Тифлис-Тбилиси, ссылки, фото

Тифлис, Грузия, Алексей Толстой
«Рано поутру с балкона я увидел бурый, красноватый, крытый черепицей Тифлис, его восточную сторону. Над домами в прозрачном и неподвижном воздухе поднималось множество дымов; на мутной, быстрой Куре медленно поворачивались большими колесами большие плавучие мельницы…» В начале февраля 1915 года на Кавказский фронт, где шли сражения с турками, приезжает в качестве военного корреспондента газет «Русская мысль» и «Киевская мысль» Алексей Николаевич Толстой. Судя по пейзажу, который открывается ему с тифлисского балкона, остановился он или в «Гранд-отеле» или в «Лондоне». Здания, в которых располагались эти гостиницы, и поныне стоят у нынешнего Сухого моста. Но в их стенах уже совсем не гостиничная жизнь…
Между тем, судя по записям в дневнике, жизнь Грузии всерьез заинтересовала Алексея Николаевича. И вот – второй его приезд, уже не только как писателя, но и в роли военкора: «Я делаюсь корреспондентом, объезжаю Западный фронт, Волынь, Галицию, Карпаты, Кавказ…» Если говорить о Кавказе конкретно, то это – приморские линии фронта в Аджарии и, конечно, Тифлис. Толстой пробыл здесь около двадцати дней, отправляя фронтовые корреспонденции из Батуми и впитывая все, что увидел в грузинской столице.
Вот – первое, что поражает Толстого, пока извозчик везет его в гостиницу: «Длинная улица была пустынна. Высоко впереди в самом небе горели огоньки фуникулера». Восхищение северянина южной ночью и горой, возвышающейся прямо над городом, не исчезает в последующие дни: «В Тифлисе ночью пусто на улицах: кипарисы бросают тени на темные стены домов, кипарисы и тополя – за каждой оградой, по гористым переулкам; молодой месяц давно зашел; небо черное, звезды ясные, большие; над горой святого Давида блистает как алмаз, переливается Марс, правее его ослепительное созвездие Ориона. А ниже, у самой земли, звезды становятся желтыми точками. Это – огни на кругом лежащих горах». Уж, кто только не воспевал тбилисскую ночь, но это, согласитесь, одно из самых поэтичных ее описаний. И жаль, что оно не вошло ни в одно издание сочинений Толстого, а осталось лишь на страницах 37-го номера газеты «Русские ведомости» за 1915 год.
На живописные строки подвигает и старая часть города: «…От самой Куры стояли старые стены домов, такие высокие, что река, казалось, текла по дну глубокого ущелья; из дверей кое-где висели лесенки к воде; дальше, на азиатской стороне, видны серые минареты, купола и дымы; еще дальше, кольцом охватывали город каменистые и бурые холмы, и за ними горы, а еще дальше – снега». Ну, а на центральных улицах в глаза бросаются контрасты. Автомобили, роскошные экипажи, а рядом с ними – арба, которую буйволы тянут прямо по тротуару, ослик, груженный плетеными корзинами с грузом... Нарядные дамы в национальных лечаки, описанных Толстым как «низкие вышитые шапочки с длинными вуалями за спиной», блестящие офицеры, а между ними шныряют чумазые и босоногие мальчишки…
В общем, даже за то не очень долгое время, которое Алексей Николаевич проводит в Тифлисе, он настолько пропитывается духом этого города, что привносит его и в письма к жене – прямо перед отъездом в Грузию он женился на поэтессе Наталии Крандиевской. Прочтем некоторые строки молодожена. «…Я в Тифлисе, в гостинице, вымылся, лежу в постели, за стеной кашляет простуженный офицер. Ночь, Наташенька, южная, черна, звезды, большие, сияющие, «каких не бывает». На юге низко Марс, бриллиант, повыше его блистающий Орион… И тысячи созвездий – твоих мыслей – ведь это все ты, Наташа. Повсюду кипарисы – черные, высокие, на улицах пусто»… «В Тифлисе цветут яблони. Любовь моя, почему тебя здесь нет…»
А еще в те февральские дни Тифлис в «Русские ведомости» отправляется очерк, в котором происходящее описано как в живописи – сильными, точными «мазками». В нем можно увидеть и столь впечатлившую Алексея Николаевича гору Мтацминда. Но не потому, что именно на ее склоне погребли Акакия Церетели, она – деталь общей трагической картины: «Закат уже потускнел наверху над горой святого Давида»... «Облака затянули полнеба, едва виден загнутый кверху месяц»… «Посреди поющей толпы – четыре вороных коня с высокими султанами везут открытую колесницу, на ней под двумя развернутыми траурными знаменами – хрустальный гроб»… «Несут коптящие факелы, затем в два ряда – черные свернутые знамена с золотыми копьями, хоругви»… «Прохожие поднимаются на скамейки»…
В 1915-м граф прощается с Грузией на целых девятнадцать лет. Тех лет, что вместили крутой, болезненный излом в его судьбе и породили столь неоднозначное отношение к нему у части больших русских литераторов.
