Лодыгины

От Atkara_EV перенесено.

Коллежский секретарь Петр Сергеевич Лодыгин из тамбовских дворян, троюродный брат изобретателя лампы накаливания Александра Николаевича Лодыгина, более двадцати лет прожил в Аткарском уезде и был причислен к Саратовскому дворянству. Его жена - Виктория Алексеевна Карпова. Их сыном был русский последователь Бердслея художник Сергей Петрович Лодыгин, родившийся в Аткарске.

http://acdoyle.ru/painters/lodygin_sp.html

ЛОДЫГИН, С.П.
(1893-1961?)

Лодыгин Сергей Петрович (Саратов, 1893 - Москва, 1961?) - это классика позднего русского модерна.

Этого прекрасного художника и графика называли "Русским Бердслеем". Творческое наследие С. Лодыгина (как он всегда подписывался или просто С.Л.) мало знакомо широкому зрителю. Своей судьбой Лодыгин тесно связан с трагическими событиями переломной эпохи. Происходя из древнего дворянского рода, получив хорошее образование (СПб. Институт Гражданских Инженеров) и имея выраженный интерес к художественному творчеству, Лодыгин не смог принять революцию во всей её образной, трагической мощи. Пик его творческой известности приходится на 1910-е годы, когда он удачно сотрудничал с рядом известных изданий - «Столица и Усадьба», «Солнце России», «Сатирикон», «Аргус», «Художественная Открытка». Типологически, по своему характеру творчество С. Лодыгина следует отнести к театрально-иллюстративному, а также оформительскому искусству.

В 1918 году преподавал графику в Саратовской Центральной студии, одновременно имел собственную мастерскую графики. Там же работал, как театральный художник. (Театр интермедий Сорина, Театр-кабаре «Не рыдай») параллельно участвуя в оформлении демонстраций и праздничных шествий. В 1920 году работал в политотделе Запасной армии. Работает над оформлением агитпоезда политотдела РУЖД (вместе с В.М. Юстицким, Н. Симони). Тогда же перебрался в Ростов-на-Дону, где писал декорации для деревенских театров, оформлял город к праздникам, работал декоратором в Театре интермедий Сорина. В 1922 году переехал в Москву, где вновь работал как иллюстратор. Для издательства "Художественная открытка" в 1915-1916 годах художником была создана довольно необычная графическая серия рисунков (10 шт.) инфантильных обнаженных женских фигурок в фантастически-экзотическом антураже - со змеями, бабочками, орхидеями, пантерами и т.д. Открытки представляли в русской графике наиболее последовательное в содержательном и формальном отношениях подражание знаменитому английскому графику О. Бёрдсли кумиру артистической богемы Петербурга.
В советское время работал, как иллюстратор в Саратове, Ростове-на-Дону и Москве. В Саратове (1920-е) имел свою студию графики
Его же оформление - книга Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир». В 20-е г. оформлял журналы «Вокруг Света» и «Всемирный следопыт».
Обложки знаменитого журнала «Техника – молодёжи» с 1930 – 40-е гг.
Иллюстрировал революционно-приключенческую повесть П.А. ну-ну «Красные дьяволята».
(Милашевский В. А. Побеги тополя/ Вступ. заметка ред. - Волга, 1970, № 11, с. 179 - 188.
1909, 1913, 1920 - 1926. С.П. Лодыгин - соученик автора по Саратовскому реальному училищу. Занятия автора вместе с ним у саратовского художника Никулина. Встреча с Лодыгиным в Петербурге (1913).)?

ЛОДЫГИН, СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ
(1892 - 9.06.1948)

9 июня с. г. в возрасте 62 лет безвременно скончался старейший художник журнала «Техника — молодёжи», член Московского отделения Союза советских художников Сергей Петрович Лодыгин.
Работая в журнале с первых лет его основания, Сергей Петрович был одним из тех людей, которые создали художественный облик нашего журнала.
Читатели хорошо знают и любят блестящие работы Сергея Петровича. Его глубоко проникновенные рисунки, посвященные истории русской науки и техники, раскрывают перед молодым поколением благородный облик отечественных ученых.
Племянник великого русского деятеля науки А.Н. Лодыгина — изобретателя электролампы, Сергей Петрович свой талант художника отдавал делу утверждения величия русской науки.
С прекрасным пониманием существа дела он иллюстрировал статьи, посвященные достижениям советской науки и техники.
Его рисунки органически дополняли текст, на языке живописи раскрывая сущность сложнейших процессов, машин и аппаратов, помогая читателю проникнуть в мир высокой науки и техники наших дней.
Произведения Сергея Петровича стали необходимой частью молодёжного журнала.
Художник горячо любил советскую молодёжь. С подлинным вдохновением работал он на трудном и почётном поприще пропаганды научных знаний среди молодёжи.
И молодёжь ценила старого художника.
С каким волнением и радостью читал Сергей Петрович письма, исполненные благодарности, присылаемые в редакцию молодыми читателями!
Лодыгин был прекрасным и отзывчивым товарищем, человеком высокой и благородной души, не жалевшим ни времени, ни сил на общее благо.
Коллектив работников журнала «Техника— молодёжи» глубоко скорбит об утрате замечательного художника и человека.
Журнал "Техника-молодёжи" № 7, 1948 г., с.28.

