Занимательные истории Ивана Сивопляса

На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!

ИСТОРИЯ 25-я. ЗАРЯ АВТОМОБИЛИЗМА.

"Симбирский автомобильный завод?..
В более чем столетней давности «Справочной книжке и Адрес-календаре Симбирской губернии» на 1904 год, среди немногих промышленных предприятий губернского города Симбирска – в основном, заведений для выделки мыла и кирпича – совершенно неожиданно значится: «Автомобильный завод почетного потомственного гражданина Михаила Васильевича Андреева»!..
Нет ли здесь какой-то исторической ошибки?.. Ведь давно и твердо известно, что первые в Российской Империи автомобили, под маркой «Руссо-Балт», начал выпускать в 1908 году Русско-Балтийский вагоноремонтный (вот так!) завод в Риге. Что же, неужели известный в прошлом своей промышленной отсталостью Симбирск – и есть родина отечественного автомобилестроения?..
Или все-таки ошибка? – Скорее, природная сметка, удачный рекламный ход сметливого симбирянина! Уж если это так «цепляет» сто лет спустя, то, как действовало в современную почетному Симбирскому гражданину эпоху. Назвать «автомобильным» завод, который раньше значился механическим, а то и попросту «чугунолитейным» - в общем, почти то же, что начать по-настоящему выпускать на нем автомобили!..
А как действительно обстояло дело с автомобилизацией в Симбирске на заре XX столетия?
Симбирск автомобильный.
Летом 1896 года на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде наша широкая публика впервые дивилась самодвижущемуся механическому экипажу со странным названием «автомобиль». Но скоро к слову привыкли – как начали привыкать к самим автомобилям.
«Необходимым условием для развития автомобилизма нужно считать наличность хороших шоссейных дорог. Это обстоятельство служит главнейшим препятствием для распространения автомобильного передвижения в России, и поэтому у нас механические экипажи встречаются исключительно в столицах и изредка в провинции». Так писал Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона в далеком 1905 году.
Россия колесила почти исключительно на иномарках. Предпочтения отдавались французским фирмам «Пакар-Лэвассер», «Рено», «Пежо». Даже цены на машины считали во франках. Так, машина с двигателем в 10-12 сил в среднем обходилась в 10000 тогдашних «у. е.», около 3000 рублей – удовольствие, прямо скажем, не из дешевых. Вслед «французам» шли немецкие фирмы «Даймлер-Бенц», «Мерседес», «Опель», и «итальянцы»: «Фиат», «Мангия». Английские и американские машины встречались гораздо реже.
Неуклюжий вид, ужасный шум и треск, огромный расход горючего, тряскость, отсутствие автоматического стартера. Тем не менее, старинные механические экипажи уже в 1905 году достигали рекордной скорости в 180, а 50-70 км/час стали вполне средним показателем.
Кстати, наш край по-своему приобщался к мировым спортивным достижениям. Через север Симбирской губернии проследовали в 1907 году четыре машины марок «Де-Дион», «Конталь» и «Спикер», участвовавшие в автопробеге Пекин-Париж, устроенном редакцией французской газеты «Matin». В разосланном по этому случаю полицейском циркуляре категорически указывалось, чтобы хитрые французы «не производили никаких разведок и фотографирований в местах, имеющих стратегическое значение».
К середине 1910 года в самом Симбирске насчитывалось три автомобиля, 157 велосипедов и одна мотоциклетка. Владели машинами сын суконного фабриканта, домовладелец А.В. Арацков, купец 1-й гильдии, «водочный король» Александр Александрович Сачков и владелец чугунолитейного завода Николай Васильевич Голубков. Осенью 1910 года двое первых любезно предоставили свои машины для обеспечения визита прибывшего в Симбирск Председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина. Двухместное, с мотором «на четыре силы» авто 66-летнего Н.В. Голубкова уже тогда казалось «вчерашним днем».
Осенью 1913 года кронштадтский мещанин И.П. Котляров и крестьянин с. Анненково Карсунского уезда И.И. Кабановым открыли в Симбирске гараж на два легких пассажирских автомобиля, назначенных развозить пассажиров по городу с «проездной платой по соглашению» - первое такси.
