Чугуев и с. Каменная Яруга Змиевского у. Харьков. губ.

ЧУГУЕВСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ И БУНТ 1819 г.

Тут-то генерал Лисаневич испугался не на шутку дальнейшим распространением бунта и послал курьера в Полтаву к командиру 26-й пехотной дивизии генералу Ушакову, прося о немедленной присылке еще двух пехотных полков.

В ответ на вышеупомянутое второе донесение генерала Лисаневича от 19 июля гр. Аракчеев распорядился учредить в Змиеве особую военную комиссию военного суда. Председателем этой комиссии (презусом) был назначен полковник Салов, членами (ассесорами) - подполковник Энгельгардт, майор Душинкевич, ротмистр Яковлев, штабс-ротмистр Фиалковский, поручики Сианов и Мессаронг, а делопроизводителем аудитор Пензин. Комиссия начала свою работу 1 августа, предполагая закончить работу 8 августа, когда ожидали приезда гр. Аракчеева. Этому же военному суду были преданы ротмистр Тушинский и штабс-ротмистр Тареев. Ввиду большого количества арестованных комиссия после окончания допросов в Змиеве должна была выехать также в Чугуев и Волчанск.

Работы комиссии военного суда, учрежденной в Змиёве, не могли быть окончены к предположенному сроку, так как число подсудимых чуть не удвоилось, когда к чугуевским бунтовщикам присоединили и возмутившихся таганрогцев. Генерал Лисаневич хотел, чтобы суд окончился до приезда графа Аракчеева, которого ждали в Чугуеве около 8 августа, но приезд графа был отсрочен до двадцатых чисел, и потому комиссия военного суда могла не торопиться. Документов, касающихся делопроизводства в суде, нет, но зато донесения генерала Лисаневича графу Аракчееву, достаточно определенно свидетельствуют, что при наказании виновных чугуевцев и таганрогцев, не столько руководствовались судебным приговором, сколько административными усмотрениями генералов Лисаневича и Александрова.

Граф Аракчеев приехал в Харьков 11 августа и того-же числа объявил по войскам 2-й уланской поселенной дивизии особый приказ, в котором, в числе прочих распоряжений, объявлял особенную благодарность действующим эскадронам Чугуевскаго уланского полка, которые не только не принимали участия в возмущении, но, напротив, занимались все время сенокошением и другими сельскохозяйственными работами, заброшенными их волнующимися товарищами. «Благодарю вас, усердные солдаты,» — гласил приказ. «Да сопутствует вам всегда и во всяком случае вера, наставница добрых дел наших, любовь и преданность к Государю и Отечеству! Да сохранится к вам милость Царская, которую успели приобрести, и да увидят отцы и родственники ваши, что вы достойны внимания Монарха и звания русского солдата!».

Продолжение будет.

ЧУГУЕВСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ И БУНТ 1819 г.

Продолжение

Для лучшего понимания сути бесчеловечного наказания шпицрутенами можно прочитать более поздние воспоминания доктора А.И. Ильинского «За полстолетия», опубликованные в альманахе «Русская старина» в феврале 1894 г.:

«Следуя хронологическому порядку, соблюдаемому в моих воспоминаниях, не могу здесь умолчать об одном событии, совершившемся в Казани в мае 1849 года. Это наказание шпицрутенами двух известных разбойников — Быкова и его перваго сообщника Чайкина. Я присутствовал на этой ужасной экзекуции, превосходящей все, что человек мог придумать зверскаго и ужаснаго: все роды смертей и казней, все пытки инквизиции бледнеют пред этим страшным наказанием.

Кто видел его хотя бы раз в жизни, может судить о том какой неувядаемый и нетленный венец сплел себе император Александр Второй отменою телесных наказаний!

Но перехожу к описанию самого события. Нужно заметить, что Быков был атаманом шайки, долгое время грабил и убивал, наводя страх на многие уезды Казанской губернии. Он неоднократно убегал из казематов и отличался свирепостью и нераскаянностью. Ему было присуждено 12 000 ударов шпицрутенами, а его сообщнику Чайкину ввиду чистосердечнаго раскаяния одна тысяча ударов была сбавлена, следовательно, последний был осужден на 11 000 ударов.