http://www.navy.ru/publications/books/shelf/memories/5.htm

Из воспоминаний Академика А.Н. Крылова

Теплый Стан.
Сеченовы и Филатов
Село Теплый Стан Курмышского уезда Симбирской губернии, дворов в 200, тянется двумя порядками версты на полторы. Посредине южного порядка цер­ковь; западная половина села была филатовской, восточная — сеченовской. Филатовская усадьба принадлежала дяде моего отца, Петру Михайловичу Филатову, и состояла из сада в 16 десятин со старыми громадными деревьями, из которых одному, отполировав сечение коры(1), отец в лупу насчитал до 400 лет, двух барских домов, дома управляющего и усадебных строений. В большом доме жил сам Петр Михайлович, а в другом, малом, гостили сестры отца: незамуж­няя Анна Александровна Крылова и замужняя Софья Александровна Лодыгина. Сеченовская половина заключала старый большой двухэтажный дом с садом и усадьбой, где жили братья Андрей и Рафаил Михайловичи Сеченовы. Рафаил был женат на Екатерине Васильевне Ляпуновой, Андрей в то время до 1872 г. был холост. Вместе с Екатериной Васильевной жили ее сестры: Глафира, Мар­фа и Елизавета Васильевны Ляпуновы, приходившиеся родными тетками моей матери. Кроме того, на сеченовской половине были усадьбы Алексея Михайловича Сеченова и Варвары Михайловны, по мужу Кастен. У Петра Михайловича Филатова были тогда только дочери — Маша, годом старше меня, и Варя, моложе меня года на четыре и поэтому считавшаяся «ма­ленькой». У Рафаила Михайловича была единственная дочь Наташа, года на три стар­ше меня. У Наташи было три тетеньки, да гувернантка, а я считался разбойни-ком, так как кинул в тетю Марфу чуркой, и Наташу от меня прятали и иг­рать с ней не позволяли. Обе половины Теплого Стана были нам сродни, поэтому примерно каждый месяц мы из Висяги ездили всей семьей гостить дня на три в Теплый Стан. Отец останавливался у Филатовых, а мать со мной — у Сеченовых. Из этих поездок мне особенно врезались в память поездки летние. Дорога шла через Кишу и Семеновскую степь, причем Кишу приходилось переезжать три раза: один раз вброд и два раза по мостам. При переезде вброд через болотистую Кишу обыкновенно слезали кучер и отец и, тыкая в тину кнуто­вищем, шли искать, как отец говорил, «где хуже», чтобы лошадей и тарантас не завязить. Обыкновенно везде было «хуже», тогда рубили ивовые кусты и на­стилали некоторое подобие гати. Мосты были тоже такие, что при проезде через них из тарантаса все выле­зали и ходившая на левой пристяжке пугливая Элеонора отстегивалась и про­водилась отдельно в поводу. В Семеновской степи всегда можно было видеть стаи журавлей и дрохв, перелетали стаи уток разных пород, кулики и изредка бекасы и дупеля, кру­жили ястребы, трепетали кобчики. Отец учил меня отличать издали птицу по полету; все это, конечно, меня занимало, и я любил эти поездки, тем более, что от Висяги до Теплого 25 верст и поездка не была утомительной. В Теплом меня, как помню, особенно занимало то, что дядя Эпафродит Пет­рович Лодыгин давал мне стрелять в цель из ружья монтекристо и что на печке в доме была прекрасно нарисована карикатура, изображавшая всех теп-лостанских помещиков, собравшихся на балконе филатовской усадьбы, причем Андрей Михайлович Сеченов с дубинкой в руке вел на цепи, вместо медведя, теплостанского попа. Мне особенно нравилось, что я мог узнать каждого из нарисованных лиц. На пасху и рождество, когда попы приходили «славить», цепь и дубинка соскабливались, и тогда выходило, что просто пляшут поп и Андрей Михайлович. Затем цепь опять подрисовывалась. Кроме того, Эпафродит Пет­рович показывал мне «редкости»: старинную кольчугу, шестопер и подлинный кистень, которым разбойник Гурьянов человек 20 перебил. Кистень этот Эпафро­дит Петрович купил, когда после суда над Гурьяновым распродавались «с торгов» вещественные доказательства. Кистень был самодельный, из молодо­го дубового комелька, вершков 10 длины, служившего рукояткой, к которой на сыромятном ремне, длиною вершка в два, была привязана трехфунтовая