Литовские поляки

Отправная точка поисков - поэма моей прабабушки Лидии Алексеевны о своей матери. По сути, это был единственный рассказ, доступный мне. Её сын, мой дед - Владислав (тот самый внук-малышок из концовки поэмы) уже 12 лет как умер, и переспросить больше некого. Из его рассказов я помнил только, что его бабка была литовской полькой, что именно она назвала его ВладИслав и что как-то она водила его в костёл. Надо сказать, что мы в семье не знали даже её имени. И называли, как в поэме - Олесей.

Поэма «Олеся»


Быль

Рассказать мудрено
О судьбе человека.
Это было давно,
В конце прошлого века.

Часть 1. Отчий дом.

Лето было в Литве.
Небеса в синеве.
Безмятежный покой
Над согретой землёй.

Лес могучий стоял
И, казалось, дремал,
И скользил над рекой
Солнца луч золотой.

А вдали путь лежал,
В Вилкомир провожал,
Редкий путник порой
Пыль вздымал за собой.

Зеленели кусты,
И пестрели цветы,
И тянулись луга,
И виднелись стога.

Простирались поля,
Лёгкий ветер, шаля,
По хлебам пробегал,
Их слегка колебал.

Зной заметно спадал,
Летний день угасал,
А вокруг тишина
Да небес глубина.

Находилось давно
Там именье одно,
В дар потомкам оно
Завещаньем дано.

И у всех на виду,
Весь в тенистом саду,
Дом красивый стоял
И в цветах утопал.

В доме пан молодой
Жил с любимой женой,
С мелкотой-детворой
Той далёкой порой.

Имел двух дочерей
И двоих сыновей,
И для малых детей,
Их забав и затей

Из коры мастерил
И фигурки дарил,
Корабли вырезал
И в альбом рисовал.

Вместе шумно играл,
От души хохотал,
И в глазах у детей
Папа был чудодей.

Полагал, что жена
Воспитать их должна,
Сея в душу детей
Семя светлых идей.

Чтоб они никогда
Не боялись труда,
Уважали людей
Из батрацких семей.

Чтоб борцами взросли,
В жизнь идею несли,
Поднимали народ
На восстанье вперёд.

У жены был кумир
Её муж Казимир
С неуёмной душой,
С удалой головой.

Атеист до костей,
Он духовных властей
Метким словом клеймил
И в костёл не ходил.

Барский быт презирал,
Те порядки ломал,
Что веками вели
Все владельцы земли.

Сам с крестьянами он
Нетерпимый закон
Горячо осуждал,
На борьбу призывал.

С сердцем, полным огня,
Ждал грядущего дня.
Всей горячей душой
Порывался на бой.

Людям жить нелегко.
Верил он глубоко,
Что восстанет народ
И победа придёт.

У магнатов кругом
Он прослыл бунтарём.
В ярость их приводил,
Что крестьянство мутил.

Раз осенней порой
Всё опавшей листвой,
Понакрылось кругом,
Будто рыжим ковром.

День ненастный стоял,
Ветер кровлю трепал,
Дождик в окна гвоздил
И тоску наводил.

А беда над семьёй
Ядовитой змеёй
Залегла у ворот,
Вот-вот в дом заползёт.

Скоро горе пришло
И на плечи легло,
Задавило ярмом,
Затянуло узлом.

Чей-то злобный донос
Опасенье принёс.
Надо было решать,
В дом жандармов не ждать.

Казимир понимал,
Но борьбы не бросал.
Из имения в ночь
Поспешил уйти прочь.

И осталась жена
Вся смятеньем полна,
Дом казался пустым,
Сиротливым таким.

Только стайка детей
Всё ласкалася к ней,
Ожидая ответ,
Почему папы нет.

Детский лепет звучал,
Душу ей надрывал,
У Марии слеза
застилала глаза.

Сердце сжало тоской.
Где любимый, родной,
Так хотелось узнать
И к нему побежать.

Может быть, навсегда
Разлучила беда.
Мысли роем вились,
Крепко в сердце впились.

Вновь пришлось горевать,
Стала тяжко хворать
Её младшая дочь,
Врач не смог ей помочь.

