Вахрушево (Коченевский район Новосибирской области)

Сибирская газета. 1881 год.

выпуск №6. Корреспонденции. Из Колывани. Колыванское городское общество в 1869 году выразило желание на открытие в г. Колывани училища для мальчиков и девочек и в приговоре своем, от 23 сентября, между прочим, обязалось на открытие 2-х классного приходского училища для мальчиков и на первый раз имеет только одного учителя 1-го класса. Если потребуется надобность в учителе 2-го класса и учительнице, то, по усмотрению его, оно будет иметь о назначении их особое со стороны своей ходатайство. На основании вышеизложенного, 21 января 1870 г. состоялось в г. Колывани открытие приходского мужского училища, в которое инспекцией народных училищ назначен был первым учителем Пономарев. Почетным блюстителем училища был избран Колыванский купец Кривцов, он же строитель училища. Училище в 1 ½ г. своего существования уже достигло весьма хороших результатов и приобрело доверие общества. В первый год поступило мальчиков 111 человек; по познаниям были разделены на 3 последовательные отделения, при одном училище. Доверие общества к училищу выразилось уже в том, что в 1871 году многие из жителей г. Колывани высказывали желания и просьбы свои, чтобы дочери их (сообразно с возрастом 7-12 лет) обучаемы были закону Божию, чтению и письму. Учитель Пономарев, всегда сочувствуя желанию жителей, изъявил согласие заниматься обучением девочек в училищном здании, и 10 января 1872 г. приступил к классным занятиям с девочками, а 1-го февраля состоялось официальное открытие женского приходского училища. Посещающих уроки было 31 ученица. В августе 1872 года была назначена учительница, а в ноябре 1873 г. учитель 2 класса. Хорошо поставленное дело шло успешно, но к несчастью нашему блюститель Кривцов идет в разрез с требованиями школы. В последние 6 лет сменилось в нашем училище 5 учителей: не вынесли давления со стороны блюстителя; только один учитель Пономарев, по свойственной ему терпеливости, продолжает служить с самого открытия училища, подвергаясь больше других, как заведывающий училищем, нападкам и гонениям блюстителя г.Кривцова, который по праву строителя училища считал себя хозяином не одного только училищного здания, но и учебного персонала; на учителя смотрит он как на своего приказчика и требует от него строгой субординации, что не обошлось без столкновений. Первым поводом к неприятностям между учителем и блюстителем послужило то, что учитель однажды высказал Кривцову нужды училища словесно, во время посещения последним училища, а не отнесся к нему «фисияльно», бумагою, которая нужна Кривцову потому, может быть, что он не умеет ни читать, ни писать. Неудивительно, что от нашего приходского училища выходило бумаг более 100 № в год. Однажды утром, в день, назначенный для экзамена, учитель, проходя через базарную площадь, был остановлен Кривцовым: «Откуда идешь?»- «От Смотрителя. Сейчас начнутся экзамены, прошу пожаловать, не откажитесь.» «А мы-те на что бумагу-то отпускаем? Мог бы и фисияльно пригласить; и не меня одного, а вот их и их» и указал- кого пригласить.
«Вам была послана бумага вчера»- сказал учитель. «Как? Почему же мне не доложили?! Пойду узнаю.» Приезжает в училище Кривцов… «Вы уж, Ваше Высокоблагородие, позвольте мне вызывать учеников-то…Эй, ты, поди сюда!» (Громогласно вызывает ученика с задней парты). Увидев, что ученик без сапог, босой, заметил: «Зачем босой пришел? Али отец-то твой не может сапог завести?» и внушительно прибавил: «На вино-то находит деньги». Редко, когда не жаловался Кривцов на учителя лицам, приезжающим для ревизии училища! И учитель, поставленный на этот раз особняком, не имел ни заступника, ни чьего-либо покровительства. Хотя обязанность почетного блюстителя состоит лишь по хозяйственной части училища, но Кривцов вмешивался и в учебную. Так, однажды приказал учителю П. заниматься за учительницу, а ей желал предоставить лишь одно рукоделие. Учитель отказался исполнить приказание Кривцова, а последний стал ему грозить увольнением. Главный инспектор, узнав эту историю, потребовал объяснений от обеих сторон, причем Кривцов послал просто нелепый донос на учителя Пономарева.
Главный инспектор из объяснений учителя Пономарева заключил, что пререкания Кривцова с Пономаревым никогда не прекратятся и потому дал распоряжение о переводе Пономарева учителем в Томск, но последний уклонился от перевода, и по- нашему, совершенно прав. Может быть, в этом случае, им руководило сознание, что и в другом и в третьем месте он встретится с таким же Кривцовым, которые одно свое личное неудовольствие к учителю будут выражать «от всего общества»,- отзываясь при этом об учительском звании с пренебрежением. К тому же, частые переводы учителей с места на место отзываются вредно на школе.