Выйдя в этот день на Грузинскую улицу, я был поражен невиданным дотоле зрелищем: преступники, окруженные жандармами и войсками, при стечении несметной массы народа, были везомы на позорной колеснице. Они сидели друг против друга, у каждаго на груди была надпись: «Убийца». Шествие сопровождалось барабанным боем, привлекавшим с улиц и из домов громадное количество народа, пристававшего к шествию, направлявшемуся к Арскому полю. На этом громадном поле был выстроен батальон местнаго гарнизона, под командою командира его, полковника Корейши. Поблизости выстроеннаго баталиона лежала громадныя кучи заготовленных для наказания шпицрутенов.

Как ни жестоки и ужасны были преступления Быкова и Чайкина, но как люди они все-таки заслуживали если не сожаления со стороны Корейши, то, по крайней мере, не усугубления присужденнаго неумолимым законом наказания. Однако, Корейша превзошел строгость закона: шпицрутенов по закону должно входить три в дуло ружья, но были заготовлены более толстые шпицрутены, из коих, как тогда говорили, в дуло ружья не помещалось даже и двух! Преступники сошли с позорной колесницы и были напутствованы священником как пред смертною казнью. Затем их быстро раздели, обнажив туловище до ягодиц; руки того и другого были привязаны к ружьям, за которыя каждаго преступника вели рослые, крепкие и сильные солдаты. Преступники были бледны, но не потеряли присутствия духа, хотя по прочтении конфирмации на лицах обоих изобразился неописанный ужас.

Перваго через строй солдат повели Быкова, а спустя некоторое время Чайкина, так что оба шли друг за другом, и, получая удары шпицрутенами, испускали раздирающие душу крики и стоны. Уже после первой тысячи ударов спины их побагровели, покрылись лоскутами изрубленнаго мяса и спекшеюся кровью и вспухли, крики преступников сделались слабее, голос как бы отказывался имъ служить, и во рту у них пересохло. Несмотря, однако, на все это, полковник постоянно побуждал исполнявших экзекуцию солдат бить преступников сильнее. Он кричал во все горло: «Бейте крепче, негодяям нет пощады!». Тех же солдат, которых замечал, немедленно отставляли из фронта, заменяя их другими, а виновных в слабости наносимых преступникам ударов тут же наказывали тесаком по ягодицам, приподняв фалды мундира.

Зрелище вообще было страшное и потрясающее: Быков и Чайкин извивались подобно змеям, желая облегчить страшную силу сыпавшихся на них ударов, но мощныя руки ведших их мускулистых солдат удерживали эти порывы. За наказуемыми шел доктор Соколовский. Быкову дали уже 5000 ударов. Соколовский осмотрел его, по-видимому нашел слабым, потому что преступника положили на тележку - двое солдат везли тележку и наказание продолжалось. День был ветреный: сильный ветер с громадными столбами пыли бил в спину наказуемых и пыль, смешиваясь с кровью, текшею потоками из исполосованной и превращенной в бифштекс спины преступников, покрыла сплошную и вспухшую на спине рану серым налетом. Быкову на тележке дали еще около 1000 ударов и затем прекратили наказание, так как теперь слышны были только слабые, постепенно стихавшие стоны его, вместо прежде раздававшихся отчаянных и раздирающих душу криков. В толпе народа были слышны рыдания, как выражения сожаления к преступникам, многие плакали, другие молились, многия женщины падали в обморок, но все это заглушалось барабанным боем.

Таким же образом был наказан и шедший поодаль от Быкова Чайкин. Он оказался слабее своего атамана и из присужденных ему 11 000 ударов прошел не более 3000, и был положен на тележку, на которой дали ему еще 500 или 600 ударов. По прекращении наказания обоих преступников с слабыми признаками жизни отправили в городскую больницу для лечения, после чего они, по выздоровлении, должны были получить-таки опять недоданное число ударов. Судьбе, однако, угодно было сжалиться над несчастными: оба они умерли в тот же день. Трупы их доставлены в анатомический театр при университете, где и сделали из них скелеты, по которым и по сие время изучают анатомию».

Наказания шпицрутенами в армии были отменены императором Александром II Освободителем 17 апреля 1863 г.

ЧУГУЕВСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ И БУНТ 1819 г.

Продолжение

Депутации добились большего, чем ожидали. Все с радостью подписали петицию о помиловании и выбрали четверых депутатов, чтобы попросить у царя пощады. В Чугуев к генералу Лисаневичу приходили люди из всех деревень, просили прощения и обещали слушаться в будущем. Когда все успокоилось, граф Аракчеев решил приехать сам. Его должны были встретить с помпой, и для безопасности приняли особые меры. Начальник штаба написал генералу Лисаневичу, что его сиятельство разрешит себя встретить. На время визита графа назначили комендантом города полковника Сербина, а на гауптвахте поставили 60 солдат.