И покинула свет
Франя четырёх лет.
Угас жизни цветок,
Как свечи огонёк.

Как-то ранней весной
Среди ночи домой
Казимир приходил
И Марии твердил:

Не грусти обо мне.
Доля выпала мне
За народ постоять,
Отступленья не знать.

Я на деле святом.
Будет счастье потом.
Долго терпит народ,
Избавленье придёт.

Ты детей береги,
А тоску прогони.
Не печалься и жди
Светлых дней впереди.

В детской спальне глухой
Он с глубокой тоской
На детей поглядел,
Сон нарушить не смел.

А прощаясь с женой,
Не поник головой,
Сам в разлуке страдал,
Но жену утешал.

Больше времени нет,
Наступает рассвет.
И расстались они,
Веря в светлые дни.

Потянулись одни
Монотонные дни,
А тревога росла
И покой унесла.

Ксёндз детей навещал,
Им молитвы читал,
Образочки дарил,
За Марией следил.

Разговор начинал,
Может, муж навещал,
Не прислал ли вестей
Через добрых людей.

Её муж – еретик,
Худой славы достиг,
Не подумать ли ей
О спасенье детей.

У Марии в ответ
Лишь короткое «нет».
У ней дети и дом,
Вся забота о том.

Ксёндз печально вздыхал
И опять продолжал.
Бог с тобою, дитя.
Он рассудит тебя.
День за днём пролетал.
Роковой час настал
Ей в неравной борьбе
Покориться судьбе.

Вдруг нагрянул отряд
Из угрюмых солдат,
Старый дом оцепил
И в молчанье застыл.

В дом начальник вошёл,
Там Марию нашёл.
Цель прихода сказал
И приказ прочитал.

Всё именье списать
И в казну передать.
Малолетних детей
По приказу властей

У Марии изъять,
Чтобы их воспитать
В страхе божием жить,
Патриотами быть.

Встретит мать монастырь,
А отца ждёт Сибирь.
Прочитал и умолк,
Ибо выполнил долг.

Поклонился и сел.
Служба требует дел.
Нервно ус покрутил,
В опись взор устремил.

Дюжих два молодца
Рылись в поте лица.
Груда книг на полу,
Все картины в углу.

Всё вздымалось кругом,
Как в лесу бурелом.
И Мария смогла,
В сердце боль уняла.
 
Часть 2. Под опекой.

В Минске дом небольшой
На окрайне глухой
Одиноко стоял,
Вокруг ветер гулял.

Если ветер крепчал,
Сильно ставни качал,
Они громко скрипели,
Свою песенку пели.

Деревянный забор
Окружал плотно двор,
А калитку засов
Запирал от воров.

И сидел во дворе
Большой пёс в конуре,
Лаял, цепью гремел,
Чтоб никто не посмел

Возле дома пройти,
А свернул бы с пути.
Злой и преданный пёс
Службу верную нёс.

В доме жил капитан,
Уважаемый пан,
С женой хрупкой такой
И сердечнобольной.

Раймонд Фэлю любил,
Ей о том говорил.
А подчас огорчал,
Понапрасну ворчал.

Он доверчив, правдив,
Но настойчив, сварлив
И упорством своим
Был порой нетерпим.

Сын Петрусь подрастал,
Хорошо рисовал,
Тем досуг занимал
И по-детски мечтал.

Мысль художником стать
Он не мог отогнать,
Но об этом молчал
И в секрете держал.

Петрусь замкнуто жил.
К нему мальчик ходил,
Они вместе играли,
Возле дома гуляли.

Поднял Раймонд вопрос,
Что Петрусик подрос,
Пора в корпус отдать,
Больше нечего ждать.

Хочет сын или нет,
Всё же будет кадет.
Возражала жена,
Не согласна она

Солдафонам отдать
Петруся муштровать,
Мальчик с чуткой душой
И для жизни иной.

Раймонд не уступил
И упрямо твердил:
Петрусь будет служить,
Ему штатским не быть.

Он обязан служить,
Честь мундира хранить,
Быть в строю до конца
По примеру отца.

Сына в корпус отвёз
И простился без слёз.
Дортутар ночью спал,
Мальчик горько рыдал.

