Псищев Евграф Алексеевич

Голубовский Н.Н. Казенная палата, столоначальник. 1848. Пятницкая ч. Воскресения в Монетчиках
1845 ИР Воскресения Словущего, что в Монетчиках. Зацепский Вал, Словущенский переулок. сн. 53

ШЕВЧЕНКО, АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1883–1948), русский художник и теоретик искусства, мастер живописи и графики, представитель авангардизма.

Родился в Харькове 12 мая (24) мая 1883 в семье торгового служащего. В 1890–1898 занимался рисунком в реальном училище и брал частные уроки изобразительного искусства. После переезда семьи в Москву (1898) посещал Строгановское художественно-промышленное училище (1898–1908). Совершенствовал мастерство в парижских академиях Р.Жюльена и Э.Каррьера (1905–1906), а также в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1908–1909), где в числе его наставников были А.Е.Архипов и К.А.Коровин. Был участником выставок «Мира искусства», «Ослиного хвоста», «Союза молодежи», «Маковца», «Общества московских художников». Призванный в 1915 в действующую армию, служил в Белоруссии и Литве и демобилизовался в 1917. Жил преимущественно в Москве.

Начинал с импрессионизма (парижские пейзажи 1905–1906) и символистских фантазий в духе «Голубой розы» (Женщины у пруда, акварель, гуашь, 1908–1910, Музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, Москва). Писал полотна в футуристическом духе (Музыканты, 1913, Русский музей). Испытав мощное воздействие М.Ф.Ларионова, примкнул к примитивизму с его иронически-лукавыми мотивами лубка и расписной вывески (Вывесочный натюрморт. Вино и фрукты, Третьяковская галерея; Женщина у зеркала, Русский музей; обе работы – 1913). В 1913 издал брошюры Нео-примитивизм. Его теория. Его возможности и Принципы кубизма и других современных течений в живописи всех времен и народов. Первое из этих изданий представляет собой развернутый манифест о необходимости восстановления искаженных академизмом традиций путем художественного синтеза архаики с современностью. Развивая этот постулат во второй книжке, новаторски подошел к истории искусства, обратив внимание на вневременные и «вечные» свойства авангардного формообразования. Подошел вплотную к беспредметности – Лучистая композиция «1914» (1914, Художественная галерея, Пермь), – где формы и буквы под ударами молний рассыпаются, обращаясь в первозданный хаос), но в итоге остался верен фигуративному творчеству.

После революции 1917 заведовал литературно-художественным подотделом Коллегии по делам искусств Наркомпроса (1918–1921), преподавал в Свободных художественных мастерских (Вхутемасе; 1918–1929), принимал активное участие в работе Российской академии художественных наук и создании Музея живописной культуры. В манифесте «Цветодинамос и тектонический примитивизм» (подготовленном совместно с А.В.Грищенко и опубликованном в каталоге одноименной выставки; 1919) отверг «прикладничество всех родов и направлений» (т.е. чистый дизайн, которым занимались наиболее радикальные из новаторов типа В.Е.Татлина), отстаивая динамически-живописную станковую картину как наиболее адекватный современности вид творчества.

В конце 1910-х – 1920-е годы этот «цветодинамос» Шевченко постепенно обретал все более традиционные свойства, сочетая острую авангардную чувствительность к живописной фактуре с поэтикой романтизма (простые по мотивам пейзажи и натюрморты; Гладильщица; Братья Сирано-жонглеры; обе работы – 1920, Русский музей). С годами в его искусстве вновь усилились черты символизма, но в новом, более обобщенно-монументальном облике. Таковы, в частности, приглушенные по колориту, по-своему эпические фигурные композиции, созданные по впечатлениям творческих командировок на Кавказ и в Среднюю Азию (Курдянки, 1932–1933, Русский музей; Колхозницы в ожидании поезда, 1933, Третьяковская галерея; Ночной порт, 1935, Русский музей). В поздние десятилетия не раз подвергался критическому остракизму как «формалист», однако стоически продолжал работать как живописец, создавая лирически-задумчивые пейзажи и жанры в духе «тихого искусства» (Зимка, 1942–1943, частное собрание, Москва). Не оставлял и преподавания – прежде всего, в Текстильном институте, где с 1941 руководил кафедрой живописи.

Умер Шевченко в Москве 28 августа 1948.

