Лодыгины

С сайта истории Рязанского края.
М. Оленева

Русский дворянский род, происходящий от боярина Андрея Ивановича Кобылы, внук которого, Григорий Семенович, прозванный Ладыга, был родоначальником Ладыгиных. Василий Семенович Ладыгин, по прозванию Шарап, был послом Василия III к папе (1527); Борис Владимирович был воеводой в Козельске и Пскове (1587 – 89) и в Путивле (1597); Артемий Васильевич Ладыгин был воеводою в Воронеже (1616 – 19), брат его Гаврила – в Перми (1617 – 19) и Галиче (1624 – 27). Род Ладыгиных внесен в VI ч. ДРК Тамбовской и Тверской губерний. Герб Ладыгиных помещен в IX ч. Общего Гербовника (с. 13) и имеет следующее описание: «Посредине золотого щита, в красном поле, окруженным лавровым венком, изображена золотая корона, т.е. герб древних владетелей прусских, и под оной два серебряных креста, означенных перпендикулярно. Щит увенчан дворянским шлемом с дворянской на нем короной, на поверхности которой изображен дуб и по сторонам онаго две шестиугольные серебряные звезды. Намет на щите золотой, подложен красным. Щит держат два льва с золотыми лбами, имеющие во рту лавровую и масляную ветви, а в лапах скипетр и державу».

18.01.1809 представитель этого рода будущий рязанский губернский предводитель дворянства, премьер-майор Петр Николаевич Ладыгин внесен в VI ч. ДРК Рязанской губ.


Первое колено

1. Петр Николаевич Ладыгин.
Р. 1766.
Премьер-майор (1803). Статский советник. Рязанский губернский предводитель дворянства.
Начал службу в 1774 в гвардии; с 1.01.1775 сержант; 1.01.1788 переведен в Рязанский пехотный полк капитаном. Участник Русско-шведской войны 1788 – 90, взятия Дербента и Шемахинской Кубы (1796). С 1796 служил в Каргопольском, затем – в Астраханском Драгунских полках. Уволен 19.08.1803 в чине премьер-майора; избирался рязанским дворянством командиром батальона Рязанского земского войска 1806 – 08.
С 1809 по 1816 рязанский уездный предводитель дворянства.
С октября 1815 по январь 1816 и.д., затем трижды избирался рязанским губернским предводителем дворянства (1816 – 18, 1821 – 27). Награжден орденом Св. Анны 2-й ст. 17.02.1824.
За ним в 1809 состояли 76 душ в с. Покровское (Ладыгино) и 26 душ в сц. Петровское Раненбургского у.
За женой – 92 души в с. Покровское и 19 душ в с. Ново-Тишевское того же у.
21.04.1785 внесен в VI ч. ДРК Тамбовской губ. 18.01.1809 внесен в ту же ч. ДРК Рязанской губ.

[Жена - NNN]
Второе колено

2. Николай Петрович (1). Р. 1801. Ум. до 16.11.1848.
[жена - NNN]
3. Дмитрий Петрович (1).
Р. 1802.
Гв. подпоручик.
Ж.: 1. Н.;
2. Екатерина Ивановна N/
4. Александр Петрович (1). Р. 1803. Ум. до 16.11.1848.
5. Епафродит Петрович (1). Р. 29.01.1810; крещен того же числа в с. Ладыгино Раненбургского у.; восприемники: Николай Петрович и Надежда Петровна. Ум. до 21.07.1906.
Капитан.
Ж.: Софья Александровна [Крылова]
6. Сергей Петрович (1). Р. 20.04.1816; крещен того же числа в с. Ладыгино (Покровское) Раненбургского у.; восприемники: помещики Иван Николаевич и Мария Дмитриевна.
Штаб-ротмистр (1869).
Надежда Петровна (1).
Анна Петровна (1).
М.: коллежский секретарь Михаил Михайлович Патрикеев (Р. 1804).

