http://www.gorod.cn.ua/news_18403.htmlкрасивая, внушительная постройка из белого кирпича, хороший ремонт, огромная спортплощадка... Уже несколько лет местная детвора занимается в новом здании.
— А что же теперь в старой школе? — интересуюсь я у полнокровного сельского жителя.
— Так это ж ее сейчас паны поедут святить! — радостно отвечает он.
«Паны» — это Елена Малышко и Андрей Замятин, супруги-киевляне, которых три года назад привело в Белоус желание посмотреть на место, где был когда-то прапрадедов дом. Оказалось, что не был — а есть.
Поездка на мероприятие с довольно скучным названием «научно-практическая конференция «Дворянство Черниговской губернии: расцвет и изгнание» в рамках цикла «Старобелоусские чтения» неожиданно подарила серию ярких драматических историй. Все в одну публикацию не уложишь. Но выборку сделать можно.
— …Мы походили по селу, посмотрели, — рассказывает Андрей Замятин, — ничего похожего на усадьбу не нашли и решили, что действительно ничего уже здесь нет… Но уезжая случайно заговорили с женщиной, которая живет неподалеку. Спросили, не знает ли она, где был дом Березовских. А она сразу отвечает: «Панская усадьба? Так вот же она!» А шел дождь, и за полосой дождя ничего не было видно. Мы посадили ее в машину, подъехали — и вдруг нам открылся этот вид. В общем, это было какое-то чудо…
И бабушка, и прабабушка Лены были очень напуганы, поскольку застали все советские репрессии, и они информацию о дворянском происхождении семьи не распространяли. Прабабушка показала своим детям, Олегу и Алине, дворянские грамоты, велела хорошо запомнить там написанное — и бросила в печь. Потому что хранить их было очень опасно: дворянская грамота была достаточным основанием для того, чтобы человека уничтожить. Но все-таки осторожные разговоры о том, что семья у них непростая и что в Киев они попали, бежав после революции из имения на Черниговщине, Лена слышала с детства.
В советские годы в здании имения Березовских располагалась сельская школа. Летом в ней обустраивался пионерский лагерь «Юный техник». Место хорошее, привольное — с чудесным яблоневым садом, с густыми ягодными кустами перед старым деревянным домом — там размещалась библиотека и занимались младшие классы. Тогда и не думалось, что все это не построено для детей советской властью, а отобрано у других.
Теперь своими силами, взяв родовое гнездо в аренду у сельсовета (такие вот парадоксы нашего времени), супруги пытаются возродить здесь уничтоженное, казалось бы, навсегда. Собирают старую мебель и предметы интерьера, ремонтируют здание (которое, похоже, толком не приводилось в порядок с памятного 1918-го), разбили цветник. И наконец впервые сюда пригласили гостей: после освящения дома участников «Старобелоусских чтений» ждал концерт старинного романса.
Письмецо в конверте
На программке «Старобелоусских чтений» — портрет Александра Павловича Березовского в парадной форме, родного брата прабабушки Елены Малышко, окончившего кадетский корпус и по ускоренной программе — юнкерское училище. Еще не так давно в семье считалось, что он пропал без вести на фронтах Гражданской войны, воюя под началом барона Врангеля.
— В старой прабабушкиной сумочке, которую мама хранила как память, мы случайно нащупали потайной карман, в нем — письмо, датированное 1920 годом. Подписи нет, но по всем деталям и по характеру письма понятно, что писал близкий человек, родственник, брат, и мы сделали вывод, что писал это Александр Березовский.
Письмо пришло с Кипра: автор пишет, что он, раненый, переболевший тифом, уплыл туда на пароходе, вывозившем остатки белой армии. На Кипре их разместили в бывших турецких бараках, холод ужасный, он тяжело болеет. Что было дальше, неизвестно. Но так выяснилось хотя бы, что Александр Павлович в гражданскую не погиб, успел уйти в эмиграцию.
Разбитые судьбы
Предки Елены Малышко, Березовские и Дзвонкевичи, жили по соседству, в двух верстах — одни в Старом Белоусе, другие на хуторе Погорелки.