Мысль художником быть
Он не мог погасить,
А воинственный пыл
Ему вовсе не мил.

Он отца уважал,
Власть его признавал,
Но стремился душой
Совсем к жизни другой.

Весь по форме одет,
Петрусь, стройный кадет,
Раз в году приезжал,
Отчий дом навещал.

Дал однажды намёк,
Не пойдёт служба впрок,
Тем отца рассердил,
В огонь масла подлил.

Отец топнул ногой,
Да затряс головой,
И не смей помышлять,
Чтоб мундир презирать.

Эти сцены не раз
И отцовский наказ
Дома слышать пришлось,
Так уже повелось.

Фэля, сына любя,
Волновала себя
И вступалась порой
Встать за сына горой.

Раймонд Фэле сказал:
Под опеку принял
Я сиротку одну,
Скоро в дом приведу.

Девочка лет семи
Из дворянской семьи
И Олесей зовут,
Ты её приголубь.

Бедной ей каково,
Нет родных никого,
Мать ушла в монастырь,
Отец сослан в Сибирь.

Даже носится слух,
Братьев маленьких двух
Увезли навсегда
Неизвестно куда.

Ты дитя приласкай,
И грустить не давай,
Да расспросом не мучь.
Подбери к сердцу ключ.

Так Олесю беда
Зашвырнула тогда
Из Литвы в Беларусь,
В незнакомую Русь.

И в семье стала дочь
С косой тёмной, как ночь,
Свежим цветом ланит,
Что здоровье сулит.
Сероглазым зверьком
Озиралась кругом,
И невольно слеза
Наполняла глаза.

Фэля всё поняла.
Ключик к сердцу нашла.
Сразу в первые дни
Подружились они.

Даже сам опекун,
Постоянный ворчун,
Воркотню прекратил
И с Олесей шутил.

Он сиротку жалел,
Как-то весь присмирел,
Подобревший ходил,
Денщика не бранил.

А денщик Евдоким
Капитана таким
Никогда не видал,
Чтобы тот не ворчал.

Дом Олеся родной
Вспоминала с тоской
И, печали полна,
Горевала одна.

В спаленку удалясь,
Жарко богу молясь
У подножья креста,
Умоляла Христа

Ниспослать благодать
На отца и на мать,
Младших братьев спасти,
От беды отвести.

Стала дни коротать
И в семье привыкать.
Научили читать,
И писать, и считать,

По канве вышивать,
И чулочки вязать,
И постель застилать,
И на стол накрывать.

Полагали тогда,
В те былые года,
Что наука – она
Не для женщин дана.

Дни катились вперёд
Средь обычных хлопот.
Жизни тихой такой
Не грозило бедой.

Миновали года,
Шёл Олесе тогда
Лишь семнадцатый год,
Не предвидя невзгод.

Но пора подошла,
В постель Фэля слегла.
Смерть её стерегла
И с собой унесла.

Петрусь весь онемел
И печально глядел
На угасшую мать,
Взор не в силах отнять.

А Олеся в слезах
Со свечою в руках
Всё шептала, молясь,
К изголовью склонясь.

Раймонд так изнемог,
Он смириться не мог,
То беззвучно рыдал,
То на бога роптал.

Фэлю за руки брал,
Танцевать её звал.
Взор безумьем горел.
Капитан заболел.

А Олесе с больным,
Беспокойным таким
Много было забот
И домашних хлопот.

Врач домой приходил,
Капитана лечил,
Шутками развлекал,
И больной оживал.

Капитан постарел,
Поседел, побледнел,
Седина в волосах,
Потускнел блеск в глазах.
Время лучше всего
Излечило его.
Второй месяц пошёл,
Как в отставку ушёл.

Вечерами потом
Он с Олесей вдвоём
На прогулку ходил
И одно ей твердил:

Стар уже становлюсь,
За здоровье боюсь,
Вдруг случится беда,
Ты совсем молода.

Жизнь загадки таит,
Кто тебя защитит.
Мысль одна у меня –
Замуж выдать тебя.

Но Олеся в ответ
Восклицала: нет, нет!
И с обидой в глазах
Убегала в слезах.