Третье колено

Софья Дмитриевна (3).
Р. 1.01.1827; крещена 3 января в с. Ладыгино Раненбургского у.; восприемники: Петр Николаевич Л. и Наталья Ивановна. От 1-го брака.
24.11.1838 причислена к роду отца.
Глафира Дмитриевна (3). Р. 29.10.1838; крещена 1 ноября в Вознесенской церкви г. Рязани; восприемники: поручик граф Николай Павлович фон дер Пален и дочь генерала от кавалерии графиня Елизавета Павловна фон дер Пален. От 2-го брака.
Лидия Дмитриевна (3). Р. 1.01.1846; крещена того же числа в с. Благие Раненбургского у.; восприемники: подпоручик граф Николай Павлович фон дер Пален и помещица с. Кипчаково Ряжского у., жена св. кн. Георгия Григорьевича Дадиан-Мингрельского Елизавета Павловна.
31.01.1851 причислена к роду отца.


http://history-ryazan.ru/node/11759

От Atkara_EV перенесено.

Коллежский секретарь Петр Сергеевич Лодыгин из тамбовских дворян, троюродный брат изобретателя лампы накаливания Александра Николаевича Лодыгина, более двадцати лет прожил в Аткарском уезде и был причислен к Саратовскому дворянству. Его жена - Виктория Алексеевна Карпова. Их сыном был русский последователь Бердслея художник Сергей Петрович Лодыгин, родившийся в Аткарске.

http://acdoyle.ru/painters/lodygin_sp.html

ЛОДЫГИН, С.П.
(1893-1961?)

Лодыгин Сергей Петрович (Саратов, 1893 - Москва, 1961?) - это классика позднего русского модерна.

Этого прекрасного художника и графика называли "Русским Бердслеем". Творческое наследие С. Лодыгина (как он всегда подписывался или просто С.Л.) мало знакомо широкому зрителю. Своей судьбой Лодыгин тесно связан с трагическими событиями переломной эпохи. Происходя из древнего дворянского рода, получив хорошее образование (СПб. Институт Гражданских Инженеров) и имея выраженный интерес к художественному творчеству, Лодыгин не смог принять революцию во всей её образной, трагической мощи. Пик его творческой известности приходится на 1910-е годы, когда он удачно сотрудничал с рядом известных изданий - «Столица и Усадьба», «Солнце России», «Сатирикон», «Аргус», «Художественная Открытка». Типологически, по своему характеру творчество С. Лодыгина следует отнести к театрально-иллюстративному, а также оформительскому искусству.

В 1918 году преподавал графику в Саратовской Центральной студии, одновременно имел собственную мастерскую графики. Там же работал, как театральный художник. (Театр интермедий Сорина, Театр-кабаре «Не рыдай») параллельно участвуя в оформлении демонстраций и праздничных шествий. В 1920 году работал в политотделе Запасной армии. Работает над оформлением агитпоезда политотдела РУЖД (вместе с В.М. Юстицким, Н. Симони). Тогда же перебрался в Ростов-на-Дону, где писал декорации для деревенских театров, оформлял город к праздникам, работал декоратором в Театре интермедий Сорина. В 1922 году переехал в Москву, где вновь работал как иллюстратор. Для издательства "Художественная открытка" в 1915-1916 годах художником была создана довольно необычная графическая серия рисунков (10 шт.) инфантильных обнаженных женских фигурок в фантастически-экзотическом антураже - со змеями, бабочками, орхидеями, пантерами и т.д. Открытки представляли в русской графике наиболее последовательное в содержательном и формальном отношениях подражание знаменитому английскому графику О. Бёрдсли кумиру артистической богемы Петербурга.
В советское время работал, как иллюстратор в Саратове, Ростове-на-Дону и Москве. В Саратове (1920-е) имел свою студию графики
Его же оформление - книга Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир». В 20-е г. оформлял журналы «Вокруг Света» и «Всемирный следопыт».
Обложки знаменитого журнала «Техника – молодёжи» с 1930 – 40-е гг.
Иллюстрировал революционно-приключенческую повесть П.А. ну-ну «Красные дьяволята».
(Милашевский В. А. Побеги тополя/ Вступ. заметка ред. - Волга, 1970, № 11, с. 179 - 188.
1909, 1913, 1920 - 1926. С.П. Лодыгин - соученик автора по Саратовскому реальному училищу. Занятия автора вместе с ним у саратовского художника Никулина. Встреча с Лодыгиным в Петербурге (1913).)?