По городу ездили конные разъезды, днем и ночью. После захода солнца на улицу можно было выходить только с фонарем и по делу. Патрули и разъезды арестовывали нарушителей до распоряжения коменданта. В больницу к наказанным никого не пускали, а умерших хоронили сразу, не собирая много.

На следующий день после приезда графа состоялся торжественный развод. Потом он принял депутацию, которая просила помилования. Конечно, требовали выдать зачинщиков, но почти все уже получили наказание, а некоторые даже умерли. После внушений граф решил освободить арестованных, кроме десяти человек. Их отправили в Оренбург к генералу Эссену для службы в гарнизонах. Этих людей отправили 29 августа, а 18 сентября сообщили, что они благополучно прибыли.

По особому распоряжению графа Аракчеева, этих десять человек в Оренбурге должны были наказать шпицрутенами шесть раз по тысяче человек. Остальных, причастных к беспорядкам, освободили от наказаний. Решили подробно рассмотреть поведение и надежность округов Чугуевского и Таганрогского полков. Людей с плохим характером, которые не исправлялись, решили убрать из округов. Это дело поручили комиссии из генерала Лисаневича, генерала Александрова и командиров полков. Генерал Александров был главным виновником обращения военных поселян в их положение, и они его очень не любили. Поэтому генерал Лисаневич не позволял Александрову непосредственно общаться с жителями Чугуева и соседних деревень.

В комиссию генерала Лисаневича были переданы списки всех арестованных, где бы те ни были, а также список главнейших бунтовщиков, составленный повинившейся депутацией. В этот последний список входили и те десять человек, которые были отправлены в Оренбург на почтовых и между ними Федор Махонин, один из числа тех двух беглецов, о которых упоминалось в прокламации графа Аракчеева, и который был пойман в Харькове. Комиссия работала недолго, так как тут не требовалось ни допросов, ни очных ставок, решение постановлялось по соображениям сведений, имевшихся у полковых командиров. Прежде всего решили, из числа находившихся арестованными по Чугуевскому округу, отослать 109 человек в Оренбургский отдельный корпус и 104 человека в 3-ю уланскую дивизию, поселённую в Новороссии; затем к ним прибавили назначенных дивизионным и полковыми командирами за дурное поведение, в Оренбург 81 человека из Чугуевского округа и 47 человек из Таганрогского. Всего назначено было к отправлению в Оренбургский отдельный корпус 237 человек и в 3 уланскую поселенную дивизию – 161 человек.

ЧУГУЕВСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ И БУНТ 1819 г.

Продолжение


К концу 1819 г. жизнь украинских поселений вступила в нормальную колею, строго подчиняясь установленной регламентации. О тяжёлом прошлом напоминали лишь вдовы и сироты, оставшиеся от высланных в Оренбургский край. С течением времени постепенно забывалось всё: и ужасы наказаний, и горе наказанных, и их осиротелых семейств. О сосланных на оренбургскую линию не было никаких известий, никто не знал, где и что с ними, бунт постепенно забыли.

Но, всё же, тяготы жизни военных поселян были действительно непосильны, так как несмотря на жестокий урок чугуевцев, менее чем через двадцать пять лет среди украинских поселений вспыхнул новый бунт, в Шебелинке, - бунт, более известный под названием бабьего бунта.

А вот другой взгляд, с противной стороны, на военные поселения, причем с позиций одного из идеологов этих поселений. Начальник Старорусского округа военных поселений генерал-майор С.И. Маевский написал воспоминания, в которых плюсы и ужасы военных поселений показаны с позиций их начальника.

