Мой дневник

Вам обязательно надо писать... и публиковаться. У Вас явный талант рассказчика...

***Следственное дело 15136-С***

По привычке, перед сном, просматривая ленту новостей, я заглядываю в почту…
"Здравствуйте, направляем ответ на Ваше обращение…"

Смоленский архив! В письме прикреплено два файла и я судорожно открываю официальный ответ…

Письмо содержит множество отсылок к буквам закона и прочие формальности.
Следующий файл - открывается не сразу и я с радостью замечаю номер дела в названии!
Неужели мне прислали отсканированные листы Следственного дела второй репрессии Константина Афтеньева?
Так точно! 41 лист, определенных специалистом как допустимые для ознакомления родственникам. Но я рада и этому!
Жадно читаю каждое слово, пытаясь уловить важное.
На страницах допросов множество вопиющих ошибок, в том числе в фамилии арестованного. Фамилию коверкают из протокола в протокол. Афтьеньев, Афтьеньтьев - ощущение, что действующей власти абсолютно не важно кого, и за что. Главное загрести и расстрелять.
В анкетных данных ошибок нет. Ровный, аккуратный, и спокойный подчерк моего прапрадеда Константина выглядит достойно. Константин с размахом пишет свою фамилию -Афтеньев.
Так почему же карающая рука власти не видит истинного имени, а упорно делает по три ошибки в одной только фамилии?!

Всемогущий архив прислал настоящий подарок - скан паспорта и трудовой книжки Константина, а еще письма!

Сегодня я не усну!

***ЛАГЕРЬ***

.....Я находился в Смоленском лагере № 9 и около одного месяца в южном «малом» лагере. «Большой» лагерь представлял собою ряд бывших военных складов с выбитыми стеклами, частью без дверей, с протекающими крышами и совершенно пустых. В эти помещения загонялось такое количество заключенных, что многим ночью не представлялось возможным даже сесть, спали по очереди на грязном полу. Два раза в день выдавалась пища, так называемая «баланда», состоящая из жидкой похлебки: вода с затхлой ржаной мукой, совершенно несоленая… Когда «баланда» в ваннах начинала заметно убавляться, ее разбавляли иногда подогретой, а чаще обыкновенной, холодной сырой водой, и раздача пищи продолжалась снова.

Очень часто вместо мучной давали картофельную «баланду», она состояла из промерзшей, неочищенной и даже непромытой картошки, нередко уже разложившейся, сваренной в воде также без соли. Раздавали эту картошку также черпаками вместе с водой, причем попадало в черпак не более 4—5 небольших раскисших картофелин или незначительное количество картофельной грязной массы с плавающими в ней навозом и щепками.

При крайней степени голода и при совершенно полной безнадежности своего положения можно было употреблять в пищу эту жуткую бурду. Хлеба давали 150-200 граммов ежедневно (нерегулярно), причем, по словам пекарей, в него добавляли до 50% опилок.

Вследствие этого в громадном количестве появлялись еще более истощающие поносы и голодные отеки и как результат этого — большая смертность. Умирало в день до 300 человек. Каждое утро из всех бараков умерших, раздетых догола, вытаскивали во двор, где они валялись до тех пор, пока их не увозили специальные команды могильщиков (из 50-ти человек). Хоронили тут же за лагерем, в бесконечно длинной, напоминающей ров, могиле, которую, по мере заполнения трупами, удлиняли еще больше, так, что, в конце концов, она протянулась вдоль ограды лагеря длинной лентой…

Я практически перестал существовать. Мысленно я уносился в прошлое.
Я скучал по маме и отцу, словно ребенок. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким в этом мире. Бесконечный ад, творившийся вокруг, заставлял отречься от реальности.
Я слышал смех Лизы и Женечки. То, что иногда раздражало в старших сестрах сейчас вызывало улыбку и щемящее сожаление. Я скучал, скучал, как никогда в жизни. То, что раньше вызывало недоумение у родителей, наше ребячество и шутки Веры, казалось было безумно давно и не со мной...
Моя маленькая, родная и светлая сестра...
Я вспоминал, как хорошо жилось в поместье, под Измаилом, когда родились мои дети. Я смотрел на свои руки, и видел в них крохотное тельце моего первенца, Игоря. Я помнил его первый крик и запах его детской головки...

