 | mikesmСоздайте аккаунт или войдите, чтобы отправить личное сообщение этому пользователю и увидеть его полные контактные данные |
Последние 30 сообщений mikesmТема: С Новым годом!
31.12.2020, 19:24
Дорогие друзья!
Поздравляю с наступающим Новым Годом и Рождеством!
Желаю крепкого здоровья, счастья и любви, удачи и благополучия, процветания и успехов и исполнения всех желаний в Новом году!
 |
Тема: 8 Марта - Международный женский день
8.03.2013, 10:32
Милые, добрые, славные, нежные,
Все вы сегодня такие красивые -
С русой косою ли, челкой небрежною.
Хрупкие, слабые, гордые, сильные…
Вам – поздравленья капелями звонкими,
С неба для вас улыбается солнышко.
Вас называют березками тонкими,
И в вашу честь пьют бокалы, до донышка!
Розы, тюльпаны, гвоздики, подснежники –
К вашим ногам опадают букетами.
И в этот день поражения прежние
Станут единственно вашей победою.
Вы – королевы в сравненье с подругами,
Мы ваша свита – в немом восхищении,
Были и будем надежными слугами –
Лишь бы за шалость дарили прощение.
Будьте всегда молодыми и прежними,
Пусть этот праздник не знает усталости!
И оставайтесь, пожалуйста,
Нежными.
Нам ведь, мужчинам,
Довольно и малости…
|
Тема: С Новым годом!
31.12.2012, 11:41
Дорогие друзья!
Поздравляю вас и ваши семьи с Новым годом!
И от всей души желаю, что следующий год принес вам только добрые новости, только радостные события, удачу, а главное - подарил всем членам Вашей семьи здоровье!!!
|
Тема: С Новым годом!
31.12.2011, 16:28
Пусть щедр и ласков будет он -
Дракоша, будущий Дракон:
Чтоб всё - с лихвой: дела, успех,
Зарплата - ввысь, карьера - вверх,
Чтоб в праздник - радость, фейерверк,
Но после - свет в глазах не мерк,
Здоровья - чтобы на троих,
Энергии - на четверых,
А всяких творческих идей,
Как в детском садике - детей.
Чтоб счастья - просто через край,
Чтоб дом - дворец, а не сарай,
Чтоб жить - так жить, а петь - так петь!
Чтоб все хотеть и все суметь!
 |
Тема: Наш Победитель
28.09.2011, 6:44
Ejik, Irina Ol, valcha,
KarLa
Всех-всех-всех благодарю от чистого сердца за поздравление и пожелания!
Лариса, у Мухи не отменный аппетит, а очень даже отменный, если съедает свою порцию, а потом начинает выпрашивать у меня и если получится, сворует у Лизаветы. 
Удачи вам, друзья!
|
Тема: Наш Победитель
28.09.2011, 6:37
Tanusechka
Татьяна, спасибо за поздравление!
|
Тема: Наш Победитель
28.09.2011, 6:36
elena_krd написал:[q] Спасибо огромное, что считаете нас вполне своими, настолько, что "впустили к себе в гости".[/q]
Елена, это спасибо ВГД и всем, кто здесь находится за то, что меня впустили в свою семью, за то, что помогаете! Иначе, я бы не продвинулся в поисках.
Здоровья всем, счастья, добра и всего самого светлого в жизни!
С уважением ко всем,
Михаил
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 14:05
mari2347
Да, это моя внучка, Анютка, а под ногами еще Лизавета и Муха. А ролик... Я стараюсь никому его не показывать. Это останется лишь, как память для моих дочек и все.
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 13:28
Gul
Гюльнара, а что еще мне делать, если дома сижу? Вот и пишу, да принимаю участие в конкурсах.
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 13:22
elena_krd
Елена, не удержу, упаду... 
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:43
elena_krd
Елена, так еще и в Германии успели. Там проходит Международный литературный фестиваль "Русский STIL", где тоже награжден медалью. Теперь сижу, бороденку треплю и думаю, а куда я надевать их буду? Все, решил... Как за комп садиться, сразу прицеплю.
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:33
agis
Юрий, спасибо за поздравление!
Надеюсь, что и в следующем году смогу достойно выступить на конкурсе.
С уважением,
Михаил
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:29
Gul
Гюльнара, благодарю за поздравление и пожелания!
Конкурс очень сложный был. Впервые столько авторов на нем выступало. Столько стран приняло участие. И я вдвойне рад этой награде, что мне удалось выиграть на конкурсе.
С теплом,
Михаил
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:18
KarLa
Лариса, спасибо за поздравление!
А рассказ... Это я про свою МУХ написал. Так и ходит весь день за мной.
С уважением,
Михаил
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:15
mari2347
Мария, от всей души благодарю Вас за поздравление!
Задумок очень много. Главное, чтобы времени хватило все выполнить.
|
Тема: Наш Победитель
27.09.2011, 12:12
Irane
Ирина, спасибо за поздравление!
Хоть бы одним глазком взглянуть, что за медаль.
С теплом,
Михаил
|
Тема: СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ...
25.09.2011, 17:07
Зима пятьдесят второго…
– Володя, не забудь покормить ребят, – сказала мама, укуталась в старую шаль, надела пальто, подшитые валенки, и взглянула на старшего сына. – Накажи Юре, чтобы не обижал Галинку. Обед вам приготовила.
– Ладно, – зевая, сказал Володя, худенький, светловолосый мальчуган. – Мам, опять соленая треска с картошкой, да? Селедку бы купить, и конфеток…
– Сегодня обещали зарплату выдать, – сказала мама и посмотрела на окна, покрытые толстым слоем инея и морозную бахрому, висевшую по углам, приоткрыла заслонку и бросила в печь несколько кусков угля. – Если получу, папа в город поедет и привезет. Одевайся теплее, на улице сильная стужа. Ну, я побежала, – и, взяв сумку, вышла из комнаты.
В коридоре барака было холодно. Анна Ивановна направилась к выходу, замечая при тусклом свете искрившуюся на стенах изморозь. С трудом приоткрыв дверь, охнула от клуба морозного воздуха, ворвавшегося в коридор, и быстро вышла на улицу, прикрываясь шалью.
Медленно ступая по тропке среди высоких сугробов, она выбралась на дорогу. Направилась вдоль высокого забора с колючей проволокой поверху, за которыми находились сторожевые вышки, где виднелись пулеметы, доносился нескончаемый лай собак, выкрики команд и голоса заключенных, стоявших на утренней поверке.
За четыре года, как они приехали сюда после войны, Анна Ивановна так и не смогла привыкнуть к лагерям, которых было не менее десятка рядом с их поселком, где отбывали срок уголовники и заключенные по пятьдесят восьмой статье. К этим бесконечным окрикам, к колоннам заключенных, что водили каждый день на работу под усиленной охраной в сопровождении здоровых злых собак. Казалось, словно река из человеческих тел текла по дороге, которой не было конца и края. Главное, чтобы не попасть, когда их ведут навстречу. Тогда охрана приказывала освободить дорогу, заставляя спрыгивать в кювет в любое время года, не обращая внимания на лужи, грязь да сугробы.
При тусклом свете фонарей, Анна Ивановна, вздрагивая от холодного ветра, смотрела на лагеря, растянувшиеся на многие километры вдоль дороги, занесенной снегом и разделенные голой местностью, где вырубили не только деревья, но и чахлые кусты. Иногда, вдали, мелькали фигуры поселковских жителей, шагающих на работу. Одни торопились в промышленную зону, что была неподалеку от города, другие направлялись в лагеря. Туда же шла и она, работая в бухгалтерии большого лагеря, где отбывали срок около пяти тысяч человек, осужденных по пятьдесят восьмой статье.
Наконец-то, Анна Ивановна добралась до проходной, где ее ждала сотрудница, разговаривая с охранником.
– Ну, все, можешь нас вести, – сказала она. – Оружие с собой? – и, засмеявшись, распахнула дверь.
– С собой, – буркнул охранник, похлопав по кобуре. – Хватит? Если мало, вон, на вышках стоят, вмиг сено накосят, – и гулко расхохотался, – шевелись, бабоньки. Устал каждую провожать. Скоро ваши мужики морду набьют, подумают, что ухлестываю.
– Помолчи, ухажер, – сказала Анна Ивановна, покосившись на высокого, краснощекого охранника. – Только ума хватает, что девок зажимать да на заключенных орать.
– Нишкни, Иванна, – огрызнулся он. – Радуйся, что на сносях, а то бы не пожалел. За такие слова вмиг статью схлопочешь.
– Ну-ну, – буркнула Анна Ивановна и, ускорив шаг, быстро добралась до двухэтажного здания, стоявшего неподалеку от проходной.
Скинув пальто, она села за стол, и стала дышать на покрасневшие озябшие пальцы. Затем достала документы, счеты и начала работать, щелкала костяшками и записывала в ведомости, не обращая внимания на сотрудников отдела.
– Здравствуйте, – послышался тихий, вежливый голос и в кабинет зашел заключенный, снял шапку и направился к столу, где он работал.
Многие промолчали, не отвечая на приветствие. Другие кивнули головами, не привлекая внимание. Некоторые что-то пробурчали в ответ, и лишь два – три человека отозвались, взглянув на худого, в очках, заключенного.
– А-а-а, здравствуйте, Сергей Васильевич, – сказала Анна Ивановна. – Заработалась, годовой отчет заканчиваю. Тороплюсь…
– Может, помочь? – поправляя очки, сказал он.
– Нет, спасибо, – Анна Ивановна, едва заметно улыбнулась, – справлюсь. У вас и так много работы.
– Обращайтесь, если что-то не поймете, – сказал Сергей Васильевич, разбирая папки с документами.
– Хорошо, – кивнула она, записывая цифры.
Ближе к обеденному перерыву, открылась дверь и заглянула уборщица:
– Анна Ивановна, – сказала она, – вас Николай Ефремович вызывает.
Аккуратно сложив документы, Анна Ивановна вышла и, вздрагивая от холода, направилась в конец коридора, где был кабинет главного бухгалтера.
– Вызывали? – спросила она пожилого мужчину в военной форме.
– Проходи, Аннушка, проходи, – сказал он и кивнул на ее живот. – Когда ножки будем обмывать?
– Немного осталось, – улыбнулась Анна Ивановна. – Ваня ждет, ребятишки спрашивают, а теперь и вы пристаете.
– Мужик родится, – сказал Николай Ефремович, – можешь мне верить. Я никогда не ошибаюсь. Молодец, Иван!
– Опять мальчишка, – засмеялась она. – Двое носятся сорванцов и снова пацан. Дочку хочу, дочку.
– Мальчишка будет, – повторил Николай Ефремович. – Если угадаю, готовься, всем поселком будем обмывать.
– Николай Ефремович, вы позвали меня, – сказала Анна Ивановна, – чтобы в гости напроситься?
– Нет, Аннушка, – нахмурившись, сказал он. – Зоя, наша кассир, заболела. Ты подменяла ее, знаешь, как и где получают зарплату для колонии. Вот документы, садись в машину, и езжайте в центральную кассу. Получишь деньги, а после обеда начнешь раздавать. Договорились?
– Хорошо, – сказала Анна Ивановна, забрав папку, – а то ребятишки селедку просят да карамельки. Завтра Ваню попрошу, чтобы из города привез. Ох, обрадуется, малышня, – и вышла, закрыв дверь.
Доехав до центральной кассы, шофер подогнал машину к входу, чтобы легче было грузить мешки с деньгами, сам остался в кабине, а Анна Ивановна вошла, постучала в металлическую дверь, назвала себя и протиснулась внутрь, когда ей приоткрыли.
– Нельзя было раньше приехать? – недовольно сказала молодая женщина, с подкрашенными губами и одетая в цветастое платье. – Я не обязана каждого ждать. Своих дел хватает.
– Валентина Петровна, я приехала, когда мне передали, – сказала Анна Ивановна и, подошла к столу, где лежали плотные, тяжелые мешки. – Сейчас пересчитаю и все. Меня тоже ждут.
– Все давно подсчитано и приготовлено, – ответила Валентина Петровна, достав бланки. – Распишись…
– Деньги любят счет, – сказала Анна Ивановна. – Сейчас…
Вдруг раздался телефонный звонок. Валентина Петровна подняла трубку:
– Алло, – сказала она и, мельком взглянув на Анну Ивановну, долго слушала, потом ответила: – Хорошо, сейчас приду. Отпущу «пятьдесят восьмых» и прибегу.
Положив трубку, она стала торопить Анну Ивановну:
– Все, забирай мешки и езжай. Меня вызывает начальство. Быстрее…
– Я не пересчитала, – повторила Анна Ивановна. – Ты иди, а я останусь. Дождусь тебя, вместе посмотрим и заберу.
– Нельзя чужих оставлять в кассе. Не волнуйся, все в порядке. Видишь, мешки опечатаны? – сказала Валентина Петровна, подкрашивая губы перед осколком зеркала. – Ты не первый раз получаешь. Знаешь, у меня всегда тютелька в тютельку или не веришь?
– Верю, но…
– Все, расписывайся, и грузите, – перебила Валентина Петровна, бросив документы на стол. – Некогда мне лясы точить. Ставь роспись и беги за шофером.
Пожав плечами, Анна Ивановна оформила документы, сходила за шофером, перетаскали мешки и поехали в лагерь.