выпуск №23. Сибирское обозрение. Из Колывани сообщают, что туда, наконец, назначен городовой врач, без которого город оставался уже более трех лет, обходясь одним вольнопрактикующим фельдшером, который, впрочем, составил себе весьма лестную репутацию. Чувствуется настоятельная потребность в городской больнице, устройство которой зависит вполне от заботливости думы; во всяком случае, если городских средств на это не хватит, не мешало бы обратиться за помощью, в таком полезном деле, и к частной благотворительности.

выпуск №39. Сибирское обозрение. В Колывани также появились в октябре дифтерит, скарлатина и тифозная горячка, и жители, как самого города, так и ближайших селений по р. Чаусу, остаются без медицинской помощи. Ввиду этих болезней, дума постановила, 3 ноября, следить за чистотой в домах, но совершенно упустила из виду главную причину распространения заразных болезней. Внутри города по р. Чаусу, из которой жители берут воду для себя и скота, построены салотопни Кривцова и Мохова; в них производится частью забойка скота, и все нечистоты стекают в речку, а самое главное, из салотопень каждый день спускают в Чаус шквару, которой и заражается вода. Думе следовало бы постановить об очистке мест, занятых салотопнями и перенести подальше от города место забойки скота, которого ныне убито до 12 тысяч баранов, и до 3 тысяч рогатого, а также озаботиться приобретением медикаментов, без которых местный врач не может принести больным никакой пользы; на это последнее обстоятельство приходится указать особенно ввиду того, что 7 ноября из города выехал вольнопрактиковавший фельдшер, прибывший в Колывань в феврале прошлого года. Он как раз приехал во время развития заразных болезней и, имея при себе хорошую аптеку и будучи весьма деятельным, ослабил распространение дифтерита и др. болезней. Дума ассигновала ему 240 р. жалованья, которого оказалось недостаточно, так как фельдшер лечил бедных даром. Это обстоятельство заставило его выехать на крупчаточное заведение купца Богомолова, предложившего фельдшеру 400 руб. жалованья при готовом содержании и квартире. Дума, узнав об отъезде фельдшера Троша, пригласила его в заседание 3 ноября и предложила жалованье в 500 р., но г. Трош не счел возможным принять это предложение ввиду обещания, данного им Богомолову. Так Колывань и остается теперь почти без медицинской помощи и пьет воду из Чауса, разбавленную шкварой с салотопень Кривцова и Мохова.

выпуск №43. Сибирское обозрение. С 24 ноября в Колывани началась ярмарка, которая продолжается 15 дней. Со времени ее открытия в 1861 г. она еще подавала надежду на развитие; тогда съезжались сюда купцы из Каинска и Томска для закупов масла, хлеба и проч., а из Тюмени с кожевенным товаром, и ярмарка хотя несколько оживлялась. В настоящее же время, и особенно нынешний год, она значительно упала и ничем не отличается по количеству народа и по подвозу продуктов от простых базарных дней по пятницам и субботам. Падение ярмарки можно приписать отчасти открытию новых ярмарочных пунктов в селениях, окружающих Колывань, где крестьяне успевают распродать главные предметы торговли- масло, сало, кожи и проч., а оставшийся непроданный товар, на который не бывает значительного спроса, свозится в виде остатков от мелких ярмарок в Колывань. Ныне приезда посторонних купцов с товарами не было, а в построенных балаганах торговали мелочники, разъезжающие по уезду. Местные купцы торговали совсем плохо. Только на базаре еще и покупали разное сырье, на которое стояли следующие цены:
ржаная мука за пуд 35-40 коп.,
пшеничная-55-70 коп.,
мешок овса 80 коп.-1 руб.
сало сырец 3 руб пуд (бараньего не было)
масло коровье 6 руб. 50 коп.
скотское мясо 1 руб. 60 коп., баранье- 80 коп., свиное от 1 р., 40 до 2 руб
кожа 3-4 руб. 50 коп.
овчина 1 руб. 10 коп.
шерсть овечья 6 руб. за пуд
лен 2 руб. 50 коп. до 3 руб.
конопля 2-2 руб. 50 коп.
белка 20 коп. за шкурку
колонок- 1 руб.
хорьки 30 коп.
лисицы 2-6 руб.
заячьи шкуры по 15 коп. ,
горностая не было. Осетрина, стерлядь и таймень по 6 руб. пуд, привозной окунь- 4 руб., местного лова не дороже 2 руб. за пуд, караси от 60 коп. до 1 руб. 50 коп., щучина 1-2 руб. за пуд. Из кож местной выделки продавались:
скотская дубленая 6 руб.
конина 4 руб.50 коп.
войлока 60-85 коп. за аршин
катанки из овечьей шерсти от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 50 коп.
мешочный холст по 6 коп. за аршин.
Корреспондент прибавляет, что ярмарка обошлась без скандалов, благодаря «Сибирской Газете», что местные кулаки, вроде К. и П., поприжались и утихли. Мы не думаем этого. Для сибирского кулака, да еще такого бесцеремонного и дубового, как К., газета является совсем нечувствительным орудием.