Раз в году введены
Были траура дни,
Соблюдались они
В память смерти жены.

Стол в гостиной стоит,
Чёрным крепом накрыт,
На подушке портрет
Той, которой уж нет.

Горят свечи вокруг,
И стоит её друг,
Её Раймонд-старик,
Головою поник.

Только мука в глазах
Да печаль на устах.
Длится этот обряд
Трое суток подряд.

Так Олеся жила,
У ней Стася была
Ей подругой большой,
Заходила порой,

В костёл вместе ходили,
Себе счастье молили.
Капитан это знал,
Им дружить разрешал.

У камина сидел
Капитан и глядел,
Как огонь полыхал
И его согревал.

К шкафу вдруг поспешил,
Быстро дверцы открыл,
Постоял один миг,
Вынул несколько книг.

Дал Олесе читать,
Чтобы ей не скучать,
Не томиться душой
В долгий вечер зимой.

Как-то летней порой
Был томительный зной,
Его вечер сменил
И прохладой манил.

А у Стаси во двор,
За дощатый забор
Молодёжь собралась,
Веселиться взялась.

Пели, как соловьи.
Музыканты свои
Не давали скучать,
Гнали всех танцевать.

Там Олеся была
Весела и мила,
В вихре танца кружилась,
От души веселилась.

Но какой-то пострел
В щель забора смотрел,
За забором стоял,
Вечер весь наблюдал.

Был Олесей пленён,
Как стрелою сражён.
Где живёт, проследил
И встречаться решил.

Это был Алексей.
Его дядя Сергей
В Минске медником был
И порядочным слыл.
Из Москвы прикатил
Алексей и гостил.
Жизнь кипела в крови
И просила любви.

Хлопец двадцати лет,
Рост высокий, атлет.
Сильный, как и отец,
И кулачный боец.

В те далёкие дни
В бой ходили они,
Развлекали себя,
Зубы, рёбра дробя.

Алексей изнывал,
Об Олесе мечтал,
За ней всюду ходил,
Своё счастье ловил.

Её тенью он стал,
На пути вырастал,
У калитки стоял,
У костёла встречал.

Возле дома ходил,
Взор Олесю молил.
Язык польский не знал,
Только молча страдал.

Капитан лишь узнал,
Алексея позвал,
Повёл русскую речь,
Чтобы сразу пресечь

Виды хлопца того
На Олесю его,
Чтоб о ней не мечтал,
Под окном не торчал.

Алексей всё твердил,
Что навек полюбил.
Стал богатство сулить,
О себе говорить.

Он купеческий сын,
У отца он один.
На Арбате их дом,
И живёт он с отцом.

Кроме дома большой
Магазин меховой
Богатейший стоит,
В два раствора открыт,

Сразу после венца,
Вне подарков отца,
Он жене молодой
Поднесёт куш большой.

И получит жена
Тридцать тысяч сполна.
Пусть своею рукой
Сыплет деньги рекой.

Капитан помолчал
И сердито сказал,
Чтоб Олесю забыл
И за ней не ходил.

Сам Олесю позвал,
Хлопца план передал,
А Олеся в ответ
Лишь ответила: нет.

Не пойду ни за что.
Ишь он выдумал что.
Даже веры иной,
Мне не нужен такой.

Сапоги да картуз,
Дикий этакий вкус.
Не хочу его знать.
Его надо прогнать.

Алексей приходил,
Выдать дочку просил.
Капитан отказал
И на дверь указал.

Алексей не отстал,
Капитана встречал
И его умолял,
Чтобы дочку отдал.

Алексей вновь предстал,
На колени упал,
Стал, рыдая, просить,
Чтоб его не губить.

Капитан рассудил
И Олесе внушил.
Надо замуж идти,
Чего ждать впереди.
Хлопец, видно, богат
И притом тороват,
Хорошо будешь жить,
Ни о чем не тужить,

А не сможешь любить,
Не захочешь с ним жить,
Тридцать тысяч возьмёшь,
За границу махнёшь.

И не стоит грустить.
Надо свадьбу спешить.
Положил им конец
В минской церкви венец.

