ЛЮБИМЫЕ ИМЕНА.

ljalja
Ляля, спасибо за отклик. Папа окончил музыкальную школу по классу фортепиано, в оркестре освоил кларнет и саксофон, а потом, будучи взрослым, и аккордеон.
Сейчас к пианино уже подходит редко, но соседям доставляет удовольствие.

ПОЭТИЧЕСКАЯ СТРАНИЧКА.

Наверное, говорить о любимых поэтах, о запавших в душу стихах легче, чем о художниках и музыкантах. Можно просто привести самые яркие и трогательные строчки, а не пересказывать биографии.
Ну что я нового могу поведать о Некрасове, которого все мусолили в школе, прорабатывали всю его жизнь, учили стихи по программе? Или о Симонове, или о Цветаевой, о которой в последнее время также море всего написано?
А вот стихи, конечно, всем нравятся разные, т.к. по-разному скореллированы струны сердца, отзывающиеся на поэтическое действо.

Первое знакомство мое было. конечно, с детскими поэтами, но отношения завязались взрослые, т.к. была война, жизнь в эвакуации на Урале, ненормированный рабочий день и редкие часы отдыха, в которые и вписывались вечера в клубе и самодеятельные концерты. Мои родители были очень молоды, оба перед самой войной закончили институты и практически еще не работали по специальности, но папу, как выпускника МИСИ, сразу послали руководить рабочими в насосной первого подъема (звучит-то как! хотя и не понятно) и в котельной (тоже величественно), а мама пошла в школу рабочей молодежи и заведующей клубом.
В клубе все основное и происходило. Кроме взрослых исполнителей, выступали и дети. Кто пел, кто плясал, а я бесталанная взялась за стихи.

Нашли интересное и увлекательное стихотворное произведение Маршака «Книжка про книжки», списали с пластинки, выучила и довольно прилично, с выражением рассказала.

Вспомним детство и сказку С.Я МАРШАКА:

У Скворцова Гришки



Жили-были книжки -
Грязные, лохматые,
Рваные, горбатые,
Без конца и без начала,
Переплёты - как мочала,
На листах - каракули.
Книжки горько плакали.

Дрался Гришка с Мишкой,
Замахнулся книжкой,
Дал разок по голове -
Вместо книжки стало две.



Горько жаловался Гоголь:
Был он в молодости щеголь,
А теперь, на склоне лет,
Он растрёпан и раздет.
У бедняги Робинзона
Кожа содрана с картона,
У Крылова вырван лист,
А в грамматике измятой
На странице тридцать пятой
Нарисован трубочист.
В географии Петрова
Нарисована корова
И написано: "Сия
География моя.
Кто возьмёт её без спросу,
Тот останется без носу!"



- Как нам быть? - спросили книжки.
Как избавиться от Гришки?
И сказали братья Гримм:
- Вот что, книжки, убежим!



Растрёпанный задачник,
Ворчун и неудачник,
Прошамкал им в ответ:
- Девчонки и мальчишки
Везде калечат книжки.
Куда бежать от Гришки?
Нигде спасенья нет!
- Умолкни, старый минус,-
Сказали братья Гримм,-
И больше не серди нас
Брюзжанием своим!



Бежим в библиотеку.
В центральный наш приют,-
Там книжку человеку
В обиду не дают!

Нет, сказала Хижина
Дяди Тома,
Гришкой я обижена,
Но останусь дома.



Вперед, воскликнул Дон-Кихот,
И книжки двинулись в поход.
……………………………….
Беспризорные калеки
Входят в зал библиотеки.
Светят лампы над столом,
Блещут полки за стеклом.
В переплётах тёмной кожи,
Разместившись вдоль стены,
Словно зрители из ложи,
Книжки смотрят с вышины.

Дальше там была очень печальная история с бегством, со встречей в библиотеке, починкой, ремонтом, обновлением, с новыми полками и местом для каждой книжки.

А под конец произошла и встреча с виновником всех бед и полное отмщение



Вышли книжки из больницы,
Починили им страницы,
Переплёты, корешки,
Налепили ярлыки.
А потом в просторном зале
Каждой полку указали.
Встал задачник в сотый ряд,
Где задачники стоят.
А Тимур с командой вместе
Встал на полку номер двести.



Словом, каждый старый том
Отыскал свой новый дом.




А у Гришки неудача:
Гришке задана задача.



Стал задачник он искать.
Заглянул он под кровать,
Под столы, под табуретки,
Под диваны и кушетки.
Ищет в печке, и в ведре,
И в собачьей конуре.
Гришке горько и обидно,
А задачника не видно.
Что тут делать? Как тут быть?
Где задачник раздобыть?
Остаётся - с моста в реку
Иль бежать в библиотеку!



Говорят, в читальный зал
Мальчик маленький вбежал
И спросил у строгострогой тёти:
- Вы тут книжки выдаёте?
А в ответ со всех сторон
Закричали книжки: - Вон!

Эта сказка зрителям очень нравилась.



Потом, когда я стала мамой, читала своим детям, с первых месяцев жизни.
Помню, Маришка была совсем крошкой, ничего не говорила и вряд ли много понимала, но как только я заведу «У Скворцоооооова Гриииииииишки…», сразу улыбалась.

Продолжение Поэтической странички следует...

NINETTA
!!!

NINETTA Нина Георгиевна, как всегда - спасибо! Вспомнила, как хохотала, впервые ознакомившись с данным произведением.... Так понравилось, что наизусть выучила, благо времени было много - в детстве часто болела, в основном с "постельным режимом"... Вот и вслух мне много читали и сама.... А что еще делать было?

Продолжение ПОЭТИЧЕСКОЙ СТРАНИЧКИ.

Все-таки рубрика называется «Любимые имена».
И первым поэтом, заронившим нежные чувства в шестилетней душе, был Константин Симонов.

Шла война, у многих были родные на фронте и, конечно, военная тематика занимала значительное место во всех концертных выступлениях.

А я читала К. Симонова «Если дорог тебе твой дом.

Это очень серьезное стихотворение, проникновенно написанное, способное «глаголом жечь сердца людей».
Не для детского выступления, безусловно.
Но мне дали его прочесть когда читала, многие плакали.

Для меня до сих пор оно самое пронизывающее поэтическое произведение о войне.


* * *
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

1942

Это было самое первое стихотворение К. Симонова в моей жизни.
В основном, я любила его патриотические и военные стихи.

Когда я подросла, мне очень понравился его портрет в учебнике литературы 10-го класса. Настолько, что я раскрывала учебник на страничке с портретом – и так весь урок любовалась.

А потом, когда узнала о Валентине Серовой, надолго сохранила неприязнь к ней, как к «сопернице». И фильмы с ней не любила, и внешне она мне категорически не нравилась…

И лишь совсем во взрослой жизни простила ей любовь к ней моего «кумира».

Теперь же, узнав все перипетии ее судьбы, которые, кстати, частично и развенчали в моем восприятии некогда любимый образ, стала воспринимать Валентину Серову как обычную актрису, женщину изломанной судьбы, жертву обстоятельств и всей жизненной ситуации, которая у нее сложилась неблагоприятно.



В доказательство «примирения» даже помещаю ее портрет.