ЛОДЫГИН, СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ
(1892 - 9.06.1948)

9 июня с. г. в возрасте 62 лет безвременно скончался старейший художник журнала «Техника — молодёжи», член Московского отделения Союза советских художников Сергей Петрович Лодыгин.
Работая в журнале с первых лет его основания, Сергей Петрович был одним из тех людей, которые создали художественный облик нашего журнала.
Читатели хорошо знают и любят блестящие работы Сергея Петровича. Его глубоко проникновенные рисунки, посвященные истории русской науки и техники, раскрывают перед молодым поколением благородный облик отечественных ученых.
Племянник великого русского деятеля науки А.Н. Лодыгина — изобретателя электролампы, Сергей Петрович свой талант художника отдавал делу утверждения величия русской науки.
С прекрасным пониманием существа дела он иллюстрировал статьи, посвященные достижениям советской науки и техники.
Его рисунки органически дополняли текст, на языке живописи раскрывая сущность сложнейших процессов, машин и аппаратов, помогая читателю проникнуть в мир высокой науки и техники наших дней.
Произведения Сергея Петровича стали необходимой частью молодёжного журнала.
Художник горячо любил советскую молодёжь. С подлинным вдохновением работал он на трудном и почётном поприще пропаганды научных знаний среди молодёжи.
И молодёжь ценила старого художника.
С каким волнением и радостью читал Сергей Петрович письма, исполненные благодарности, присылаемые в редакцию молодыми читателями!
Лодыгин был прекрасным и отзывчивым товарищем, человеком высокой и благородной души, не жалевшим ни времени, ни сил на общее благо.
Коллектив работников журнала «Техника— молодёжи» глубоко скорбит об утрате замечательного художника и человека.
Журнал "Техника-молодёжи" № 7, 1948 г., с.28.