Он бежит из России во время гражданской войны –Константинополь, Париж, Берлин… Не будем сейчас вдаваться в подробности его эмигрантской жизни и возвращения на родину – ко всем этим перипетиям тбилисские стены не имеют никакого отношения. Хотя и в Париже Тифлис напомнил ему о себе – встречей с человеком, выросшим в этих стенах. «Сливки» эмигрантского общества сотрясал роскошной жизнью Леон Манташев – сын легендарного тифлисца Александра Манташева, крупнейшего российского нефтяного магната и филантропа, одного из богатейших людей своего времени. .
И еще одна встреча эмигранта Толстого с тифлисцем, на этот раз - человеком взглядов, диаметрально противоположных его родному классу. На лечение в Германию приезжает заместитель председателя Совнаркома Грузии, бывший секретарь Тифлисского комитета РКП(б) Леван Гогоберидзе, и граф, уже подумывавший о возвращении в «Совдепию», просит организовать им встречу. Сестра Гогоберидзе вспоминает, что на этой встрече Толстой был в приподнятом настроении, много острил, с большим интересом слушал рассказы о советской стране и надолго уединился с приезжим в кабинете… Так что, в принятии окончательного решения о возвращении из эмиграции свою роль сыграл и один из лидеров тифлисских большевиков. Впоследствии расстрелянный той самой советской властью, которая приняла Толстого с распростертыми объятиями.
А когда, вернувшись, писатель начинает публиковать произведения о жизни белой эмиграции, тифлисская газета «Заря Востока» успевает раньше всех в СССР напечатать, пожалуй, центральное из этих произведений. В номере за 25 мая 1924 года появляется «Повесть об одном обывателе (отрывок из повести Алексея Толстого)». Это – значительная часть повести «Похождения Невзорова, или Ибикус», которая в журнале «Русский современник» начала печататься лишь с июня. Подобное, конечно, не происходит без ведома автора.
Ну, а сам автор этих произведений мечтает вновь появиться в Грузии, предполагает сделать это в 1924-м, в 1928-м, но, из-за навалившейся работы, реализует мечту лишь в 1932-м. Правда, до Тбилиси, как и в первый приезд, не доезжает, проехав из Кисловодска в Батуми. От этой поездки остаются красочные наблюдения о Военно-Грузинской дороге, о Батуми и его Ботаническом саде, об аджарских горных ущельях и реках, строительстве ГЭС на Аджарисцкали… А потом, после отъезда, разлуку с Грузией ему компенсируют встречи в России с ее литераторами.
