гостя стоячего..."

На следующий день я пришла с большим холстом, этюдником и большим красивым пионом неопределенного сиренево-бело-розоватого цвета, сожалея, что ничего лучшего не могла найти в такой короткий срок, но она уверила, что очень любит пионы.

Анна Андреевна сказала, что я 22-й художник, которому ей приходится позировать: "И надо сказать – делать это я умею". Но последующие события показали, что 22-му и, видимо, самому нелепому из всех ее художников, кроме обычного внешнего позирования нужно еще что-то другое – внутреннее, жизненное: просто нужно быть около нее, смотреть, следить, слушать и запоминать, чтобы хоть немного уловить тот образ, который тогда начинал мне видеться.

Она курит. Мне как-то не приходило это в голову. Но делает это, как и все, что делает, красиво. Платье сначала выбрали белое, в котором она была в то утро, когда я вошла к Рыбаковым, но Анна Андреевна вспомнила, что в белом и белой ночью на подоконнике Шереметевского дома ее уже писал Осмеркин и, вообще, платье это уже стало очень старым. Потом она предложила позировать в халате ("так не писал никто"), в шелковом китайском, сшитом из целого куска, с драконом на спине, – халат должны были принести с ее квартиры на другой день, "но он тоже старый, даже рваный".

Мне же больше всего хотелось писать ее в черном, эстрадном платье, стоя, так, как увидела ее в первый раз. Но стоя позировать тяжело, и потому об этом я только думала в душе, но просить, конечно, не стала. В коричневом мне тоже казалось хорошо, да и вообще, в любом – лишь бы только суметь. Разве в платье главное?

В самый первый день позирования, в перерыв, она спросила: "У кого вы учились?" – "У многих, но последним был Карев". После сеанса в тот день она повела меня по всей квартире Рыбаковых, показала их коллекцию, где было огромное количество вещей Алексея Еремеевича Карева. Некоторые из этих вещей я видела еще в 1927 году на великолепной его выставке в Русском музее.

Часов ни у нее, ни у меня тогда не было, и, конечно, мы пересиживали. Она, наверно, уставала, и однажды в перерыве с таким усталым и красивым жестом с размаху бросилась на кровать, а я, совершенно обалдев, смотрела и думала: "Вот так мне и надо ее писать".

На третий день она спросила, почему я делаю ее несколько похожей на мужчину. Неужели я так ее вижу? "Правда, я постарела, но все-таки..."

Я в испуге отвечала сбивчиво и сумбурно, что всегда, начиная, очень резко беру соотношения, что потом постепенно резкость уйдет. Но для меня эти слова были настоящим горем. Я почувствовала, что нужно не торопиться писать, надо некоторое время подумать, опомниться, прийти в себя, освоиться с этим вдруг свалившимся на меня событием – изображением Ахматовой. На какое-то время отойти от натуры и, может быть, даже немного поработать одной, по памяти. Действительно, во время сеансов я вела себя совершенно по-дурацки: не смела на нее смотреть, боялась потревожить, особенно в те моменты, когда она подходила к тому исключительному для меня столу в углу и что-то записывала. Словом, почувствовала, что сеансов, наверно, не будет, но как я стану теперь жить? Работу бросить я не смогу, не умею, а что делать сейчас – не знаю. Но Анна Андреевна и в этот раз проводила меня, как всегда, хорошо, серьезно и приветливо, уже на лестнице дала телефон этой своей квартиры, чтобы возобновить сеансы, что работу бросать не надо, а она должна скоро переселиться в квартиру на Фонтанке, и дала новый телефон.

Потом я смотрела и слушала, как она читала на своем вечере в Доме писателя, а я там писала Неву с Литейным мостом из окна. Она вошла, с кем-то разговаривая, до меня донеслось, что чувствует себя неважно. Вид у нее был усталый. Я поздоровалась. Уходя, она положила мне руку на рукав халата (я была в синем рабочем халате и белом джемпере, был пасмурный день), сказала: "Мы еще поговорим". Я рванулась вслед, пробормотала: "Ладно" – и много дней затем все ругала себя за неумение держаться по-людски.

В последний раз в это лето увидела ее на секции поэтов в Союзе, где слушали Хаустова и Семенова. Она сказала об их работах: "Это пока эскизы".

На следующий день после этого она должна была проводить занятия в нашей группе начинающих поэтов, куда я ходила с января 44-го года, со дня снятия блокады. Но сказали, что заболела: ночью был сердечный приступ, утром снова повторился.

Далее читать здесь: http://ahmatova.niv.ru/ahmatov...rechah.htm

Любимова Антонина Васильевна
Портрет А. А. Ахматовой
1963
бумага; литография

№16.

СЕЛО ТАТАРСКАЯ ЛАКА КЕРЕНСКОГО УЕЗДА

Совсем неожиданно в поле моего зрения попало село Татарская Лака. Решила собрать сведения об этом поселении и, главное, причте Покровского храма.