Наконец, в 1915 году город приобрел грузовой автомобиль-цистерну для полива улиц и противопожарных мероприятий. Грузовик ломал и портил покрытие единственной асфальтированной, Гончаровской улицы (дело в том, что асфальт раньше не раскатывали, а выкладывали наподобие плитки), в связи, с чем последовало полное запрещение на автомобильное движение по главной городской магистрали.
В сентябре 1918 года «красные» на грузовиках осуществили массированную переброску войск к занятому «белыми» Симбирску. Механизация немало способствовала конечному успеху – и симбирский случай даже попал в военные учебники. К слову сказать, уже при Советской власти, в 1922 году, по территории губернии было зарегистрировано «целых» 19 автомобилей разного назначения.
Первые правила.
Общих правил дорожного движения в Росси еще не существовало. Городская дума в каждом отдельно взятом городе принимала свой особый «закон». Более зажиточные и «продвинутые» соседи по Поволжью, вроде Самары, Саратова, Нижнего Новгорода уже давно успели обзавестись своими дорожными правилами, а наши господа гласные особенно не чесались.
В симбирских пределах инициатива изошла от губернатора Дмитрия Николаевича Дубасова. 95 лет назад, весной 1909 года, он вошел с представлением в Городскую Думу.
«Ввиду значительного увеличения в последнее время в городе Симбирске числа велосипедистов, а также распространения мотоциклов и автомобилей, - значилось в этом документе, - является необходимость издания обязательного постановления Думы, коим ограждалась бы безопасность пешеходов, и вообще был бы урегулирован весь этот вопрос».
В сентябре 1909 года городская управа представила на рассмотрение Городской Думе свой проект. После окончательного согласования Дума, до революции полностью ограниченная в инициативах, передала документы на подпись губернатору. «Обязательное постановление о порядке езды по городу на велосипедах и автоматических экипажах», с дополнительными «Правилами о взимании в пользу города Симбирска сбора с велосипедов и автоматических экипажей» было опубликовано 2 марта 1910 года. Наши «дорожные правила» вышли, пожалуй, самыми прогрессивными в Поволжье.
Если в Самаре лошадь проезжавшего извозчика «пугалась велосипеда, мотора или автомобиля», владелец обязан был «быстро» остановить свое транспортное средство, выскочить наружу и заслонить оное собою. В Нижнем Новгороде езда на механических экипажах безусловно прекращалась «при ожидаемом проезде Особ Императорской фамилии». В Симбирске таких казусов не предусматривалось.
Скорость движения по городу ограничивалась «всего-то» 15 верстами в час (около 16 км/час) – в Самаре ограничение было в десять, в Нижнем Новгороде в 12 верст в час. Такие «драконовские» ограничения по скорости были, тем не менее, насущно необходимы – старинные автомобили оснащались исключительно ненадежными ручными тормозами.
Правом езды по Симбирску пользовались «лишь те лица, которые взяли в управе установленные для этого билеты и нумерные знаки». Чтобы получить билет, надо было доказать свое умение в вождении перед комиссией из двух полицейских чиновников, под председательством члена Городской управы.
Автоматический экипаж необходимо оснащался сигнальным рожком, исправным тормозом и «зажженным фонарем» в ночное время. Садиться за руль симбирские жители имели право с семнадцати лет. Владельцы механических экипажей облагались ежегодным сбором в пользу города – по 1 руб. с велосипеда, и по 1 руб. 50 коп. с каждой «силы» автомобиля.
Первые жертвы.
Самое первое дорожное происшествие с участием автомобиля в Симбирске имело место 30 июля 1907 года. Симбирский купец, 56-летний В.П. Нагашев не спеша катил в коляске по Александровской площади, мимо арестантских рот (в районе современной улицы 12 сентября, невдалеке от СИЗО) в сторону Свияги. Тут разъезжавшего по старинке Василия Петровича Нагашева и настиг рычащий «механический экипаж». Испуганная лошадь понесла. На ухабе купца выбросило из коляски, и он серьезно повредил ногу при падении. Хотя в городе было всего два автомобиля, виновника полиция так и не «нашла»: слишком уважаемыми людьми были оба автовладельца.