Закрывшись в кассе, она, высыпая на стол пачки денег, начала пересчитывать, делая пометки. Закончив работу, сверила записи и почувствовала, что ей становится плохо. Присела на стул и снова взялась за деньги, думая, что ошиблась. Сделав сверку, побледнела и обвела взглядом упаковки. Поднялась, убрала их в сейф, опечатала и, схватив документы, побежала к главбуху.
– Николай Ефремович, беда! У меня огромная недостача. Смотрите, – и заплакала.
– Аннушка, успокойся, – сказал главный бухгалтер и начал просматривать записи. – Не может быть! Как ты ошиблась?
– Кассир не дала пересчитать, – вытирая слезы, сказала она. – Кто-то позвонил, и она стала меня торопить. Хотела остаться, но Валентина не разрешила. Показала, что мешки опечатаны. Всегда же привозила все до последней копейки. Я и поверила…
– Так…, – Николай Ефремович задумался, – вставай, Аннушка, пошли к начальнику. Надо срочно решать вопрос, срочно…
– Алексей Михалыч, разрешите, – открыв дверь, сказал Николай Иванович.
– Заходи, – раздался хрипловатый голос.
За большим столом сидел моложавый полковник с орденскими планками на кителе. Позади, на стене, висел портрет Сталина. Папки, лежавшие на столе, сразу же убрал в сейф, когда они зашли в кабинет. Взглянув, он спросил:
– Что случилось? Влетели, чуть дверь не снесли.
– У Аннушки… Извините, товарищ полковник, – сказал главный бухгалтер. – У Анны Ивановны обнаружилась недостача после возвращения из центральной кассы.
– Этого еще нам не хватало, – сказал полковник. – Считать разучилась? Почему не проверила?
– Алексей Михалыч, кассир заставила выйти, – сказала Анна Ивановна. – Спешила. Она попросила расписаться за деньги и убежала. Я проверяла мешки. Все были опечатаны. А вернулись, стала считать, увидела, что нет огромной суммы.
Полковник пододвинул телефон, попросил соединить с кассой и протянул Анне Ивановне трубку:
– Говори…
– Валентина Петровна, – закричала она, – у меня недостача.
– Я-то причем? – услышала Анна Ивановна спокойный голос. – Ты получила всю сумму. Не знаю, куда подевала их. Умей отвечать за поступки.
– Валентина Петровна, – заплакала она, – я даже не раздавала деньги. Привезли, начала считать и обнаружила… Может, ты ошиблась, когда готовила?
– Я выдаю деньги тютелька в тютельку. В документах стоит роспись, что ты получила. Теперь сама отвечай. Все, – и разговор прервался.
Полковник помолчал, глядя на Анну Ивановну, затем сказал:
– Езжай туда, может, согласится снять остаток, чтобы убедиться, она ошиблась или вы виновны. Все, свободны. Жду вас в кабинете. Николай Ефремович, задержись.
Когда закрылась дверь, Алексей Михайлович поднялся и, заложив руки за спину, прихрамывая, начал ходить по кабинету, искоса посматривая на главбуха. Развернувшись, встал перед ним:
– Что делать, Николай Ефремович?
– Товарищ полковник, – хотел он подняться, но тот рукой удержал его на стуле, – я знаю Аннушку… Извините, Анну Ивановну… Знаю мужа, детишек… Да все про них известно! Не могла она пойти на преступление, не могла! Не тот человек, понимаете?
– Понимаю, но денег-то нет. И представляю, что будет, если недостачу она не перекроит, тем более, стоит ее подпись. За булку хлеба сажают, а тут…, – и, махнув рукой, он сел на стул.
– Жаль семью. Пропадут без нее, – тихо сказал Николай Ефремович.
Полковник снова поднялся и стал ходить, о чем-то думая. Остановился, опершись кулаками о стол, хмуро взглянул на бухгалтера и сказал:
– Единственное, что могу сделать… Сейчас не стану вызывать конвой для ареста, а дам ей всего сутки, лишь потому, что ты ручаешься за нее, что она достанет деньги хоть из-под земли. Не найдет в срок, значит, я обязан передать ее соответствующим органам. Знаешь, что будет с ней. Все, больше я ниче…
И в этот момент открылась дверь, и медленно зашла Анна Ивановна, вытирая слезы:
– Валентина Петровна не стала со мной разговаривать. Показала документ, где я расписалась и захлопнула дверь, – побледнев, она прислонилась к стене.
Полковник молча, посмотрел на главбуха и покачал головой:
– Анна Ивановна, положите ключи на стол, скажите шоферу, чтобы вас отвез домой. Даю сутки для погашения недостачи. Завтра, в два часа, жду у себя. Все, вы свободны.
Уже возле машины, ее остановил Сергей Васильевич, выскочив следом на улицу:
– Анна Ивановна, дошел слух, у вас недостача. Сколько пропало денег?
Она посмотрела заплаканными глазами:
– Не могу сказать. Извините, – и сев в кабину, захлопнула дверцу.
Вернувшись, домой, Анна Ивановна взглянула на маленьких ребятишек, и, не выдержав, села на скамеечку, обняла их и заплакала.
– Мамка, не надо, – сказал Юра, взъерошенный мальчуган, лет шести. – Мы не баловались. Гальку не обижал. Не плачь…
– Не пачь, ма, – повторив, обняла младшая дочка, – не пачь…
– Ох, ребятки, – крепко прижав к себе, она плакала, – что же я буду без вас делать? Пропадете вы, пропадете…
Оглядев комнату, где стояла самодельная мебель, она поднялась, подошла к комоду и начала доставать детские вещи, складывая на кровати. Заметалась. Нашла шкатулку, где хранила нитки с иголками, схватила ее, начала перебирать рубашонки, платьишки, да все, что попадало под руки, просматривая каждую вещь, и стала штопать, накладывать латки, если замечала, хоть небольшую дырку.
– Аннушка, я думал, ты поздно вернешься, – услышала она голос мужа, – хотел ужин приготовить. Что случилось, почему плачешь?
Она почувствовала запах бензина и солярки, исходивший от одежды мужа. Тяжелая ладонь легла ей на плечо, и он присел на корточки, стараясь заглянуть в лицо:
– Аннушка, что произошло?
– Беда пришла, Ваня, беда, – заплакав, уткнулась ему в грудь. – У меня огромная недостача. Мне дали сутки, чтобы ее перекрыть. Если не найду деньги, меня арестуют.
Иван вскочил, быстро накинул фуфайку, надел валенки и крикнул с порога:
– Не волнуйся, Аннушка. По поселку пробегусь, займем деньги. Люди помогут, – и захлопнул дверь.
Ближе к вечеру, когда на улице стемнело, он вернулся, хмуро посмотрел, разделся, и тяжело вздохнув, сел рядом с ней:
– Аня, у всех спрашивал. Ни у кого нет столько денег.
Она сидела, перебирая старенькие детские вещички, потом взглянула на него:
– Ваня, картошки хватит вам до конца зимы. Огурцы, капуста тоже есть. Думаю, до весны дотяните. Береги ребятишек.
– Аннушка…
– Ваня, я знаю, что говорю, – перебила она. – Если меня арестуют, значит, мы уже не встретимся. Не судьба…
Забрав несколько платьев, она взяла ножницы, шкатулку и ушла за перегородку. Освободила стол, начала распарывать свои вещи и, рассматривая, думала, что можно из них сшить для детей.
– Аннушка, я уложил ребят спать, – сказал Иван, присел возле печки, свернул самокрутку и прикурил, выпуская густой едкий дым. – Зачем платья разрезала? Может, все обойдется?
Она покачала головой, посмотрела на мужа заплаканными глазами:
– Нет, Ваня, ошибаешься. Иди, спи, а я что-нибудь ребятам сошью. Да, забыла… Володя селедку и конфеты просил. Купи, побалуй малышню. Иди к ним, не мешай…
Всю ночь просидела Анна Ивановна за столом. Изредка доносился натужный кашель мужа. Он вставал, подходил к печке, закуривая, и глядел, как она раскраивала и шила детям рубашонки, платьишки для Галинки, просматривала старенькие вещички и, вздохнув, Иван уходил к ребятишкам. Она приготовила завтрак, поставила на стол, прикрыв тряпицей. Медленно поднялась, оделась, тихо прошла в комнату, едва прикасаясь, поцеловала детей, задремавшего мужа и осторожно приоткрыв дверь, не оглядываясь, пошла на работу, понимая, что больше никогда не вернется домой, не увидит, не обнимет своих малышей, не услышит их голоса…
Она сидела в кабинете, не отвечая на приветствия и вопросы, глядела опухшими, от слез, глазами на ходики, висевшие на стене, и считала часы, оставшиеся до ареста. Слышала шепот сотрудников, как обсуждали ее, доносились шаги из коридора, и тогда казалось, что это идут за ней. Вновь смотрела на ходики, на стрелки, которые приближались к ненавистной цифре – четырнадцать. Время, когда арестуют.
Остался час… Вдруг, дверь распахнулась и в кабинет забежал Сергей Васильевич – «политика», как его звали в отделе, который держал старый потертый мешок. Сняв запотевшие от мороза очки, прищурившись, он подошел к столу, где сидела Анна Ивановна, и поставил перед ней мешок:
– Анна Ивановна, велели передать вам, – торопливо сказал он.
– Мне никто и ничего не должен был передать, – сказала она, не отрывая взгляда от часов.
Сергей Васильевич, путаясь, зубами развязал тугой узел, раскрыл мешок и придвинул к ней:
– Посмотрите и пересчитайте. Время на исходе. Торопитесь…
Она невольно перевела взгляд и увидела тугие пачки денег. Протянула руку, дотронулась и почувствовала, что теряет сознание…
– Налейте, дайте воды, – закричал Сергей Васильевич, стараясь привести ее в чувство и, схватив графин, наполнил стакан – Эх, люди, люди… Анна Ивановна, отпейте. Легче станет. Очнитесь, время уходит…
Почуяв, что ее тормошат, Анна Ивановна приоткрыла глаза, и медленно потянулась к мешку.
– Пересчитайте, – донесся голос Сергея Васильевича, – торопитесь. Вас ждут…
Вывалив пачки денег на стол, она быстро начала считать. Достала ведомость, сверилась с записями, охнула, взглянув на заключенного, уложила деньги обратно, схватила мешок и побежала к главбуху.
– Николай Ефремович, деньги, – и плача, и смеясь, она поставила мешок. – Копеечка в копеечку.
Открыв, он достал несколько пачек, внимательно посмотрел на них, пересчитал и взглянул на нее:
– Откуда?
– Не поверите, – сказала она, вытирая слезы. – Сергей Васильевич принес.
Николай Ефремович посмотрел на часы:
– Так… Аннушка, отнеси деньги начальнику лагеря. Если будет что-нибудь спрашивать, пусть вызовет меня. Я объясню…
Постучав, она распахнула дверь, подошла к столу и вывалила из мешка деньги:
– Алексей Михайлович, недостача перекрыта, – снова заплакала она.
Полковник поднялся, рукой провел по пачкам, долго смотрел на нее и тихо сказал:
– Я рад, Аннушка. Сейчас езжай домой, и отдохни. Завтра жду на работе. Все, свободна, – и взяв документы, принялся читать.
Уже возле выхода, она столкнулась с Сергеем Васильевичем:
– Скажите, откуда деньги? Где вы столько взяли?
Заключенный снял старенькие очки, протер, взглянул на нее:
– Анна Ивановна, я не имею права говорить, откуда деньги. Просто решили вам помочь.
– Помочь? Да вы же не знаете, как мы живем. Откуда я возьму такую сумму, чтобы рассчитаться с долгами? – поправляя старый платок, сказала она.
– Мы хорошо знаем вас, мужа, ваших ребятишек, – сказал Сергей Васильевич, – и знаем, как вам живется. И просто решили помочь. Все, бегите домой, бегите. Ребятишки заждались, – и, развернувшись, он зашел в отдел.
Проводив его взглядом, Анна Ивановна поспешила на улицу, где ее ждала машина.
Вечером вернувшись домой, Иван увидел жену, сидевшую за столом. Засмеявшись, он быстро подошел, обнял крепко, положил перед ней селедку, завернутую в газету и маленький кулечек с конфетами.
– Аннушка, я знал, чувствовал, что все уладится. Не могли деньги пропасть. Просто кассир ошиблась, когда выдавала.
Она долго смотрела на мужа, теребя в руках край фартука, потом глухо сказала:
– Это была не ошибка, как я поняла. То, что не арестовали и домой вернулась… Ваня, нам помогли заключенные… Нет, точнее сказать, им удалось спасти не только наших детей, но и нашу семью. Иначе, все бы пропали, – и поправила седую прядь волос, выбившуюся из-под косынки…
|
Тема: СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ...
25.09.2011, 16:59
Выжить, чтобы вернуться… (Рассказ отца)
Донеслись тихие шаги, и Володя почувствовал, как мать обняла их и шепотом сказала отцу:
– Ванюша, долго не засиживайтесь. Хорошо?
– Ладно, – ответил отец и спросил, – как Славик?
– Немного полегче, – сказала мать, – ничего, все будет нормально. Не волнуйся. Я пошла, что-то наш малыш захныкал.
Они услышали, как мать присела на кровать и начала тихо напевать, укачивая и успокаивая Славика.
Отец сидел, смотрел на огонь в печке, курил едучую махорку, о чем-то думая. Потом повернулся к Володе:
– Грудь-то болит, сынок?