http://www.navy.ru/publications/books/shelf/memories/5.htm

Из воспоминаний Академика А.Н. Крылова

Теплый Стан.
Сеченовы и Филатов
Село Теплый Стан Курмышского уезда Симбирской губернии, дворов в 200, тянется двумя порядками версты на полторы. Посредине южного порядка цер­ковь; западная половина села была филатовской, восточная — сеченовской. Филатовская усадьба принадлежала дяде моего отца, Петру Михайловичу Филатову, и состояла из сада в 16 десятин со старыми громадными деревьями, из которых одному, отполировав сечение коры(1), отец в лупу насчитал до 400 лет, двух барских домов, дома управляющего и усадебных строений. В большом доме жил сам Петр Михайлович, а в другом, малом, гостили сестры отца: незамуж­няя Анна Александровна Крылова и замужняя Софья Александровна Лодыгина. Сеченовская половина заключала старый большой двухэтажный дом с садом и усадьбой, где жили братья Андрей и Рафаил Михайловичи Сеченовы. Рафаил был женат на Екатерине Васильевне Ляпуновой, Андрей в то время до 1872 г. был холост. Вместе с Екатериной Васильевной жили ее сестры: Глафира, Мар­фа и Елизавета Васильевны Ляпуновы, приходившиеся родными тетками моей матери. Кроме того, на сеченовской половине были усадьбы Алексея Михайловича Сеченова и Варвары Михайловны, по мужу Кастен. У Петра Михайловича Филатова были тогда только дочери — Маша, годом старше меня, и Варя, моложе меня года на четыре и поэтому считавшаяся «ма­ленькой». У Рафаила Михайловича была единственная дочь Наташа, года на три стар­ше меня. У Наташи было три тетеньки, да гувернантка, а я считался разбойни-ком, так как кинул в тетю Марфу чуркой, и Наташу от меня прятали и иг­рать с ней не позволяли. Обе половины Теплого Стана были нам сродни, поэтому примерно каждый месяц мы из Висяги ездили всей семьей гостить дня на три в Теплый Стан. Отец останавливался у Филатовых, а мать со мной — у Сеченовых. Из этих поездок мне особенно врезались в память поездки летние. Дорога шла через Кишу и Семеновскую степь, причем Кишу приходилось переезжать три раза: один раз вброд и два раза по мостам. При переезде вброд через болотистую Кишу обыкновенно слезали кучер и отец и, тыкая в тину кнуто­вищем, шли искать, как отец говорил, «где хуже», чтобы лошадей и тарантас не завязить. Обыкновенно везде было «хуже», тогда рубили ивовые кусты и на­стилали некоторое подобие гати. Мосты были тоже такие, что при проезде через них из тарантаса все выле­зали и ходившая на левой пристяжке пугливая Элеонора отстегивалась и про­водилась отдельно в поводу. В Семеновской степи всегда можно было видеть стаи журавлей и дрохв, перелетали стаи уток разных пород, кулики и изредка бекасы и дупеля, кру­жили ястребы, трепетали кобчики. Отец учил меня отличать издали птицу по полету; все это, конечно, меня занимало, и я любил эти поездки, тем более, что от Висяги до Теплого 25 верст и поездка не была утомительной. В Теплом меня, как помню, особенно занимало то, что дядя Эпафродит Пет­рович Лодыгин давал мне стрелять в цель из ружья монтекристо и что на печке в доме была прекрасно нарисована карикатура, изображавшая всех теп-лостанских помещиков, собравшихся на балконе филатовской усадьбы, причем Андрей Михайлович Сеченов с дубинкой в руке вел на цепи, вместо медведя, теплостанского попа. Мне особенно нравилось, что я мог узнать каждого из нарисованных лиц. На пасху и рождество, когда попы приходили «славить», цепь и дубинка соскабливались, и тогда выходило, что просто пляшут поп и Андрей Михайлович. Затем цепь опять подрисовывалась. Кроме того, Эпафродит Пет­рович показывал мне «редкости»: старинную кольчугу, шестопер и подлинный кистень, которым разбойник Гурьянов человек 20 перебил. Кистень этот Эпафро­дит Петрович купил, когда после суда над Гурьяновым распродавались «с торгов» вещественные доказательства. Кистень был самодельный, из молодо­го дубового комелька, вершков 10 длины, служившего рукояткой, к которой на сыромятном ремне, длиною вершка в два, была привязана трехфунтовая