Появившись в Тифлисе с женой уже через месяц (в 1934 году) после съезда писателей, Толстой немедленно отправляется к Тициану. А к кому же еще! Но дома никого не оказывается, и он возвращается в гостиницу «Ориант» на проспекте Руставели, оставив у соседей записку о своем приезде. Прочитав ее, Табидзе, конечно же, развивает бурную деятельность. Он отправляет жену Нину к Толстым, чтобы отвести их на выставку Фирдоуси, проходившую в городе, а сам спешит по организационным вопросам – надо накрыть подобающий столь радостному событию стол. На выставке, как вспоминает Нина Табидзе, гость с «удивительным интересом рассматривал каждую мелочь» и успевал при этом знакомиться и оживленно общаться с местными художниками, писателями, артистами: «Толстой был как дома. И я впоследствии убедилась, что это была замечательная черта его характера: он по-домашнему шутил с новыми знакомыми, беседовал с ними о тысяче вещей, расспрашивал и в то же время рассматривал экспонаты выставки. Очень быстро вокруг него собралось бесчисленное множество людей».
За столом в «Орианте» помимо грузинских поэтов –режиссер Сандро Ахметели, актеры Акакий Хорава, Акакий Васадзе, много других творческих людей. Некоторые из них заходят не сразу: хохочут у дверей, заслышав голос Толстого – им кажется, что мастер пародий Ираклий Андроников изображает гостя. А обед, по общему признанию, удается. Застольные песни так нравятся Толстому, что он много раз вспоминает о них, возвратившись в Россию. Но каким бы любителем поесть ни был граф, а одним гурманством тот вечер не ограничивается. Много говорят о литературе, обмениваются идеями, Толстой делится своими взглядами на работу писателя – «работать без перерыва», рассказывает, сколько времени уходит у него на роман и на пьесу, признается, что ненавидит карандаши: «Поклоняюсь только авторучкам… готов даже красть их, где бы ни видел. Это мой психоз». Вспоминает он и первый свой приезд в Тбилиси.
А через год Толстой появляется в Грузии уже с новой женой. Но не в Тбилиси, а в Гагра, ненадолго.
Зато летом 1938-го – приезд уже не в качестве отдыхающего гостя. На встрече с литераторами в Союзе писателей Грузии Толстой делает доклад, в котором ставит давно волнующий его вопрос. Это – создание с помощью местных литераторов раздела грузинской литературы в задуманном им «Учебнике по истории литератур народов СССР». На встречах с грузинскими писателями он подчеркивает, что в этом разделе обязательно должна быть показана «атмосфера, в которой рождалось искусство слова», то есть связь литературы с архитектурой, живописью, музыкой: «Я надеюсь, что глава о грузинской литературе будет одной из самых блестящих в учебнике, потому что грузинский народ, помимо всей любви к родине, любит искусство большое, выходящее за пределы Грузии. Грузинские поэты, писатели, художники являются универсалами, то есть людьми большой европейской культуры».
Тот последний приезд Толстого в Тбилиси богат на встречу с такими универсалами. И вот, что вспоминает один из них, писатель Шалва Дадиани, друживший с Алексеем Николаевичем: «Во время своего пребывания в Грузии он почти не расставался со мной… Вместе со мной он осмотрел все достопримечательные места Тбилиси. Побывал в Мцхета и известном монастыре Джвари. Осмотрел хранящиеся в наших музеях ценности и рукописи». А дача Дадиани в селе Багеби* производит на гостя впечатление тем, что оттуда можно «обозревать добрую половину Тбилиси». Вот и не хочет он идти обедать в дом, просит накрыть стол во дворе с видом на столицу Грузии. Он словно предчувствует, что больше уже не увидит ее. Что не суждено сбыться его намерениям приехать и через два месяца, и в 1940-м…
Но в истории русской и грузинской литератур остаются слова: «Мы, русские писатели и поэты…особенно любим и ценим прекрасную Грузию и сокровища грузинской культуры.
Источник: http://tribuna.ru/news/good/
http://dobrieludi.com/articles/1380/
* Сейчас г. Тбилиси.

Айседора Дункан в Тифлисе.
Спектакли Дункан в Тифлисе горячо принимались экспансивными и музыкальными грузинскими зрителями.