Звуки здесь смешались с общей, ужасающей, зловонной картиной и мое сознание не умещалось в этот адский ад. Я предпочитал улетать в мыслях в далекое прошлое. Я научился делать то, что любил больше всего в жизни - путешествовать, только не выходя за периметр мрачного лагеря.
Я думал о Бориске и Вовочке и о моей маленькой, бедной Липе. Я вспоминал ее нежные руки и наш последний вечер. Я держал на руках бездыханное тело новорожденного Ивана и надеялся, что Липочка справится. Но она ушла вслед за четвёртым сыном, не успев понять, что произошло.
Я плакал. Плакал, как никогда в жизни, проживая снова и снова те застрявшие эмоции и чувства. Я безумно хотел обнять своих сыновей и попросить прощения.

Во сне я видел Соню. Она сидела перед окном, аккуратно вышивая на пяльцах в нашем доме, под Херсоном. В ее руках плелись узоры разноцветных ниток, солнечный свет озарял ее нежный силуэт, пышная юбка прикрывала ее туфельки, а на полу играл маленький Олежек. Крохотные ручки путали мамины нитки. Солнышко подсвечивало его кудрявую головку.
Но стоило мне приблизиться к сыну и жене, как солнечный свет погас, и любимые силуэты растворились в воздухе...
Я молился каждый день. За моих сыновей, за Фроську. После ареста, Смоленск заняли немцы и я надеялся, что мои родные в безопасности. Мысленно я желал им самых светлых дней.

Я понимал всю безысходность моей плачевной ситуации и смирился....

Я умер теплой, июньской ночью, 27 числа, 1942 года, пополняя ряды умерших заключенных и навсегда остался там, в Смоленской земле.
Мое имя увековечено отчеством четырех бравых сынов моих Игоря, Бориса, Владимира и Олега Афтеньевых. Я прощаю им, что отреклись от меня, открестились от бога и изменили фамилию на Автеньевы.
Я продолжаюсь в моих внуках, правнуках и праправнуках.
Я любил, я верил, я боролся.
Я жил не зря.

*** Эвакуация***

За окном мелькают деревья, проплывают облака... Мы с мужем едем весенним апрельским утром по большой Уральской трассе, из Свердловской области, в сторону Шадринска...
В далеком и страшном ноябре 1941 эвакуированные Игорь с Верой везли по уральской дороге детей, старенькую мать Марию, все свое хозяйство и не хитрые пожитки. Могли ли они встретиться с отцом? Возможно. Возможно Игорь видел этот перегоняемый этап, но даже подумать не мог, что где-то там, среди оборванных, грязных, голодных заключённых его родной отец Константин!

Вместе с заводом противопожарного оборудования сорокалетнего Игоря направили за Урал, в Курганскую область, небольшой город Шадринск. Среднего Брата Бориса с женой Марусей выслали в Куйбышев. Младшего Владимира - с семьёй в Ростов-на-Дону.
Время было тревожное военное, Игорь рвался в ряды советской армии, защищать родину от фашистов, но по состоянию здоровья не проходил. Гражданская война оставила свои следы не только в душе, но и на теле Игоря - рука с атрофированными мышцами, почти полная потеря зрения. Мед. комиссия забраковала Игоря по состоянию здоровья, тем самым освободив его от участия в Великой Отечественной.

Игорю дали комнату в небольшом доме на семью из семерых человек...

На полу замерзала вода, позже расскажет Вера, когда приходилось мыть полы.

Позднее в адском холоде заболеет бабушка Мария и в 1943 году, в возрасте 63 лет, умрет. Ее могилу мне так и не удалось найти. В то время шла война, страна держала оборону, не было возможности устраивать пышные похороны. Бабушку Марию похоронили под тенистой сосной, в качестве ориентира могилы, десятилетний Толик вырезал на сосне звезду.

А вскоре сосну спилили. Так, маленький безымянный холмик могилы моей прапрабабушки Марии затерялся навсегда в череде таких же безымянных могил...

****

-Игорь! Отдай нам кого нибудь из детей! Отдай нам маленькую Томочку! Тебе полегче будет, а нам счастье! - говорил Борис.