лавоч­ная гиря. Как видно, оружие это было страшное. В сеченовском доме мне памятна мастерская (столярная и слесарная), в ко­торой работал Андрей Михайлович. Он иногда давал мне в руки стамеску и по­казывал, как надо точить по дереву. Летом в Теплый Стан наезжал гостить к братьям профессор Иван Михай­лович Сеченов, знаменитый физиолог. Иногда он читал собравшимся родным и знакомым лекции на лягушках, которых мне поручалось наловить в прудах филатовского сада, за что я тоже допускался на эти лекции. Я уже тогда твер­до знал строение тела лягушки и зачем какой орган служит, о чем, в свою очередь, я читал лекции мальчишкам многочисленной сеченовской дворни, пре­парируя лягушек перочинным ножом по-своему. Летом, вероятно 1872 г., Иван Михайлович приехал не один, а со своим дру­гом, профессором хирургии Пелехиным. О приезде знаменитого хирурга скоро узнали в округе, и к Сеченовым повалили больные из ближних и дальних мест. Пелехин никому не отказывал в помощи; большая беседка в сеченовском саду была обращена в больницу, где лежали больные после тяжелых операций (из­влечение камней), как я помню, так как эти камни затем с интересом рассмат­ривались, и их доводилось видеть и мне. Особенно же прославился тогда в нашей местности Пелехин несколькими удачными операциями по снятию катаракты: «слепых зрячими делает, вот это доктор, не толстопузому Кастену чета, который, кроме касторки, других лекарств не знает». Из этих операций мне запомнилось снятие катаракты, произведенное им тетке моей бабушки и Петра Михайловича Филатова, Наталии Ниловне Топорниной, урожденной Ермоловой (родной дочери екатерининского генерал-интенданта Нила Ермолова, про которого мне затем довелось читать в «Русской старине», что он «обеими руками грабил» и имел до 10 ООО душ). Наталии Ниловне в это время было далеко за 80, в нашей местности она пользовалась большим ува­жением. Наталия Ниловна была совершенно слепой более 15 лет; узнав о Пелехине, приехала она из своего имения Черновское в Теплый и поселилась у своего племянника П. М. Филатова, где Пелехин и произвел операцию. Пробыв положенное числа дней в темной комнате и убедившись затем, что глаз ее стал зрячим, она своеобразно и по-старинному отблагодарила Пелехи-на. В зале филатовского дома собрались многочисленные родственники, многие приехавшие издалека. Был отслужен торжественный молебен, на который был приглашен Пелехин. После молебна Наталия Ниловна твердым и ясным голо­сом сказала несколько слов благодарности и поклонилась ему в ноги. Встала, ей подали икону, и она сказала: — Стань теперь ты на колени, я благословлю тебя этой древней иконой, которая в нашем роде передается из поколения в поколение более трехсот лет, храни ее, и господь сохранит тебя и ту мудрость врачевания, которую он тебе даровал. Пелехин был растроган буквально до слез. В это же лето гостили у Сеченовых братья Александр, Сергей и Борис Михайловичи Ляпуновы с их матерью Софьей Александровной и младшей се­строй, которую лечил Пелехин. Это были дети покойного профессора астроно­мии Михаила Васильевича Ляпунова; замечательно, что все три брата стали впоследствии знамениты: Александр как математик, Сергей как музыкант-ком­позитор, Борис как филолог-славист. Может быть, тут сказалась, с одной сто­роны, наследственность, а с другой — влияние Ивана Михайловича Сеченова и того уважения, которым он пользовался как среди обширной родни, так и всех его знавших. Невольно припоминается также из того времени жившая в сеченовском доме гигантская фигура Павла Дмитриевича Алакаева, письмоводителя Рафаила и Ан­дрея Михайловичей, бывших мировыми посредниками. Росту он был 2 аршина 15 вершков, весу 12 пудов, силищи непомерной и редкостной доброты. — Павел Дмитриевич, поиграй мной в мячик, — он брал тогда меня, 9-лет­него мальчика, на руки, подкидывал почти до потолка и ловил, как мячик. Мой отец и Андрей Михайлович Сеченов были тоже очень сильные люди; они охотно любовались силою Павла Дмитриевича и