Но Дункан беспокоилась:
— Я вижу днем на улице очень много мужчин, ничем, должно быть, не занятых. Но мы проезжали мимо множества фабрик и заводов. Здесь много рабочих. Я хочу знать, есть ли они в зрительном зале на моих выступлениях?
Меня заверили в Наркомпросе, что рабочий зритель посетил спектакли Дункан. Впрочем, это можно было наблюдать и непосредственно в театре и понять по приему, оказанному публикой, в особенности в «Славянском марше» и «Интернационале». Пришлось продлить спектакли.
Но особенно неистовствовали великовозрастные ученицы Тифлисской «пластической студии». Директор студии приезжал несколько раз в «Ориант», приглашал Дункан посетить студию, но Айседора под различными предлогами отказывалась.
«Пластические» школы и студии, во множестве расплодившиеся в России еще до революции, усвоили от Дункан лишь «босоножье», хитоны и туники, «серьезную музыку», ковер и сукна и забыли о главном — об естестве движения, его простоте, правдивости и выразительности, подменив их слащавостью, аффектацией и ложным пафосом.
Естественно, что Дункан отвергала таких «последовательниц». Она считала, что тело, жесты, движения могут с большой силой выражать всю глубину и разнообразие человеческих чувств и переживаний. Вернуть телу его права, сделать его выразителем тончайших душевных волнений — вот главное. Отсюда и легкий костюм, и отсутствие обуви.
Все то, что служило Айседоре Дункан лишь средством выражения идеи, стало самоцелью не только в российских «пластических» школах и студиях (которые в наше время, к счастью, почти себя изжили), но и в Европе и особенно в Америке.
Директор Тифлисской студии пластического танца буквально одолел меня просьбами, я сдался и уговорил Айседору поехать.
Еще в вестибюле нас встретила руководительница, гости, девушки-ученицы, преподнесшие Айседоре с реверансом огромный букет белых роз. Нас усадили в первом ряду партера, на эстраду вышли и расположились в шахматном порядке великовозрастные и весьма оголенные ученицы. Показ начался «Вальсом» Сибелиуса.
После первых же движений, не имевших никакой внутренней связи с грустной музыкой Сибелиуса, Айседора подтолкнула меня локтем:
— Почему?
Я прошептал что-то, пытаясь предотвратить назревающий скандал, так как хорошо знал Айседору, но она уже поднялась со своего кресла и, повторив еще раз свой вопрос, повернулась лицом к публике и руководителям.
— За что вы мучаете этих бедных девушек? — с гневом и печалью сказала она. — Чему вы их учите? Что говорят вам эти механические и бесстрастные движения? Они не только не выражают эту музыку, они не выражают ничего вообще. Мне невыразимо грустно от того, что я сейчас увидела…
Из книги;
Айседора Дункан Танец будущего. Моя жизнь. И. Шнейдер Встречи с Есениным.
Ростов-на-Дону. «Феникс».1998 г.
https://litlife.club/books/164408/read?page=77

Тифлис. Осип Мандельштам.
"Мне Тифлис горбатый снится"

В одной из своих программных статей Осип Мандельштам сравнивает культуру с плугом, который вспахивает чернозём времени. Смысл этой статьи, где сам писатель выступает в роли пахаря, так и останется до конца не понятым, если не вспомнить про исторический контекст того времени. Мандельштам жил и творил во времена «военного коммунизма» в грязной, как выражалась его будущая жена, и голодной Москве. Нехватка продовольствия замучила его настолько, что в июне 1921 года писатель со своей будущей женой Надеждой в поисках лучшей жизни отправились в Ростов-на-Дону. Там пара по счастливой случайности натолкнулась на знакомого — художника Бориса Лопатинского, который руководил комиссией по эвакуации на Кавказ. Так Осип Мандельштам с Надеждой отправились в свою первую командировку на Кавказ: вагон служебного поезда, на котором висела табличка «для душевнобольных» вёз их через Кисловодск и Баку, Тифлис и Батуми. Бегство из Москвы на юг стало настоящим спасением: хоть в поезде у них был крайне высокий шанс заболеть холерой, уже в Кисловодске с едой стало проще — там были оладьи и рис. Когда же пара достигла Грузии, она показалась им совершенно другим миром.