11 июня 1920 года на перекрестке Гончаровской и Панской (ныне Энгельса) был задавлен 14-летний юноша Навроцкий. Молодому человеку не повезло дважды – мало того, что погиб, так еще и угодил под машину начальника команды связи товарища Алексеева: «Ехавший начальник утверждает, что никто не виноват в смерти мальчика, как только сам погибший».

ИСТОРИЯ 26-я. СИМБИРСКИЕ ТИПЫ.

«Уличными типами» называли наши предки ту многочисленную и разнообразную категорию людей, которых профессиональные занятия заставляли проводить свое время вне стен зданий, на улицах, площадях и дворах. Караульщики, дворники, кучера, разносчики, городовые. Жанр «типов» был удивительно популярен на рубеже XIX – XX веков. Рисунки, статуэтки, фотографии, очерки лучших наших художников и писателей запечатлевали внешний облик и характерные черты самых обыкновенных людей.
Действительно, что мы знаем о тех, кто делал приятнее и комфортнее жизнь старинным симбирянам? До обидного мало. Простым людям в истории достается не самая лучшая участь. Про плохого губернатора, который довел «до ручки» вверенный ему край, про казнокрада-министра будут помнить и писать – а про замечательного дворника, который трудом своим не одно десятилетие радовал глаз, забывают почти мгновенно.
По счастью, дошли до нас и старинные снимки – и, главное, воспоминания, посвященные отдельным людям неинтеллигентного труда.
Дворник.
Ни один дом, ни одно старинное учреждение не обходилось без дворника. Обязанности его были куда шире, чем у нынешних собратьев по метле. Кроме подметания и уборки снега – еще пилка, колка и разноска по квартирам дров, вынос из них мусора, а также круглосуточное дежурство у ворот. Ровно в полночь все ворота и двери наглухо закрывались. С припозднившихся жильцов дворник взимал установленную мзду, прежде чем отворить заветную калитку.
В дворники, в основном, нанимались недавние сельские жители, неприхотливые в быту, иногда до степени атрофии. Симбирский старожил и педагог Александр Васильевич Ястребов вспоминал о своем дворнике Кузьме Небогатове: «Бывало так, что летом прошлогодний картофель, уже проросший и мерзлый, собираются выбрасывать в помойную яму. А Кузьма его подбирает, говорит, что нельзя бросать то, что идет в пищу человеку, варит его и начинает есть… Я сам был свидетелем того, что Кузьма на спор пил керосин, и это не вызывало у него ни неприятных реакций, ни отвращения»!
Особенно охотно нанимали отслуживших военную службу. Отставные солдаты сами уходили в город – адаптироваться к земледелию, после пяти лет армейской «вольницы», было ох как непросто. У дворников, кстати, была своя «форма» - фуражка с медной пластинкой «Дворник» и медная ну-ну на груди, с указанием имени улицы и номера дома.
Иные франты-дворники щеголяли «городскими» нарядами – например, фетровым цилиндром, доставшимся от благодарного жильца. Но в массе своей к городским нравам и модам в дворницком сословии отношение было скептическим и даже осуждающим. Тот же Кузьма Небогатов «порицал городских жителей за то, что они, особенно женщины, носят необычайно цветастые костюмы. На лугах и полях теперь цветов стало гораздо меньше, чем прежде, потому, что люди цветы развели на своих костюмах: вот Бог их и наказал».
Кучер.
Среди симбирских кучеров был наиболее прославлен Илья Иванович Байков, любимый кучер императора Александра I, большого любителя путешествий. Двадцать лет, до самой смерти царя, он служил ему верой и правдой. Илья Байков даже попал в анекдот, как он едва не попал в академики. В Академии художеств в Петербурге обсуждались кандидатуры почетных членов. Среди прочих предлагалось принять временщика графа Аракчеева, человека тупого и ограниченного. Против резко выступал вице-президент Академии Лабзин. «Какие заслуги у графа перед искусствами?» - вопрошал Лабзин. – «Ну, граф… Он близок к Государю!» - отвечали вице-президенту.