Фамильный состав населения, источники его формирования. (из книги Мамсик, выборочно).

Согласно документу начала 80-х гг. XVIII в., представляющему именную опись всех жителей недавно созданной Чаусской волости, в ее фамильном ономастиконе насчитывалось 283 фамилий. В то время в волости жили не только приписные крестьяне, но и разночинцы: отставные казаки, солдаты, мещане, ямщики, «крещенные» ясачные и даже один дворянин, секунд-майор Беликов со своими дворовыми людьми, носящими фамилию своего хозяина. Часть иносословных фамилий совпадала с крестьянскими (собственно Чаусской или/и прочих волостей). В самом волостном центре жили мещане: Быков, Сергеев, Федотов, Попов, Кашеутов; отставные: секунд-майор Беликов, капрал Дугов; солдаты: Кабанов, Мурзинцев, Косачев, Ефимов; казаки: Сарин и Завьялов; мастеровой Гаврило Решетников; в деревнях: Татарниковой- еще один Кашеутов; в Б. Аешинской: мещане- Андрей Шебалтасов (позднее- Табалтасов), Андрей Ширяев, Алексей Савельевский; в М. Аеше- Иван Овчинников; в Балтинской- Петр Манойлов, Гаврило, Прокопий и Леонтий Шипицыны, а также ямщики- Анисим Безбородов, Гаврило Алабутин, отставной казак Максим Воронов; в Бибеевой- мещане: Титовы (3), Степан Таскаев, Иван Кашеутов; в Каменской- Кашеутовы (3); в Умревинском остроге- Иван Манойлов; в деревнях: Поросской- Дмитрий Кашеутов; в Дубровиной – Григорий Чахлов, Лука Шелаев, а также ямщики- Ларион Аркатьев, Кирило Куклин; во Вьюнской (Юнской)- отставные солдаты: Иван Лунегов, Федосей Буданов; в Кандыковой- мещанин Михаил Кашеутов и отставной солдат Михайло Шестаков; в Жуковой – мещане Мироновы (3); в М. Байгульской – отставные: казачий сын Степан Лапин, рудокопщики Жуков, Сысоев, Лавров; в д. Былиной – русские (судя по фамилиям) ясачные: Былин и Мандраков, (а из заводских крестьян только Иван Былин); в Нагорных Юртах- «крещенные» ясачные Полянский(?), Ендышев, Берлагачев…
…Выделенный нами меморативный комплекс фамильных прозвищ чаусского ономастикона отражает «пестрое», как в географическом, так и в этническом плане, происхождение предков нынешних старожилов Колыванского района. От общего числа фамилий мемораты (топонимические и этнические) составляли в рассматриваемое нами время до 15% (48): Алабугин, Балахнин, Белозерцев, Ваганов, Вандакуров, Володимирцев, Вяткин, Галанцев, Глухов, Гречанин, Епанешников/Епанчинец, Зеленцов, Зырянов, Казанцев, Кайгородцев, Кашеутов, Киберев, Клевакин, Кокшенов, Корелин, Коркин, Кунгурцев, Лебедев, Литосов, Лузин, Лунегов, Мезенцев, Москвин, Мурашкин/Мурашов, Мурзинцев, Немчинов, Новогородцев, Пермяков, Печеркин, Пинежатин, Поморцев, Поротников, Псковитин, Сарин, Сулеин, Тюменцев, Устьянцев, Устюжанин, Чепчугов, Чивозеров, Чусовлянов, Южаков, Язов. Из названного ряда 11 указывают на то, что предки чаусцев были когда-то жителями российских (Балахна, Владимир, Москва, Псков, Казань, Саранск, Устюг Великий, Кайгородок, Кунгур) и сибирских (Тюмень, Туринск, он же Епанча) городов. Меморативный смысл трех фамилий (Глухов, Лебедев, Новогородцев) можно лишь условно принять за указывающий на то, что предки их носителей были когда-то жителями городов: Глухова (на Украине), Лебедяни (под Липецком) и Новогородка (Новогрудска на территории нынешней Беларуси). В то же время равным образом эти фамилии можно считать образованными от прозвищ, обозначавших: физический недостаток (глухой), тотемическое (зырянское) прозвище, указывающее на принадлежность к роду Лебедя, или название другого населенного пункта, не имевшего отношения к Новогрудску.
Еще четыре фамилии-мемората указывают на выход первых колонистов: из Великоустюжского уезда, стана Вондокурова (Вандакуров), волости Порать (Поротников), расположенной в Казанском уезде по Галицкой дороге, известного в Поволжье с. Мурашкино (и одноименной волости) и так называемых волостей Устьянцевых, расположенных на р. Вага- на Русском Севере. В отношении трех фамилий сомнений почти нет, а фамилию Мурашкин (Мурашов) мог носить и потомок белоруса Павла Мурашки (Мурашко), польского военнопленного, служившего в XVII в. в Томском иноземном полку.