– А-а-а, ерунда! – махнул рукой Володя. – Ты же нас приучил, если тяжело, больно или плохо, всегда думай о близких и тогда боль полегчает. Это же, правда, пап?
– Да, Вовка, так и есть, – сказал отец, выбросил окурок, достал из кармана жестяную баночку, свернутую газету, быстро скрутил цигарку, прикурил и взглянул на сына. – Я прошел всю войну, думая о родителях, нашей мамке, тебе и знаю, что вы оберегали меня от смерти.
– Ты же далеко был от нас, – сказал Володя и, прижавшись к отцу, незаметно прикоснулся к большому уродливому шраму на спине. – Пап, я не понял, как берегли?
Но отец молчал, глядя на язычки пламени…
Володя видел, как сразу осунулось его лицо, нахмурились густые брови, образуя на переносице злую насупинку, взгляд стал каким-то тяжелым, жестким, чужим, не тем, как всегда смотрел на них, а страшным, обжигающим.
– Пап, – Володя взглянул на отца, – не смотри так, не надо. Лучше скажи, как могли тебя беречь?
Отец затянулся, выпустил едкий дым и медленно сказал:
– Знаешь, Вовка, трудно и сложно это объяснить. Ты сейчас не поймешь. С Аннушкой, нашей мамкой, мы прожили после свадьбы всего месяц или два и меня призвали в армию. Она осталась жить с моими родителями. Сначала меня отправили учиться в полковую школу, затем дивизионную. Хотели послать на офицерские курсы, но я отказался, сославшись на маленькое образование. Так и остался старшиной. Командиром у нас был толковый, умный мужик. С ним нашел как-то общий язык. Он старался мне помогать, ну и я платил ему той же монетой. Через несколько месяцев пришло письмо, где мамка написала, что ты родился. Ух, как я обрадовался, Вовка! Не знаю, каким образом, но командир об этом прослышал. Вызвал к себе и сказал:
– Слушай, Иван. Иди в канцелярию и оформляй отпуск. Съездишь домой, родителей, жену с сыном повидаешь.
Мне очень хотелось съездить на побывку, но стал отказываться. Говорил, что много дел останется незавершенными, но командир голос повысил и уже в приказном порядке строго так:
– Старшина, слушай мою команду! Взять документы и в путь. Не могу тебе объяснить, но если ты сейчас не съездишь, может так получиться, что не скоро еще домой попадешь. Ничего не спрашивай, а быстро выполняй мой приказ. Все, свободен!
На поезде, попутках, а где и пешком я торопился домой. Всю дорогу мечтал, как буду тебя нянькать. Чуть ли не бегом бежал по деревенской улице, когда добрался. Открыл дверь, сбросил вещмешок и остановился, словно вкопанный, глядя, как наша мамка тебя кормила. А ты лежал на руках и только покряхтывал, причмокивая.
Все сразу бросились обниматься, а я мамку крепко-крепко прижал, смотрю на тебя, а ты будто почувствовал, что папка вернулся. Агукать начал, улыбаться ртом беззубым. Подхватил, лицом прижался, а от тебя материнским молоком пахнет и сам еще малюсенький, а потом захныкал, когда задел тебя щекой небритой. Губенки кривишь, слезы на глазах…
– Пап, пап, – перебил Володя, – я это помню.
– Нет, Вовка, ошибаешься. Ты же грудной был…
– Помню, помню…. – Упрямо твердил Володя.
Отец взглянул на него, прижал к себе худенького Володю и снова отвернулся к печке, наблюдая за пляшущими язычками пламени.
– Да-а-а, не удалось мне вволю с тобой понянькаться и в родном доме побывать, как наступила пора назад возвращаться. Взял я листок бумаги, прижал к нему твою кроху-ладошку, обвел ее чернилами и сунул в карман, чтобы всегда о тебе помнить. Моя мать сняла с себя иконку, надела мне и сказала:
– Береги ее, Ваня. Она беду отведет. Не потеряй. – И перекрестив, поцеловала.
Со всеми попрощался, нашу мамку поцеловал, тебя, пахнущего молоком, вдохнул, чтобы не забыть этот запах и вышел, сказав, чтобы меня не провожали. Понимаешь, Вовка, словно камень на душе лежал.
– Почему? – Тихо спросил Володя, прижавшись к отцу.
– Предчувствия были нехорошие. – Нахмурил он брови.
– Какие?
– Плохие, Вовка, плохие, – задумавшись, сказал отец, – вернулся в часть, а через три недели началась война.
– Расскажи, пап. – Попросил Володя.
– Тяжело вспоминать, да и не люблю, – сказал отец и, просыпая махорку на пол, свернул цигарку, и прикурил, – до сих пор снятся ребята. Из тех, с кем я был с самого начала войны, наверное, единицы в живых остались. Да и они разбросаны судьбой во все стороны. Сколько раз искал, так никто и не отозвался. Многих потеряли за первые дни войны, очень многих. Страх, неразбериха, растерянность была. Фашисты беспрерывно бомбили, десант в тыл сбрасывали. Мы не понимали, что творится. Порой казалось, что эти выродки со всех сторон наступали. Нам отдали приказ, чтобы отходили на восток, а куда именно, никто не знал. Так и шли, отбиваясь. А фашисты то сзади, то с флангов на нас перли или, вообще, впереди оказывались. Жутко было, непонятно…
– Пап, ты говоришь, что было страшно, а у самого-то вон, сколько орденов и медалей на гимнастерке! Значит, ты хорошо воевал?
– Все воевали. Бились за нашу землю, за матерей и отцов, за детей своих. Дрались, себя не жалея, чтобы войну выиграть. И мы смогли победить, хоть и очень много людей погибло. Но в начале было страшно. Убивали наших солдат, в плен попадали, в окружение…
– И ты, пап, находился в окружении? – Перебил Володя.
– Да, пришлось и там побывать, – медленно, с неохотой, сказал отец, – первый раз угодили в конце июня сорок первого года, потом на следующий год пробивались с тяжелыми боями и последний раз попали, когда Венгрию освобождали. Нас тогда в болото заманили, и мы три дня не могли из него выйти, такой ураганный огонь вели фашисты, что нельзя было голову поднять. Когда помощь подоспела, оказалось, что от всего полка лишь рота осталась, да и то почти все были ранены. Вот так-то, Вовка…
– Пап, расскажи, а? – стал просить Володя, – ты ни разу об этом не говорил.
Отец поморщился, словно от боли, растер лицо ладонями, шумно выдохнул:
– Не хочу вспоминать. Тяжело…
– Ну, пап! Хотя бы, как в первый раз попал…
Володя заметил, как сразу постарело лицо отца, покрывшись морщинками. Взгляд из-под густых бровей сделался колючим, будто чужой человек рядом сидел.
Отец глухим голосом начал рассказывать, изредка замолкая и задумываясь:
– Летом сорок первого года стояла жара несусветная. Мы с тяжелыми боями отступали от самой границы. Нашу часть почти полностью разбили, а остальные получили приказ отходить на восток. А куда? Место назначения никто не знал. Просто на восток…
Творилось что-то невообразимое. Фашисты, волна за волной накатывались, прорывали оборону, десантировались. Стрельба ни на минуту не прекращалась. Здесь-то меня и ранило под ключицу. Осколок вышел со спины, вырвав кусок мяса. Санитары остановили кровь, замотали и все. Сказали, что надо срочно в госпиталь. Где его искать-то? Никто об этом не знал. И мне пришлось еще два дня идти со своим подразделением. От жары началось нагноение раны. Стал бредить от высокой температуры. Очнусь, а мне говорят, что я какого-то Вовку звал и с ним разговаривал, а сам шел в это время вместе со всеми. Знал, если упаду, уже не смогу подняться.
В следующий раз очнулся, ткнувшись головой в спину солдата. Все стояли, пропуская колонну санитарных машин. Наши затормозили одну, кое-как затолкали в переполненный кузов, и я сразу потерял сознание. Пришел в себя от громких взрывов. Фашистские самолеты, несмотря, что на машинах были нарисованы красные кресты, сбрасывали на колонну бомбы. Такая карусель в воздухе крутилась, что смотреть было жутко. Все лежали и ждали, попадут в нас или нет. Это, Вовка, хуже всего. Оружия мы не имели, только документы находились с нами. Лишь у меня наган лежал на всякий случай.
– Какой случай? – Не понял Володя.
– Лучше застрелиться, чем в плен попасть к фашистам. – Сказал отец и замолчал, задумавшись.
Володя осторожно к нему прижался. Тихо, чтобы не заметил отец, ладошкой нащупал на спине глубокий шрам и начал его гладить, едва касаясь пальцами.
Нервничая, отец скрутил цигарку, подрагивающими пальцами зажег спичку, прикурил и продолжил:
– Проклятые фашисты весь день за нами охотились. Повезло, что на пути встретился лесочек. Машины, уцелевшие после бомбежек, быстро в нем скрылись. Ближе к вечеру еще появились новые машины с тяжелоранеными. Водители сказали, что мы попали в окружение. Посовещавшись, решили прорываться ночью. Единственный шанс, что пробьемся к нашим. Пока не стемнело, нас санитары перевязали, мертвых похоронили в лесу, подлатали машины и стали ждать.
После двенадцати ночи, когда стало темно, колонна тронулась в путь. Выехали на дорогу, словно язвами усеянную воронками от бомб и снарядов. Без света, тихо поехали на восток. Тридцать или сорок машин было, и в каждой битком лежали раненые. Ты представляешь, Вовка, сколько везли наших бойцов? Уйма!
Колонна растянулась по дороге, и вдруг раздались выстрелы из танковых орудий, словно нас специально ждали. Подожгли первую и последнюю машины, а затем, не торопясь, начали расстреливать всю колонну, будто в тире. Я находился в одной из последних машин, а фашисты стали поджигать передние. Видно было, как все ближе и ближе к нам разлетались машины от взрывов, вспыхивая, как свечи. Жутко в кузове лежать и ждать своей очереди, зная, что она могла прийти в любой момент.
В нашей машине ехал молоденький лейтенант. Он выскочил из кабины, присел и стал смотреть на линию горизонта. Ночь, а со всех сторон, не затихая, шли сильные бои. Тот заметил при всполохах, что в одном месте можно прорваться. Закричал шоферу, чтобы тот выворачивал в степь. Рискнули вырваться из ада. Машина съехала с дороги, за нами еще одна успела выскочить и все. Остальных накрыло снарядами. Мы лишь успели заметить, как в воздух взлетели обломки от машин и то, что осталось от наших солдат. У меня до сих пор эта картина стоит перед глазами…
Снова отец замолчал. Володе было видно, как дрожали его руки, стараясь удержать баночку с махоркой. Володя забрал ее, оторвал кусочек газеты, свернул цигарку, провел по краешку языком и помог отцу прикурить. Тот сделал несколько глубоких затяжек и, обжигаясь, выбросил окурок в печку, продолжая молчать.
Глядя на огонь, Володя терпеливо ждал, стараясь не потревожить отца. Незаметно свернул еще одну цигарку и положил ему на ладонь. Отец вздрогнул от неожиданности, с недоумением взглянул на самокрутку и опять закурил, забыв, что только сейчас выбросил окурок. Долго он сидел, не шевелясь, потом продолжил свой рассказ:
– Наша машина, Вовка, без света уходила в степь на большой скорости. Мы лежали в кузове, ударяясь друг о друга, и терпели, стараясь не застонать от боли. Думал, что удалось вырваться, и вдруг почувствовал сильный удар, и я куда-то в темноте полетел. Потом еще удар обо что-то острое и потерял сознание.
Очнулся от солнечных лучей, бьющих в глаза. Стал подниматься и не получается. В грудь что-то уперлось и колет. Приподнял голову и вижу, как чья-то винтовка своим штыком пропорола мне плащ, гимнастерку и, проткнув иконку, уперлась в грудь. Тогда я повернулся медленно на бок и, изгибаясь, как червяк, еле-еле поднялся на ноги. Смотрю, а вокруг все, кто со мной в кузове находился, мертвые лежат. В озере лишь одно крыло виднелось от машины. Медленно развернулся, а позади высоченный обрыв, с которого мы упали. Я лежал-то с краю и первым вылетел из кузова, поэтому и остался в живых, а на других взглянуть было страшно. Переломанных, в запекшейся крови, разбросало по всему берегу.
Стон услышал, когда хотел взобраться на обрывистый берег. Потом кто-то меня тихим голосом позвал. Посмотрел, а в стороне от всех лежит сержант из нашей дивизии. Рукой пошевелил, чтобы я подошел. Добрался до него, и страшно стало от его вида. Гимнастерка разодрана, а из груди сломанные ребра торчали, и между ними что-то хлюпало, хрипело, когда он старался вздохнуть и сказать. Показал на наган и шепнул, чтобы его пристрелил.
– Да ты что, сержант? – сказал ему, – сейчас тебя чем-нибудь перемотаю и потихонечку начнем выбираться. Потерпи, до своих дотянем, а там сразу в госпиталь.