Татарская Лака (первый благочиннический округ) Керенский уезд

Храм Покрова Пр. Богородицы, с теплым приделом во имя свят. и чудотв. Николая, деревянный, построен в 1778 г., а 1880 – 84 перестроен, разстоянием от г. Пензы 165 в. Причта положено: священник, диакон и псаломщик. Земли усадебной 3 д., пахатной 33 д. Жалованья 164 р. 64 к. Дом для священника церковный. Прихожан м.п. 870, ж.п. 847. Сверх того магометан м.п. 406, ж.п. 371. Приход состоит из села и дер. Выглядовки (в 1 в.), Мочилейки, Алексеевки (в 2 в.), Крутовки, Красаевки (в 4 в.), Санеловки (в 5 в.), Чудовки (в 3 в.). В селе церк.-прих. школа.

"Церкви, причты и приходы Пензенской епархии", составил А. Попов. Пенза, типогр. губерн. правления. 1896.

***

1. Европейцев Андрей Васильевич священник Татарская Лака Керенск.

ПЕВ. 1895. № 16. Л. 597. Часть неофиц.

Памяти пасты рей Пензенской епархии, скончавшихся въ 1894 году.

Въ теченіе 1894 года въ Пензенской епархіи скончались слѣдующіе священники:

10) 2-го апрѣля Андрей Васильевичъ Европейцев, священническій сынъ, 44 лѣтъ; окончилъ курсъ семинаріи въ 1872 г. студентомъ. Въ 1878 г. рукоположенъ во священника къ церкви с. Татарской Лаки, Керенскаго уѣзда; въ 1883 г. перемѣщенъ в с. Малый Азясь, Краснослободскаго уезда, гдѣ и скончался послѣ продолжительной и тяжкой болѣзни. Имел три награды: набедренникъ, скуфью і: камилавку Оставилъ по себѣ жену 33 лѣтъ и 2-хъ дочерей.

2. Добровольский Михаил священник Татарская Лака Керенск.

ПЕВ.1883. № 7. Л.11 Часть оф.

Перемещены:

3) священник села Шеина керенскаго уѣзда, Михаилъ Добровольскій, въ село Татарскую Лаку керенскаго уѣзда;

3. Любимов Василий священник Татарская Лака Керенск.

ПЕВ, 1897. № 11. С. 122. Часть оф.

0 награжденіи священнослужителей епархіи.

Предложеніемъ Его Преосвященства, отъ 6 мая сего 1897 года за і№ 101, за отлично-усердную и полезную службу церковно-приходскую н въ поощреніе дальнѣйшихъ трудовъ на поприщѣ пастырскаго служенія награждены: а) скуфьею: священники—

16) с Татарской Лаки, того же уѣзда, Василій Любимовъ:

*

ПЕВ. 1904. №11. С.125. Часть оф.

Распоряженія Святѣйшаго Синода,

По опредѣленіямъ Святѣйшаго Сѵнода, отъ 14 апрѣля 1904 года за №№ 1926 и 1927, согласно представленію Пензенскаго Епархіальнаго Начальства, къ 6 числу мая текущаго года— ко дню Рожденія ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА— удостоены награжденія ниже слѣдующія духовныя лица Пензенской епархіи:

А) за заслуги по духовному вѣдомству:

г) камилавкою: церкви села Татарской Лаки, Керенскаго уѣзда, Василій Любимовъ,

*

ПЕВ. 1905. №5. С.46. Часть оф.

Объявляется признательность Епархіальнаго Начальства.

Священникамъ церквей:

села Татарской Лаки, того же уѣзда, Василію Любимову … за ихъ усердіе въ назидапіи пасомыхъ.

*

ПЕВ. 1906. №4. С.68. Часть оф.

Распоряженія Епархіальнаго Начальства.

Объявляется признательность Епархиального Начальства

Священнику церкви села Чукалъ, Краснослободскаго уѣзда, Петру Тихову за усердіе въ дѣлѣ проповѣданія слова Божія. Священнику церкви села Ефаева, Краснослободскаго уѣзда, Адріану Коммодову, церкви села Лундана, Керенскаго уѣзда, Александру Львову, церкви села Татарской Лаки, того же уѣзда, Василію Любимову

*

ПЕВ. 1908. №3. с.32. Часть оф.

За смертию из списков исключены:

Священник церкви села Татарской Лаки, Керенскаго уезда – Василий Любимов, 3 января.

4. Масловский Алексий протоиерей Татарская Лака Керенск.

ПЕВ. 1908. № 6. С.124. Часть оф.

заштатный протоіерей церкви с. Нагорной Лаки, Керенскаго уѣзда, Алексій Масловскій — къ исполненію обязанностей приходскаго священника при церкви с. Татарской Лаки того же уѣзда, 12 февраля;

*

ПЕВ. 1908. №24. С.597. Часть оф.

Уволены: заштатный иротоіерей Алексій Масловскій, согласно прошенію, отъ вр. испр. дол. священника по приходу с. Татарской Лаки, Керенскаго уѣзда, 11 ноября;

5. Попов Петр священник Татарская Лака Керенск.

ПЕВ. 1909. № . 7 . С. 191. Часть оф.

Определены:

діаконъ церкви с. Рузаевки, ИНсарскаго уѣзда, Петръ Поповъ— на священническое мѣсто при ц. с. Татарской Лаки, Керенскаго уѣзда, 23 февраля;

***

Дело в том, что священник Василий Михайлович Любимов оказался зятем протоиерея Алексея Васильевича Масловского. Одновременно внесла данные о пастырях , служивших до и после Любимова.

№17.

Личная карточка члена Союза Советских Художников Любимовой А.В.