Ещё в поезде в Осипе и Надежде заподозрили шпионов: кто-то считал их лазутчиками белых, кто-то — красных. Уже на Кавказе Мандельштама арестовали, правда, всего на один день. За поэта вступились коллеги по литературному цеху — отдыхавшие в Батуми Тициан Табидзе и Нико Мицишвили. Литераторы, воспользовавшись своим непререкаемым авторитетом, смогли вызволить узника и устроить ему по-настоящему королевский приём. Мандельштаму в этих сытых краях нравится, он даже выступает со своими стихотворениями в местном «Обществе деятелей искусств», а затем переезжает вместе с Надеждой в Тифлис.
Новые друзья помогают Мандельштаму во всём. Рассказывают даже о таком случае, что как-то, встретив случайно потерявшихся в незнакомом городе Илью Эренбурга и его жену, Мандельштам тут же им заявил: «Сейчас мы пойдем к Тициану Табидзе, и он нас поведет в замечательный духан». Люди искусства, все пребывающие из беспокойной России, буквально сразу же — Мандельштам здесь не был исключением — вливались в культурную жизнь Тифлиса. Вместе с Эренбургом Мандельштам проводит занятия с актёрами «Театральной студии Ходотова», Осип Эмильевич ходит на вечера тифлисского «Цеха поэтов», где его уже ждёт, например, Алексей Кручёных.
Спустя несколько недель Мандельштам с дипломатической миссией от грузинского руководства вернулся на родину. В раскуроченной и буквально опустошенной стране он задержался ненадолго: примерно через полгода он опять-таки вместе с женой держит путь в Грузию, однако уже советскую. Мандельштамы уже по традиции обращаются к знакомым писателям и селятся в «Доме искусств», как тогда именовалось здание Союза писателей. Осип Эмильевич в Тифлисе получает простейшую работу референта, за которую имеет два обеда в столовой — для тех тяжёлых времён предложение вполне себе выгодное. Начальник Мандельштама — полпред РСФСР в Грузии Борис Легран — первым и сообщил Осипу Эмильевичу о смерти Николая Гумилёва. Мандельштама эта новость, касавшаяся его друга и поэта-акмеиста, буквально подкосила: он пишет ключевое для своего творчества стихотворение «Умывался ночью на дворе» и не может больше спокойно оставаться в Грузии, не может больше спокойно относиться к советской власти.
 1921 году Мандельштам покидает Тифлис и уезжает на берег Чёрного моря, в солнечный Батуми, где занимается переводом грузинских стихов. Спустя несколько месяцев Мандельштам с Надеждой отплыли обратно в Ростов-на-Дону, чтобы вернуться в советскую творческую среду, которая принять их так и не сможет. Грузинский след в творчестве Мандельштама на этом не кончится: поэт проживёт небольшой отрезок жизни в этой солнечной стране ещё в 1930 году. Трагическая судьба Мандельштама закольцуется на теме Грузии: его отчаянным шагом в пропасть станет публичное чтение стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны», посвящённом личности Иосифа Сталина. Особым совещанием НКВД СССР Осип Мандельштам будет приговорён к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере, где, так и не отбыв срок до конца, скончается и будет захоронен в братской могиле.
Источники:
Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография. Дутли Ральф
Тифлисские грезы Осипа Мандельштама
Автор- Иван Штейнерт
https://diletant.media/articles/32903814/
Фото из этой статьи
P.S. Осипу Эмильевичу было 42, когда он прочитал стихотворение "Горец" своим знакомым и 47, когда он умер в лагере.