Довольно большое число (12) меморатов содержало информацию о реках (а значит, и о регионах), где жили предки чаусцев. Очевидно, что прозвища: Ваганов, Кокшенев, Лузин/Лузенин, Мезенцев, Пинега, Южаков, Печера/Печеркин были присвоены в новых местах выходцам с берегов рек Русского Севера, корни которых звучат в их фамилиях. Еще один ряд «речных» фамилий- Вяткин, Сулеин, Язов- «тянет» в Поволжье, а Чусовлянов носит имя известной в Зауралье р. Чусовой. Наконец, меморат-прозвище Алабугин (в Томске- Алабух), очевидно, принадлежит бухарцу. Впрочем, эту фамилию мог носить и зырянин, так как слово «ала» в его язык пришло из тюркского и обозначает «пестрый» или «окунь». Следовательно, в переводе на русский эта фамилия будет звучать как Окунев (в одной из волостей есть Окуньков). Мемораты Белозерцев и того же типа- Чивозеров также указывают, вне сомнения, на северное происхождение их носителей: Белозерье – достаточно известный на Вологодчине город (или район).
Фамилия Поморцевы указывает также на родину предков его носителей – Русский Север (Поморье), а мемораты Киберев, Зеленцов, Немчинов – на погосты в Яренском уезде: Кибры, Верхний Зеленец и Усть-Нем (на р. Нем). Одновременно можно предположить, что фамилия Немчинов принадлежала служившему в том же томском иноземном полку немцу, а фамилия Зеленцов занесена в Сибирь из Поволжья (Нижегородского края), где есть селение с точно таким же наименованием. Это предположение имеет такое же основание, как и отнесение мемората Чепчугов в Поволжье- в окрестности Больших и Малых Чепчугов.
Еще три сибирских мемората-прозвища: Коркины, Мурзинцевы и Клевакины, очевидно, были присвоены колонистами выходцам из сибирской слободы Коркиной (будущий Ишим) и зауральских слобод Мурзинцевой и Клевакиной. Возможно, присутствующая в ономастиконе чаусцев фамилия Мурзины означает этническую принадлежность (к татарскому племени), в отличие от вышеназванной, указывающей на место предыдущего жительства.
В оставшихся семи фамилиях-меморатах (Галанцев, Гречанин, Зырянов, Кашеутов, Корелин, Литосов, Пермяков) сохранилась память об этнической принадлежности их носителей: соответственно, голландца, грека, зырянина, калмыка (хошеута), корела, литовца, пермяка. Фамилия Лунегов/Лунев также пермско-зырянская и в переводе звучит как Южаков.
…Напомним, что Томск был построен в начале XVII в.- в 1604 г. В нашем распоряжении оказалась одна из ранних переписных книг томских служилых людей за 1630 г.- документ, по которому казакам и их семьям выдавались жалованье и провиант. В этом списке обнаружилось 44 фамилии, которые в будущем носили чаусцы: Алексеев, Амосов, Аникин/Аникеев, Бадашков, Березовсков, Бубенков/Бубеннов, Быков, Ведерников, Власов, Володимерцев, Вяткин, Горбунов, Гутов, Дудин, Жданов, Ильиных, Казаков, Кайгородцев, Козьминых, Корелин, Козин (Косинцев?), Кузнецов, Лавров, Лапин, Леонтьев, Ложников, Маслов, Мезенцев, Мельников, Новогородцев, Орлов/Орлюков/Орликов, Петлин, Петров, Попов, Пущин, Рыжков, Савельев, Сергеев, Степанов, Субботин, Титов, Тюменцев, Федоров, Шубин/Шубкин.
Любопытно отметить, что некоторые казацкие фамилии имели еще тогда характер прозвищ: Мишка Дуда, Ивашка Лапка, Семка Мезень, Дениско Орлик, Федька Суботко. Многие из казаков были холостыми. Семейно-клановая система пока отсутствовала. Даже однофамильцы не представляли одного рода. Так, в одном полку служило пять Алексеевых, четыре Мельниковых и столько же Петровых, по три человека приходились на фамилии Власовых, Степановых и Титовых, по два на Амосовых, Вяткиных, Ильиных, Мельниковых, Поповых, Савельевых, Тюменцевых, Федоровых.
….В документе 1680 г. выявилось также 80 «чаусских» фамилий, 29 из которых не были упомянуты в названных выше ранних томских источниках: Базанов, Бараксанов, Безсонов, Воротников, Галанцев, Засыпкин, Казанцев, Коновалов, Лузин, Мингалев, Миронов, Некрасов, Носков, Носовский, Овчинников, Першин, Пинежанин, Плотников, Романов, Свиридов, Смокотин, Сысоев, Тарабыкин, Третьяков, Тузиков, Шадрин, Шелковников, Шунков, Южаков.
К ним добавился ряд из 26 фамилий томских дворовладельцев разных стутусов 1705 г., преимущественно посадских и торговых людей, чьи фамилии также носили чаусцы: Алабугин/Алабух, Барышников/Барышев, Белых, Вешневецкий, Грязнов, Гусев, Жеребцов, Комаров, Корнильев, Круглов/Круглик/Кругликов, Латкин/Ляткин, Манойлов, Митрофанов, Молоков, Нестеров, Палынин/Палыненин, Петухов, Погадаев, Потапов, Пуркаев/Пыркаев, Трапезников, Трашкеев/Отрашкеев, Чернопольский, Шелаев, Шестаков, Якушев.
Кроме того, еще на 19 фамилий наш чаусский список пополнили томские «заимщики»: Антонов, Басалаев, Белобородов, Ваганов, Грибов, Дугов, Дурнев, Елгин, Епанешников, Ефимов, Каймаков, Каменев, Кашеутов, Киселев, Куляев, Кунгурцев, Мальцев, Плешков, Прудецков, Русанов, Сизиков, Соболевский, Софронов, Таскаев, Томилов, Турнаев, Чахлов, Чешков, Шипицын.

