Кошелиха (Камкина Мордовская)

Воспоминания Абрамовой Марии Петровны о жизни в с. Кошелихе и пос. Виноградовке

Отец мой – Абрамов Пётр Александрович, работал и в колхозе, и на дранке, и на мельнице, и плотничал. Колхоз у нас назывался «имени Чкалова». Мать моя - Оксинья Кузьминична, ходила полоть в колхозе.

Дед Александр Абрамов жил в Виноградовке. Отец хотел тоже уехать в Виноградовку, но мать не поехала, тут и остались. Из Кошелихи тогда много уехали, там земля хороша, там пшеница, там они жили гоже. Помню, дед мне сказывал: «Скоро будет опутаться вольный свет проводам и железные птицы будут лётать». Тогда ещё этого не было. И правду, как он знал - не знаю.

Другой дед - Кузьма Панин, был портным. Ездили в Куликово (Теньгушевский район Мордовии), шили. Тогда все ездили портными. Штаны там шили, всё шили – в Куликове. Дед и жену оттуда привез.

Раньше за нашим усадом стояла мельница и просорушка, на которых работал мой отец. Он был и плотником хорошим, вдвоем с дедом наш дом поставили, но лишков маленький. В этой избушке семь человек жили. На полатях спали. Кроватев не было. А так деревянный коник был только. Пол некрашеный. Стены газетами облепляли, плохо жили. А дрова-то как на себе-то возили. Э-э-э, всю зиму, коленки голы, как далеко дрова возили, топили.

Раньше никто богато не жил. Дадут полоску – сожнут её, съедят, и пойдут на сторону шить, зарабатывать хлеб. А богатых то вон раскулачили. Ну отец-то у нас был на мельнице, и кормил досыта, тут пшено, блины и всёханько, а люди голодовали.

В войну отец милиционером был в Самаре. На базаре одна чего-нибудь сунуть ему, другая. А он бат: «Не бойтесь, не бойтесь меня. Я не возьму». И он там заболел и приехал домой. Мать ему давала лекарства. Его опять взяли, а в городе Семёнове он помер.

Брат Григорий с войны письмо присылал. Левой рукой написал, его ранили, из больницы. А потом как из больницы вышел, на фронте потопили их в реке (в районе Саур-Могилы).

У меня был дядя Федор, мы его «дядяка» звали. А раньше знаешь какая скарлатина-то ходила — косой косила. У него два перенька было — одному пять, другому два. Два-то года помер, а этот слез с кровати «Пойду Васеньке руки свяжу», и к вечеру-то и он помер, два гроба схоронили.

Сестра Анна всю жизнь в школе работала, и голландки топила, и убиралась. Тогда на две смены учениев-то было, а воды не было, с пруда воду-то таскали.

Я училась два первых года, а когда мать еще дочь родила – я бросила школу, матери помогала.

Один раз картошку нечем было садить, так с сестрой Натальей в Виноградовку на коляске 30 километров поехали, оттоль три мешка привезли и усадьбу посадили. Век не забуду. Утром выехали – вечером тама. Утром встали, картоши нагрузили, вечером приехали. Эх, вот так и жили – голодовали. Тогда плохо было – картоша не родилась. А на себе надо рыть усадьбу скребком. Вырыли да посадили, обаливали, страдали. А сейчас вот и помирать не охота, сейчас уж больно житье-то гоже. Как жизнь вспомнишь – гнилую картошу ели, да молоко с мякой. Яйца, мясо, шерсть – всё отдашь (государству), а нам нет ничего.

В войну я старикам косила, луга у них были – семь километров отсюда, в Сатисе. Старики косили и девки, и я косила. А после войны меня прям силой в доярки всыпали, ну и больно гоже, я пенсию заработала. Я была передовой, меня несколько раз в Первомайск возили, премию давали. У всех по 20 голов, а у меня только 16, и молоко то расписывают на всех. У них удою-то нету, а у меня и удой. И медалями награждали, и в газету писали про меня. Я коров кормила до сыта бардой, они у меня и удоили. В Первомайске сперва собрание, потом в столовую, а оттуда с песням.

На сенокосе меня на стог, на машину грузили, я уж больно копны клала хороши.

А после пенсии я пошла ёлочки сажать. Дрова-то давали хороши полешки – хозинские. Никто сеско не работал, сколько я.