лавоч­ная гиря. Как видно, оружие это было страшное. В сеченовском доме мне памятна мастерская (столярная и слесарная), в ко­торой работал Андрей Михайлович. Он иногда давал мне в руки стамеску и по­казывал, как надо точить по дереву. Летом в Теплый Стан наезжал гостить к братьям профессор Иван Михай­лович Сеченов, знаменитый физиолог. Иногда он читал собравшимся родным и знакомым лекции на лягушках, которых мне поручалось наловить в прудах филатовского сада, за что я тоже допускался на эти лекции. Я уже тогда твер­до знал строение тела лягушки и зачем какой орган служит, о чем, в свою очередь, я читал лекции мальчишкам многочисленной сеченовской дворни, пре­парируя лягушек перочинным ножом по-своему. Летом, вероятно 1872 г., Иван Михайлович приехал не один, а со своим дру­гом, профессором хирургии Пелехиным. О приезде знаменитого хирурга скоро узнали в округе, и к Сеченовым повалили больные из ближних и дальних мест. Пелехин никому не отказывал в помощи; большая беседка в сеченовском саду была обращена в больницу, где лежали больные после тяжелых операций (из­влечение камней), как я помню, так как эти камни затем с интересом рассмат­ривались, и их доводилось видеть и мне. Особенно же прославился тогда в нашей местности Пелехин несколькими удачными операциями по снятию катаракты: «слепых зрячими делает, вот это доктор, не толстопузому Кастену чета, который, кроме касторки, других лекарств не знает». Из этих операций мне запомнилось снятие катаракты, произведенное им тетке моей бабушки и Петра Михайловича Филатова, Наталии Ниловне Топорниной, урожденной Ермоловой (родной дочери екатерининского генерал-интенданта Нила Ермолова, про которого мне затем довелось читать в «Русской старине», что он «обеими руками грабил» и имел до 10 ООО душ). Наталии Ниловне в это время было далеко за 80, в нашей местности она пользовалась большим ува­жением. Наталия Ниловна была совершенно слепой более 15 лет; узнав о Пелехине, приехала она из своего имения Черновское в Теплый и поселилась у своего племянника П. М. Филатова, где Пелехин и произвел операцию. Пробыв положенное числа дней в темной комнате и убедившись затем, что глаз ее стал зрячим, она своеобразно и по-старинному отблагодарила Пелехи-на. В зале филатовского дома собрались многочисленные родственники, многие приехавшие издалека. Был отслужен торжественный молебен, на который был приглашен Пелехин. После молебна Наталия Ниловна твердым и ясным голо­сом сказала несколько слов благодарности и поклонилась ему в ноги. Встала, ей подали икону, и она сказала: — Стань теперь ты на колени, я благословлю тебя этой древней иконой, которая в нашем роде передается из поколения в поколение более трехсот лет, храни ее, и господь сохранит тебя и ту мудрость врачевания, которую он тебе даровал. Пелехин был растроган буквально до слез. В это же лето гостили у Сеченовых братья Александр, Сергей и Борис Михайловичи Ляпуновы с их матерью Софьей Александровной и младшей се­строй, которую лечил Пелехин. Это были дети покойного профессора астроно­мии Михаила Васильевича Ляпунова; замечательно, что все три брата стали впоследствии знамениты: Александр как математик, Сергей как музыкант-ком­позитор, Борис как филолог-славист. Может быть, тут сказалась, с одной сто­роны, наследственность, а с другой — влияние Ивана Михайловича Сеченова и того уважения, которым он пользовался как среди обширной родни, так и всех его знавших. Невольно припоминается также из того времени жившая в сеченовском доме гигантская фигура Павла Дмитриевича Алакаева, письмоводителя Рафаила и Ан­дрея Михайловичей, бывших мировыми посредниками. Росту он был 2 аршина 15 вершков, весу 12 пудов, силищи непомерной и редкостной доброты. — Павел Дмитриевич, поиграй мной в мячик, — он брал тогда меня, 9-лет­него мальчика, на руки, подкидывал почти до потолка и ловил, как мячик. Мой отец и Андрей Михайлович Сеченов были тоже очень сильные люди; они охотно любовались силою Павла Дмитриевича и