Лист 2

Во время одного из набегов джунгары напали на Бикатунскую крепость и осадили ее. Служилые люди, которые были в крепости «на береговой службе, с ними, с калмыки, бились трои сутки днем и ночью. И оные калмыки, подшед под острог, башни и острог зажгли». Гарнизон вынужден был оставить крепость, и джунгары сожгли ее.
Русские власти понимали, что только строительство целого комплекса укрепленных пунктов может обезопасить мирное население южных уездов «от приходу воинских людей». В 1713 году томский комендант Р. Траханистов предложил местному дворянину Д. Лаврентьеву «приискать» место для отрога «на усть реки Чауса». Лаврентьев признал целесообразным строить его в «новой поселенной Анисимовой деревне». Отряд строителей был сформирован из пришлых с р. Ишима людей — «ишимцев». Они же стали первыми жителями нового,Чаусского острога, приказчиком которого был назначен Д. Лаврентьев. Для налаживания караульной службы сюда на постоянное жительство перевели 30 казаков.
Новый острог сразу же стал играть важную роль в налаживании регулярного сообщения на Тарско-Томском участке Московско-Сибирского тракта. Сухопутной дорогой, которая в основном направлении совпадала с позднейшим Московским трактом между Тарой и Томском, стали пользоваться вскоре после основания Томска. Однако отсутствие вдоль тракта на значительном расстоянии русских селений сильно затрудняло сообщение. Приходилось прибегать к помощи тарских ясачных татар, которые везли гонцов и грузы «Тарским уездом до Теренииской волости лошедми» 2 недели и «от Теренинской волости до Томскова городу» еще 2 недели. Случалось, обозы застревали надолго в. Барабинской степи. Так,; в 1713 году ; из-за распутицы «подле озера У бы» застрял караван, с царской казной, которую сопровождал .енисейский дворянин Ф. Истопников. Помогло то обстоятельство, что в устье р. Чауса в это время начались строительные работы, и Д. Лаврентьев смог прислать ему людей. Деревня Анисимова, а затем Чаусский острог выполняли функции транспортного перевалочного пункта.
Гарнизон острога ни разу не был в осаде, но власти постоянно следили за состоянием крепостных сооружений. Сохранились описания острога за разные годы. Из них видно, что долгое время его оборонительные сооружения не перестраивались. «Чеуской острог весь рубленой, в две стены с переградами и покрыт весь тесом,— сказано, например, в описании 1741 года,— а по углам 4 башни да в стенах 2 башни и с проезжими воротами и с запускными решетками и покрыты оные 6 башен в две теснины, при нем артиллерии 5 пушек, в том числе одна медная, четыре чюгунные, в цехаузе 42 пищали, военного запасу пороху пять пуд тридцать фунтов, свинцу тринадцать
пуд двадцать восемь фунтов с осмою долею; пушечных ядер чюгунные восемьдесят три». Вокруг острога имелись надолбы, рогатки и глубокий ров. Внутри него находился двор приказчика: «в нем строения горница с казенкою, изба черная, меж ими сени, у горницы и у
избы двери на крюках полезные; во дворе скоцкая изба, по нижнюю сторону горницы клеть, под клетыо погреб, промеж клети и горницы сени, и с тех сеней выход забран в заплот досками в пояс, промеж выходом баня с предбанником, под горницею подвал; двор забран в заплот, против горницы подвал с выходом»; судная изба, где хранились «приказные дела», с сенями и подвалом; амбар для хранения боеприпасов; соляной амбар; пять амбаров с провиантом, караульная изба у крепостных ворот.
В 1750 году были обновлены многие оборонительные сооружения в Южной Сибири, в том числе и в Чаусской крепости, которая снова обводилась рвом, обносилась надолбами и рогатками. Однако враг так и не появился под ее стенами. Больше ее укрепления уже не обновляли.
