Койсуг село Ростовской области

Казаки в Койсуге

Этот случай в документах освещен с двух позиций – с точки зрения жителей Койсуга и с позиции казаков, в частности подполковника Шамшева и членов его команды, прибывших под Койсуг для участия в размежевании. Но независимо от позиции тех и других это происшествие однозначно свидетельствует о том, сколь «горячим» было стремление койсужан записаться в казаки.

Двадцать восьмого мая 1803 года в Ростовский нижний земский суд поступила жалоба от койсугской сборной избы, в которой, по изложению, приведенному в письме войсковой канцелярии к своему атаману, сообщалось следующее: «27 числа майя четыре человека, приехав верховыми лошадьми в селепне Койсугское, шатались по оному, и, не объявляя на вопрос сельского выборного, кто оне таковы, ругались, как им вздумалось, сказывая, что спрашивать их никому никакого дела нет, ибо де селение Койсуг не койсугская, а войска Донского земля, будучи же призваны усильным образом с лошадьми, на вопрос оной избы показали себя войска Донского казаками станицы Дурновской Иван Филимонов, Черкасской Иван Глинский, Верхне-Рыковской Михайло Чурб и [четвертый] – по примечанию татарской породы – кой не показал имени своего и прозвания, с одной азартности, и что оне отлучились с команды, собирающейся по повелению канцелярии, расположенной того майя 26-го числа без ведома оной избы на даче (здесь – на земле. – В.Л.), селению Койсугскому принадлежащей в урочище Скопиного городка» [2].

Казаки показали, что прислали их для участия в размежевании неизвестных им земель и что должны прибыть туда депутаты подполковник Шамшев [3] и майор Робинин. Из них Филимонов якобы говорил, что как только соберется вся их команда, то весь имеющийся у поселян скот и людей в Койсуге и на хуторах сгонят прочь, а койсугская земля останется под войском. Кроме того, в избу пришли два койсугских пастуха, рассказавших, что на толочном месте, когда они пасли скот, казаки стали требовать, чтобы те согнали скот в другое место и еще не пользовались бы здесь водопоем, иначе, сказали, «закатают плетьми». «Чрез которое обстоятельство, – писано в жалобе, – и чувствуют себе селения Койсугского поселяне немалую насилием обиду».

Для разбора на месте в Койсуг прибыл судебный стряпчий Золотарев, которому удалось без труда найти подполковника Шамшева на тех же развалинах крепости Скопина. Узнав о жалобе, Шамшев сказал, что она написана «без всякого вида справедливости и предмет их (поселян. – В.Л.) суждений к какому-либо притеснению неуместен и нимало не относится к общему заключению, ибо разговор казака с каким ни есть поселянином, как и между простолюдинами бывает, от собственных выдумок и не подлежит роду жалобы». Разговоры об угрозах поселянам со стороны казаков Шамшев отнес к выдумкам и уверил Золотарева, что ничего такого не было, поскольку он, Шамшев, каждый день встречается с выборным от Койсуга и что тот ничего об этом не говорит. А если бы казаки и позволили себе что-либо подобное, то с них он, Шамшев, строго взыскал бы. Больше того, Шамшев считает, что именно казакам нанесена обида. Их, четверых, послали в селение за пшеном и салом, и когда они приехали к лавке, к ним подошел сельский писарь Феденко и стал спрашивать, кто они такие, и требовал документы, которых у казаков, естественно, не было. Тогда Феденко позвал десятников, которые отобрали у казаков лошадей. При этом тот, что был «по примечанию татарской породы» – а он оказался казаком станицы Татарской Курманом Алеичем, – не давал своей лошади, тогда Феденко сильно «ударил ево в щоку». Казаков отвели в сборную избу и продержали под арестом целый день, а потом отпустили. Никаких угроз по отношению к поселянам эти казаки себе якобы не позволяли.