Он стал опять шептать, а на губах пена кровавая пузырилась:
– Старшина, я уже не жилец. Отдай наган и уходи. Доберешься до наших, расскажи, что произошло. Оставь и иди. Плохо мне. Немного жить осталось. Наши где-то рядом. Если останешься в живых, отомсти за нас. Уходи…
Отдал наган. Попрощался, зная, что больше не увидимся, и побрел. Кое-как взобрался на обрыв, оглянулся, а он уже и не дышит, и оружие не понадобилось. Стоял на краю, Вовка, и не знал, что делать. Пустота внутри. Один остался. И так тошно было на душе, хоть волком вой! Хотел уже назад спуститься, взять оружие и.… И тут, словно кто-то в сердце кольнул. Как же вы останетесь без меня, как жить будете? Не выдержал, взвыл по-звериному, любым способом, хоть ползком, решил добраться до наших. Я обязан был выжить, обязан был вернуться домой, чтобы ты сиротой не остался.
Оглядываться начал по сторонам. Определил по солнцу, где восток находился и пошел, а к ногам, будто гири привязаны и с каждым шагом они становились все тяжелее и тяжелее. Иногда, прямо на ходу, я терял сознание. Очнусь, и замечал, что стоял я на одном месте и топтался. Снова на солнце взгляну и бреду на восток. Вокруг везде стрельба шла, разрывы снарядов слышны, мертвые лежали, танки, машины горели, и я в этом аду весь день двигался в сторону наших, теряя сознание, падая, поднимаясь, и продолжал путь.
Ночью добрался до своих. Смутно помню, как сразу меня на машине отправили в госпиталь. Потом рассказывали, когда стали снимать с меня одежду, весь персонал сбежался. Все, начиная от сапог и заканчивая плащом, было превращено пулями в решето, а на мне врачи не нашли ни одной царапины, хотя и на повязке были заметны следы пуль, что вскользь задели. Когда узнали, откуда я вернулся, вообще удивились. Из той колонны добрался я один живым. Врачи заметили перед операцией мой сильно сжатый кулак. Долго мучились, чтобы пальцы разогнуть, а когда получилось, увидели в ладони свернутый листок бумаги, на котором был рисунок детской ручонки. Получается, Вовка, что ты меня вывел из окружения, словно за руку держал.
Да-а-а, кто был со мной в тот день, все погибли. Их не пересчитать. А за всю войну? За нашу землю дрались, за всех родственников. Для того чтобы мы, вот как сейчас, могли сидеть у печки и разговаривать. Воевали, чтобы вам мирно жилось. Понял, Вовка? А теперь иди. Разбередил ты мне душу своими расспросами. Я немного еще посижу, потом мамке помогу.
– Чем помочь? – Спросил Володя, вставая и тихо направляясь в комнату.
– Понянькаюсь с малышом, чтобы мамка отдохнула, – донесся голос отца, – хочу наверстать упущенное, если получится. Иди, сынок, иди…
|
Тема: СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ...
25.09.2011, 16:57
Отец
После уроков Володя, уложив тетрадки и учебники в холщовую сумку, заторопился домой.
Сегодня суббота и отец, может быть, расскажет продолжение очередной истории о войне, если у него будет настроение.
Выбежав из школы, Володя быстрым шагом направился в конец поселка, где стоял их барак.
Ребята, обгоняя его, закричали:
– Вовка! Пошли с нами в карьер. С гор кататься.
– Не могу я. Домой тороплюсь. Скоро папка придет. Нужно уроки до него сделать. Я с вами завтра покатаюсь.
И пошел по узкой тропинке вдоль дороги, на ходу растирая зябнущие уши.
Отец по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя любил подражать отцу. Его неторопливой, тяжелой походке. То как он по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя во всем хотел походить на отца, перенимая все его привычки. Ох, и попадало ему от матери, если замечала на улице в расстегнутом пальто и без шапки.
Сегодня он торопился. Суббота – это их с отцом день.
Вечером мать уложит младших братишек и сестренку спать, а они вдвоем останутся сидеть на низкой скамеечке у раскаленной печки.
В комнате темновато от сумерек, отблески огня будут освещать лица, играть на стенках небольшой кухоньки. Отец, задумчиво глядя в огонь, начнет рассказывать окончание истории, как он раненый выходил из окружения. Володя, притулясь к его крепкому надежному плечу, внимательно станет слушать, ловя каждое слово и представлять себя на месте отца. Это у них было заведено давно. С тех пор, как отец вернулся с войны. Правда, первое время Володя не мог упросить отца что-нибудь рассказать. Отец не любил вспоминать о войне. Хмурил густые брови, отмахивался и отправлял Володьку учить уроки, а Володя не понимал, почему отец молчит. У других как выпьют, так начинают сразу хвалиться, стучать кулаком в грудь, рассказывать о разных своих героических подвигах. Отец же молча уйдет в комнату, присядет у открытой печки и курит одну за другой свои самокрутки да папиросы. Или ляжет на кровать, отвернется к стене и тоже молчит, вздыхает… Мать в такие минуты никого из ребят к нему не подпускала, говоря, что отцу сейчас трудно.
Задумавшись, Володя не заметил, как дошел до барака. С трудом, распахнув промерзшую дверь, он оказался в длинном коридоре. Редкие, тусклые лампочки освещали с обеих сторон закрытые двери и висящие на вбитых гвоздях корыта, детские ванночки и старые вещи. За одними тишина. Из другой комнаты доносилась музыка патефона. Из третьей слышалась брань подвыпившего соседа. Володя шагал в конец барака, где была их квартира. Повсюду были запахи. Кто-то варил щи из квашеной капусты. Кто готовил пирожки с калиной. Ее запах забивал все остальные. А у кого-то пахло жареной картошкой на настоящем сале. У него заурчало в животе. Хотелось есть. Распахнув дверь, Володя почувствовал едва уловимый запах чего-то вкусного, так может пахнуть только копченая селедка, которую отец очень любил.
У порога Володя сбросил с ног старенькие подшитые отцом валенки. Забросил шапчонку на полку. Мать качала на руках маленького пищащего Славика. Приложив палец к губам, она, кивая, показала на стол у окна. На нем под холстинкой дожидался обед. Володя, растирая, красные от мороза руки поспешил к столу. Откинув полотенце, он увидел черный хлеб, картошку в мундире, несколько луковиц и блюдечко с янтарным подсолнечным маслом.
– Мам, а куда же ты селедку-то положила?
– Тише, Володенька, тише. Славик приболел. Пока картошечку так поешь, помакай в маслице. А отец придет, достанем и селедочку. Вот уж он обрадуется! Нам сегодня из города гостинец, селедку копченую привезли. Ты поешь, и садись за уроки. Батя с работы придет, устроим маленький праздник. Ладно, сынок?
– Ладно. Чего уж там. Конечно, папку подождем. Как без него ужинать-то? Нельзя.
Он почистил пару картошек, отхватил ножом краюху хлеба. Круто ее посолил и начал есть, стараясь жевать долго, чтобы было вкуснее. Закончив, потом ладошкой сгреб со стола крошки и кинул в рот. Отец всегда делал так. И обратно накрыл холстиной кастрюлю и хлеб. Все, обед закончен.
На край стола он выложил книги и тетрадки. Достал ручку, чернильницу-непроливайку. Пора приниматься за уроки. Несколько раз прочитал про себя басню.
Повторил тихо шепотом, рассказал матери с выражением. Мама кивала, улыбаясь. Старательно выводя буквы, выполнил упражнения по письму и взялся за примеры. Пришлось труднее. Над задачками Володька сидел долго. По нескольку раз пересчитывая каждый пример, пытаясь сообразить.… Но все-таки и с ними справился. Не зря отец научил, как нужно пользоваться таблицей умножения на пальцах. Этот способ его не раз выручал. Выучив уроки, Володя сложил книжки и тетрадки в сумку, повесил на вешалку, чтобы сумку не достала малышня.
На улице похолодало.
Стекла внизу покрылись морозными узорами. Словно вырос еловый сказочный лес с белыми, узорчатыми, кружевными елочными ветвями, нарисованными на стекле. Он дотронулся до них губами. Ух, как холодом обожгло! Он подышал на стекло, образовалось круглое окошко наружу. Через него было видно, как по протоптанной в снегу дорожке торопятся редкие прохожие, закрывая варежками нос и щеки. Ветви деревьев и кустов, растущих рядом с бараком, покрылись пушистым инеем. Летняя печка, стоящая в палисаднике, обзавелась толстым снежным одеялом. Везде снег.
В сараюшку нужно сбегать. Угля на вечер принести. Отец любит, если в комнате тепло, печка раскалена. Ему нравилось, когда все улягутся спать, присесть у растопленной печки и глядеть на живой огонь. Володя заметил, что в такие минуты у отца на лице исчезали морщинки, уходила из глаз задумчивая печаль. Он сидел, подолгу глядя, как на кусках угля играют язычки пламени, перебегая с места на место. Володя присядет рядом, прижмется к теплому боку отца, и сидит, не шевелясь, словно боясь спугнуть отцовские воспоминания. Бывало, что, сидя с ним вдвоем, они говорили о домашних делах, о новых покупках, школе. Володя в такие минуты чувствовал себя взрослым человеком, раз с ним советуется отец. Он с гордостью посматривал в угол, где стояла кровать малышни. Вот, мол, как мы о вас с отцом заботимся!
Задумавшись, не заметил, как подошла мать:
– Сынок, сбегай в магазин за хлебом и папиросами для отца. Там, наверное, уже наша очередь подошла. Встанешь за дядей Колей. Он для себя и для нас очередь занимал. Славик заболел и я не смогу сходить. А Юра с улицы прибежит, я его за уроки посажу, а потом проверю, как он выучил. Хорошо?
– Ладно, мам. Я быстро слетаю. Потом приду, нужно воды и угля натаскать. На улице морозит, ночью совсем холодно будет. Нужно печку сильно протопить, а то за ночь все тепло уйдет наружу.
– Ах ты, маленький мой хозяин! Ну, весь в отца. И лицом, и характером. Молодец, сынок.
Володя гордый, что его назвали хозяином, быстро одевался. Пальтишко нагрелось, стало теплым. Надвинул валенки. Нужно было их поставить поближе к печке. Взял шапку, авоську. Открыв дверь на улицу, охнул от мороза. Холодный воздух перехватывал дыхание. Не глядя по сторонам, он торопливо побежал по скрипучему снегу, закрывая ладошками уши.
У магазина услышал глухое роптание толпы. По обрывкам разговоров понял, что хлеба на всех не хватит. Изворачиваясь, он змейкой скользнул внутрь. Приметив соседа, протиснулся к нему, радуясь, что успел. Еще два-три человека, и все, остался бы без хлеба. Продавщица тетя Аня, увидев Володю, хриплым голосом крикнула:
– Малец! А что мамка сама не пришла? В такой мороз тебя прислала?
– Она со Славкой дома осталась. Заболел, сильно температурит. Сказала, чтобы я за хлебом сходил. Вот я и пришел.
– Ну и зря. Тебя затискают. Хлеба привезли мало, а народу много.
И крикнула, что хлеб кончается. Поднялся крик. Люди, простоявшие снаружи полдня на морозе, ломанулись в магазин, тесня друг друга. И с такой силой прижали Володю к прилавку, что он закричал. Ребра заболели. Дышать стало трудно. Он дергался во все стороны, стараясь освободиться, вдохнуть, но становилось только хуже. Толпа сильнее и сильнее прижимала его к краю прилавка. Теряя сознание, Володя, словно сквозь вату услышал крик тети Ани. Чья-то рука его дернула вверх на прилавок. Над ним, махая гирей, стоит продавщица и кричит в толпу:
– Разойдись! Мать вашу! Расступись, собаки! Мальца чуть не задавили. Кто сейчас дернется, сразу гирей прикончу. Бугаи чертовы. Пацана не пожалели.
Наклонившись к Володе, она спросила:
– Ну что? Очухался? Давай твою авоську, я ваш паек складу.
– Теть Ань, а как я отсюда теперь выберусь?
– По головам полезешь. Ничего, ничего! Выдержат. Смогли придавить, теперь пусть терпят. Ничего с их дубовыми головами не случится. Держи-ка свою авоську покрепче. Бабы разойдитесь, у Малаховых четверо мал-мала-меньше.
Да как толкнет Володю сверху на толпу! Люди его словно мешок, передавая с рук на руки через головы, вынесли на улицу. Володя оказался в сугробе, крепко прижимая к себе авоську с хлебом. Стараясь не стонать от боли, медленно пошагал домой.
В этот момент он представлял себя на месте отца. Тогда отец целый день, раненый в плечо, один выходил из окружения. Падал. Поднимался. Из последних сил шел к своим. Вот уж ему было больно! Намного больнее, чем мне сейчас. Он шел и думал об отце, не замечая, что ручонки, торчащие из коротковатых рукавов, замерзают. Дрожь пробегала по телу. То ли оттого, что случилось в магазине, то ли от холода, который, кажется, становился все сильнее и злее.
Не говоря матери что случилось, стараясь не показывать боль, он пошел за водой к колонке, вокруг которой образовалась большая наледь. Оскальзываясь и падая, Володя с трудом ухватился за рычаг. Отдышался. Налил в ведро воды и осторожно присев на корточки, съехал с пригорка.
Затем пошел в сараюшку за углем. Здесь было отцовское и Володино царство. В нем они пилили, строгали, мастерили для дома и соседей всякую мелочевку. Вешалки для одежды, скамеечки, а то и табуретки, если кто попросит. Даже для малышни кровать соорудили. Загляденье. Крепкая, из горбылей. Володя работал с отцом на равных! Отец его приучал к работе. Объяснял, показывал, работая вместе с ним. Стружки пахнут замечательно, вкусно. Володя с усердием старался все перенять, запомнить.