наглядными ее проявле­ниями, которые он, по их просьбе, и демонстрировал на дворе сеченовского дома. Остряк Петр Михайлович частенько говорил: — Что вы его по силе с людьми сравниваете, его надо равнять вот с моим коренником или вон с быком. Хотя от филатовской усадьбы до сеченовской было всего с версту, но обык­новенно друг к другу ездили, для чего запрягались тройкой, не знаю филатов­ской или сеченовской работы, «дрожки», на которых усаживалось в два ряда спинами друг к другу человек 12. Как-то у подъезда сеченовского дома садились в дрожки Филатовы с гостя­ми, и вот пристяжная зашалила, постромка свалилась с валька. Андрей Михай­лович ухватил эту постромку, стал осаживать пристяжную, которая взметнула задом, и копыто, хотя и слегка, коснулось подбородка Андрея Михайловича так, что он упал. Конечно, поднялся визг барынь, крики, ахи и прочее, и вдруг раз­дается голос Петра Михайловича, внесший общее успокоение: — Семен, посмотри, цела ли подкова, а что зубы у него целы — и смот­реть не надо. О крепости зубов Андрея Михайловича дедушка Петр Михайлович имел основание судить по собственным рассказам Андрея Михайловича о времени его студенчества на факультете восточных языков в Казани. В тридцатых и начале сороковых годов факультет восточных языков был при Казанском университете, поэтому при Казанской гимназии в то время была учреждена своеобразная «бифуркация»: начиная с четвертого класса, желающие идти по окончании гимназии на факультет восточных языков освобождались от изучения математики и физики, а изучали, смотря по желанию, или арабско-персидскую, или китайско-маньчжурскую грамоту и словесность. Так вот Рафа­ил Михайлович записался на арабско-персидскую, а Андрей — на китайско-мань­чжурскую специальность. Рафаил был усидчив и аккуратен, каллиграфически писал любым шрифтом, хорошо чертил и рисовал и хотя после гимназии в университет не пошел, но через много лет, будучи мировым посредником, он в татарских селах частень­ко удивлял мулл тем, что сам читал арабский коран, приводя татар к присяге. Андрей по окончании гимназии был несколько лет в университете по ки­тайско-маньчжурскому отделению, но на вопрос: «Андрей Михайлович, расска­жите что-нибудь, как вы в университете в Казани учились», обыкновенно на­чинал рассказ так: — Был я в университете третий год; справлял купец Толстобрюхов свадь­бу, а у нас, студентов, было заведено приходить на купеческие свадьбы сканда­лить, а он не только своих, но и синебрюховских молодцов про запас призвал. Вот я вам доложу, драка-то была, конечно, и нам попало здорово, ну да зато позабавились. Полиция нас потом разгонять стала, мой товарищ Селезнев ду­мал, что квартальный, — как хватит его плашмя по спине осиновой лопатой, так лопата на три части разлетелась, а он оказался не квартальный надзира­тель, а сам частный пристав; уж еле-еле потом в складчину роскошным обе­дом откупились. Других воспоминаний у Андрея Михайловича о времени учения в Казани не было, и, по-видимому, в китайско-маньчжурской словесности он не был силен. Петр Михайлович был страстный ружейный охотник, поэтому осенью в теп-лостанских рощах и в ближайших перелесках устраивались облавы, на кото­рых бывал и я, конечно, без ружья и при условии стоять с отцом и не ше­велиться. Облавы двух родов: одни, когда дозволялось стрелять всякую дичь, т. е. и зайцев, и тетеревов, и вальдшнепов, а другие, когда дозволялось стрелять только по волку и по лисице. На этих последних облавах особенно был удачлив Петр Михайлович: ни у кого ничего, а он, смотришь, либо лисицу, либо волка взял, а раз при мне пару молодых волков дуплетом убил. При этом был с ним такой случай. Стрелок он был горячий, не всегда осторожный. После загона собрались все, Павел Дмитриевич Алакаев и говорит: — Петр Михайлович, вы мне ногу прострелили, вот смотрите, — и показы­вает свой сапог, пробитый картечиной. — Так что же было делать, куда ни посмотришь — все твои ноги, ведь ты ими весь лес загородил; сапог я тебе