наглядными ее проявле­ниями, которые он, по их просьбе, и демонстрировал на дворе сеченовского дома. Остряк Петр Михайлович частенько говорил: — Что вы его по силе с людьми сравниваете, его надо равнять вот с моим коренником или вон с быком. Хотя от филатовской усадьбы до сеченовской было всего с версту, но обык­новенно друг к другу ездили, для чего запрягались тройкой, не знаю филатов­ской или сеченовской работы, «дрожки», на которых усаживалось в два ряда спинами друг к другу человек 12. Как-то у подъезда сеченовского дома садились в дрожки Филатовы с гостя­ми, и вот пристяжная зашалила, постромка свалилась с валька. Андрей Михай­лович ухватил эту постромку, стал осаживать пристяжную, которая взметнула задом, и копыто, хотя и слегка, коснулось подбородка Андрея Михайловича так, что он упал. Конечно, поднялся визг барынь, крики, ахи и прочее, и вдруг раз­дается голос Петра Михайловича, внесший общее успокоение: — Семен, посмотри, цела ли подкова, а что зубы у него целы — и смот­реть не надо. О крепости зубов Андрея Михайловича дедушка Петр Михайлович имел основание судить по собственным рассказам Андрея Михайловича о времени его студенчества на факультете восточных языков в Казани. В тридцатых и начале сороковых годов факультет восточных языков был при Казанском университете, поэтому при Казанской гимназии в то время была учреждена своеобразная «бифуркация»: начиная с четвертого класса, желающие идти по окончании гимназии на факультет восточных языков освобождались от изучения математики и физики, а изучали, смотря по желанию, или арабско-персидскую, или китайско-маньчжурскую грамоту и словесность. Так вот Рафа­ил Михайлович записался на арабско-персидскую, а Андрей — на китайско-мань­чжурскую специальность. Рафаил был усидчив и аккуратен, каллиграфически писал любым шрифтом, хорошо чертил и рисовал и хотя после гимназии в университет не пошел, но через много лет, будучи мировым посредником, он в татарских селах частень­ко удивлял мулл тем, что сам читал арабский коран, приводя татар к присяге. Андрей по окончании гимназии был несколько лет в университете по ки­тайско-маньчжурскому отделению, но на вопрос: «Андрей Михайлович, расска­жите что-нибудь, как вы в университете в Казани учились», обыкновенно на­чинал рассказ так: — Был я в университете третий год; справлял купец Толстобрюхов свадь­бу, а у нас, студентов, было заведено приходить на купеческие свадьбы сканда­лить, а он не только своих, но и синебрюховских молодцов про запас призвал. Вот я вам доложу, драка-то была, конечно, и нам попало здорово, ну да зато позабавились. Полиция нас потом разгонять стала, мой товарищ Селезнев ду­мал, что квартальный, — как хватит его плашмя по спине осиновой лопатой, так лопата на три части разлетелась, а он оказался не квартальный надзира­тель, а сам частный пристав; уж еле-еле потом в складчину роскошным обе­дом откупились. Других воспоминаний у Андрея Михайловича о времени учения в Казани не было, и, по-видимому, в китайско-маньчжурской словесности он не был силен. Петр Михайлович был страстный ружейный охотник, поэтому осенью в теп-лостанских рощах и в ближайших перелесках устраивались облавы, на кото­рых бывал и я, конечно, без ружья и при условии стоять с отцом и не ше­велиться. Облавы двух родов: одни, когда дозволялось стрелять всякую дичь, т. е. и зайцев, и тетеревов, и вальдшнепов, а другие, когда дозволялось стрелять только по волку и по лисице. На этих последних облавах особенно был удачлив Петр Михайлович: ни у кого ничего, а он, смотришь, либо лисицу, либо волка взял, а раз при мне пару молодых волков дуплетом убил. При этом был с ним такой случай. Стрелок он был горячий, не всегда осторожный. После загона собрались все, Павел Дмитриевич Алакаев и говорит: — Петр Михайлович, вы мне ногу прострелили, вот смотрите, — и показы­вает свой сапог, пробитый картечиной. — Так что же было делать, куда ни посмотришь — все твои ноги, ведь ты ими весь лес загородил; сапог я тебе