«Что ж, тогда я вношу предложение, принять в академики кучера Байкова!», - обратился к собранию Лабзин, - «Он – единственный в России, кто имеет право сидеть перед царем – вдобавок, оборотясь к Государю задом!»
«Взялся за гуж – не говори, что не дюж!» Эта пословица пришла из кучерского быта – гужами назывались кожаные ремни, которыми крепился хомут. Чтобы затянуть их, требовалась не только сноровка, но и известные физические усилия.
Типичный наряд кучера – картуз, белый холщевый фартук. Типичный провинциальный легковой конный экипаж – это тарантас, более всего подходившего для местных дорог (а точнее сказать, бездорожья). Кузов его был сплетен из лозы, крылья сделаны из жести, деревянные колеса обтянуты железными шинами, а на жесткие сиденья для кучера и седоков, отправляясь в путь, клали подушки, набитые шерстью, чтобы меньше трясло на ухабах.
Караульщики.
Полиция в старину была немногочисленна, а темнота на улицах – непроглядна. Единственная надежда припозднившихся пешеходов – на караульщиков. Они охраняли покой симбирян, обходя ночные улицы, каждый свой квартал. Раз в месяц, уже днем, вооружась шнуровою книгой, караульщик обходил домовладельцев и учреждения своего участка, собирая положенную за свои услуги мзду, в общем необременительную – из этой суммы ему выплачивалось небогатое жалованье.
Горожане взирали на этих полуночных стражей с большою иронией. Караульщики, как один, были немолодые мужчины. Единственным их оружием был свисток – ну, иногда еще увесистая палка. Обходя участок, караульщик периодически свистел. Иногда хитрый старик даже не ходил, а посвистывал, удобно устроившись где-нибудь на лавочке. Опытные жулики, конечно, вполне могли успеть обобрать несчастную жертву, ориентируясь по звуку, далеко ли подмога. Но против жуликов неопытных или пугливых свисток оказался вполне надежным средством – уровень уличной преступности в дореволюционном Симбирске был объективно ниже, чем в современном Ульяновске.
И потом – деды-караульщики попадались вполне о-го-го, могли дать фору любому молодцу! Даже А.В. Ястребов, разделявший общий скепсис относительно «стражей», отмечал караульщика «своего» участка Арсения Кузьмича Ворожейкина: «Он был плотный, крепкий, весьма энергичный и расторопный. У него был какой-то особый нюх на преступников, и не один раз он предупреждал ограбления магазинов. Один раз он даже пострадал: преступник разбил ему голову, но к счастью, все обошлось благополучно. Его смелость была известна, и пьяные предпочитали с ним не связываться».
А сколько каждый караульщик знал историй, самых правдивых и невероятных, о всех жителях, не только своего квартала, но и целиком Симбирска! Встретившись при обходе, старики иногда часами перемывали чужие кости.
По слову А.В. Ястребова, «Они возмущались скупостью миллионера Сачкова, который не жалел денег, когда надо было пустить пыль в глаза и показать себя перед начальством. А дома наводил экономию на свеем, отчего несолоно приходилось домашним. Рассказывали они о купце Конурине, которому была сделана какая-то тяжелая операция. Жилы на губе у него были вытянуты и висели на маленьких гирьках. Однажды он расшумелся из-за пустяка, и гирьки оборвались. Конурин тут же умер, рассказывали они. Я, понятно, не знал, что это была за операция, да и сами они этого тоже не знали. Вот так иногда я коротал с ними вечера в теплую погоду».
При этом, караульщики не забывали создавать «рабочую обстановку» - пронзительно свистели, напоминая жуликам и добропорядочным симбирянам о собственном существовании".

ИСТОРИЯ 27-я. ДТП 1907 ГОДА.