Из этого случая, пожалуй, можно сделать заключение, что отношение жителей Койсуга к казакам было далеким от того, каким оно представлялось атаману, и рассчитывать на то, что они горят желанием перечислиться в войско Донское, в действительности Платов вряд ли мог.

Платов: даешь референдум!

Безусловно, о своих действиях и губернское правление, и губернаторы Миклашевский и Беклешов ставили в известность войсковую канцелярию, которую подобное течение дел приводило в естественное недоумение: как может такое быть, чтобы, ссылаясь на нежелание каких-то поселян, игнорировать решения Сената и царские указы?

В сентябре 1803 года канцелярия, оповещая Платова о ходе дел, писала о действиях губернского правления: «...оное правление в совершенную противность именного Его императорского Величества Всевысочайшего указа, в коем изображено: “один Государь или его имянной указ может остановить сенатское повеление”, – осмелилось остановить действие сенатского повеления и представило во оный о нежелании якобы поселян тех поселений быть в ведомстве войска Донского». Поэтому канцелярия 25 июля представила Правительствующему Сенату прошение благорассмотреть сей вопрос и повелеть «кому следует о поступлении с виновными в напрасном медлении с законом».

Пока войсковая канцелярии уповала на то, что Сенат примет меры к наказанию «кого следует», и после того все станет на свои места, Платов не мог не оценивать реально складывающуюся ситуацию. Возможно, он давал себе отчет в том, что если в качестве аргумента в пользу присоединения Койсуга и Батайска он считал возможным апеллировать к желанию поселян, то и противная сторона может прибегнуть к тому же аргументу – как, впрочем, и вышло на деле. Платов считал, что указанные поселяне желают быть казаками, а противная сторона отвечает: нет, не желают. А что, если и в самом деле – не желают? Впрочем, вряд ли атаман допускал такую мысль – он ведь искренне был убежден, что нежелание поселян причисляться в казаки является мнимым, что эти настроения якобы инспирированы местным земским начальством.

Может быть, поэтому он и предложил в рапорте Сенату обратиться к народу: как народ скажет, так пусть и будет. «Не благоугодно ли будет, – писал Платов, – к развязке сего дела единожды навсегда и к дознанию истины, повелети донским и екатеринославским депутатам, в одно время съехавшись в помянутые селения, спросити всех тамошних жителей, в каком звании желают оне остаться, и тогда, по донесениям тех депутатов, согласно желанию их поступить». То есть надо провести что-то вроде маленького референдума. Сенат, видимо, взвесив все за и против, принимает решение, в основу которого легло предложение Платова:

«Декабря 15-го.
О Койсугском.
Приказали: вместо прежде данной резолюции написать следующую. Как из рапорта Новороссийского губернского правления и тамошнего гражданского губернатора оказывается, что жители Койсугского и Батайского селений, кроме 127 душ, причисляться к войску не желают, на противу же того ныне присланным войсковым атаманом Платовым рапортом Сенат объясняет: о распоряжении их быть причисленными к войску Донскому просит к доказанию истины повелеть донским и екатеринославским депутатам спросить всех тамошних жителей, в каком звании желают они остаться, и тогда по донесениям их согласно желанию их поступить; то к удостоверению таковых донесений и по изысканию надлежащей справедливости предписать новороссийскому губернскому правлению, дабы оно велело депутатам Екатеринославской губернии и депутатам войска Донского, съехавшись в те селения, спросить всех жителей, желают ли они быть причисленными к войску Донскому или остаться по-прежнему в Екатеринославской губернии, и о последующем рапортовать, о чем дать знать войска Донского войсковой канцелярии».

Так подошла к завершению многолетняя эпопея притязаний правления войска Донского на селения Койсуг и Батайск. К сожалению, материалов, отображающих сам опрос населения, или, как сейчас принято говорить, референдум, и его результаты найти не удалось. Однако известно, что указанные населенные пункты оставались в составе Екатеринославской губернии до 1888 года, когда Ростовский уезд был включен в состав области войска Донского. Но это административное переподчинение не меняло статуса жителей Койсуга и хуторов, от него отделившихся: они по-прежнему оставались крестьянами, а не казаками.