действительно прострелил, сапоги я со-оружу тебе новые, если только в Курмыше кожи хватит, а насчет ноги ты врешь, шкура у тебя толще слоновой, ее картечина не пробьет. Снимай сапог, покажи. Действительно, при общем хохоте оказалось, что бывшая на излете картечи­на пробила сапог, а на ноге Павла Дмитриевича оставила лишь маленький си-нячок. Невольно вспоминается образ жизни Андрея Михайловича, продолжавшийся неизменно около 50 лет до самой его смерти в 1895 г. Вставал он рано, ча­сов в шесть, и начинал что-нибудь делать в мастерской, занимавшей две ком­наты во втором этаже сеченовского дома. Каждые пять минут он прерывал работу и подходил к висящему на стене шкапчику, в который для него ста­вился еще с вечера пузатый графин водки, маленькая рюмочка и блюдечко с мелкими черными сухариками; выпивал рюмочку, крякал и закусывал суха­риком. К вечеру графин был пуст, Андрей Михайлович весел, выпивал за ужи­ном еще три или четыре больших рюмки из общего графина и шел спать. Порция, которая ему ставилась в шкапчик, составляла три ведра (36 литров) в месяц; этого режима он неуклонно придерживался с 1845 по 1895 г., когда он умер, имея от роду под 80 лет. Замечательно, что, живя безвыездно в деревне, он выписывал два или три толстых журнала, две газеты, имел хорошую библиотеку русских писателей, для которой он своими руками сделал превосходный, цельного дуба, громадный шкап. Русских классиков он всех перечитал и хорошо помнил; хорошо знал крити­ков — Белинского, Писарева, Добролюбова; иногда заводил с молодежью бесе­ды на литературные темы и умел ошарашить парадоксом, если не всегда при­личным, то всегда остроумным, и это несмотря на ежемесячные три ведра вод­ки в течение 50 лет. Про знаменитый роман Чернышевского «Что делать?» говорил: «Наврал по­пович, это вовсе не Ваня и не Мария Александровна описаны», но в подробности не вдавался. Известно, что Иван Михайлович Сеченов по окончании курса Инженерного училища, прослужив недолго в саперах, вышел в отставку и поступил на ме­дицинский факультет Московского университета. Здесь он сблизился и подру­жился с С. П. Боткиным. О чем была докторская диссертация Боткина, я не знаю, но диссертация Ивана Михайловича была на тему: «О влиянии алкоголя на температуру тела человека». Не знаю, служил ли ему его родной братец объектом наблюдений, но только через много лет, в конце 80-х годов, Иван Михайлович передавал такой рассказ С. П. Боткина: — Вот, Иван Михайлович, был у меня сегодня интересный пациент, ваш зем­ляк; записался заранее, принимаю, здоровается, садиться в кресло и начинает сам повествовать: — Надо вам сказать, профессор, что живу я давно почти безвыездно в де­ревне, чувствую себя пока здоровым и жизнь веду очень правильную, но все-таки, попав в Петербург, решил с вами посоветоваться. Скажем, летом встаю я в четыре часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объез­жаю поля. Приеду домой около 6 1/2 часов, выпью стакан водки и иду обходить усадьбу — скотный двор, конный двор и прочее. Вернусь домой часов в 8, вы­пью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11, выпью ста­кан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью ста­кан водки... и т. д. — Позвольте вас спросить, давно ли вы ведете столь правильный образ жизни? — Я вышел в отставку после взятия Варшавы (Паскевичем в 1831 г.) и поселился в имении, так вот с тех пор; а то, знаете, в полку, я в кавалерии служил, трудно было соблюдать правильный образ жизни, особенно тогда: только что кончили воевать с турками, как поляки забунтовали. Так, вот, профессор, скажите, какого мне режима придерживаться? — Продолжайте вести ваш правильный образ жизни, он вам, видимо, на пользу. — Вы, Иван Михайлович, не знаете этого чудака? — Кто же его в нашей местности не знает, это Николай Васильевич При-клонский. Однако едва ли Иван Михайлович рассказал своему другу С. П. Боткину про менее «правильный» образ жизни своего брата Андрея.
(1) По-видимому, ошибочно; нужно — «ствола».