«Все, что составляет наружность, пленяет глаз до восхищения; все, что составляет внутренность, говорит о беспорядке. Чистота и опрятность есть первая добродетель в этом поселении. Но представьте огромный дом с мезонином, в котором мерзнут люди и пища; представьте сжатое помещение — смешение полов без разделения; представьте, что корова содержится как ружье, а корм в поле получается за 12 верст; что капитальные леса сожжены, а на строение покупаются новые из Порхова с тягостнейшею доставкою; что для сохранения одного деревца употреблена сажень дров для обставки его клеткою — и тогда получите вы понятие о государственной экономии. Но при этом не забудьте, что поселянин имеет землю по названию, а общий его образ жизни — ученье и ружье; что он, жена и дети, с грудного ребенка, получают провиант и что все это приобретается миллионами казне. Притом от худого расчета или оттого, что корова в два оборота делает в день по 48 верст для пастбища, определительно всякий год падало от 1000 до 2000 коров в полку, чем лишали себя позема и хлебородия, а казна всякий год покупала новых коров. Еще: всякий названный хозяин был не более как солдат, поступивший в рекруты из другой губернии. С прошествием времени службы он уходил на родину; следовательно, его ничто к поселению не привязывало, и он смотрел только на число лет, приближающих его к свободе. Бывало не раз, что такой поселянин бросал жену и детей и спешил домой, отчего местные женщины без усилия никогда почти не выходили замуж. Странно было слушать обряд их свадеб. Полковник строит женщин в одну, а солдат — в другую противоположную линию и, называя солдата по имени, дает ему невесту, вызывая ее по имени ж. Брачные эти союзы никогда не согласовались с выбором и согласием сердца, но учреждались полковником, который раздавал невест, как овец, судя по достоинству жениха!

Стоит бросить взгляд на плодородие и разврат этого поселения, тогда грех, великий грех падет на Аракчеева!

Не имея глупости Пифагора — возмущать младших против старших, я взял себе в урок худое и хорошее; но, чтоб не озлобить графа, который не терпел правды… я вторил только то, что я действительно видел хорошего. Надобно признаться, что в этом поселении все придумано ко благу человека: повивальные бабки, родильные, ванны, носилки, самые отхожие места — все царские. Мысль Царя изображала его сердце и отражалась на каждом шагу человеколюбивого и незабвенного его чувствования. Но цари — не боги, их всего легче обманывают. Бережливость и чистота погребли пользу всего учреждения. В больнице полы доведены были до паркетов, и больные не смели прикоснуться к ним, чтоб их не замарать. От этого-то вошло в пословицу, что «они ходят про себя чрез окно». У каждого поселенного полка были богатая мебель и богатый серебряный сервиз. Но мебель хранилась, как драгоценность, на ней никто не смел сидеть. То же самое было и с офицерами: они не смели ни ходить, ни сидеть, дабы не обтереть и не замарать того, что дано для их употребления. Комнаты до половины не вмещали их вещей, и чердаки по большей части были их комнатами. Граф имел дар стеснить каждое состояние и поселить такую ненависть, которая доходила до исступления. Один ужас связывал язык, но чувство отражалось на физиогномии. Читая одни приказы графа, почувствуешь уже невольный ужас и разницу между предположительным счастием и мучительным требованием. У меня от приказов его всегда подымались волосы. Но, сделавшись последователем, и я не избег его погрешностей. Мы оба были Ромулы. Но я, по сердцу, не был чудовищем.

Это правда, что всякая новизна имеет всех своими врагами; тут нужна стоическая настойчивость».

ЧУГУЕВСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ И БУНТ 1819 г.

Продолжение

В истории крупнейших волнений военных поселян можно видеть также волнения 1829 г. в округе поселенного Серпуховского уланского полка, образованном из 15 казенных селений и двух хуторов в Змиевском и Изюмском уездах со штабом в с. Шебелинке. Это восстание было одним из наиболее организованных и упорных, а по решительности действий мятежников против правительственных войск и по своей кровавой развязке не имело себе равных.

В рапорте сенатора Горголи, расследовавшего это дело, показано, что во время усмирения убито на месте 52, тяжело ранено — которые там же и умерли — 28, а всего 80 человек, в том числе одна женщина. Отправлено в госпиталь раненых 100 человек, из них 29 умерло, 39 выздоровело, а 32 оставались в госпитале к 14 августу, когда был подан этот третий его рапорт. Несомненно, показанные здесь цифры гораздо ниже действительных. Сведения поступали к Горголи от начальства дивизии, которое старательно преуменьшало потери мятежников, так как Горголи не одобрил столь жестокой расправы генерала Коровкина с мятежниками, о чем и писал царю. По другим сведениям, только в Андреевский госпиталь (Борисоглебского уланского полка) было доставлено около 400 раненых, а в рапорте сенатора Горголи, согласно донесениям начальства, в Андреевском госпитале показано лишь 60 человек.

После усмирения, конечно, же последовала еще и кара. Два человека были сосланы навечно в каторгу, 48 человек, вошедших в список зачинщиков и подстрекателей, были отосланы в Елисаветград на службу в поселенные эскадроны 3-й уланской дивизии. Тут уже признали вину и офицеров. Отрядный начальник генерал Коровкин и командир Серпуховского уланского полка полковник Синадино были отрешены от командования, а несколько офицеров посажены на гауптвахту.