"Восемь-десять верст в час – с такой скоростью двигались когда-то запряженные лошадьми экипажи. Старинные лихачи позволяли себе «пролетать» за час аж 18 верст (около 19 км) – скорости почти черепашьи, по нынешним временам. Но так ли безопасны были старинные магистрали?..
Утром 10 июня 1907 года архиепископ Симбирский Иаков готовился отслужить праздничную литургию в Кафедральном Троицком соборе. Поводов для нее было выше головы: в том году Троица совпала с Пятидесятницей, да вдобавок надлежало зачитать с алтаря Высочайший Манифест о выборах в Государственную Думу. От архиерейского дома и до собора – всего то четыреста метров, но проехать их владыке надлежало со всей возможной помпой, в закрытой карете, запряженной парой лошадей.
Архиерейский выезд считался лучшим в городе. Карета, как новая, лакированная, на рессорах. Лошади молодые, холеные, «злые». Обычно, прежде, чем архиерею пуститься путь, его кучер с полчаса гонял экипаж рысью по городу, чтобы притомить, успокоить горячих коньков. Но в тот день опытного кучера подменял легкомысленный племянник. Юноша счел, что и без того справится с упряжкой.
В 10 часов выехали: владыка внутри, кучер и монах-келейник на козлах. Почти перед самой Соборной площадью на дороге оказались две старушки, семенившие на службу. Кучер крикнул им раз, другой, махнул рукою – и перепуганные его воплем лошади понесли прямо под волжский склон!
От удара на ухабе кучер и келейник свалились с козел, отделавшись, впрочем, только испугом. Лошади продолжали бешеную скачку. Маститый старец, архиепископ открыл правую дверцу, намереваясь выпрыгнуть вон, при удобном случае. Но мимо мелькали деревья, телеграфные столбы, о которые карету с силой лупило, как щепку. С грохотом отлетела расколотая дверь.
Лошади, между тем, вылетели на Тихвинский спуск (ныне – спуск Халтурина) и продолжали свой безудержный бег вниз, к Волге. Оси кареты то и дело задевали за деревянные столбы, отделявшие неширокую дорогу от крутого ската.
В месте, где спуск делал некоторый изгиб, коньки не «вписались» в поворот. Лошади, увлекая за собой карету, пролетели между двух столбов и грянулись на расположенный ниже деревянный водовод. Зацепившись за столбы, карета завалилась на правый бок. От сильнейшего удара весь передний правый угол ее исковеркало и изломало. Переднюю вообще стенку разнесло в куски, крышу оторвало.
Но за какое-то мгновение до этого жуткого удара владыку выбросило через оторванную дверь. Иаков очутился под задним колесом опрокинувшегося экипажа – причем, столбы не допустили, чтобы карета своим весом расплющила архиерея, а колесо, «зафиксировав» его, не позволило скатиться вниз. Подбежавший полицейский и несколько зевак помогли ему выбраться, обмыться, прижечь спиртовой настойкой раны. В 11 часов преосвященный Иаков уже служил торжественную службу в Кафедральном соборе!..
«Чудо милости Божией», - назвали это происшествие старинные журналисты. Еще бы, испачканная ряса да несколько ссадин на руках, вот и все, чем отделался архиепископ из пренеприятнейшего приключения".

ИСТОРИЯ 28-я. ПРО ТОВАРИЩА КРАСНОГО, КОММУНИСТА КЛАССНОГО

"В суровые годы, среди громов и голода Гражданской войны, всячески радела Советская власть о счастье трудящегося элемента. Не всякий пролетарий вышел лицом и фигурой, не всякий, со времен старорежимных, носил фамилию приличную по звуку и значению. И если первым оставалось только ждать всемирного коммунизма, когда каждый будет прекрасен и строен, то навстречу последним власть пошла еще в грозовом 1918 году. Осенью наш великий земляк В.И. Ульянов-Ленин подписал «Декрет о праве граждан изменять свои фамилии и прозвища».