Еще случай помню один. Раньше машин-то не было, а на лошади ездили из заводу, начальников возили. А в Виноградовке была свадьба, двоюродная сестра выходила. Он заехал, надо бы нам ночевать, а он: «Поедемте в ночь». В Онучине есть вершинка. И вот мы едем - волков табун, вылазиют. Я стала читать «Живые помощи». У нас лошадь не по дороге, а полем на Арзамасскую дорогу вышла. Как нас не съели — не знаю. Я молитву читаю: «Живый в помощи Вышняго...», волчица как вернулась с волком-то, и ушла. Мне потом один мужик говорит: «Если волчица не тронет, то волки не тронут». Эх, надо ведь, как это мы живые остались, они бы нас разорвали. А лошадь уши подняла, на санках, и прям на дорогу вылетели. Еду все «Караул, Ванек, где-то волки». Пострадала я.

Тут в Кошелихе плохо жили, а в Виноградовке новый поселок, пшеница и всё, только дров там не было. Я ходила, солому привезут телегу, в избу натаскам и спим на ней. Утром тётка-то снопам вяжет — картошу как сварит и лепешек соломой испекет. А воды у них не было. Вода, в долу — колодезь – дна не видать, и два ведра. Один спускатся, другой целый вытаскивается. Теперь уж там всё нарушилось, там уж никого нету.

Воспоминания записаны в 2013 году.

На фотографии: Абрамова Мария Петровна

Воспоминания Козиной Натальи Петровны о жизни в с. Кошелихе и пос. Виноградовке.

Это сейчас живут на легкАх, а раньше мука была. Баушки пряли, ткали, лапти плели. Лаптей и я плела много. 3 рубля были лапти на 3 дня. 3 дня пройдет - уже лаптей нет. А сама стала плести, стала неделю-две носить. Мужики на спиртзаводе работали. На заводе 100 человек было рабочих-то, а теперь его разобрали, там ничего нету вовсе.

До войны и завод, и колхоз был. В колхозе много народа было. 100 голов скота только было в колхозе-то.

Земли у всех сколько надо, столько и было. Кто сколько успевал. Землю навОзили, скота-то у всех много было, навозили, обеспечивали землю-то. У кого как, кто старался — у того и много было.

Мои дед и баушка жили в Виноградовке. Нашей Кошелихи в Виноградовке было много, а Хозино - в Онучине. Они уж больно зажиточно жили, пшеницу им давали завались, колхоз был, только знали - мололи на муку, комбикормом обеспечивались, а хозинские были, в революцию переехали, вроде там была земля лучше, из-за этого переехали туда. Земли больше, жителей меньше было. Вода была 20 метров глубины, воды мало было, и топили соломой, соломы-то много было. Свивают эту солому свитком - и хлеб пекли и всё пекли. Потом стали у них из совхоза давать дрова, это уж последнее время. Там орешнику много было, за орехами мы ходили. Лётали и лётали тут 25 километров.

Раньше в Кошелихе отцу в колхозе давали пшена, просо, а он у нас делал пшено, специалист был. Знаешь как делали (мы ходили к нему) - круг большой, как на горе, как горка, большой круг, а на нем лесенки. Лошади завязывал глаза, привязывал, лошадь ходит - круг вертится, она эти ступеньки становится лошадь-то, круг вертится, кружится, там делается пшено. У нас пшена было, люди голодовали, а у нас пшена было - кадушки, мешки. Всё было. Мать вот (муки то ведь не было ни у кого) на столе толокно расстелит, скалкой муку накатат и каждое утро — блины. Соседи ходили есть к нам блины. Вот один был сынок, каждое утро ходил блины макать. «У подружки-молодушки пшена полные кадушки, а он гАлениц не носит, он себе в полЕ приносит». А вот где магазин, напротив, была просорушка.

А когда отцу-то было 49 лет, его взяли на войну. Если бы 50 лет было - его бы не взяли, вот уж тут бы мы пожили. Он после в госпитале помер, за Горьким где-то. Сестра с тёткой поехали хоронить – да не сели на поезд, сколь народу много было. Так его и схоронили.