Капитан их обнял,
Счастья им пожелал.
Сердце ныло в груди,
Что-то ждёт впереди.

И с супругой своей
Наш богач Алексей
На Москву уезжал,
Капитан провожал.

Не перроне стоял
И, волнуясь, дрожал,
Только бога просил,
Чтоб Олесю хранил.

Новогодний сон Олеси.

Спать Олесе невмочь
В новогоднюю ночь.
Сон ужасный гнетёт.
Видит, будто идёт

Она длинным мостом.
Шумят волны кругом.
К ней навстречу идёт,
Ковш с водой подаёт,

Человек молодой
Да высокий такой.
Сюртук длинный на нём.
Взор пылает огнём.

Ей пройти не даёт,
Всё с водой пристаёт.
Нет кошмару конца.
Ковшик возле лица.

С отвращеньем она
Пила воду до дна.
А проснувшись потом,
Осенилась крестом.

Занималась заря.
Сон приснился не зря,
Сон венец предвещал
И Олесю пугал.

От судьбы не уйти,
Пришлось замуж пойти
За немилого ей.
Это был Алексей.

Часть 3. Замужество.

Поезд вдаль убегал
И Олесю смущал.
Мерный рокот колёс
В мир раздумья унёс.

Не забыла она
Новогоднего сна,
Но подробней, ясней
Вспоминался он ей.

А тогда снился ей
Её муж Алексей.
Сон судьбу показал
И Олесю пугал.

Вновь Олесю судьба
Уносила туда,
В пекло жизни лихой
С её долей крутой.

А в Москве ожидал
Их глубокий подвал,
Где оконце одно,
Закопчёно давно.

Дядя Ваня там жил,
Он сапожником был.
Сам острижен «в кружок»,
На висках ремешок.

И работал в очках,
А на босых ногах
Лишь «опорки» носил
И в «исподних» ходил.

Жили прачки вдвоём,
Всё возились с бельём,
А котёл клокотал,
Пар подвал наполнял.

А вокруг теснота,
Вонь и грязь, нищета.
Так Олесе венец
Преподнёс тот «дворец».

Алексея домой
С молодою женой
Принял дядя Иван,
Поняв Лёнькин обман.

Вёз жену наугад,
Обманул видно, гад.
Значит, крепко любил.
И зачем загубил?

«Молодуху» Иван
Пожалел за обман.
Лёньке он приказал,
Чтобы мусор убрал.

Сам котёл погасил,
Стирку всю прекратил.
Самовар раздувал
И на стол подавал.

А Олеся ждала
И понять не могла
Почему Алексей
Не торопится с ней

Ехать в дом на Арбат.
Алексей ведь богат.
Почему он попал
В этот страшный подвал.

Здесь живут бедняки
На свои пятаки.
Надо мужу сказать,
Чтобы им помогать.

Денег много у нас,
Надо дать им сейчас
Да к нам в дом поселить,
Будут счастливо жить.

Алексей стал хитрить
И жене говорить,
Подождать денька три
Пока дома внутри

Вновь отделка пройдёт.
Время быстро уйдёт.
Но Иван услыхал
И рукой замахал.

Не дал Лёньке солгать,
Велел зря не болтать,
Всё Олесе открыл,
Что «племяш» натворил.

Нет гроша за душой
И хвастун он большой.
Коль кубышка пуста,
Жизнь – одна маета.

Ишь расхвастался, туз!
Сапоги да картуз
И сюртук одолжил,
Всё чужое носил.

Надругалась судьба,
И лихая беда
Стёрла жизнь навсегда,
Не оставив следа.

С нелюбимым прожить,
Ребятишек растить,
В нищете изнывать
И просвета не ждать.

На чужой стороне,
В нежеланной семье.
Где защиты искать?
На кого уповать?

Даже сам капитан
Так поверил в обман,
Не сумел защитить
И беду отвратить.

Только может понять
Всё единая мать.
Надо ей сообщить
И совета просить.

И послала давно
В монастырь ей письмо,
И из Вильно в ответ
Ожидала совет.
Долго весточки нет.
Нужен мамин совет.
Наконец-то письмо.
Огорчило оно.