К этому, может быть, стоит добавить несколько замечаний.

То, что, несмотря на все выгоды казачьей жизни, о которых постоянно говорил атаман Платов, жители Койсуга и большая часть жителей Батайска предпочли остаться крестьянами, вполне объяснимо, особенно если учесть те условия, которые здесь, на новых землях, получили бывшие крепостные. Правительство, стимулируя заселение этих земель, выделяло здесь до 15 десятин (свыше 16 га) на одну мужскую душу, а в Койсуге – видимо, в расчете на приток беглых в будущем, – давали и того больше. Так, в 1811 году в Койсуге на 1430 душ мужского пола было отведено 28 тыс. десятин земли, то есть около 20 десятин (22 га) земли на одного мужика. Кроме того, государственные крестьяне имели здесь некоторые дополнительные льготы: например, им разрешалось заниматься торговлей (что, впрочем, и ныне составляет существенный элемент в жизни койсужан).

Таким образом, у жителей Койсуга и Батайска имелись свои преимущества, которые они не хотели менять на некие выгоды казачьей жизни. Но главным, думается, было то, что эти люди по природе своей, по психологии, то есть по духу были крестьянами, землепашцами, а не «вольными казаками». При этом, конечно, не следует сбрасывать со счета и чисто крестьянскую осторожность – от добра добра не ищут. Так что их выбор вполне оправдан и легко объясним.

Но, вместе с тем, могли ль они предвидеть, что всего через несколько десятилетий их дети и внуки – вследствие постоянно и быстро растущего населения – окажутся малоземельными и вынуждены будут брать землю в аренду у тех же казаков? С другой стороны, если бы указ 1800 года был исполнен, означало ли это, что казенные поселяне и на самом деле автоматически попадали в казачье сословие и имели бы равные с казаками права? Ведь на земле войска Донского помимо казаков проживали и иногородние, и таковыми оказались жители бывшего Ростовского уезда после включения его в область войска Донского...

Притязания же казачества на Батайск и Койсуг, как мы видели, не были сколько-нибудь серьезно обоснованы. Высочайше конфирмованная карта, на которую ссылались, не разрешала всех проблем с обмежеванием казачьих земель – не зря же Екатерина II в течение нескольких лет не решалась ее обнародовать – а, скорее, обостряла некоторые из них, о чем свидетельствует и описанный здесь случай. Утаивание же карты до 1793 года, когда Екатерина II (после бунта казаков против переселения нескольких полков на Кавказ) пожелала улучшить свои отношения с казачьим руководством, только усугубляло положение. На Кагальнике земли некоторым помещикам, например Я.П. Пеленкину, были обмежеваны уже после 1786 года, то есть после утверждения указанной карты.

Присоединение койсугских и батайских земель к войску не снимало и вопроса о выравнивании границ: теперь в окружении казачьих земель и в непосредственной близости к казачьим селениям оказывались бы владения помещиков Змиева, Беляева, Пеленкина, Ковалинского, казенных поселян села Кагальник и т.д., другими словами, попытки казачьего руководства присоединить к земле войска Донского Батайск и Койсуг содержали в себе лишь частичное решение вопроса, но у правительства, стремившегося улучшить отношения с казачьим руководством, они находили поддержку до того момента, пока оно не убедилось в серьезном противодействии этому со стороны местного дворянства, отстаивавшего здесь собственные интересы и имевшего своих представителей среди депутатов от губернии, тогда-то и был использован, как представляется, «опрос населения» как способ удачного отступления для Сената…

Этот памятник был у 4-ой школы

мемориал

Карта низовьев реки Дона от станицы Аксай до Азовского моря с показанием древних городищ около 1863 года