Там же стр. 81
Карачевский у. Житковы (возм. родственники Черных)

kseniy написал:

[q]

НИКОЛЬСКОЕ. Никольская вол. Весьегонский уезд.
Владел. - Лодыгин Петр Федорович, поручик, Варвара Петровна N.
В состав имения входили деревни Борисово, Варварина Гора, Демидово, Изосимово, Полонское.
- О продаже имения // Твер. губ. ведомости. - 1857. - № 5. - С. 70; № 6. - С. 88.
- Описание имения. 1858 г.- ГАТО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 266. 16 л.
- Описание имения. 1858 г.- ГАТО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 207. 16 л.

[/q]

Завистливая судьба лишила Николая (Райзера) возможности самому порадоваться пребыванием в своей заветной собственности – Круглике (Лубенский у.). В 1859 г. тяжелая болезнь (тиф) унесла его на тот свет в крепости Ново-Георгиевской, под Варшавою. В Лубенском Круглике нашли свое утешение только Николаева жена Екатерина Петровна Райзерова, теща Варвара Петровна Ладыгина и семилетняя дочь Катя.

Екатерина Николаевна Скаржинская (ур. Райзерова)

Наше время принадлежит не нам,
а всем, кому в нас нужда [228]

Десятилетним ребенком увезена Катя из Круглика (имение Райзеров на Лубенщине) матерью (Екатериной Петровной) и бабушкой (Варварой Петровной) в их родовое имение с. Никольское Весьговского уезда Тверской губернии. Эти женщины из Никольского на зимнее время проживать с собой увозили сиротку (её отец умер от тифа в Ново-Георгиевской крепости под Варшавой в 1859 г.) то в Москву, то в Петербург, приглашая к ней лучших наставников детских в этих городах. Катиными наставниками были тогдашние профессорские светила Шпилевский и Острогорский; выбором наставников руководил Катин дядя Александр Львович Апухтин, попечитель Варшавского учебного округа. Бабушка, придворная фрейлина, хотела и свою внучку возвести в это достоинство. Но 12-летняя девочка увлеклась чтением Евангелия, внушившего ей страсть не к светской прелести, а к горячему служению беспросветной и безутешной бедноте, к озарению её светом науки, к облегчению её трудовой и неприглядной жизни. 14-летней девочкою Екатерина Николаевна Райзерова в с. Никольском для детей своих бывших крепостных крестьян устроила народное училище, куда выписала лучшую учительницу из Петербурга, назначила ей плату, превосходящую в несколько раз вознаграждение, отпускаемое тогда для учителей земства, чем побудила и земство повысить свою плату учителям. При школе без устали работала и сама учредительница её. В Никольском Райзеровою устроена и больница для облегчения недугов у сельских страдальцев. Здесь на практике молодую работницу начали воодушевлять высокие слова русского моралиста: «Наше время принадлежит не нам, а всем, кому в нас нужда». Эти слова не переставали окрылять усердную труженицу во всю продолжительную её жизнь. Эта крестьянская утешительница лечила крестьян, обшивала, мирила их в неладах. 22 лет (в 1874 г. с благословения настоятеля Киевской Георгиевской церкви) Е. Н. Райзерова вступила в брачный союз со своим Круглицким молодым соседом Николаем Георгиевичем Скаржинским, человеком очень даровитым. Русская кавалерия очень ценила выдающиеся способности и труды Скаржинского по поставке лучших лошадей в армию; его наградили чином генерал-майора и предложили почетную должность инспектора ремонтов российской кавалерии. Неожиданная смерть (4 октября 1910 г.) пресекла деятельность этого выдающегося русского воина (скончался он в Киеве, а тело его перевезли на вечное упокоение в Круглик).
Матвей Григорьевич Астряб
г. Лубны, 1 декабря 1923 г.

http://histpol.pl.ua/ru/biblio...i-rajzerov

---

........Бабушка, придворная фрейлина, хотела и свою внучку возвести в это достоинство
Варвара Петровна Ладыгина - ур. ??