Поглядел на заготовки лыж, зажатые в струбцинах. Погладил их рукой. Еще недельку так полежат, а потом начнем их дальше делать. Отец всегда говорит, что ни к чему деньги тратить, если что можно сделать своими руками. Хорошо здесь. Деревом пахнет, смолой. Едва уловимый запах скипидара в воздухе. Уходить не хочется. Еще раз по-хозяйски огляделся, и, набрав в закутке в ведро брикеты угля, пошел домой. Скоро должен придти отец.
– Мам, мам! Давай папке сюрприз устроим? Он домой придет, сядет ужинать, ты ему огурцы и картошку поставь и все. А потом селедку положим, когда он уже кушать начнет. Ох, как он ей обрадуется!
– Тогда беги в сарай. Набери из бочки огурчиков и капусты. Соседка немного маслица постного дала, капусточку заправим. Устроим нашему отцу праздник. А ты сиди, уроки повторяй. Пробегал по морозу. Еще не хватало, чтобы заболел, как Слава.
Вовка отправился в сарай. С трудом открыл примерзшую крышку люка и спустился по лесенке в холодную темноту. Наощупь набрал в кастрюльку капусты, огурцов. Вылез наружу. Взял огурчик для себя, не утерпел. Ух, как он был хорош! Холодный, хрустящий, вкусный, аж зубы ломит. Крепкий. С привкусом укропа, смородиновых листьев, кореньев. Огурцы хранились в бочке, сделанной отцом. Соседки завидовали матери, говоря, что им бы такого мужа. Нет уж! Он один у нас такой.
– Мам, можно я возьму папину книжку поглядеть?
– Володенька, осторожней с ней будь. Не порви. Ты же знаешь, как отец ее бережет.
Володя об этом знал. Эту книгу, как делать всякую пищу, отец привез с войны. И очень берег ее. Книжка была большая, толстая. Старая книга, некоторые слова с твердым знаком на конце. Но главное – картинки. Сколько всякой красивой еды там было нарисовано! Володя сел за стол около окна. Раскрыл, и осторожно начал перелистывать, подолгу останавливаясь на страницах с рисунками. Хмуря брови, как отец, он шевелил губами, стараясь правильно прочесть и понять незнакомые слова. Он решил, что скоро научится готовить красиво и много, когда будут в магазине разные продукты. Вот отец обрадуется! И братишки, и мама, и все-все. Иногда, под настроение, отец детей баловал.
Съездит в город, привезет с рынка кусочек мяса и начинает колдовать у плиты. В такие моменты он не подпускал к себе никого, даже мать. Сам моет, режет, отбивает, жарит, парит. Из выдвижного ящичка, в стареньком буфете, достанет какие-то порошки, травки, корешки. Мурлыкая под нос, перемешивает, пробует, чмокая губами. По комнате разносятся ароматы, язык проглотишь. Наконец приглашает за стол. Расставит тарелки, ложки разложит. Медленно несет большое, закрытое крышкой блюдо, торжественно ставит на середину стола. Откроет. Ребятишки, притихнув, ждут. Отец не торопясь, разложит еду по тарелкам. А сам сядет у печки, жмурясь и улыбаясь, наблюдает, как ребятишки жуют, счастливо поглядывая на него. В такой день отец редко садился за стол. Все делалось для ребятишек и мамы. Для отца было большой радостью видеть, как они все съедали, а потом старательно возили корками хлеба по тарелкам, собирая вкусную подливку. Отец немного печалился, потому что, поев, дети не вылезали из-за стола, а долго и молча, изредка облизываясь, смотрели на него. Отец кивал, вздыхал и разводил руками. Хорошая еда почему-то очень быстро кончается. Потом сгребет всех в охапку, повалит на кровать и начинает рассказывать свои нескончаемые сказки да истории. Редко ему удавалось устраивать такие праздники. Работал он много, а с продуктами в семье было туговато. И все же, хоть чем-нибудь, но отец всегда старался нас побаловать. Принесет пять яиц. И напечет их в печке, в золе. Коричневые, вкусные…
Володя мельком взглянул на окно.
Темнеет.
Нужно печку посильнее растопить. Нагреть воды, чтобы отец помылся после работы.
В печку, вниз, подложил щепок и бересты, а сверху небольшие кусочки угля. Огонек весело побежал по щепкам, береста скручивалась. Совком с длинной ручкой набросал на нее уголь, огонь с каждой секундой набирал силу. Вскоре в печке загудело, вокруг распространяя жар и горьковатый запах угля. Володька подбросил брикетов, поставил на плиту ведро с водой.
Мать собирала на стол. Вареная в мундирах картошка, три пупыристых огурца, на боку одного прилипла веточка укропа. Капуста с маслом, и две очищенных луковицы. Черный хлеб крупными ломтями. В солонке - соль, крупная, серая, хорошая. Отдельно на газете – копченая, словно позолоченная, селедка. Две длинных, темных молоки пластами лежали отдельно – это только для отца. Отец любит селедку. Сколько мать его не просит похлебать хоть немного супа, так нет. Дай картошку! И все тут.
В коридоре послышались шаги, шум, топот. С грохотом на своей тележке с подшипниками проехал дядя Семен, инвалид. Соседи по бараку возвращаются с работы, а дядя Семен из пивнушки. Хлопали двери. Гомон, ребятишки бегали по коридору. Барак оживал. Со звоном упал с гвоздя таз. Это безногий дядя Семен сшиб его. Такая у него привычка.
Володя прислушивался к шагам. Отца он сразу узнавал по его походке. Вот раздались неторопливые тяжелые шаги. Так мог ходить только его отец. Подождал, когда шаги приблизились, распахнул дверь. Вошел отец, держа на руках закутанных по самые глаза малышей Галинку и Шурку:
– Пополнение принимаете? – раздался веселый голос отца.
– Так точно! Принимаем!
Володя вытянулся в струнку, стараясь говорить солидно, басом.
– Докладывай, заместитель. Что произошло в мое отсутствие? – продолжал шутить отец. – Все ли в порядке? Не было ли каких происшествий? Вольно!
– Все на месте. Потерь нет. Уголь и воду натаскал. Уроки с Юркой выучили. Паек получил. Только Славик у нас заболел. Температурит. А так больше никаких происшествий не произошло.
– Мать! Слышишь? А почему, Володь, не расскажешь, как тебя в магазине чуть не задавили? Выдержал атаку?
– Мелочи, товарищ командир. Все заживет как на собаке. Все трудности преодолены.
– Геро-о-ой, – улыбаясь, сказал отец. – Представим к награде.
Он вынул из кармана конфету в красном фантике:
– Вот тебе.
– Володенька, сынок, а что там произошло? Почему мне не сказал? А я тебя еще после этого в погреб, да за водой… Где болит?
– Нормально все, мам. Чуть-чуть прижали, делов-то. Я прорвался!
– Мать, мне сейчас продавщица рассказала вот что. Если бы не она, то нашего Володьку бабы там могли задавить, как котенка. Анка схватила гирю, бросилась на них, защитила пацана. Выручила. Отчаянная баба. Не побоялась. Не зря на фронте в разведке была. Молодец она! А ты, Вовка, в другой раз будь осторожней. Понятно? Не лезь на рожон, соблюдай тактику и стратегию.
– Есть соблюдать тактику и стратегию! Пап, давай я ребят раздену, а ты пока помойся. Вон вода на плите, ведро. Сейчас я тебе полью.
Скрестив руки на груди, мама с улыбкой глядела на них. Володя развязал путаные узлы, размотал шали, стянул с ребят пальтишки и отправил их в дальний угол на лавку, чтобы не мешались.
Отец, раздевшись по пояс, стоял, наклонившись над тазом. Володя подождал, пока он отмоет от мазута руки, сменил воду и принялся осторожно тереть мочалкой его спину, покрытую кривыми шрамами. Темно-бурые рубцы шли от самой шеи, изгибались и заканчивались на середине спины. Володя не представлял себе, как с такими ранами, без воды и еды, папка весь день по жаре брел по бездорожью. Лишь бы добраться к нашим, а вокруг стрельба, взрывы. Танки подбитые горят. Дым валит из них черный. Шальные пули свистели вокруг. А он шел, не обращая внимания, что творится вокруг. Вот он у нас какой, отец! Володя смыл пену теплой водой, подал отцу полотенце. Тот растерся, накинул на плечи рубашку, медленно прошел в комнату. Сел во главе стола:
– Ну, главнокомандующий? Чем войско кормить будешь? Чувствую, пахнет вкусно.
Мать откинула холстинку со стола, но при этом оставила копченую селедку прикрытой.
– Э, Аннушка! А что ты там от меня такое прячешь? Давай-ка, выкладывай на стол. Показывай, не скрывай.
Увидев селедку, отец зажмурился от предвкушения:
– Вот уважила, так уважила. Где же ты ее достала? Из города привезли? Кто? Ух, ты хозяюшка моя. – Сказал он и приобнял мать. – Молодец, порадовала! Да еще с молоками… Ты у нас просто героиня – добытчица.
– Ты ешь, Ваня, а ребят я после накормлю, что останется. Пусть пока поиграют. Наиграются вдоволь, набегаются. Проголодаются, и я их покормлю. Сейчас ты ребят не заставишь сесть за стол.
– Не заставишь, говоришь? Гляди, Аннушка, как их нужно заманивать кушать. Даже звать не придется. Сами мигом прибегут. Ставь табуретки к столу.
Он начал приготовления.
Аккуратно очистил картошку. Ладонями раздавил головку лука и в комнате сразу образовался резкий, вкусный запах. Селедку порезал крупными кусками. Взяв один, начал есть, аппетитно причмокивая и обсасывая каждую косточку, рассматривая ее. При этом хрустел огурцом, луком. Откусывал от ломтя хлеба куски. Заедая все капустой, отец охал от удовольствия.
– А молоки – это для наших деток!
Малыши не выдержали. Увидев, с каким аппетитом ест отец, они быстро забрались на табуретки, стоящие у стола и стали уминать все подряд, что под руку попадалось. Молоки исчезли моментально. Володя терпел, терпел, и тоже не выдержал. В животе урчало от запахов, и он вместе с ребятами принялся за еду.
– Ну что, Аннушка? Видишь теперь, как надо их заманивать? А ты говоришь, что не хотят. Им на стол сейчас положи булку хлеба с солью, так они и ее вмиг сметут. Глазом не успеешь моргнуть. Здесь главное не что ешь, а как ешь. Понятно?
Наконец отвалились от стола, оставив после себя пустые тарелки и горки мусора. Ребятишки побежали играть в свой угол.
Володя сказал матери, что все уберет сам. Мать пошла нянчиться со Славиком, а отец сел на скамеечку около печки, закурив папиросу.
Шумы жизни в бараке стали затихать.
Соседи загоняли расшалившихся ребят по комнатам.
Пора было готовиться ко сну. Мать занималась с ребятами, укладывая их в кровать.
Сегодня отец обещал рассказать продолжение истории про войну. Пока он ушел к малышне с очередной сказкой, Володя выключил свет, сел на отцовское место у печки. В ту же позу, в какой обычно сидел отец: облокотясь на одно колено и задумчиво глядеть на огонь. Он с нетерпением ждал, когда отец доскажет сказку малышам. Потом поднялся, сел на лавку у окна и стал смотреть в окно, там была темнота. Два фонаря освещали тусклым светом пустынную улицу. Отец прошел на свое место у печки. Володька повернулся к нему. Ожидая, позовет его отец или нет. Отец молча, не глядя на Володю, прикурил папиросу и по кухоньке поплыл резкий
запах табака. Курил и, как обычно, глядел на огонь, задумавшись о чем-то своем. Бросил недокуренную папиросу в печку, повернулся к Володе. Тот не шевелясь, сидел на лавке. Отец, внимательно поглядел на него и тихо, жестом руки позвал к себе. Володя понял этот жест. Сердечко его затрепетало, и он медленно пошел к отцу.
– Садись, – сказал папа. – Ну, так вот.… Когда мы…
– Наши доблестные шахтеры… – говорила черная тарелка.
– Аннушка, мать! – сказал отец: – Выключи радио.
|
Тема: МЕМУАРЫ О ВОЙНЕ
8.05.2011, 8:21
Где найти книги о детях, кто воевал на фронте, в партизанских отрядах и работал на заводах, фабриках и т.д.?
Здравствуйте!
Узнайте в библотеке, музее.
Проведите поиск в интернете, вводя в поисковую строку "дети на фронте", "сын дочь полка", "дети- партизаны", " дети оборонные заводы",............
Папин брат тоже с 11 до 15 лет работал на оборонном заводе в Казахстане (делал снаряды) и получил награду "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Правда, награду ему вручили лишь в 56 лет...
Удачи!
С уважением, Ella.
|
Тема: СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ...
8.05.2011, 8:12
Рассказы написаны по воспоминаниям старшего брата
Отец
После уроков Володя, уложив тетрадки и учебники в холщовую сумку, заторопился домой.
Сегодня суббота и отец, может быть, расскажет продолжение очередной истории о войне, если у него будет настроение.
Выбежав из школы, Володя быстрым шагом направился в конец поселка, где стоял их барак.
Ребята, обгоняя его, закричали:
– Вовка! Пошли с нами в карьер. С гор кататься.
– Не могу я. Домой тороплюсь. Скоро папка придет. Нужно уроки до него сделать. Я с вами завтра покатаюсь.