 Я родился в Грузии и до 24-х лет безвыездно жил в ней в  интернациональной среде, как в окружении многочисленных разноплемённых соседей (в ту пору почти все в Тбилиси жили в коммуналках), так и в школе, и в высшем учебном заведении. Всюду царила искренняя дружба представителей самых разных народностей. Русофобии среди обитателей как городов, так и сёл Грузии не было и в помине. А те высоколобые интеллектуалы, которых имеет в виду Рейфилд, исходили скорей из  ущемлённого национального самосознания, вызванного тем, что Павел Первый, ненавидевший помыслы своей державной матери, отменил решение Екатерины Второй о предоставлении Грузинскому царству протектората со стороны Российской империи. В итоге Грузия превратилась в одну из губерний Державы. При этом Россия широко открыла двери своих университетов для пытливой грузинской молодёжи, многие из которых, получив образование, со временем стали крупными учёными и даже занимали престижные должности в Санкт-Петербургском и Московском университетах. 
         Россия содействовала стремительному экономическому росту новой своей губернии. Грузины же, в свою очередь, верно служили России в рядах императорской армии. Один из представителей грузинской царской династии, достойнейший ученик великого Суворова – Пётр Багратион, покрыл себя неувядаемой славой в Бородинском сражении. Смертельно раненый в этой битве, он нашёл вечное упокоение на Бородинском поле. Вместе с ним воинскую честь Российской державы отстаивали ещё двенадцать генералов грузинской национальности. 
       Приезд Пушкина в Грузию в 1829 году вылился во всенародное ликование. Грузинский народ с необычайной любовью отметил встречу с великим поэтом. А его лира отозвалась на эту любовь такими шедеврами как «Не пой, красавица при мне ты песен Грузии печальной» и рядом других. Грузинские поэты блестяще перевели на свой родной язык большинство произведений русского гения. Не в пример французскому, они естественно и легко обрели грузинские «очертания».
    Известный заговор грузинских дворян 1832 года против самодержавия России, по моему глубокому убеждению, был вызван ностальгией по ликвидированной в Грузии монархии Багратионов.
    В современной грузинской историографии утверждается, что Российская империя превратила Грузию в свою колонию. Эту же мысль отстаивает и Рональд Рейфилд. Однако, на мой взгляд, не похожа была Грузия ни на одну из колоний европейских держав. Грузинская знать пользовалась всеми привилегиями, предусмотренными для российских дворян. Грузинское купечество было наделено правом вести торговлю на всей территории империи. О доступе грузинской молодёжи к обретению высшего образования (в Грузии до 1918 года не было ни одного университета) мной сказано выше. 
      Высокообразованный грузинский князь Зураб Авалишвили, занимавший высокий пост в правительстве Ноя Жордания, утверждал в изданной им книге, что Георгиевский трактат, несмотря на его искажение Павлом Первым, тем не менее, вырвал Грузию из пут средневековья и обеспечил ей быстрое развитие во всех сферах деятельности.
      Но советская Грузия мало походила на оккупированную страну. 
     Мне довелось в своё время побывать почти во всех республиках  бывшего Советского Союза. В каждой из них я ощущал себя, как в родном доме. Припоминаю слова армянской поэтессы Сильвы Капутикян: «Хорошо жить в стране, где всюду родина». Это было следствием усвоенными чуть ли не с пелёнок интернационализма и дружбы народов. Обо всём этом ныне приходится лишь ностальгировать.
       Очень правильные мысли высказаны в рецензируемом сборнике известным писателем и переводчиком Александром Луарсабовичем Эбаноидзе, два десятка лет возглавлявшим один из самых популярных литературных журналов «Дружба народов». Он также объездил практически весь СССР и признаётся, что во всех его уголках чувствовал себя как дома. Однако с горечью добавляет, что дружба народов не выдержала на крутых виражах новейшей истории испытания временем.