Население Чаусского острога и прилегающей к нему округи быстро росло. В 1741 году в самом остроге насчитывалось 80 домов, а в деревнях Чаусского ведомства было 874 двора. Непаханые, тучные вольные земли быстро застраивались русскими деревнями. К 1720 году в'округе Чаусского острога существовали деревни Анбинская, Кубавинская, Большая и Малая Оешские,. Большая и Малая Кривощековские, Усть-Инская, Чемская, Пименская, Ярская и Ординская.
В последующие 20 лет возникло 28 новых деревень: Юпская, Бозойская, Бибина, Прокудкина, Черемшанская, Грязнушенская, Крохалевская, Чемская Верхняя, Скалинская, Тырышкина, Луговая, Большая и Малая Ирменские, Пичугова, Шерабская, Алеусская, Изревипская, Буготацкая, Поросская, Капарбурская, Мельникова, Подволошная, Криводанова, Чиковская, Чумышская, Кырзинская, Сивкова, Елбакская.
Население их в значительной степени состояло из беглых крестьян, ямщиков и разночинцев, как называли потомков сибирских служилых людей XVII века. В частности, в 20-х годах XVIII века в ведомстве острога поселилось много бывших жителей города Тары и Тарского уезда, спасавшихся от розыска по делу об отказе присягнуть Екатерине I, после коронования ее Петром I в 1722 году. Обосновавшись на новом месте, «утеклецы» переманивали к себе оставшихся в прежних селениях родственников и знакомых. Так, в 1730 году крестьянин Аевской слободы Тарского уезда Никита Соснин «в роспросе ис розыску» показывал в воеводской канцелярии: «Сего де 729 году вешнюю порою... Аевской слободы в деревню Заозерскую приехал к ним Томского уезду Чеуского острогу, а тоболской беглой ямщик... Иван Фалелеев сын Популов без отпуску и без пашпорту и поотзывал их всех Заозерной и других деревень жителей на житье во оной Чеуской острог, и сказывал он, Популов, им, Соснину с товарищы, что де им, беглецам, во оном Чеуском остроге тарскога житья лутче... и по тому... подговору из оной Заозерной деревни он, Соснии, и другие крестьяне... побежали на житье во оной Чеуской острог".
Первые приказчики Чаусского острога. Д. Лаврентьев, И. Цыдурин, А. Степнов и их преемники охотно принимали беглецов; те из них, кто на новом месте был поверстан в беломестные казаки, освобождались от уплаты налогов. Надо отметить, что гарнизон острога с 20-х годов XVIII века состоял почти исключительно из беломестных казаков, которым предоставляли в безоброчное пользование земельные участки, не платили жалованье, а служили они с «земли и с травы». Первоначально команда насчитывала 145 человек. К 1737 году осталось 120 человек, в том числе 2 сотника, 2 пятидесятника, 4 пушкаря, 6 знаменщиков, 2 барабанщика и писарь. В том же году
чаусские беломестцы просили томского воеводу усилить местный гарнизон, приняв на службу казачьих «детей и племянников». Просьба была удовлетворена. Сохранилась роспись казачьих «служб» за 1759 год, из которой следует, что в Чаусском остроге числилось уже более 300 беломестных казаков (при 4 сотниках): 4 человека содержали «караул в остроге под башнею у колодников», 85 находилось в работе «у розковки негодных старых дощеников», 64 были «у караула состоящих на Чеусе реке» казенных судов, 120 — «у содержания зимовий"» на Тарско-Томском участке Московского тракта, 30 — «у караула ж на Бурлинском соляном и других лежищих к нему оЗерах», 1 —при «содержании Чеуского острогу артилерии». На беломестных казаков, таким образом, ложились разнообразные повиниости по несению караулов, содержанию зимовий, ремонту казенных судов и пр.
.......Многие деревни имели свои укрепления. Например, из описания 1750 года о деревне Мельниковой Чаусского ведомства говорится: «При той деревне построены рогатки, на палисат лес запасен...»; о деревне Большой Оешской: «При той деревни построены надолбы, рогатки, на палисат лес, запасен...»; надолбы и рогатки окружали также деревни Грязнушенскую, Крохалевскую, Чиковскую, Криводанову, Усть-Инскую, Большую и Малую Кривощековские, Луговую, Чемскую. Жителям деревень предписывалось иметь ружья, «порох и свинец» или, на крайний случай, копья.