«Каждому гражданину Российской Советской и Федеративной Республики, по достижении им восемнадцатилетнего возраста, представляется право изменять фамильное и родовое прозвище свободно, по его желанию», - гласил декрет. Желающий обращался с заявлением в загс по месту жительства. Оттуда информация передавалась для опубликования (на счет просителя!) в местную и центральную прессу.
Через два месяца после того, как счастливец находил на страницах «Известий ВЦИК» набитое мельчайшим петитом уведомление, он с чистой совестью мог требовать внесения нового имени во «все акты государственного состояния». Как там говорил незабвенный Полиграф Полиграфович Шариков? – «Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете, и шабаш!»
Желающих оказалось неожиданно много. Гражданин подмосковного Серпухова Николай Свинолупов желал зваться Ветровым, астраханец Олег Мухоедов Тогуновым, а самарец А.М. Хренов Михайловым. Чета из Петрограда Леонид и Ираида Поп становились «Поповыми». Орел-артиллерист Семен Дураков хотел быть Семеном Бурным, а гражданин Дурейко - Некрасовым. Вологодец Нестрюк-Пищук менял прозвание на Нестеров, а жилец тамбовской глухомани – плодовую фамилию Груша на ягодную Вишнев.
Но не банальная благозвучность двигала 20-летним жителем села Алешкино, что в Сенгилеевском уезде, Иваном Ивановичем Красновым. 31 октября 1918 года решительный юноша, помощник делопроизводителя Сенгилеевского военкомата явился в уездный загс и протянул свое заявление на листе оберточной бумаги:
«Не желая носить то фамилие, которое носит наш общий презренный враг, я, как ярый революционер, прошу Исполкома переменить мое фамилие. При том мне очень желательно иметь фамилие Красный, так как она напоминает мне светлую революцию. С радостью жду удовлетворения своей просьбы и преждевременно расписываюсь:
Товарищ Красный».
Однофамилец нашего товарища, 49-летний казачий генерал Петр Николаевич Краснов также был натурою страстной и увлекающейся. Советскую власть он ненавидел всеми фибрами своей души. Едва не первым, он поднял на большевиков оружие после Октябрьского переворота 1917 года, но был бит и угодил в плен к красногвардейцам. Заскучав на тюремной баланде, генерал дал торжественное обещание больше не воевать с пролетариатом. Советская власть, как неопытная девочка, доверилась россказням старого вояки – а подлец бежал на Дон, сколотил там казачью армию и снова попер на большевиков.
12 февраля 1919 года «Известия ВЦИК» довели до общего сведения, среди сотен подобных объявлений, что гражданин Краснов Иван Иванович возбудил ходатайство о перемене своей фамилии Краснов на Красный, и что возможные претензии, как частных лиц, так и целых организаций, рассматриваются в двухмесячный срок. Претензий не возникло.
Общая фамилия предполагает и общность судеб. А перемена имени или фамилии, как утверждают знающие люди, влечет изменение тех самых судеб. И точно, оба Красновых марали бумагу. Но если ярый делопроизводитель занимался этим по должности, то презренный белобандит – по вдохновению. Как писатель, Петр Николаевич, пожалуй, гляделся лучше, чем военачальник.
В том самом феврале 1919 года, когда служащие Сенгилеевского военкомата «обмывали» морковным чаем появление товарища Красного, генерал Краснов опять был бит красными, рассорился с соратниками-белыми и с треском покинул донские степи. Такая вот перемена судеб".

ИСТОРИЯ 29-я. УЗЫ И СВОБОДА ФЛЕГОНТА БАУКИНА

"Красная физиономия, в тон нарядной рубахе, серый сюртук, аршинная борода и сапоги «гармонью». Такими рисовали купцов на плакатах первых лет Советской власти. И власть активно изживала «наследие проклятой старины».
По распоряжению Губчека, 7 июля 1920 года в Симбирский концентрационный лагерь для принудительных работ доставили гражданина города Сенгилей Баукина Флегонта Михайловича, 57 лет. Почтенному мужу вменяли в вину грехи «серьезные»: при прежнем режиме купец, в 1913 – 1918 годах служил в Сенгилее городским головой и уходил из города вместе с «белыми». Для начала, бывшему купцу предстояло провести за лагерной стеной ровно год.