Брат Григорий 10 классов кончил. Раньше ведь у нас 4 класса только было в Кошелихе, в Хозине — семилетка, в Большим (Макателёме) — десятилетка. Вот он, в Хозине у нас тётка была родная, отцова сестра, он у ней жил, учился три года. Потом — постель ему дали, квартиру сняли, в Большим десятилетку кончил, а потом на войну взяли с десятилеткой-то. А я четыре класса только закончила-то. Такая жизнь, хорошей жизни раньше не было. Сейчас хорошая жизнь, кто работает на работе.

Вот брату Гришке дали повестку на войну, мне сказали в сельсовете, если не приведешь его, а я еще была молоденька, то его на первую линию. И я пошла 25 километров в Виноградовку-то. Я взад-вперед прошла, я валялась плахой, 50 километров пройти. Вот за ним ходила. Он сидит у баушки - читат книжку под окном на завальнице, летом. Он как увидел меня, как хлынул в избу скорее, знат, что я за нём пришла. Я уж устала, он пройдёт маленько - ждёт меня, а я как на него налечу, как заору. «Да что ты, что ты, не пугайся, не пугайся». Я уж иду и сплю, иду и сплю, на силу добралась. Он как меня там оставлял, а я «Не останусь». Он «А вдруг тебя кто тронет», защитник был молоденький. Я уж его не провожала. Пришла, как хлыстнусь, не провожала на войну-то. Валялась на полу без задних ног. Ну и всё.

Я на заводе работала много - мешки таскала, разгружала машины, картошку разгружала, с одной машины на другую, приходили, больно много было машин, одна за одной, одна за одной, нас было 8 девок. А картошки навалят, вот мойка была - мост высокий долгий, и весь его навалят. Потом меня перевели в солодовню — солод растить, тоже тяжело было — сколь постелей, постели для наполнителя большие. Двухэтажная была солодовня. Надо перелопатить кных. Сушила - я валенки носила, в лаптях нельзя.

На заводе платили только что деньгами, больше ни чем. Только в совхозе платили сколь зерном. То зерном, а то ничем. Вот так вот жили.

Как уж это нарушился завод, не знаю. Сколь молодежи было, никакого домика не было пустого, а сейчас у нас ведь на поселке — половина посёлка пустого, пустых домов. Семь домов кряду. А раньше ушли бы от свекрови, от свёкра, да некуда деваться — порожнего домика не было. А сейчас семь домов кряду - пустых домов. Потом на другом порядке — еще семь. Вот весь посёлок пустой. Не только посёлок, а много пустых домов и в селе и везде-везде. Вот житье-то хороше, а у нас в Кошелихе делать нечего, работы нету, совершенно негде.

А после работы на заводе я в школе стала техничкой, а потом и стирала на них, лесозаводских 108 человек было ребятишек, я их кормила. 108 было ребятишек только лесозаводских, правда и много было с Мохового. Они жили все в интернате. Было 4 комнаты, и все жили в них. Потом я одну зиму с ними ночевала — караулила их. Везде, везде поработала.

Голодали в войну и после войны, только и жили одной картошкой, не хватало на семена. Один раз не хватило на семена — кожурой, скорлупой садили. Которая взойдет, которая не взойдет — пустовала земля. Пахали, везя на себе, по 8 человек, по одну сторону женщин 4, по другую — 4. Вот как жили. Сейчас живут — царствуют, кто только не ленится. А раньше жили — нЕ жили, а каторга была. Где я только не работала. На заводе 5 лет работала, в школе наверное 5 лет или 10, и стирала на них, и кормила их, 108 котлет надо наделать, правда у нас мясорубка была электрическая. Какой мяса конец дадут в совхозе — вот из него крутишь котлеты. Везде поработала — мучилась, мучилась, помучилась здорово.

Все тяжело жили. Не только мы - а все. А сколько нищих было, собирали. Одна только отходит, другая подходит: «Подайте милостыню Христа ради». Подашь с картошкой хлеба кусок-другой, потом: «Бог даст! Не прогневайся». Вот так и жили.

В Кошелихе один конец называется - Азия, вот здесь - Посёлок, у нас - Фадин конец, а Семёнов конец - к могилам.

Еще поговорка есть у нас: «Кошелиха-развалиха - есть в Ардатове село, поговорка нехороша - говорят цово, цово». Говорили "цово, цово".

Воспоминания записаны в 2010 году.

На фотографии: Козина Наталья Петровна.

история села