В первой половине XIX века наблюдалось обострение социальных противоречий и классовой борьбы на всей территории Российского государства, в том числе и в Сибири. Местные крестьяне и мастеровые активно практиковали такие формы борьбы за лучшую долю, как побеги, подачу коллективных жалоб и прошений, отказ от выполнения повинностей. Возрастает интенсивность открытых массовых выступлений крестьянства. В частности, в 1813 году происходит «возмущение» приписных хлебопашцев Чаусской волости. Имел значение тот факт, что предшествующий год оказался неурожайным; были обречены на голод сотни семейств. Уже с осени 1812 года жители Ояшинской волости употребляли в пищу хлеб с примесью глины. В других местах крестьяне пекли хлеб из смеси муки и «из трухлого» «талового и березового дерева», объясняя любопытным чиновникам, что «такой хлеб бывал пищею и в России во время голодных лет». Вообще говоря, в волостях имелись общественные запасные магазины, зерновой фонд которых образовался за счет ежегодных натуральных взносов крестьян; создавались эти магазины как раз на случай голодных лет. Однако представитель горнозаводского начальства отказывался выдать хлебную ссуду голодающим из запасных магазинов.
Тем временем один из сельских старшин Чаусской волости, Д. Лунегов, ездивший по своим делам в начале 1813 года в губернский город Томск, узнал там, что якобы его волость «назад тому третий год» отчислена от заводов. Чаусский волостной голова И. Бирюлин, которому Лунегов передал содержание томских слухов, немедленно созвал сход сельских старшин, и они с общего согласия решили составить приговор о подаче прошения томскому губернатору. В прошении шла речь о хлебной ссуде из магазинов. Ходоками избрали Д. Лунегова и П. Чусовлянова, уполномочив их «подать в случае надобности прошение и на высочайшее имя». За помощью в составлении
прошения крестьяне обратились к бывшему земскому управителю Беликову, который жил в отставке в селе Чаусском. Беликов поддержал планы хлебопашцев. «Сами вы должны понять,— говорил он,— когда прежде вы состояли под заводами, то и пачпорты получали из Канцелярии, а ныне таковые получаете из губернии». Эти слова еще более укрепили крестьян в надежде, что теперь они не приписные, а казенные.
Лунегов и Чусовлянов отправились в Томск и подали прошение губернатору, который, однако, переслал жалобу чауссцев начальнику алтайских заводов Е. И. Элерсу. От Канцелярии горного начальства в Чаусскую волость немедленно был отправлен чиновник Морхинин. Между тем крестьяне во главе с вернувшимся из Томска волостным головой решили составить новое прошение на имя губернатора; в нем говорилось уже об «обществу наносимых бывшим (после Беликова) земским управителем Богдановым обидах и притеснениях, а со стороны заводского начальства отягощениях в заводской работе» и «усильном» вывозе из крестьянских запасных магазинов хлеба для продовольствия мастеровых. Текст прошения вожаки подготовили заранее, а 27 апреля на сходке в волостном правлении, где присутствовало много крестьян, обсудили его и собрали под ним подписи. Один из всего «общества» 3. Бадашков, которого, как показывал он позднее на следствии, остальные пытались склонить «в неудовольствии против начальства к неизвестно какой подписке», предпочел остаться в стороне, за что односельчанин Р. Горбунов и обозвал его «вором».
С новым прошением в Томск отправился ходок Мингалеев, причем по пути он склонял жителей Ояшинской и Варюхинской волостей к совместным действиям против горно-заводского начальства. Губернатор отослал его в Барнаул. Все это время крестьяне Чаусской, а затем и соседних с ней волостей отказывались выходить на заводские работы, несмотря на уступки властей, позволивших уже брать, кому нужно, зерно из запасных магазинов. Морхинин вытребовал из Барнаула военную команду, а затем, собрав крестьян на сходку, предложил им сменить всех волостных и сельских старшин и выбрать вместо них новых. Крестьяне ответили отказом. Тогда Морхинин
арестовал 29 «зачинщиков» (в том числе прежнее мирское начальство) и отправил их «за караулом» в горнозаводскую канцелярию. Беликов также был арестован и просидел вместе с другими в барнаульской тюрьме полтора года — до «милостивого» манифеста от 30 августа 1814 года. После арестов Морхинину удалось выбрать, вернее, назначить новых мирских начальников. В частности, головой стал 3. Бадашков, предатель общих интересов. Волнения в волости продолжались. В подкрепление Морхинину, определенному в Чаусск земским управителем, из Томска направили еще роту солдат, но с дороги ее воротили, так как пришло известие, что чаусские крестьяне стали выходить на заводские работы.
Однако говорить о полном смирении хлебопашцев неприходится. Не случайно, заключая в декабре 1814 года договор с «обществом» Чаусской волости об «исправлении» при нем «писарской должности», тутальский житель Б. Бжицков специально оговорил в тексте: «Буде в течении того года здешней волости крестьяне противо своего вышнего начальства открывать будут в неповиновении...
то уже совершенно в той писарской должности быть я при оных несогласен, а приискивать им другова...» В мае 1815 года обнаружилось «неповиновение» крестьян в деревне Белоярской Чаусской волости, которое было вызвано попыткой властей «понудить» их «в рубку при
Сузунском заводе дров».
Через 4 года жители четырех волостей — Чаусской, Ояшинской, Тутальской и Варюхипской — по инициативе чауссцев, подали коллективное прошение на имя генерал- губернатора Сибири М. М. Сперанского, в котором, «описав излишние на них налоги и отягощения в заводских работах и податях, просили в том себе облегчения». Было проведено «изследование» обстоятельств дела, причем производила его сама горно-заводская администрация; как и ожидалось, она пришла к заключению, что «состояние показанных крестьян» не является «бедственным», следовательно, подано «таковое прошение несправедливо». Приписным хлебопашцам было строго «подтверждено», чтобы впредь они «не осмеливались заводить несправедливых дел».