действительно прострелил, сапоги я со-оружу тебе новые, если только в Курмыше кожи хватит, а насчет ноги ты врешь, шкура у тебя толще слоновой, ее картечина не пробьет. Снимай сапог, покажи. Действительно, при общем хохоте оказалось, что бывшая на излете картечи­на пробила сапог, а на ноге Павла Дмитриевича оставила лишь маленький си-нячок. Невольно вспоминается образ жизни Андрея Михайловича, продолжавшийся неизменно около 50 лет до самой его смерти в 1895 г. Вставал он рано, ча­сов в шесть, и начинал что-нибудь делать в мастерской, занимавшей две ком­наты во втором этаже сеченовского дома. Каждые пять минут он прерывал работу и подходил к висящему на стене шкапчику, в который для него ста­вился еще с вечера пузатый графин водки, маленькая рюмочка и блюдечко с мелкими черными сухариками; выпивал рюмочку, крякал и закусывал суха­риком. К вечеру графин был пуст, Андрей Михайлович весел, выпивал за ужи­ном еще три или четыре больших рюмки из общего графина и шел спать. Порция, которая ему ставилась в шкапчик, составляла три ведра (36 литров) в месяц; этого режима он неуклонно придерживался с 1845 по 1895 г., когда он умер, имея от роду под 80 лет. Замечательно, что, живя безвыездно в деревне, он выписывал два или три толстых журнала, две газеты, имел хорошую библиотеку русских писателей, для которой он своими руками сделал превосходный, цельного дуба, громадный шкап. Русских классиков он всех перечитал и хорошо помнил; хорошо знал крити­ков — Белинского, Писарева, Добролюбова; иногда заводил с молодежью бесе­ды на литературные темы и умел ошарашить парадоксом, если не всегда при­личным, то всегда остроумным, и это несмотря на ежемесячные три ведра вод­ки в течение 50 лет. Про знаменитый роман Чернышевского «Что делать?» говорил: «Наврал по­пович, это вовсе не Ваня и не Мария Александровна описаны», но в подробности не вдавался. Известно, что Иван Михайлович Сеченов по окончании курса Инженерного училища, прослужив недолго в саперах, вышел в отставку и поступил на ме­дицинский факультет Московского университета. Здесь он сблизился и подру­жился с С. П. Боткиным. О чем была докторская диссертация Боткина, я не знаю, но диссертация Ивана Михайловича была на тему: «О влиянии алкоголя на температуру тела человека». Не знаю, служил ли ему его родной братец объектом наблюдений, но только через много лет, в конце 80-х годов, Иван Михайлович передавал такой рассказ С. П. Боткина: — Вот, Иван Михайлович, был у меня сегодня интересный пациент, ваш зем­ляк; записался заранее, принимаю, здоровается, садиться в кресло и начинает сам повествовать: — Надо вам сказать, профессор, что живу я давно почти безвыездно в де­ревне, чувствую себя пока здоровым и жизнь веду очень правильную, но все-таки, попав в Петербург, решил с вами посоветоваться. Скажем, летом встаю я в четыре часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объез­жаю поля. Приеду домой около 6 1/2 часов, выпью стакан водки и иду обходить усадьбу — скотный двор, конный двор и прочее. Вернусь домой часов в 8, вы­пью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11, выпью ста­кан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью ста­кан водки... и т. д. — Позвольте вас спросить, давно ли вы ведете столь правильный образ жизни? — Я вышел в отставку после взятия Варшавы (Паскевичем в 1831 г.) и поселился в имении, так вот с тех пор; а то, знаете, в полку, я в кавалерии служил, трудно было соблюдать правильный образ жизни, особенно тогда: только что кончили воевать с турками, как поляки забунтовали. Так, вот, профессор, скажите, какого мне режима придерживаться? — Продолжайте вести ваш правильный образ жизни, он вам, видимо, на пользу. — Вы, Иван Михайлович, не знаете этого чудака? — Кто же его в нашей местности не знает, это Николай Васильевич При-клонский. Однако едва ли Иван Михайлович рассказал своему другу С. П. Боткину про менее «правильный» образ жизни своего брата Андрея.
(1) По-видимому, ошибочно; нужно — «ствола».