Автор: Герман Цверианишвили
Ответ автора на сборник статей «Россия-Грузия после империи». Cборник статей, 2018. Москва. Из-во «Новое литературное обозрение»
http://www.relga.ru/Environ/We...2=articles

ИСААК БАБЕЛЬ В ТИФЛИСЕ
В мае 1922 года в Тбилиси начала выходить газета «Заря Востока». Ей предстояло войти в историю не только грузинской журналистики, но и русской литературы – на ее страницах печатались Сергей Есенин, Владимир Маяковский, поэты и писатели, приезжавшие в Тифлис-Тбилиси. Но первым среди них был «К.Лютов». Материалы, подписанные этой фамилией, стали появляться уже на следующий месяц после выхода первого номера. На пару лет раньше «Кирилла Лютова» уже знали многие казаки из Первой конной армии Семена Буденного – с ними он прошел по Украине и Польше как корреспондент газеты «Красный кавалерист». И тот рейд, и появление в Грузии, и все, что было в течение семи лет до этих двух событий и после них, – выполнение напутствия Максима Горького. В 1916-м молодой человек, разбив свою фамилию на слоги и изменив в ней одну букву, принес в петроградский журнал «Летопись» свои рассказы, подписанные «Баб-Эль». Издававший журнал Горький напечатал два из них и отправил их автора… конечно же, «в люди». «И я на семь лет – с 1917 по 1924 – ушел в люди… С первыми номерами «Зари Востока» связана счастливая пора моей жизни в Тифлисе и начало литературной работы», – признавался потом Исаак Бабель.
Самые известные его слова о столице Грузии – из рассказа «Мой первый гонорар». Вспомним еще раз: «Жить весной в Тифлисе, иметь двадцать лет от роду и не быть любимым – это беда… Иметь двадцать лет от роду, жить в Тифлисе и слушать по ночам бури чужого молчания – это беда. Спасаясь от нее, – я кидался опрометью вон из дому, вниз к Куре, там настигали меня банные пары тифлисской весны. Они накидывались с размаху и обессиливали. С пересохшим горлом я кружил по горбатым мостовым». Особая, неповторимая «вкусность» стиля, прославившего потом легендарные «Одесские рассказы»…
Казалось бы, все ясно: именно в такой чисто тифлисской атмосфере молодой герой рассказа и встретил проститутку Веру, ставшую первой читательницей его первого произведения. Рассказ выглядит, как автобиографический. Но… Во-первых, как мы уже знаем, задолго до Тифлиса у Бабеля уже были рассказы, конечно же, имевшие своих читателей. Во-вторых, Бабель появился в Тифлисе в двадцать восемь лет, а персонаж – двадцатилетний. В-третьих, некоторые детали указывают, что действие происходит скорее в дореволюционном Тифлисе, а не в 1922-м. И, наконец, жена писателя Антонина Пирожкова свидетельствует: «О рассказе «Мой первый гонорар» Бабель сообщил мне, что этот сюжет был ему подсказан еще в Петрограде журналистом П.И. Сторицыным». В общем, поступок Пушкина подарившего Гоголю сюжет «Ревизора»… Кто же этот человек, давший фабулу рассказа, который стал одновременно и очень тифлисским, и одним из самых «бабелевских»? Об этом друге Исаака Эммануиловича нам расскажут близко знавшие его люди.
Одесский поэт Исидор Бобович: «Петр Сторицын – литературный псевдоним Петра Ильича Когана… Уроженец г. Елисаветграда ... учился в Германии… человек, увлеченный поэзией, он скоро стал центром и меценатом небольшой группы поэтов... был остроумен, словоохотлив…» Виктор Шкловский: «...Бывший химик, он же толстовец, он же рассказчик невероятных анекдотов, он же человек, оскорбивший герцога Баденского и явившийся потом на суд из Швейцарии, чтобы поддержать свое обвинение… невероятнейший человек Петр Сторицын». Валентин Катаев: «На деньги богатого молодого человека – сына банкира, мецената и дилетанта… выпускались альманахи квадратного формата с шикарными названиями». Переводчик на русский язык руставелевского «Витяза в тигровой шкуре» Георгий Цагарели: «Как месяц лысый,/ грузный телом/ Он острых сплетен/ любит зодчество –/ Поэт-чудак в костюме белом,/ Чей вечный спутник одиночество». Главные же слова в его характеристике – меценат и, говоря по-современному, отличный менеджер. Сохранился лишь один его портрет, сделанный знаменитым кубистом Сандро Фазини, братом Ильи Ильфа.