Детей у них с Марусей не было. В 1943 году было особенно тяжело, умерла главная помощница и поддержка Веры, ее мать. Все хлопоты и тяготы легли на плечи старшей дочери - шестнадцатилетней Надежды.
Томочке едва исполнилось 6 лет, когда Игорь с Верой собрали ее вещички и повезли на вокзал. Вера всю дорогу уговаривала себя, что так будет лучше для всех, дома оставались старшая Надя, Толик, и трехлетний Борис. Тома весело щебетала всю дорогу и без устали прыгала и радовалась, что поедет на поезде с папой в Куйбышев. Уже объявили номер платформы, когда Вера разрыдалась.
-Я не могу ее отдать!
Игорь обнял жену и крепко сжал руку Томы.
-Знаешь, солнышко, оказывается деткам не продают билеты на поезд.
Тома удивленно смотрела на отца и маму.
-Я не поеду с тобой на поезде? - заплакала она.
-Нет, не поедешь! Видимо в другой раз....

В 1945 году у Веры и Игоря родилась Нелечка. И Надежда не выдержала нагрузки. Разругавшись с матерью, она припомнила предложение дядьки Бориса, и уехала в Куйбышев.

Борис и Маруся встретили племянницу очень тепло.
В небольшой квартире на Краснодонской они выделили Надежде маленькую нишу- комнатку. Маруся прекрасно шила и научила рукоделию любимую племянницу. Из скудного гардероба Надежды было единственное мамино ситцевое платье.
В Куйбышеве ситуация изменилась и у Нади появились модные цветастые платья, сшитые тетушкой и красивая обувь.
Дядька Борис работал на Авиационном заводе начальником цеха (ныне Завод Гидроавтоматики) . Туда же устроил Надю. Позднее Надежда поступила в Куйбышевский Авиационный техникум, на вечернее отделение…
Сильно позже, Надежда станет моей бабушкой, и именно этот техникум закончу я в 2000 году...

**БОРИС***
А тем временем в Шадринске подрастали Толик, Тома, Бориска и Нелечка. Вере было очень тяжело. Она была простая, неграмотная женщина. Игорь работал на Шадринском Телефонном Заводе. Занимался детьми, обучал сыновей мужской работе, слесарному делу, по выходным ходили все вместе на речку ловить рыбу.
Однажды, майским днем 1954г пропал Борис.
Выскочил из дома за более старшими друзьями и не вернулся.
Вера искала по всему городу. Игорь ходил к "друзьям" сына, но никто так и не сознался.
Написали заявление в милицию. Но будто кто-то мешал поиску и заминал дело.
Мучительно долго тянулись дни, Борис так и не возвращался.
Вера сходила с ума от горя. Игорь написал в обком партии, чтобы дали делу ход. Тогда прислали из райцентра нового следователя.
Через 40 дней удалось выяснить все обстоятельства того страшного майского дня, с новым следователем "друзья" заговорили.
***
Борис догнал друзей уже на опушке леса. Парни были старше и у одного из них было отцовское ружье.
Мальчик не заметил, как отстал от компании и замешкался.
-Не направляй в ту сторону, там Бо...
Прогремел выстрел. Один из товарищей так и не закончил фразу, бросившись по влажной траве к упавшему Борису.
Мальчик был ранен. Тогда "друзья" испугавшись, забросали его прошлогодней листвой и договорились, что ничего не произошло. Боясь огласки и нагоняя от отца, подростки приняли такое страшное решение.
Через 40 дней Вера нашла сына в лесу. Опознала по одежде и густым темным волосам.
Борис похоронен в 1954 году на старинном Воскресенском кладбище, там же, где бабушка Мария.

Эта трагедия навсегда оставила печать горя и изменила лицо Веры. Она больше не улыбалась.

***

Помню, как бабушка Надя брала меня с собой в гости к своим родителям и сестре, в Шадринск...
Билеты на боковушки в плацкарте...
Шадринск встречал уральским летом, ароматом берез и прохладой родниковой воды.
Бабушка превращалась в дочь, приезжая к своей маме. И гиперопека была ослаблена. Я мотылялась на улице, не слезая с тетушкиного велика от рассвета до заката.
Именно здесь случились все самые страшные падения с велика, самые больнючие синяки и шишки. Здесь случилось нападение гуся, он таки ущипнул меня за попу
Лето 1991 го мы приехали, как обычно, но все было по другому... Из тетушкиного мафона звучали Желтые тюльпаны, Ласковый май, и Рома Жуков... Все ощущения обострились именно тогда.
В то лето я была в городе детства последний раз...
Шадринск - это целая глава моей жизни💖.
30 лет спустя, я наконец, ехала в город детства....