Там же стр. 81
Карачевский у. Житковы (возм. родственники Черных)

kseniy написал:

[q]

НИКОЛЬСКОЕ. Никольская вол. Весьегонский уезд.
Владел. - Лодыгин Петр Федорович, поручик, Варвара Петровна N.
В состав имения входили деревни Борисово, Варварина Гора, Демидово, Изосимово, Полонское.
- О продаже имения // Твер. губ. ведомости. - 1857. - № 5. - С. 70; № 6. - С. 88.
- Описание имения. 1858 г.- ГАТО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 266. 16 л.
- Описание имения. 1858 г.- ГАТО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 207. 16 л.

[/q]

Завистливая судьба лишила Николая (Райзера) возможности самому порадоваться пребыванием в своей заветной собственности – Круглике (Лубенский у.). В 1859 г. тяжелая болезнь (тиф) унесла его на тот свет в крепости Ново-Георгиевской, под Варшавою. В Лубенском Круглике нашли свое утешение только Николаева жена Екатерина Петровна Райзерова, теща Варвара Петровна Ладыгина и семилетняя дочь Катя.

Екатерина Николаевна Скаржинская (ур. Райзерова)

Наше время принадлежит не нам,
а всем, кому в нас нужда [228]

Десятилетним ребенком увезена Катя из Круглика (имение Райзеров на Лубенщине) матерью (Екатериной Петровной) и бабушкой (Варварой Петровной) в их родовое имение с. Никольское Весьговского уезда Тверской губернии. Эти женщины из Никольского на зимнее время проживать с собой увозили сиротку (её отец умер от тифа в Ново-Георгиевской крепости под Варшавой в 1859 г.) то в Москву, то в Петербург, приглашая к ней лучших наставников детских в этих городах. Катиными наставниками были тогдашние профессорские светила Шпилевский и Острогорский; выбором наставников руководил Катин дядя Александр Львович Апухтин, попечитель Варшавского учебного округа. Бабушка, придворная фрейлина, хотела и свою внучку возвести в это достоинство. Но 12-летняя девочка увлеклась чтением Евангелия, внушившего ей страсть не к светской прелести, а к горячему служению беспросветной и безутешной бедноте, к озарению её светом науки, к облегчению её трудовой и неприглядной жизни. 14-летней девочкою Екатерина Николаевна Райзерова в с. Никольском для детей своих бывших крепостных крестьян устроила народное училище, куда выписала лучшую учительницу из Петербурга, назначила ей плату, превосходящую в несколько раз вознаграждение, отпускаемое тогда для учителей земства, чем побудила и земство повысить свою плату учителям. При школе без устали работала и сама учредительница её. В Никольском Райзеровою устроена и больница для облегчения недугов у сельских страдальцев. Здесь на практике молодую работницу начали воодушевлять высокие слова русского моралиста: «Наше время принадлежит не нам, а всем, кому в нас нужда». Эти слова не переставали окрылять усердную труженицу во всю продолжительную её жизнь. Эта крестьянская утешительница лечила крестьян, обшивала, мирила их в неладах. 22 лет (в 1874 г. с благословения настоятеля Киевской Георгиевской церкви) Е. Н. Райзерова вступила в брачный союз со своим Круглицким молодым соседом Николаем Георгиевичем Скаржинским, человеком очень даровитым. Русская кавалерия очень ценила выдающиеся способности и труды Скаржинского по поставке лучших лошадей в армию; его наградили чином генерал-майора и предложили почетную должность инспектора ремонтов российской кавалерии. Неожиданная смерть (4 октября 1910 г.) пресекла деятельность этого выдающегося русского воина (скончался он в Киеве, а тело его перевезли на вечное упокоение в Круглик).
Матвей Григорьевич Астряб
г. Лубны, 1 декабря 1923 г.

http://histpol.pl.ua/ru/biblio...i-rajzerov

---

........Бабушка, придворная фрейлина, хотела и свою внучку возвести в это достоинство
Варвара Петровна Ладыгина - ур. ??

https://forum.vgd.ru/post/867/44853/p1937245.htm#pp1937245
Сведения по Раненбургскому у. в ГАЛО (Липецк)

Фонд № Ф. 129
Опись № 3
дел постоянного хранения «Ревизские сказки
г. Раненбурга и Раненбургского уезда»

за 1744, 1762, 1782, 1795 гг.

н/оп №№457, 565, 369, 636 То же, села Грязновка, села Покровское (вотчины помещика Лодыгина Н.И.), сельца Покровское (выселок из села Покровское, Зыково тож) 1782 г. есть ветхие листы, грибок