И пошел по узкой тропинке вдоль дороги, на ходу растирая зябнущие уши.
Отец по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя любил подражать отцу. Его неторопливой, тяжелой походке. То как он по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя во всем хотел походить на отца, перенимая все его привычки. Ох, и попадало ему от матери, если замечала на улице в расстегнутом пальто и без шапки.
Сегодня он торопился. Суббота - это их с отцом день.
Вечером мать уложит младших братишек и сестренку спать, а они вдвоем останутся сидеть на низкой скамеечке у раскаленной печки.
В комнате темновато от сумерек, отблески огня будут освещать лица, играть на стенках небольшой кухоньки. Отец, задумчиво глядя в огонь, начнет рассказывать окончание истории, как он раненый выходил из окружения. Володя, притулясь к его крепкому надежному плечу, внимательно станет слушать, ловя каждое слово и представлять себя на месте отца. Это у них было заведено давно. С тех пор, как отец вернулся с войны. Правда, первое время Володя не мог упросить отца что-нибудь рассказать. Отец не любил вспоминать о войне. Хмурил густые брови, отмахивался и отправлял Володьку учить уроки, а Володя не понимал, почему отец молчит. У других как выпьют, так начинают сразу хвалиться, стучать кулаком в грудь, рассказывать о разных своих героических подвигах. Отец же молча уйдет в комнату, присядет у открытой печки и курит одну за другой свои самокрутки да папиросы. Или ляжет на кровать, отвернется к стене и тоже молчит, вздыхает… Мать в такие минуты никого из ребят к нему не подпускала, говоря, что отцу сейчас трудно.
Задумавшись, Володя не заметил, как дошел до барака. С трудом, распахнув промерзшую дверь, он оказался в длинном коридоре. Редкие, тусклые лампочки освещали с обеих сторон закрытые двери и висящие на вбитых гвоздях корыта, детские ванночки и старые вещи. За одними тишина. Из другой комнаты доносилась музыка патефона. Из третьей слышалась брань подвыпившего соседа. Володя шагал в конец барака, где была их квартира. Повсюду были запахи. Кто-то варил щи из квашеной капусты. Кто готовил пирожки с калиной. Ее запах забивал все остальные. А у кого-то пахло жареной картошкой на настоящем сале. У него заурчало в животе. Хотелось есть. Распахнув дверь, Володя почувствовал едва уловимый запах чего-то вкусного, так может пахнуть только копченая селедка, которую отец очень любил.
У порога Володя сбросил с ног старенькие подшитые отцом валенки. Забросил шапчонку на полку. Мать качала на руках маленького пищащего Славика. Приложив палец к губам, она, кивая, показала на стол у окна. На нем под холстинкой дожидался обед. Володя, растирая, красные от мороза руки поспешил к столу. Откинув полотенце, он увидел черный хлеб, картошку в мундире, несколько луковиц и блюдечко с янтарным подсолнечным маслом.
– Мам, а куда же ты селедку-то положила?
– Тише, Володенька, тише. Славик приболел. Пока картошечку так поешь, помакай в маслице. А отец придет, достанем и селедочку. Вот уж он обрадуется! Нам сегодня из города гостинец, селедку копченую привезли. Ты поешь, и садись за уроки. Батя с работы придет, устроим маленький праздник. Ладно, сынок?
– Ладно. Чего уж там. Конечно, папку подождем. Как без него ужинать-то? Нельзя.
Он почистил пару картошек, отхватил ножом краюху хлеба. Круто ее посолил и начал есть, стараясь жевать долго, чтобы было вкуснее. Закончив, потом ладошкой сгреб со стола крошки и кинул в рот. Отец всегда делал так. И обратно накрыл холстиной кастрюлю и хлеб. Все, обед закончен.
На край стола он выложил книги и тетрадки. Достал ручку, чернильницу-непроливайку. Пора приниматься за уроки. Несколько раз прочитал про себя басню.
Повторил тихо шепотом, рассказал матери с выражением. Мама кивала, улыбаясь. Старательно выводя буквы, выполнил упражнения по письму и взялся за примеры. Пришлось труднее. Над задачками Володька сидел долго. По нескольку раз пересчитывая каждый пример, пытаясь сообразить.… Но все-таки и с ними справился. Не зря отец научил, как нужно пользоваться таблицей умножения на пальцах. Этот способ его не раз выручал. Выучив уроки, Володя сложил книжки и тетрадки в сумку, повесил на вешалку, чтобы сумку не достала малышня.
На улице похолодало.
Стекла внизу покрылись морозными узорами. Словно вырос еловый сказочный лес с белыми, узорчатыми, кружевными елочными ветвями, нарисованными на стекле. Он дотронулся до них губами. Ух, как холодом обожгло! Он подышал на стекло, образовалось круглое окошко наружу. Через него было видно, как по протоптанной в снегу дорожке торопятся редкие прохожие, закрывая варежками нос и щеки. Ветви деревьев и кустов, растущих рядом с бараком, покрылись пушистым инеем. Летняя печка, стоящая в палисаднике, обзавелась толстым снежным одеялом. Везде снег.
В сараюшку нужно сбегать. Угля на вечер принести. Отец любит, если в комнате тепло, печка раскалена. Ему нравилось, когда все улягутся спать, присесть у растопленной печки и глядеть на живой огонь. Володя заметил, что в такие минуты у отца на лице исчезали морщинки, уходила из глаз задумчивая печаль. Он сидел, подолгу глядя, как на кусках угля играют язычки пламени, перебегая с места на место. Володя присядет рядом, прижмется к теплому боку отца, и сидит, не шевелясь, словно боясь спугнуть отцовские воспоминания. Бывало, что, сидя с ним вдвоем, они говорили о домашних делах, о новых покупках, школе. Володя в такие минуты чувствовал себя взрослым человеком, раз с ним советуется отец. Он с гордостью посматривал в угол, где стояла кровать малышни. Вот, мол, как мы о вас с отцом заботимся!
Задумавшись, не заметил, как подошла мать:
– Сынок, сбегай в магазин за хлебом и папиросами для отца. Там, наверное, уже наша очередь подошла. Встанешь за дядей Колей. Он для себя и для нас очередь занимал. Славик заболел и я не смогу сходить. А Юра с улицы прибежит, я его за уроки посажу, а потом проверю, как он выучил. Хорошо?
– Ладно, мам. Я быстро слетаю. Потом приду, нужно воды и угля натаскать. На улице морозит, ночью совсем холодно будет. Нужно печку сильно протопить, а то за ночь все тепло уйдет наружу.
– Ах ты, маленький мой хозяин! Ну, весь в отца. И лицом, и характером. Молодец, сынок.
Володя гордый, что его назвали хозяином, быстро одевался. Пальтишко нагрелось, стало теплым. Надвинул валенки. Нужно было их поставить поближе к печке. Взял шапку, авоську. Открыв дверь на улицу, охнул от мороза. Холодный воздух перехватывал дыхание. Не глядя по сторонам, он торопливо побежал по скрипучему снегу, закрывая ладошками уши.
У магазина услышал глухое роптание толпы. По обрывкам разговоров понял, что хлеба на всех не хватит. Изворачиваясь, он змейкой скользнул внутрь. Приметив соседа, протиснулся к нему, радуясь, что успел. Еще два-три человека, и все, остался бы без хлеба. Продавщица тетя Аня, увидев Володю, хриплым голосом крикнула:
– Малец! А что мамка сама не пришла? В такой мороз тебя прислала?
– Она со Славкой дома осталась. Заболел, сильно температурит. Сказала, чтобы я за хлебом сходил. Вот я и пришел.
– Ну и зря. Тебя затискают. Хлеба привезли мало, а народу много.
И крикнула, что хлеб кончается. Поднялся крик. Люди, простоявшие снаружи полдня на морозе, ломанулись в магазин, тесня друг друга. И с такой силой прижали Володю к прилавку, что он закричал. Ребра заболели. Дышать стало трудно. Он дергался во все стороны, стараясь освободиться, вдохнуть, но становилось только хуже. Толпа сильнее и сильнее прижимала его к краю прилавка. Теряя сознание, Володя, словно сквозь вату услышал крик тети Ани. Чья-то рука его дернула вверх на прилавок. Над ним, махая гирей, стоит продавщица и кричит в толпу:
– Разойдись! Мать вашу! Расступись, собаки! Мальца чуть не задавили. Кто сейчас дернется, сразу гирей прикончу. Бугаи чертовы. Пацана не пожалели.
Наклонившись к Володе, она спросила:
– Ну что? Очухался? Давай твою авоську, я ваш паек складу.
– Теть Ань, а как я отсюда теперь выберусь?
– По головам полезешь. Ничего, ничего! Выдержат. Смогли придавить, теперь пусть терпят. Ничего с их дубовыми головами не случится. Держи-ка свою авоську покрепче. Бабы разойдитесь, у Малаховых четверо мал-мала-меньше.
Да как толкнет Володю сверху на толпу! Люди его словно мешок, передавая с рук на руки через головы, вынесли на улицу. Володя оказался в сугробе, крепко прижимая к себе авоську с хлебом. Стараясь не стонать от боли, медленно пошагал домой.
В этот момент он представлял себя на месте отца. Тогда отец целый день, раненый в плечо, один выходил из окружения. Падал. Поднимался. Из последних сил шел к своим. Вот уж ему было больно! Намного больнее, чем мне сейчас. Он шел и думал об отце, не замечая, что ручонки, торчащие из коротковатых рукавов, замерзают. Дрожь пробегала по телу. То ли оттого, что случилось в магазине, то ли от холода, который, кажется, становился все сильнее и злее.
Не говоря матери что случилось, стараясь не показывать боль, он пошел за водой к колонке, вокруг которой образовалась большая наледь. Оскальзываясь и падая, Володя с трудом ухватился за рычаг. Отдышался. Налил в ведро воды и осторожно присев на корточки, съехал с пригорка.
Затем пошел в сараюшку за углем. Здесь было отцовское и Володино царство. В нем они пилили, строгали, мастерили для дома и соседей всякую мелочевку. Вешалки для одежды, скамеечки, а то и табуретки, если кто попросит. Даже для малышни кровать соорудили. Загляденье. Крепкая, из горбылей. Володя работал с отцом на равных! Отец его приучал к работе. Объяснял, показывал, работая вместе с ним. Стружки пахнут замечательно, вкусно. Володя с усердием старался все перенять, запомнить.
Поглядел на заготовки лыж, зажатые в струбцинах. Погладил их рукой. Еще недельку так полежат, а потом начнем их дальше делать. Отец всегда говорит, что ни к чему деньги тратить, если что можно сделать своими руками. Хорошо здесь. Деревом пахнет, смолой. Едва уловимый запах скипидара в воздухе. Уходить не хочется. Еще раз по-хозяйски огляделся, и, набрав в закутке в ведро брикеты угля, пошел домой. Скоро должен придти отец.
– Мам, мам! Давай папке сюрприз устроим? Он домой придет, сядет ужинать, ты ему огурцы и картошку поставь и все. А потом селедку положим, когда он уже кушать начнет. Ох, как он ей обрадуется!
– Тогда беги в сарай. Набери из бочки огурчиков и капусты. Соседка немного маслица постного дала, капусточку заправим. Устроим нашему отцу праздник. А ты сиди, уроки повторяй. Пробегал по морозу. Еще не хватало, чтобы заболел, как Слава.
Вовка отправился в сарай. С трудом открыл примерзшую крышку люка и спустился по лесенке в холодную темноту. Наощупь набрал в кастрюльку капусты, огурцов. Вылез наружу. Взял огурчик для себя, не утерпел. Ух, как он был хорош! Холодный, хрустящий, вкусный, аж зубы ломит. Крепкий. С привкусом укропа, смородиновых листьев, кореньев. Огурцы хранились в бочке, сделанной отцом. Соседки завидовали матери, говоря, что им бы такого мужа. Нет уж! Он один у нас такой.
– Мам, можно я возьму папину книжку поглядеть?
– Володенька, осторожней с ней будь. Не порви. Ты же знаешь, как отец ее бережет.
Володя об этом знал. Эту книгу, как делать всякую пищу, отец привез с войны. И очень берег ее. Книжка была большая, толстая. Старая книга, некоторые слова с твердым знаком на конце. Но главное – картинки. Сколько всякой красивой еды там было нарисовано! Володя сел за стол около окна. Раскрыл, и осторожно начал перелистывать, подолгу останавливаясь на страницах с рисунками. Хмуря брови, как отец, он шевелил губами, стараясь правильно прочесть и понять незнакомые слова. Он решил, что скоро научится готовить красиво и много, когда будут в магазине разные продукты. Вот отец обрадуется! И братишки, и мама, и все-все. Иногда, под настроение, отец детей баловал.
