Памятник пострадавшим от политических репрессий

Gul написал:

[q]

Сравнивать с Солженицыным, мыслителем, историком,писателем, человеком, имеющим совесть и принципы, сверхнекорректно

[/q]

Кумира из Солженицына тоже делать не стоит. Он ведь был разный. Первые произведения - добротная проза для своего времени, не гениальная, но показывающая большой талант. Дальнейшие эксперименты с жанром, я бы назвал это "архивной прозой", неоднозначны по результатам. Если "Архипелаг Гулаг" прогремел на весь мир (справедливости ради заметим, что у автора не было возможности изучить архивные документы, а использование в качестве источника рассказов и баек пострадавших от репрессий людей, приводит к перекосу литературности над историчностью), то "Красное колесо" просто не удалось (личное мнение).
А публицистика последних лет жизни? Сначала автор оскорбил целую страну, назвав большую часть её территории "мягким подбрюшьем России", выразив сомнение в справедливости существующих границ ("Как нам обустроить Россию"). Потом, фактически обвинил один народ во всех, обрушившихся на государство бедах, чем обрадовал тех, кто считает, что "Если в кране нет воды..." ( "Двести лет вместе").

Михаха написал:

[q]

Кумира из Солженицына тоже делать не стоит. Он ведь был разный

[/q]

Конечно, разный....
Но не об этом речь
А о том, что ставить на одну доску Дмитрия Лыскова и Солженицына нельзя!


Михаха написал:

[q]

Первые произведения - добротная проза для своего времени, не гениальная, но показывающая большой талант

[/q]

Это потому, что Вы, очевидно, сравнительно молодой читатель

А для людей моего поколения Солженицын--особая фигура
Он открыл в советской литературе совершенно другой, новый,, мир...--- мир страданий,
мир несправедливости, мы ужасались этому аду и прозревали...
И все последующие годы он был для нас высшим нравственным авторитетом
Он был один такой...

Читая Один день Ивана Денисовича, я ясно представляла себе деда, хотя никогда не видела его
И все события повести ассоциировала с ним
Это было очень сильным потрясением
Ведь мы тогда ничего не знали о ВМН, сообщали лишь о лагерях без права переписки...

campsis59

Тоже помню, как после 1956 мама ждала весточки от своего отца...
Ждали,надеялись,а он был расстрелян в 1938, 3 января

anto написал:

[q]

[/q]

Я летописец собственной души. Не более.


Можно ли писать, чтобы чего-то не было злого,чтобы это не повторилось.
Я в это не верю и такой пользы мои рассказы не принесут,--- писал Шаламов

Вот оно отличие....

[q]

Ни к какой «солженицынской» школе я не принадлежу.
Я довольно сдержанно отношусь к его работам в литературном плане.
В вопросах искусства, связи искусства и жизни у меня нет согласия с Солженицыным.
У меня иные представления, иные формулы, каноны, кумиры и критерии.
Учителя, вкусы, происхождение материала, метод работы, выводы — все другое.
Солженицын — весь в литературных мотивах классики второй половины 19 века, писателей, растоптавших пушкинское знамя.
А лагерная тема — это ведь не художественная идея, не литературное открытие, не модель прозы.
Лагерная тема — это очень большая тема, в ней легко разместится пять таких писателей, как Лев Толстой, сто таких писателей, как Солженицын,
но и в толковании лагеря я не согласен с «Иваном Денисовичем» решительно,
Солженицын лагеря не знает и не понимает. Для писателя — все равно, при широкой публикации или без нее — очень важно, крайне важно суждение специалиста, товарища по цеху, а не футбольного болельщика.
Цена суждений профана не велика. Тут не помогут законы массовой статистики — литература живет по своим законам, имея тем не менее прогресс и ход.
Ни в каких проверках на массовом читателе писатель не нуждается. Есть эти проверки — хорошо. Нет — обойдется без.
Массовый читатель ни единой мысли, строчки даже не подскажет, и не надо этого ждать. А вот мнение товарища по цеху — важно.
Товарищ по цеху видит упущения, замечания, мелочи, ради которых и писался рассказ