Есть свидетельства, что Сторицын в 1922-м жил в столице Грузии, и именно у него останавливался приехавший туда Бабель. Он пишет в автобиографии, что работал в то время репортером в Тифлисе. Видно, что писатель основательно знакомится со спецификой города. В его рассказе фигурируют знаменитый ресторан-подвальчик «Симпатия», принимавший на Пушкинской улице художников и поэтов, базар на Майдане. Проспекты Руставели и Плеханова, получившие эти имена еще за четыре года до приезда Бабеля, он именует Головинским и Михайловским – по старой привычке многих горожан.
А вот – картинки, создать которые могут лишь только личные наблюдения: «Мимо меня небрежным парадом двигались князья в синих черкесках и мягких сапогах. Ковыряя в зубах серебряными зубочистками, они рассматривали женщин, крашенных кармином, грузинок с большими ступнями и узкими бедрами. В сумерках просвечивала бирюза. Распустившиеся акации завывали вдоль улиц низким, осыпающимся голосом. Толпа чиновников в белых кителях колыхалась по проспекту: ей навстречу летели с Казбека бальзамические струи»… «Караван пыли летел на Тифлис – город роз и бараньего сала. Пыль заносила малиновый костер солнца. Тягучий крик ослов смешивался с ударами котельщиков…»
Ну, конечно же, как и многим, центр Тифлиса не мог не напоминать ему старую Одессу своими акациями и платанами. В общем, не стоит удивляться, что в чарующий своим колоритом город Бабель поселил героев сюжета, подсказанного Сторицыным.
Но главное для него в Тифлисе: печататься в читаемой всеми газете. Такова только что начавшая выходить «Заря Востока». Ведь она «главная» не только в Грузии, но и на всем Южном Кавказе, создана как орган Закавказского крайкома Компартии. У Бабеля складываются хорошие отношения с ее сотрудниками, а с ответственным секретарем Владимиром Ткачевым-Ахобадзе и заведующим отделом «Красная Армия» Поповым настолько хорошие, что он даже предлагает Константину Паустовскому, собиравшемуся в Тифлис, протекцию у этих людей.
Но не проходит и полгода, как мнение Бабеля об этой газете меняется, потому что «кроме Закавказья она ничего не собирается обслуживать, да и не умеет». А в ноябре 1922-го из Тифлиса в Батуми уходит письмо Паустовскому с беспощадной критикой главной партийной газеты: «Заря Востока» – ничего не стоит. Провинциальная старушка со вставными зубами и со столичными претензиями. Исправить ее – наивная затея. Я уверен, что газета так загромождена мелкими и бездарными самолюбцами, заедена злым интриганством, изгажена неуменьем спецов и безразличием руководителей, что не нам с вами зачистить эти весьма не благодатные конюшни. Для того, чтобы успеть хотя бы в малой степени, нужны месяцы и полугодия».
Но при этом с июня по декабрь Бабель все же публикует в «Заре Востока» свои очерки об Аджарии и Абхазии. С женой и сестрой он обосновался на Зеленом мысу, приезжает в Батуми на дачном поезде. Ездит отдыхать и в Сухуми. Такая жизнь требует затрат. Денег, получаемых в батумской газете «Маяк», не хватает, а образно описывать увиденное он умеет. Тем более, что откровенно сочувствует преобразованиям, происходящим на Черноморском побережье Грузии. И уж если «Заря Востока», при всех кажущихся ему недостатках, охотно печатает его работы, почему бы не сотрудничать с ней? Так в историю советской литературы входят восемь «Писем» из Батуми, Чаквы, Сухуми, Гагра, объединенных в цикл «Народ прекрасной, щедрой, поэтической Грузии».
Автор- Владимир Головин.
http://www.rcmagazine.ge/index...Itemid=109