Сенгилеевский купец Флегонт Михайлович Баукин был в своем роде фигурой выдающейся, даже уникальной. Он происходил из крестьян небольшого села Буераки. Его отец, разбогатевший на занятиях торговлей, перебрался в уездный город. Когда вышел срок, Флегонт Баукин пошёл по призыву в армию и прослужил канониром долгих пять лет. А после смерти отца, в конце 1880-х годов, Флегонт Михайлович начал собственное дело.
Крестьянский сын достигал всего трудом и упорством. И к началу XX века, без малого три четверти населения уездного города Сенгилея трудились на баукинских мельницах, пароходах, складах, магазинах. Флегонт Михайлович, единственный в Симбирской губернии, владел собственным пароходством. Четыре судна его легко-пассажирского пароходства «Дружба» бегали между Самарой и Казанью, с выгодой и пользой обслуживая пассажиров, с успехом конкурируя здесь с крупнейшими пароходными компаниями.
В консервативной Симбирской губернии купец Ф.М. Баукин слыл за «красного». С великим скрипом утверждали предержащие власти купца в качестве попечителя к устраиваемым от его щедрот благотворительным и учебным заведениям. Еще бы, ведь в полном согласии и едва не по инициативе своего хозяина, работники его предприятий пытались создать в 1907 году один из первых в нашем крае «Профессиональный союз служащих пароходства «Дружба» и торговли Ф.М. Баукина»! Губернская власть не разрешила союз под пустячным предлогом.
Дальше – больше. Став Сенгилеевским городским головой, в 1913 году купец, по собственным словам, «решил передать все свои торгово-промышленные предприятия своим сотрудникам для совместной эксплуатации их на кооперативных началах. Был выработан даже устав, но дело это не вышло, с одной стороны вследствие не утверждения устава правительством, а с другой, вследствие несогласия самих служащих».
Открывшийся от щедрот Флегонта Михайловича в 1899 году в Сенгилее Ольгинский детский приют трудолюбия для беспризорных девочек по справедливости считался не просто лучшим в губернии, но даже и в целом по Империи.
С гордостью писал бывший купец о том, что «в 1916 году моими стараниями в городе Сенгилее была открыта первая в России пролетарская гимназия, с высшими классами, с правами правительственных гимназий, чтобы дать детям трудящегося населения города и уезда получить полное среднее образование бесплатно, для чего мною и было внесено в городскую казну 100 тысяч рублей». К характеристике следует добавить, что Сенгилеевская гимназия стала среди первых учебных заведений в стране, где совместно обучались девочки и мальчики.
Уже два с лишним месяца длилось заключение Баукина в концлагере, когда в середине сентября 1920 года в губернские административные органы вдруг поступило прошение «от бывших служащих гражданина г. Сенгилея Ф.М. Баукина».
Служащие не просили. Они требовали от Советской власти освободить недавнего пароходовладельца из концлагеря «как человека вполне надежного в политическом отношении и могущего принести несомненную пользу как специалиста по переработке хлебных продуктов, по содержанию в должном состоянии мельничных заведений.
Он не был эксплуататором труда лично для себя, а наоборот, оказывал материальную помощь всем, кто к нему обращался. 20 процентов с валового дохода своих предприятий он отчислял ежегодно в пользу своих служащих»! Под бумагой стояло пять дюжин подписей природных пролетариев, и власть не могла проигнорировать сей «глас народный».
Советское руководство Сенгилеевского уезда также благожелательно отозвалось о своем предшественнике – городском голове: «До Октябрьской революции к местному населению относился хорошо. Во время нахождения в Сенгилее «белых», Баукин отдельным лицам не вредил и эвакуировался из города более всего из боязни «красного террора», как принадлежащий к буржуазному классу».
Уже 2 октября 1920 года Флегонт Михайлович Баукин получил свободу.
Делай добро, и оно отзовется!.."