Воспоминания

Рассказы о Великой Отечественной войне были для меня всегда очень живыми. Я часто и бабу с дедом расспрашивала о войне, они оба были ветеранами войны. Дед рассказывал серьезно, про военные операции, сухо и логично. А баба рассказывала просто и весело, будто и не про войну совсем, много житейских историй рассказывала, например, про танцы или про любовные записки. Я удивлялась, что на войне были танцы, а она говорила: “Ну, мы же там жили, на войне-то, не только же все время воевали”. Рассказывала и про первый бой:
- Кругом грохот, крики, все взрывается, страшно было, я забилась в угол, уткнулась в полотенце и думаю, пусть хоть куда попадает, только не в лицо.
- Баба, и ты во время боя кричала?
- Конечно, - усмехалась она.
- А не стыдно было кричать?
- Да там все знаешь, как кричат, и что только не кричат... Никто ни на кого не смотрит, не до этого, все как в горячке.

Перестройка. В жизнь врывались новые веяния, и тогда это всем нравилось.
В Челябинск приезжал чешский луна-парк. Это была сенсация! Яркие аттракционы, лотереи, необычные жвачки.
По всей стране гремела популярность группы “Ласковый май”. Песни “Белые розы” и другие их хиты записывали в анкетные тетради, учили, пели все и везде.
Недалеко от нашего дома открылся бар-мороженое, со свето-музыкой и мороженым в пиалах. Выбор был богатый: мороженое с шоколадной крошкой, с тертым орехом, сиропом, медом, курагой и черносливом, карамелью и т.д. Мы часто ходили в этот бар-мороженое.
В этот бар-мороженое мы с мамой повели и ее двоюродную сестру отмечать возвращение из Афгана, где она служила фельдшером. Это был 1989 год, советские войска вывели из Афганистана.
Приехала она с таким коричневым загаром, будто в солярии обгорела. Этот загар сразу выделял ее среди окружающих. А так она нисколько не изменилась, какой была, такой и осталась. Я жаждала ее рассказов об Афгане, но она мало, что рассказывала. Только про последний перелет поделилась:
- Страшно было, что могут сбить самолет, когда ты уже на полпути домой. Поэтому в салоне самолета была напряженная тишина. Все сидели и молча смотрели на лампочку. Когда она загорится, значит, миновали границу СССР. И вот лампочка загорелась! Мы в Союзе, живы! Все бросились обниматься, смеялись и болтали дальше без умолку. Какое счастье, вернулись домой!
Она говорила, и ее глаза, действительно, сияли счастьем. Мы приятно провели время за мороженым, потом она у нас переночевала, а утром уехала домой.

Немного размышлений.
Многие сейчас идеализируют советское прошлое, я считаю это неправильным. Конечно, страну разрушили спланировано и искусственно, но если бы тогда все было прекрасно, этого не удалось бы сделать. Режим был построен на лжи и лицемерии, опирался на зашоренность и формализм. Когда мне доводится сейчас штудировать старые советские газеты, то у меня сводит скулы от тоски. И я понимаю, почему люди в позднем СССР абсолютно не верили власти и ее идеологии и не выступили на защиту государства, когда его начали разрушать.
В 1922 г. Ленин выслал на знаменитом пароходе группу ученых и писателей. Они оказались лишними для власти, решившей разрушить все до основания, а потом… По иронии судьбы среди высланных интеллигентов был Питирим Сорокин – величайший ученый, основатель социологии, к сожалению, в США, а не в СССР. Он разработал эту научную дисциплину – социальную инженерию, инструментарий для исследования всех внутренних пружин, с помощью которых функционирует общество. А в СССР закрепилась мертвая оболочка марксизма, от которой нельзя было ни на шаг отступить. Даже сам марксизм нельзя было творчески осмысливать, только повторять вызубренные формулировки как догматы, а уж «буржуазные теории» только критиковать. Область обществознания в СССР не развивалась, в отличие от точных наук, в которых советские ученые вырвались вперед. В итоге нас не смогли бы победить в войне, но успешно подвели к саморазрушению. На одном из заседаний КГБ Андропов посетовал, что они не понимают механики общества, которое построили, есть кризисные явления и нет понимания, как их преодолеть.
Очень «душно» было жить в государстве, где общественные науки и СМИ были только служанками замшелой идеологии. Контраст между жизнью и картинкой, между словом и делом был настолько разителен, что люди перестали верить власти вообще.
А ведь социальные завоевания в советском обществе действительно были. Бесплатные и качественные образование и медицина, отсутствие безработицы и уверенность в завтрашнем дне, сильные профсоюзы и высокий статус человека труда. Этого не замечали, воспринимали как изначально должное. И надо было все это потерять, чтобы сегодня в изумлении осознать, что, оказывается, советская пропаганда про «акул капитализма» и «жирных котов плутократии» была права!

Вместе с моим будущим мужем мы встречали Новый год – 1993, когда он признался мне в любви.
Запомнился момент, когда мы с ним веселые и со смехом заскочили в трамвай, а там сидели несколько человек с такими тяжелыми, угрюмыми лицами. И даже взгляд на веселящуюся счастливо-наивную молодежь не вызвал у них ни намека на улыбку. Нас на миг потрясла эта угрюмость за два часа до Нового года, но тогда это недоумение быстро выветрилось, хотя и запало в память. Эти годы были самыми тяжелыми для народа разрушенной страны. Все стремительно приходило в упадок, были длительные задержки зарплат на фоне гиперинфляции, многие люди, едва выживая, находились на грани отчаяния. И только молодые и влюбленные, как всегда, ничего не замечали.

Мне шёл четвёртый год, когда на Дальнем Востоке умерла моя прабабушка Варвара. Прожила она 80 лет. И хотя на похороны успеть не было возможности, но баба Люба с дедом всё же собрались ехать в Бикин. Взяли с собой и меня.
Ехали мы неделю на поезде в один конец, неделю – обратно. Помню, как я бегала по вагону, сидела на откидном стульчике и смотрела в окно на бескрайние просторы. Официанты разносили по купе горячие обеды в специальных алюминиевых контейнерах. Это было чудесно и очень вкусно! А иногда мы ходили в вагон-ресторан. Эта поездка осталась в памяти как отдельная маленькая жизнь, хотя конечно память была ещё фрагментарна.
Но несколько кратких эпизодов, запомнившихся мне из той поездки, ярки, отчетливы, насыщены не только зрительными образами, но даже запахами и вкусовыми ощущениями. Наверное, было много застолий и новых для меня блюд.
На Дальнем Востоке было много родни. Мы всё ездили и ездили в гости, и везде нам были очень рады. Одна поездка запомнилась тем, что начался буран, и мы застряли в снегу. Помню себя сидящей в машине, уже темнеет, за окном метель, и взрослые в тревоге толкают машину из сугроба. Отчётливо помню, что ехали мы в Булаво. Приехали уже затемно, нас заждались, было много людей, большое застолье, рассказывали про то, как выбирались из сугробов, и громко смеялись.
Вероятно, тогда я впервые попробовала кету и красную икру. С тех пор их очень уважаю. Сколько помню своё детство, мы потом периодически получали посылки с Дальнего Востока, в которых обязательно была баночка красной икры. Я очень ждала эти посылки. Мои двоюродные брат с сестрой ничего не понимали в красной икре. Я только пожимала плечами и не возражала: меньше претендентов на заветную баночку. Пусть пьют свою любимую сгущенку, которую баба с дедом как ветераны войны получали в спецпайке.