Иноверца в мужья
Избрала для себя.
Так совет не проси,
«Как постлала, так спи».

Строчки жёсткие жгли,
Боль унять не могли,
Даже плакать невмочь,
Так обижена дочь.

Своим детям она
Вся была отдана,
По ночам не спала,
Только их берегла.

И мечтала о том,
Что расскажет потом,
Когда вырастит их,
О мытарствах своих.

Дома часто скандал
Алексей учинял.
Он жену ревновал,
Лишь в костёл отпускал.

Жизнь текла не спеша.
Уже три малыша
У Олеси росли,
Как цветочки цвели.

На «чугунке» служил
Алексей и тужил.
В Бахмач взял перевод,
Где поменьше хлопот.

Там квартирка была
И чиста, и светла.
Небольшой огород
Составлял оборот.

Овощами сполна
Вся семья снабжена.
Легче было прожить
И семью прокормить.

Как-то раз в октябре
Вечером во дворе
Было сыро кругом
Под осенним дождём.

Долгий вечер стоял,
Поздний час наступал.
Давно спали в тиши
Дома все малыши.

Зыбку муж колыхал,
Сам невольно дремал.
Чтобы было теплей
Для малюток-детей,

Надо печь протопить,
За дровами сходить.
И Олеся бегом
Побежала двором,

Лишь накинув платок,
В дальний тот уголок,
Где сарайчик стоял
И дрова сохранял.

Во дворе никого,
А в сарае темно.
Наклонилась к дровам.
Шорох слышится там.

Страх не в силах пресечь.
Слышит польскую речь.
Я прошу, не кричи
Ты, Олеся, молчи.

Людвиг, братик твой я,
Узнаёшь ли меня?
Брат с сестрой обнялись,
Слёзы счастья лились.

Повстречалась с тобой
Я в сторонке чужой.
Где же братик второй,
Генрих, самый меньшой?

О нём Людвиг не знал,
Хотя долго искал.
О, великий творец!
Где же бедный отец?

Брат Олесе сказал,
Об отце он слыхал.
Отец был террорист.
Этот путь каменист.
Когда это узнал,
Сам отца путь избрал.
Ксёндз предателем был.
Его Людвиг убил.

Полицейская власть
За Людвигом гналась.
С ним товарищи тут
В путь во Францию ждут.

Он простился с сестрой
И слился с темнотой.
До конца своих дней
Ожидала вестей.

Не пришло от друзей
О Людвиге вестей.
Много было невзгод,
И забот, и хлопот.

А детей уже шесть,
Это надо учесть.
Неудачливый муж,
Бестолковый к тому ж,

Часто службу менял
И с семьёй кочевал.
Жизнь Олеси была
Вся лишений полна.

И, жалея детей,
Приходилося ей,
Чтоб детей накормить,
Чужим людям служить,

Их насмешки сносить
И приветливой быть.
Муж скитаться устал.
Новый строй наступал.

Он в Касторной осел,
Обретая предел.

Загоралась заря
Долгожданного дня.

Народ крепко нажал.
Трон царя затрещал.
Наступали они,
Жизни бурные дни.

Намечали посты
В комитет бедноты.
Был туда приглашён
Алексей и Семён.

Там работу вели
По вопросам земли.
Умер муж в феврале,
Похоронен в селе.

Дети жили в Москве.
И пришлося жене
Вновь в Москву уезжать,
Век с детьми доживать.

И мечтала она,
Любви к детям полна,
Счастье будет и ей
Жить у милых детей.

Будем им помогать
И советы давать.
Познакомит детей
С долей горькой своей.

Но мечты не сбылись.
Дети врозь разбрелись.
Жили разной семьёй,
Ссорясь между собой.

Не сумели понять
Свою славную мать
С её чуткой душой
И несчастной судьбой.

Так, чахоткой больна,
Угасала она.
Стёрта жизнь в порошок.
Смерть пришла на порог.

Хоронить пришли мать,
Долг последний отдать,
Дети, внуки с тоской
Шли за гробом зимой.

Впереди нёс венок
Владик внук – малышок.
Скорбный музыки звук
Раздавался вокруг.