Жили пасторально: возделывая сады, растя детей, музицируя… Ездили друг к другу на праздники и без праздников, просто в гости, дружили, тесно общались. Однако…
— Мне очень нелегко давалась подготовка этого материала, — предваряет свой доклад на конференции Елена Малышко, — поскольку судьбы большинства его героев трагичны, их удел — гибель во время революции либо в 1918 году. Те, кто уцелел, как правило, пострадали позже…
1918-й — роковой. Тогда в окрестностях города действовали банды дезертиров, от их рук погибла практически вся семья Дзвонкевичей, от них пришлось бежать Березовским.
— Семья моего прапрадедушки спаслась чудом, поскольку горничная предупредила их о готовящемся нападении на усадьбу. А вот 95-летний Григорий Иванович Дзвонкевич погиб вместе со старшим сыном, всеми домочадцами, сторожем и кухаркой — они были зверски убиты фронтовыми дезертирами.
Эти разбойничьи нападения никто не раскрывал, и газета «Черниговский край» за март 1918 года упоминает вкратце, что «совершено на хуторе Погорелки убийство Дзвонкевичей, отца и сына».
— Старшую горничную звали Анастасия Масан, она всю жизнь поддерживала с нашей семьей хорошие отношения, приезжала в Киев к моей прабабушке, которую любила и уважала. Именно Анастасия фактически спасла Березовских от нападения на усадьбу. Потому что когда бандиты пришли, дом был пуст, все успели выехать. Спасли жизнь, сохранили род.
…Когда бежали, никаких вещей не брали. Как вспоминала прабабушка, в чем стояли, в том и вышли: случайно узнавшая о готовящемся нападении горничная предупредила: «У вас нет и часа!»
Вот еще фотография спустя десять лет. Прабабушку не узнать — и тиф за плечами, и гражданская война, голод, потеря имущества и родного дома, скитания по углам.
Корни и кроны
— Фамилия? Род занятий? Вы из дворян? — спрашивают при регистрации на конференцию.
— Не уверена, — отшучиваюсь я, — но выясняется, что на самом деле все серьезны. Здесь каждый второй — желудь, листочек от старого дерева.
Пересказывать доклады (по сути, семейные истории) нет смысла — запутаемся в ветвях родовых деревьев, названиях старых улиц, именах тетушек, нянь, многочисленных родственников… Широкому читателю здесь важны, наверное, не точные факты и имена, а общий контекст, понимание того, что же однажды произошло. Перебивками звучат фразы, обрисовывающие и уничтоженное в революцию, и проявившееся после нее.
— Липа эта и сейчас стоит: осталось три липы от всей аллеи…
— У Комаровских погибла вся семья, это было в марте 1918-го, говорили, их убила та же банда…
— Был сад у дома, даже два сада, справа и слева… Но теперь их нет, а клумбу мы попытались по описаниям восстановить…
— Свое имение он передал под школу, а себе начал строить новый дом неподалеку — теперь в нем клуб сахарного завода, школа-интернат и почтовое отделение… Я недавно там был: семейный склеп не сохранился, его разобрали на погреба местные жители…
— Наш дом, старинный, деревянный, и сейчас стоит в центре города. Вещей нет, людей нет, а дом стоит… Недалеко от аптеки Маркельса, может быть, вы знаете?
— Объявился дядя, брат моей бабушки, который уехал за границу во время революции, а после войны захотел вернуться на родину. И вернулся — дали ему десять лет…
Красовские, Катериничи, Березовские, Дзвонкевичи, Ригельманы, Товстолесы… Что нам сегодня до них? Важно ли нам — нам с вами — произошедшее сто лет назад? Касаются ли нас чужие маленькие трагедии, из которых впоследствии сложилась одна огромная катастрофа?
Касаются. Хотя бы как напоминание о том, что любое счастье и благополучие легко и скоро разрушается чужой завистью — и что под красивую идею свободы, равенства и братства так легко уложить разорение, убийства и раздор. И еще — что мы запросто можем оказаться с любой стороны этой рогатки.
Сегодня кого ни послушаешь, куда ни приедешь — все рады, что восстанавливается старина и возрождаются развалины, все наслышаны о том, какими добрыми и культурными были владельцы окрестных усадеб и как все их уважали…
Как сталось, что их из домов повышвыривали? Кто растаскивал домовые церкви на кирпичи для сараев? Непонятно. И как революция случилась — непонятно тоже. Бес попутал. А что ж мы так легко ему поддаемся?
Вера Едемская, еженедельник «Взгляд» №25 (159)
: 