........Церковное благословение также не считалось обязательным: «невенчанные» браки были достаточно распространенным явлением, особенно у старообрядцев. Иногда обходились без венчания из-за непомерной платы, требуемой священником за совершение обряда. Чаусские крестьяне, казаки и разночинцы в 1756 году жаловались на служителей местной Ильинской церкви: «...попы ваши и дьякон с причетники им великие обиды и разорении чинят и обирают имение... за венчанные памяти всегда не менее с нас берут... рублев от 6 до 10 за первый брак и скотом и хлебом обирают, и без того не венчают, и более недели живём в Чеуском и без венчания уезжаем в дом
свой...»

........В Чаусской волости, например, в марте 1786 года крестьяне выбрали 13 десятников и 5 сотников, в том числе в самом остроге — 2 десятских и 1 сотского. Сотским стал Яков Семенович Белых, десятскими — Михайло Вакорин и Яков Плешаков. Первыми старостами Чаусской волости, избранными по новому положению, оказались житель деревни Подгорной Михайло Иванович Гутов и Никифор
Ларионович Тропин из деревни Тропиной; первыми выборными — Алексей Васильевич Жданов из деревни Скалинской, Иван Ларионович Кузнецов из деревни Мельниковой, Алексей Иванович Ситников из деревни Юнской и Иван Тимофеевич Чирков из Чаусского острога.

HannaMery написал:

[q]

>> Ответ на сообщение пользователя Nevalyashka от 15 июля 2020 16:03
Здравствуйте ,подскажите а имена невозможно угнать тех у кого фамилия Сулеин ?

[/q]

Нет, вам самим нужно искать информацию.
Я цитировала состав фамилий из книги Мамсик. Имен и отчеств к ним не было.
Не знаю, какой у вас искомый период, можно попробовать помимо переписей, ревизских сказок и исповедок поискать окладные книги,
списки крестьян 1901 года со сведениями об экономическом положении крестьянских хозяйств...