Съездит в город, привезет с рынка кусочек мяса и начинает колдовать у плиты. В такие моменты он не подпускал к себе никого, даже мать. Сам моет, режет, отбивает, жарит, парит. Из выдвижного ящичка, в стареньком буфете, достанет какие-то порошки, травки, корешки. Мурлыкая под нос, перемешивает, пробует, чмокая губами. По комнате разносятся ароматы, язык проглотишь. Наконец приглашает за стол. Расставит тарелки, ложки разложит. Медленно несет большое, закрытое крышкой блюдо, торжественно ставит на середину стола. Откроет. Ребятишки, притихнув, ждут. Отец не торопясь, разложит еду по тарелкам. А сам сядет у печки, жмурясь и улыбаясь, наблюдает, как ребятишки жуют, счастливо поглядывая на него. В такой день отец редко садился за стол. Все делалось для ребятишек и мамы. Для отца было большой радостью видеть, как они все съедали, а потом старательно возили корками хлеба по тарелкам, собирая вкусную подливку. Отец немного печалился, потому что, поев, дети не вылезали из-за стола, а долго и молча, изредка облизываясь, смотрели на него. Отец кивал, вздыхал и разводил руками. Хорошая еда почему-то очень быстро кончается. Потом сгребет всех в охапку, повалит на кровать и начинает рассказывать свои нескончаемые сказки да истории. Редко ему удавалось устраивать такие праздники. Работал он много, а с продуктами в семье было туговато. И все же, хоть чем-нибудь, но отец всегда старался нас побаловать. Принесет пять яиц. И напечет их в печке, в золе. Коричневые, вкусные…
Володя мельком взглянул на окно.
Темнеет.
Нужно печку посильнее растопить. Нагреть воды, чтобы отец помылся после работы.
В печку, вниз, подложил щепок и бересты, а сверху небольшие кусочки угля. Огонек весело побежал по щепкам, береста скручивалась. Совком с длинной ручкой набросал на нее уголь, огонь с каждой секундой набирал силу. Вскоре в печке загудело, вокруг распространяя жар и горьковатый запах угля. Володька подбросил брикетов, поставил на плиту ведро с водой.
Мать собирала на стол. Вареная в мундирах картошка, три пупыристых огурца, на боку одного прилипла веточка укропа. Капуста с маслом, и две очищенных луковицы. Черный хлеб крупными ломтями. В солонке - соль, крупная, серая, хорошая. Отдельно на газете – копченая, словно позолоченная, селедка. Две длинных, темных молоки пластами лежали отдельно – это только для отца. Отец любит селедку. Сколько мать его не просит похлебать хоть немного супа, так нет. Дай картошку! И все тут.
В коридоре послышались шаги, шум, топот. С грохотом на своей тележке с подшипниками проехал дядя Семен, инвалид. Соседи по бараку возвращаются с работы, а дядя Семен из пивнушки. Хлопали двери. Гомон, ребятишки бегали по коридору. Барак оживал. Со звоном упал с гвоздя таз. Это безногий дядя Семен сшиб его. Такая у него привычка.
Володя прислушивался к шагам. Отца он сразу узнавал по его походке. Вот раздались неторопливые тяжелые шаги. Так мог ходить только его отец. Подождал, когда шаги приблизились, распахнул дверь. Вошел отец, держа на руках закутанных по самые глаза малышей Галинку и Шурку:
– Пополнение принимаете? – раздался веселый голос отца.
– Так точно! Принимаем!
Володя вытянулся в струнку, стараясь говорить солидно, басом.
– Докладывай, заместитель. Что произошло в мое отсутствие? – продолжал шутить отец. – Все ли в порядке? Не было ли каких происшествий? Вольно!
– Все на месте. Потерь нет. Уголь и воду натаскал. Уроки с Юркой выучили. Паек получил. Только Славик у нас заболел. Температурит. А так больше никаких происшествий не произошло.
– Мать! Слышишь? А почему, Володь, не расскажешь, как тебя в магазине чуть не задавили? Выдержал атаку?
– Мелочи, товарищ командир. Все заживет как на собаке. Все трудности преодолены.
– Геро-о-ой, – улыбаясь, сказал отец. – Представим к награде.
Он вынул из кармана конфету в красном фантике:
– Вот тебе.
– Володенька, сынок, а что там произошло? Почему мне не сказал? А я тебя еще после этого в погреб, да за водой… Где болит?
– Нормально все, мам. Чуть-чуть прижали, делов-то. Я прорвался!
– Мать, мне сейчас продавщица рассказала вот что. Если бы не она, то нашего Володьку бабы там могли задавить, как котенка. Анка схватила гирю, бросилась на них, защитила пацана. Выручила. Отчаянная баба. Не побоялась. Не зря на фронте в
разведке была. Молодец она! А ты, Вовка, в другой раз будь осторожней. Понятно? Не лезь на рожон, соблюдай тактику и стратегию.
– Есть соблюдать тактику и стратегию! Пап, давай я ребят раздену, а ты пока помойся. Вон вода на плите, ведро. Сейчас я тебе полью.
Скрестив руки на груди, мама с улыбкой глядела на них. Володя развязал путаные узлы, размотал шали, стянул с ребят пальтишки и отправил их в дальний угол на лавку, чтобы не мешались.
Отец, раздевшись по пояс, стоял, наклонившись над тазом. Володя подождал, пока он отмоет от мазута руки, сменил воду и принялся осторожно тереть мочалкой его спину, покрытую кривыми шрамами. Темно-бурые рубцы шли от самой шеи, изгибались и заканчивались на середине спины. Володя не представлял себе, как с такими ранами, без воды и еды, папка весь день по жаре брел по бездорожью. Лишь бы добраться к нашим, а вокруг стрельба, взрывы. Танки подбитые горят. Дым валит из них черный. Шальные пули свистели вокруг. А он шел, не обращая внимания, что творится вокруг. Вот он у нас какой, отец! Володя смыл пену теплой водой, подал отцу полотенце. Тот растерся, накинул на плечи рубашку, медленно прошел в комнату. Сел во главе стола:
– Ну, главнокомандующий? Чем войско кормить будешь? Чувствую, пахнет вкусно.
Мать откинула холстинку со стола, но при этом оставила копченую селедку прикрытой.
– Э, Аннушка! А что ты там от меня такое прячешь? Давай-ка, выкладывай на стол. Показывай, не скрывай.
Увидев селедку, отец зажмурился от предвкушения:
– Вот уважила, так уважила. Где же ты ее достала? Из города привезли? Кто? Ух, ты хозяюшка моя. – Сказал он и приобнял мать. – Молодец, порадовала! Да еще с молоками… Ты у нас просто героиня – добытчица.
– Ты ешь, Ваня, а ребят я после накормлю, что останется. Пусть пока поиграют. Наиграются вдоволь, набегаются. Проголодаются, и я их покормлю. Сейчас ты ребят не заставишь сесть за стол.
– Не заставишь, говоришь? Гляди, Аннушка, как их нужно заманивать кушать. Даже звать не придется. Сами мигом прибегут. Ставь табуретки к столу.
Он начал приготовления.
Аккуратно очистил картошку. Ладонями раздавил головку лука и в комнате сразу образовался резкий, вкусный запах. Селедку порезал крупными кусками. Взяв один, начал есть, аппетитно причмокивая и обсасывая каждую косточку, рассматривая ее. При этом хрустел огурцом, луком. Откусывал от ломтя хлеба куски. Заедая все капустой, отец охал от удовольствия.
– А молоки – это для наших деток!
Малыши не выдержали. Увидев, с каким аппетитом ест отец, они быстро забрались на табуретки, стоящие у стола и стали уминать все подряд, что под руку попадалось. Молоки исчезли моментально. Володя терпел, терпел, и тоже не выдержал. В животе урчало от запахов, и он вместе с ребятами принялся за еду.
– Ну что, Аннушка? Видишь теперь, как надо их заманивать? А ты говоришь, что не хотят. Им на стол сейчас положи булку хлеба с солью, так они и ее вмиг сметут. Глазом не успеешь моргнуть. Здесь главное не что ешь, а как ешь. Понятно?
Наконец отвалились от стола, оставив после себя пустые тарелки и горки мусора. Ребятишки побежали играть в свой угол.
Володя сказал матери, что все уберет сам. Мать пошла нянчиться со Славиком, а отец сел на скамеечку около печки, закурив папиросу.
Шумы жизни в бараке стали затихать.
Соседи загоняли расшалившихся ребят по комнатам.
Пора было готовиться ко сну. Мать занималась с ребятами, укладывая их в кровать.
Сегодня отец обещал рассказать продолжение истории про войну. Пока он ушел к малышне с очередной сказкой, Володя выключил свет, сел на отцовское место у печки. В ту же позу, в какой обычно сидел отец: облокотясь на одно колено и задумчиво глядеть на огонь. Он с нетерпением ждал, когда отец доскажет сказку малышам. Потом поднялся, сел на лавку у окна и стал смотреть в окно, там была темнота. Два фонаря освещали тусклым светом пустынную улицу. Отец прошел на свое место у печки. Володька повернулся к нему. Ожидая, позовет его отец или нет. Отец молча, не глядя на Володю, прикурил папиросу и по кухоньке поплыл резкий
запах табака. Курил и, как обычно, глядел на огонь, задумавшись о чем-то своем. Бросил недокуренную папиросу в печку, повернулся к Володе. Тот не шевелясь, сидел на лавке. Отец, внимательно поглядел на него и тихо, жестом руки позвал к себе. Володя понял этот жест. Сердечко его затрепетало, и он медленно пошел к отцу.
– Садись, – сказал папа. – Ну, так вот.… Когда мы…
– Наши доблестные шахтеры… – говорила черная тарелка.
– Аннушка, мать! – сказал отец: – Выключи радио.
Выжить, чтобы вернуться… (Рассказ отца)
Донеслись тихие шаги, и Володя почувствовал, как мать обняла их и шепотом сказала отцу:
– Ванюша, долго не засиживайтесь. Хорошо?
– Ладно, – ответил отец и спросил, – как Славик?
– Немного полегче, – сказала мать, – ничего, все будет нормально. Не волнуйся. Я пошла, что-то наш малыш захныкал.
Они услышали, как мать присела на кровать и начала тихо напевать, укачивая и успокаивая Славика.
Отец сидел, смотрел на огонь в печке, курил едучую махорку, о чем-то думая. Потом повернулся к Володе:
– Грудь-то болит, сынок?
– А-а-а, ерунда! – махнул рукой Володя. – Ты же нас приучил, если тяжело, больно или плохо, всегда думай о близких и тогда боль полегчает. Это же, правда, пап?
– Да, Вовка, так и есть, – сказал отец, выбросил окурок, достал из кармана жестяную баночку, свернутую газету, быстро скрутил цигарку, прикурил и взглянул на сына. – Я прошел всю войну, думая о родителях, нашей мамке, тебе и знаю, что вы оберегали меня от смерти.
– Ты же далеко был от нас, – сказал Володя и, прижавшись к отцу, незаметно прикоснулся к большому уродливому шраму на спине. – Пап, я не понял, как берегли?
Но отец молчал, глядя на язычки пламени…
Володя видел, как сразу осунулось его лицо, нахмурились густые брови, образуя на переносице злую насупинку, взгляд стал каким-то тяжелым, жестким, чужим, не тем, как всегда смотрел на них, а страшным, обжигающим.
– Пап, – Володя взглянул на отца, – не смотри так, не надо. Лучше скажи, как могли тебя беречь?
Отец затянулся, выпустил едкий дым и медленно сказал:
– Знаешь, Вовка, трудно и сложно это объяснить. Ты сейчас не поймешь. С Аннушкой, нашей мамкой, мы прожили после свадьбы всего месяц или два и меня призвали в армию. Она осталась жить с моими родителями. Сначала меня отправили учиться в полковую школу, затем дивизионную. Хотели послать на офицерские курсы, но я отказался, сославшись на маленькое образование. Так и остался старшиной. Командиром у нас был толковый, умный мужик. С ним нашел как-то общий язык. Он старался мне помогать, ну и я платил ему той же монетой. Через несколько месяцев пришло письмо, где мамка написала, что ты родился. Ух, как я обрадовался, Вовка! Не знаю, каким образом, но командир об этом прослышал. Вызвал к себе и сказал:
– Слушай, Иван. Иди в канцелярию и оформляй отпуск. Съездишь домой, родителей, жену с сыном повидаешь.
Мне очень хотелось съездить на побывку, но стал отказываться. Говорил, что много дел останется незавершенными, но командир голос повысил и уже в приказном порядке строго так:
– Старшина, слушай мою команду! Взять документы и в путь. Не могу тебе объяснить, но если ты сейчас не съездишь, может так получиться, что не скоро еще домой попадешь. Ничего не спрашивай, а быстро выполняй мой приказ. Все, свободен!
На поезде, попутках, а где и пешком я торопился домой. Всю дорогу мечтал, как буду тебя нянькать. Чуть ли не бегом бежал по деревенской улице, когда добрался. Открыл дверь, сбросил вещмешок и остановился, словно вкопанный, глядя, как наша мамка тебя кормила. А ты лежал на руках и только покряхтывал, причмокивая.
Все сразу бросились обниматься, а я мамку крепко-крепко прижал, смотрю на тебя, а ты будто почувствовал, что папка вернулся. Агукать начал, улыбаться ртом беззубым. Подхватил, лицом прижался, а от тебя материнским молоком пахнет и сам еще малюсенький, а потом захныкал, когда задел тебя щекой небритой. Губенки кривишь, слезы на глазах…
– Пап, пап, – перебил Володя, – я это помню.
– Нет, Вовка, ошибаешься. Ты же грудной был…
– Помню, помню…. – Упрямо твердил Володя.
Отец взглянул на него, прижал к себе худенького Володю и снова отвернулся к печке, наблюдая за пляшущими язычками пламени.
– Да-а-а, не удалось мне вволю с тобой понянькаться и в родном доме побывать, как наступила пора назад возвращаться. Взял я листок бумаги, прижал к нему твою кроху-ладошку, обвел ее чернилами и сунул в карман, чтобы всегда о тебе помнить. Моя мать сняла с себя иконку, надела мне и сказала:
– Береги ее, Ваня. Она беду отведет. Не потеряй. – И перекрестив, поцеловала.