.....

Поздно поняли мать.
Не вернуть время вспять.
Прах её унесли
И в земле погребли.

Можно лишь сожалеть,
Неутешно скорбеть.
На могилу прийти,
Шепнуть: мама, прости.

.....

Умерла в декабре 1937 г.
и похоронена в Москве на Преображенском кладбище.
.....

Октябрь 1965 г.

Важный момент, о котором не стоит забывать - это время написания поэмы. 1965 год. 28 лет прошло с тех пор, как умерла мать Лидии, были ли какие-то черновики или записи более раннего времени? Увы, её домашний архив не сохранил ничего такого. Такой большой временной промежуток, думаю, вполне мог повлиять на точность изображения в худшую сторону, учитывая ещё и то, что это и так повествование на основе рассказов.

Несмотря на корявые стихи - поэма, конечно, вызывает массу интереса. Она выгодно отличается от всего, что Лидия написала, потому что в ней есть лихо закрученный сюжет. Сама она придумать такое, на мой взгляд, не имела способностей, если только не взяла за основу какое-то другое произведение, но я пока чего-то похожего не обнаружил (справедливости ради, не особенно искал). Но вот незадача! Генеалогическая информация в поэме есть, но нет очень важных элементов. Прежде всего, самое печальное - нет той самой польской фамилии. Надо сказать, там вообще нет фамилий.

Мы узнаём, что отца и мать Олеси звали Казимир и Мария. Что у них было своё родовое имение, размеры его не уточняются. И что единственная упомянутая географическая привязка - Вилькомир. Но туда именно лежал путь, значит это явно было не в самом городе. Возможно неподалёку протекала река, но размеры её тоже не уточняются. Так-то через Вилькомир протекает река, но у неё там уйма мелких притоков. Видимо, Вилькомир должен был быть ближайшим крупным населённым пунктом. Скорее всего, в качестве уездного центра, хотя и не обязательно. Но робко можем предположить, что дело в Вилькомирском уезде Ковенской губернии.

В семье было 4 детей. Две девочки и два мальчика. Казимир вёл какую-то антигосударственную деятельность. И в какой-то момент на него написали донос. Как он об этом узнал, правда, не сообщается. Но пустился в бега. Как всегда, увы, для этой поэмы всё очень туманно. Если следовать словам, которые употребляет автор, то можно подумать, что Казимир принадлежал к какой-то организации типа "Земли и воли". Крестьяне, ненавистный закон, терроризм. Но ключевым событием для этого периода времени всё-таки было польское восстание 1863-64 годов, там аграрные реформы тоже были включены в повестку. И в целом, конечно, последующие события скорее приводят меня к мысли, что Казимир, вероятно, каким-то образом был причастен к польскому восстанию. Смущает ремарка о том, что он злил магнатов. Но этих тонкостей в тамошних отношениях я, увы, не знаю. Так же есть основания полагать, что события поэмы происходят заметно позже 64 года, лет на 10. При этом я видел документы как раз по аресту имений в связи с участием в польском восстании и за более поздние года. Ещё вопрос вызывает показной атеизм - дело в том, что сама Лидия была очень негативно настроена по отношению к религии, состояла в партии и в целом могла до некоторой степени как раз выписать себе образ такого героического революционного деда. Именно в описании Казимира я бы менее всего доверял автору.

Можно обратить внимание на времена года, присутствующие в повествовании. Что это? Художественный вымысел, или всё-таки следование реальной хронологии? Экспозиция разворачивается летом, осенью случается донос, затем умирает одна из дочерей - Франя 4-х лет (под такое имя вроде бы лучше всего подходит Франчишка), зима не упоминается, а ранней весной Казимир навещает семью. Затем проходит какое-то неизвестное количество времени (на основании данных поэмы можно примерно предположить возраст детей, и у меня получилось так, что младшему на момент событий года два, а значит времени в этом эпизоде проходит едва ли больше года) в течение которого местный ксёндз пытается проводить воспитательно-дознавательную работу, но в итоге происходит арест имения, оно отписано в казну, Мария отправляется в монастырь, Казимира "ждёт Сибирь" (поймали ли его?). С детьми ситуация для меня самая непонятная. Куда и по какому принципу они распределяются - решительно неясно. На этом заканчивается первая часть поэмы.