[/q]

Шаламов--- не борец..., а великий писатель-философ

Солженицын ----великий борец, мыслитель

Варлам Шаламов прожил страшную жизнь. Потому не удивительно, хотя и больно, узнавать из его записей, как он терзаем был горечью,
завистью, озлоблением. К чести его — он не давал им при жизни брать верх, выплёскиваться вовне,--писал Солженицын

И нам разбираться в страстях-переживаниях этих двух великих личностей не стоит

И имя Лыскова не должно стоять рядом с этими именами

Gul написал:

[q]

Я летописец собственной души. Не более.


Можно ли писать, чтобы чего-то не было злого,чтобы это не повторилось.
Я в это не верю и такой пользы мои рассказы не принесут,--- писал Шаламов

Вот оно отличие....

[/q]

airbase написал:

[q]

Оглянитесь вокруг, да шариковых тьма, дай только маузер да кожанку, валить будут без разбору. Да и эти события не первые в изТОРии. Повторяются периодически.

[/q]

52% по опросам ждут прихода второго Сталина.

anto написал:

[q]

Почему Шаламов не борец, он-то как раз борец, и пострадал за участие в подпольной организации. Солженицын никакой борьбы не вел

[/q]

Две большие личности, у каждой своя судьба
У Шаламова--- сложнее и трагичнее
И тот, и другой прошли круги ада
Солженицын восстал против тоталитарного государства
По словам Соженицына,

[q]

"Он никогда, ни в чём ни пером, ни устно не выразил оттолкновения от советской системы, не послал ей ни одного даже упрёка,
всю эпопею Гулага переводя лишь в метафизический план".

[/q]

[q]

В редакцию «Литературной газеты»

Мне стало известно, что издающийся в Западной Германии антисоветский журнальчик на русском языке «Посев», а также антисоветский эмигрантский «Новый журнал» в Нью-Йорке решили воспользоваться моим честным именем советского писателя и советского гражданина и публикуют в своих клеветнических изданиях мои «Колымские рассказы».

Считаю необходимым заявить, что я никогда не вступал в сотрудничество с антисоветскими журналами «Посев» или «Новый журнал», а также и с другими зарубежными изданиями, ведущими постыдную антисоветскую деятельность.

Никаких рукописей я им не предоставлял, ни в какие контакты не вступал и, разумеется, вступать не собираюсь.

Я — честный советский писатель. Инвалидность моя не даёт мне возможности принимать активное участие в общественной деятельности.

Я — честный советский гражданин, хорошо отдающий себе отчет в значении XX съезда Коммунистической партии в моей жизни и жизни страны.

Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков — по рассказу-два в номере — имеет целью создать у читателя впечатление, что я — их постоянный сотрудник.

Эта омерзительная змеиная практика господ из «Посева» и «Нового журнала» требует бича, клейма.

Я отдаю себе полный отчёт в том, какие грязные цели преследуют подобными издательскими маневрами господа из «Посева» и их так же хорошо известные хозяева. Многолетняя антисоветская практика журнала «Посев» и его издателей имеет совершенно ясное объяснение.

Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, её народу, её литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя.

И в прежние годы, и сейчас «Посев» был, есть и остаётся изданием, глубоко враждебным нашему строю, нашему народу.

Ни один уважающий себя советский писатель не уронит своего достоинства, не запятнает чести публикацией в этом зловонном антисоветском листке своих произведений.

Всё сказанное относится к любым белогвардейским изданиям за границей. Зачем же им понадобился я в свои шестьдесят пять лет?

Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся!

С уважением
Варлам Шаламов.
Москва
15 февраля 1972 г. (Напечатано в «ЛГ» 23 февраля 1972 г.)

[/q]

Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.

Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.

Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.

Когда войду в такую зону
Уж не моей — чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.

И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.