Со всеми попрощался, нашу мамку поцеловал, тебя, пахнущего молоком, вдохнул, чтобы не забыть этот запах и вышел, сказав, чтобы меня не провожали. Понимаешь, Вовка, словно камень на душе лежал.
– Почему? – Тихо спросил Володя, прижавшись к отцу.
– Предчувствия были нехорошие. – Нахмурил он брови.
– Какие?
– Плохие, Вовка, плохие, – задумавшись, сказал отец, – вернулся в часть, а через три недели началась война.
– Расскажи, пап. – Попросил Володя.
– Тяжело вспоминать, да и не люблю, – сказал отец и, просыпая махорку на пол, свернул цигарку, и прикурил, – до сих пор снятся ребята. Из тех, с кем я был с самого начала войны, наверное, единицы в живых остались. Да и они разбросаны судьбой во все стороны. Сколько раз искал, так никто и не отозвался. Многих потеряли за первые дни войны, очень многих. Страх, неразбериха, растерянность была. Фашисты беспрерывно бомбили, десант в тыл сбрасывали. Мы не понимали, что творится. Порой казалось, что эти выродки со всех сторон наступали. Нам отдали приказ, чтобы отходили на восток, а куда именно, никто не знал. Так и шли, отбиваясь. А фашисты то сзади, то с флангов на нас перли или, вообще, впереди оказывались. Жутко было, непонятно…
– Пап, ты говоришь, что было страшно, а у самого-то вон, сколько орденов и медалей на гимнастерке! Значит, ты хорошо воевал?
– Все воевали. Бились за нашу землю, за матерей и отцов, за детей своих. Дрались, себя не жалея, чтобы войну выиграть. И мы смогли победить, хоть и очень много людей погибло. Но в начале было страшно. Убивали наших солдат, в плен попадали, в окружение…
– И ты, пап, находился в окружении? – Перебил Володя.
– Да, пришлось и там побывать, – медленно, с неохотой, сказал отец, – первый раз угодили в конце июня сорок первого года, потом на следующий год пробивались с тяжелыми боями и последний раз попали, когда Венгрию освобождали. Нас тогда в болото заманили, и мы три дня не могли из него выйти, такой ураганный огонь вели фашисты, что нельзя было голову поднять. Когда помощь подоспела, оказалось, что от всего полка лишь рота осталась, да и то почти все были ранены. Вот так-то, Вовка…
– Пап, расскажи, а? – стал просить Володя, – ты ни разу об этом не говорил.
Отец поморщился, словно от боли, растер лицо ладонями, шумно выдохнул:
– Не хочу вспоминать. Тяжело…
– Ну, пап! Хотя бы, как в первый раз попал…
Володя заметил, как сразу постарело лицо отца, покрывшись морщинками. Взгляд из-под густых бровей сделался колючим, будто чужой человек рядом сидел.
Отец глухим голосом начал рассказывать, изредка замолкая и задумываясь:
– Летом сорок первого года стояла жара несусветная. Мы с тяжелыми боями отступали от самой границы. Нашу часть почти полностью разбили, а остальные получили приказ отходить на восток. А куда? Место назначения никто не знал. Просто на восток…
Творилось что-то невообразимое. Фашисты, волна за волной накатывались, прорывали оборону, десантировались. Стрельба ни на минуту не прекращалась. Здесь-то меня и ранило под ключицу. Осколок вышел со спины, вырвав кусок мяса. Санитары остановили кровь, замотали и все. Сказали, что надо срочно в госпиталь. Где его искать-то? Никто об этом не знал. И мне пришлось еще два дня идти со своим подразделением. От жары началось нагноение раны. Стал бредить от высокой температуры. Очнусь, а мне говорят, что я какого-то Вовку звал и с ним разговаривал, а сам шел в это время вместе со всеми. Знал, если упаду, уже не смогу подняться.
В следующий раз очнулся, ткнувшись головой в спину солдата. Все стояли, пропуская колонну санитарных машин. Наши затормозили одну, кое-как затолкали в переполненный кузов, и я сразу потерял сознание. Пришел в себя от громких взрывов. Фашистские самолеты, несмотря, что на машинах были нарисованы красные кресты, сбрасывали на колонну бомбы. Такая карусель в воздухе крутилась, что смотреть было жутко. Все лежали и ждали, попадут в нас или нет. Это, Вовка, хуже всего. Оружия мы не имели, только документы находились с нами. Лишь у меня наган лежал на всякий случай.
– Какой случай? – Не понял Володя.
– Лучше застрелиться, чем в плен попасть к фашистам. – Сказал отец и замолчал, задумавшись.
Володя осторожно к нему прижался. Тихо, чтобы не заметил отец, ладошкой нащупал на спине глубокий шрам и начал его гладить, едва касаясь пальцами.
Нервничая, отец скрутил цигарку, подрагивающими пальцами зажег спичку, прикурил и продолжил:
– Проклятые фашисты весь день за нами охотились. Повезло, что на пути встретился лесочек. Машины, уцелевшие после бомбежек, быстро в нем скрылись. Ближе к вечеру еще появились новые машины с тяжелоранеными. Водители сказали, что мы попали в окружение. Посовещавшись, решили прорываться ночью. Единственный шанс, что пробьемся к нашим. Пока не стемнело, нас санитары перевязали, мертвых похоронили в лесу, подлатали машины и стали ждать.
После двенадцати ночи, когда стало темно, колонна тронулась в путь. Выехали на дорогу, словно язвами усеянную воронками от бомб и снарядов. Без света, тихо поехали на восток. Тридцать или сорок машин было, и в каждой битком лежали раненые. Ты представляешь, Вовка, сколько везли наших бойцов? Уйма!
Колонна растянулась по дороге, и вдруг раздались выстрелы из танковых орудий, словно нас специально ждали. Подожгли первую и последнюю машины, а затем, не торопясь, начали расстреливать всю колонну, будто в тире. Я находился в одной из последних машин, а фашисты стали поджигать передние. Видно было, как все ближе и ближе к нам разлетались машины от взрывов, вспыхивая, как свечи. Жутко в кузове лежать и ждать своей очереди, зная, что она могла прийти в любой момент.
В нашей машине ехал молоденький лейтенант. Он выскочил из кабины, присел и стал смотреть на линию горизонта. Ночь, а со всех сторон, не затихая, шли сильные бои. Тот заметил при всполохах, что в одном месте можно прорваться. Закричал шоферу, чтобы тот выворачивал в степь. Рискнули вырваться из ада. Машина съехала с дороги, за нами еще одна успела выскочить и все. Остальных накрыло снарядами. Мы лишь успели заметить, как в воздух взлетели обломки от машин и то, что осталось от наших солдат. У меня до сих пор эта картина стоит перед глазами…
Снова отец замолчал. Володе было видно, как дрожали его руки, стараясь удержать баночку с махоркой. Володя забрал ее, оторвал кусочек газеты, свернул цигарку, провел по краешку языком и помог отцу прикурить. Тот сделал несколько глубоких затяжек и, обжигаясь, выбросил окурок в печку, продолжая молчать.
Глядя на огонь, Володя терпеливо ждал, стараясь не потревожить отца. Незаметно свернул еще одну цигарку и положил ему на ладонь. Отец вздрогнул от неожиданности, с недоумением взглянул на самокрутку и опять закурил, забыв, что только сейчас выбросил окурок. Долго он сидел, не шевелясь, потом продолжил свой рассказ:
– Наша машина, Вовка, без света уходила в степь на большой скорости. Мы лежали в кузове, ударяясь друг о друга, и терпели, стараясь не застонать от боли. Думал, что удалось вырваться, и вдруг почувствовал сильный удар, и я куда-то в темноте полетел. Потом еще удар обо что-то острое и потерял сознание.
Очнулся от солнечных лучей, бьющих в глаза. Стал подниматься и не получается. В грудь что-то уперлось и колет. Приподнял голову и вижу, как чья-то винтовка своим штыком пропорола мне плащ, гимнастерку и, проткнув иконку, уперлась в грудь. Тогда я повернулся медленно на бок и, изгибаясь, как червяк, еле-еле поднялся на ноги. Смотрю, а вокруг все, кто со мной в кузове находился, мертвые лежат. В озере лишь одно крыло виднелось от машины. Медленно развернулся, а позади высоченный обрыв, с которого мы упали. Я лежал-то с краю и первым вылетел из кузова, поэтому и остался в живых, а на других взглянуть было страшно. Переломанных, в запекшейся крови, разбросало по всему берегу.
Стон услышал, когда хотел взобраться на обрывистый берег. Потом кто-то меня тихим голосом позвал. Посмотрел, а в стороне от всех лежит сержант из нашей дивизии. Рукой пошевелил, чтобы я подошел. Добрался до него, и страшно стало от его вида. Гимнастерка разодрана, а из груди сломанные ребра торчали, и между ними что-то хлюпало, хрипело, когда он старался вздохнуть и сказать. Показал на наган и шепнул, чтобы его пристрелил.
– Да ты что, сержант? – сказал ему, – сейчас тебя чем-нибудь перемотаю и потихонечку начнем выбираться. Потерпи, до своих дотянем, а там сразу в госпиталь.
Он стал опять шептать, а на губах пена кровавая пузырилась:
– Старшина, я уже не жилец. Отдай наган и уходи. Доберешься до наших, расскажи, что произошло. Оставь и иди. Плохо мне. Немного жить осталось. Наши где-то рядом. Если останешься в живых, отомсти за нас. Уходи…
Отдал наган. Попрощался, зная, что больше не увидимся, и побрел. Кое-как взобрался на обрыв, оглянулся, а он уже и не дышит, и оружие не понадобилось. Стоял на краю, Вовка, и не знал, что делать. Пустота внутри. Один остался. И так тошно было на душе, хоть волком вой! Хотел уже назад спуститься, взять оружие и.… И тут, словно кто-то в сердце кольнул. Как же вы останетесь без меня, как жить будете? Не выдержал, взвыл по-звериному, любым способом, хоть ползком, решил добраться до наших. Я обязан был выжить, обязан был вернуться домой, чтобы ты сиротой не остался.
Оглядываться начал по сторонам. Определил по солнцу, где восток находился и пошел, а к ногам, будто гири привязаны и с каждым шагом они становились все тяжелее и тяжелее. Иногда, прямо на ходу, я терял сознание. Очнусь, и замечал, что стоял я на одном месте и топтался. Снова на солнце взгляну и бреду на восток. Вокруг везде стрельба шла, разрывы снарядов слышны, мертвые лежали, танки, машины горели, и я в этом аду весь день двигался в сторону наших, теряя сознание, падая, поднимаясь, и продолжал путь.
Ночью добрался до своих. Смутно помню, как сразу меня на машине отправили в госпиталь. Потом рассказывали, когда стали снимать с меня одежду, весь персонал сбежался. Все, начиная от сапог и заканчивая плащом, было превращено пулями в решето, а на мне врачи не нашли ни одной царапины, хотя и на повязке были заметны следы пуль, что вскользь задели. Когда узнали, откуда я вернулся, вообще удивились. Из той колонны добрался я один живым. Врачи заметили перед операцией мой сильно сжатый кулак. Долго мучились, чтобы пальцы разогнуть, а когда получилось, увидели в ладони свернутый листок бумаги, на котором был рисунок детской ручонки. Получается, Вовка, что ты меня вывел из окружения, словно за руку держал.
Да-а-а, кто был со мной в тот день, все погибли. Их не пересчитать. А за всю войну? За нашу землю дрались, за всех родственников. Для того чтобы мы, вот как сейчас, могли сидеть у печки и разговаривать. Воевали, чтобы вам мирно жилось. Понял, Вовка? А теперь иди. Разбередил ты мне душу своими расспросами. Я немного еще посижу, потом мамке помогу.
– Чем помочь? – Спросил Володя, вставая и тихо направляясь в комнату.
– Понянькаюсь с малышом, чтобы мамка отдохнула, – донесся голос отца, – хочу наверстать упущенное, если получится. Иди, сынок, иди…
|
Тема: фонд 1343 - Дела о дворянстве
15.03.2011, 17:36
irinalilp
Добрый день!
Можете подсказать, по каким губерниям имеются в РГИА дела на Ермолиных и номера дел?
С уважением,
Михаил
|
Тема: 8 Марта - Международный женский день
8.03.2011, 5:53
Милые женщины!
Спасибо вам за неиссякаемую доброту, за любовь, за умение делать наш мир светлым, радостным, по-настоящему весенним! Желаю вам осуществления самых заветных планов, здоровья, красоты, счастья и благополучия! Удачи вам во всех делах – профессиональных и личных! Пусть в ваших домах всегда царят мир, понимание и любовь!
 |
Тема: РЕСПУБЛИКА БАШКОРТОСТАН
25.02.2011, 15:41
У меня есть книга о семи деревнях: Аллагуват, Карлыкуль, Малый Аллагуват, Новопетровский (Кожак), Кызыл-Аул, Куч, Юрматы и Ирек.
Названия этих деревень своим происхождением, кроме Юрматы, не уходят в глубь истории. Им 75-270 лет.
Все эти деревни в прошлом возникли на территории Юрматинской волости Стерлитамакского уезда Оренбургской губернии.
|
|
|