Олеся может быть Александрой.
Феля - Фелиция или Феликса.

Кусок под названием "Новогодний сон Олеси" не был включён в поэму, был где-то отдельно немного записан, я не совсем понял этот момент, но он ничего нового не даёт, а нужен для художественного эффекта, а т.к. в 3-й части сон упоминается, я его вставил как раз перед ней.

3-я часть повествует о жизни Олеси после свадьбы. Ситуация оказывается крайне плачевной. Алексей оказался никаким не купцом. Привёз молодую жену в Москву, в какой-то подвал с прачками и сапожником дядей Ваней (а в Минск он ездил тоже к какому-то дяде Сергею - меднику). И, судя по всему, положение молодой семьи трудно было назвать блестящим. Тут Олеся решает написать матери (сюрприз-сюрприз, биологическая мама Мария всё это время сидит себе в монастыре в Вильно), но та, видимо, выдаёт дочери жёсткую отповедь, что нечего было за иноверца выходить.

Меня, конечно, сильно поражает вся эта ситуация. Особенно со связью. Неужели настолько затруднительно было обменяться парой-тройкой писем? Почему брак так скоро организовали без каких-либо вообще подтверждений хоть чего-нибудь? Но, видимо, был какой-то комплекс причин, как всё так вышло.

Алексей работал на ж/д. Спустя время, имея уже трёх детей, он с семейством перебрался в Бахмач, там был, видимо, небольшой огород и более приемлемый для жизни дом. И тут происходит невероятное событие. Октябрьским вечером (снова фигурирует время года, во второй части так же были прямые указания на них), в сарае с дровами Олесю поджидает её брат - Людвиг. Он рассказывает, что так и не нашёл самого младшего из братьев - Генриха. И говорит, что отец Казимир по слухам был террористом. Сам Людвиг пошёл по стопам отца, а заодно убил ксёндза из первой части, который, по словам Людвига, и сделал тот злополучный донос, а теперь хочет бежать во Францию, т.к. за его ловят жандармы. Больше о брате Олеся до конца жизни не слышала.

Детей стало шестеро, а семья продолжала кочевать - где именно не сказано. Как-то обтекаемо сообщается о том, что Олесе приходилось "чужим людям служить". А ближе к революции осели в Касторном. После революции "намечали посты в комитет бедноты", куда были приглашены Алексей и некий Семён. Кто такой Семён? Можно только предполагать, что для автора - это было какое-то очень очевидное лицо, про которое она забыла написать - кто это вообще такой. А затем в феврале неизвестно какого года Алексей умер. К этому времени дети (непонятно все или как) жили уже в Москве, и Олеся отправилась доживать свой век с ними. Дети, однако, обзавелись своими семьями и рассорились между собой. В декабре 1937 года Олеся умерла от чахотки и была похоронена на Преображенском кладбище в Москве.

Чуть забегая вперёд, нужно сказать, что первым местом, куда я отправился на поиски было для меня самое очевидное - указанное в поэме Преображенское кладбище, благо живу я не особенно далеко. Там мне удалось застать "архивиста", уж не знаю, как там это у них называется, но он нашёл запись о погребении в декабре 1937 года Холиной Олимпиады К. Которая скончалась в возрасте 67 лет. А смерть была зарегистрирована Сокольническим ЗАГСом. Это можно было бы предположить, но уж тут сразу выяснилось наверняка.

Вот так оказалось, что Олеся была Олимпиадой. Я рассказал бабушке - она тут же вспомнила, что дед действительно говорил "моя бабка Олимпиада", но бабушка посчитала, что он шутил, и не придала этому значения, а теперь вспомнила.

Кроме того, стал известен примерный возраст. Опытные исследователи конечно понимают, что доверять ему следовало с осторожностью, но за неимением другого именно от него я постарался высчитать датировки в поэме. Впрочем, ещё забегая вперёд, это ничего особенного не дало, а вопрос возраста Олимпии (вероятно в польском варианте имя звучит скорее именно так) я вынесу в отдельный пост.