Большую часть жизни А.В. Шевченко прожил в скромном доме на Спартаковской (д.5,
кв.15). Сначала там занимал квартиру отец его жены, статский советник Сергей
Евграфович, адвокат. Дом этот недавно был перестроен из сахарного завода ХIХ века.
Здание когда-то очень удобно поставили поперек речки (по технологическим
соображениям) на деревянных сваях, а для речки был оставлен тоннель под 1-м этажом.
Из-за воды никакого подвала не было. В доме были широкие парадные лестницы с
мраморными ступенями и ковром, закрепленным на каждой ступеньке латунной трубкой.
Была и «черная» лестница, освещенная через главную вторым светом. Был когда-то
консьерж, каморку которого после революции занял сапожник. На первом этаже до самой
войны оставалась дореволюционная контора «Бурвод». В квартире располагалось пять
комнат и огромная кухня, в которой помещалась ванная.
Были три большие изразцовые печи, которые топились из коридора и кухни. В кухне -
антресоль («полати», как тогда говорили). Шевченко А.В. имел звание профессора,
поэтому его не «уплотняли» до тех пор, пока не умерли родители и все родственники его
жены (умершей, в 1913 году). Помню, как все мы стояли в коридоре, когда выносили тело
Бориса Петровича, мужа недавно скончавшейся свояченицы: «Кого подселят?»
Подселили милиционера Владимира Дмитриевича Коростылева. Он был не из низших
чинов, т.к. ходил в особым образом начищенных сапогах. Это был удар по прошлому. Для
ОЧИСТКИ помещения продали рояль, на котором когда-то играли жена с сестрами.
Разобрали всю мебель, (очень красивую) обвязав детали веревочками в пачки. Все
остальное оказалось между дорогими сердцу столами, стульями и сундуками, всунуто
под ножки ломберных и резных столиков. Этажерки, которые жена художника перед
смертью декорировала выжиганием и росписью, тонкие и изящные, задвинуты между
сундуками и пачками книг, обвязанных бечевкой. Ванна, в которой ее купали, поднята на
антресоль в кухне и закрыта его офицерской плащ-палаткой, там же заткнуты настольные
лампы в стиле модерн, ее швейная машинка. Где-то в сундуках и комодах - ее вечернее
платье, открытки, прядь волос, письма, рисунки, вышивание, коробочки и все-все.
Почти в тот же год началась война. Нет дров, холод. Двое внуков. Плащ-палатка взята
для светомаскировки – закрывать окна (часто и днем, из-за холода). Купили буржуйки,
чтобы экономить дрова. Уже сожгли детали от шкафов, уже горят книги. Александр
Васильевич бережно прячет реечки от шкафов – пригодятся на рамки. В
дореволюционном атласе времен Первой мировой войны отмечает продвижение
противника. Вторая зима. Дочь расстается с мужем. Теперь Александр Васильевич - и
AMIT 4 (25) 2013
12
отец и мать для своей дочери, и дедушка для ее детей. Теснота, голод. Но он не может
расстаться с дорогими воспоминаниями. Никто не может дотрагиваться до того, что еще
осталось. Помню забитые пылью стенные часы из отнятых комнат, статуэтки, вазочки.
Когда раскололся умывальник из будуара жены, он сам его починил, просверлив в
фарфоровой чаше 8 дырочек для скрепов (простым шилом, заточив его по-особому).
Художник занимает проходную комнату, отгородившись ширмами от импровизированного
прохода в комнату дочери. Но он все еще профессор и соседи приходят к ним занять чаю
или денег: он для них последний светоч, наставник. А наставник работает и день и ночь
то за столом: гравюры на линолеуме, рисунки, монотипии (по ночам при коптилке), то за
мольбертом. Всегда опрятный, в черном халате, который теперь даже негде очистить от
краски. Огромная кухонная печь на дровах – теперь просто стол для грязной посуды,
потому что дров нет. Еду готовят прямо в комнате на электроплитке, которую он сам и
чинит постоянно. Из всех украинских воспоминаний теперь только корочка от грудинки,
которой смазывают сковородку, чтобы пахло едой.
Во дворе у многих появились грядки, чтобы сажать картошку. А по вечерам, на фоне
золотого летнего заката в небо прямо над домом поднимают аэростаты
противовоздушной обороны, так что казалось, что немецкий самолет, запутавшись в
тросах, упадет прямо на дом. Соседний парк превратился в позиции для зениток и
пулеметов. Когда его вновь открыли после войны – он был завален гильзами от патронов.
Там же ремонтировали и разбирали на запчасти привезенную с фронта технику. Но,
несмотря на старость – он был бойцом: дежурил, собирал фугаски, а один раз, гуляя, мы
увидели, как в команде бойцов, которые несли аэростат на позицию, отощавшие солдаты
не смогли его удержать и начали взлетать вместе с ним. Александр Васильевич,
ухватившись за веревку, помог им оправиться. Помню, с каким волнением были
восприняты вести о втором фронте.
Как нам нравились студебеккеры и форды. Это как-то перекликалось с его космическим
видением проблем: он не был человеком своего места. В августе 1945-го опять танки и
войска под окнами, отправляются на восток. Еще недавно прожекторы бывшей
противовоздушной обороны прославляли победу. Один боевой прожектор стоял прямо
под его окном. Теперь «мы» ходим на этюды (карандашные этюды в блокнотиках и я с
ним как хвостик). Он верит в возрождение - по Яузе пойдут пароходики, и я верю. В
сквере Баумана устроили невиданные клумбы (как в Германии, т.к. делали наверняка
пленные. По крайней мере, один раз, самый первый).
Но уже раздувают новый кошмар: атомная бомба. Самая пора быть художником. Но он не
сдается. Мы даже ездили несколько раз в Останкино. Помню, как Александр Васильевич
с Лидией Сергеевной, второй женой, слушают Бетховена, склонившись друг к другу
головами. Все в комнате сохранено как было всегда: это внутренняя, наша Победа. Пусть
шторы выцвели и истрепались, пусть клеенка на столе уже не гнется и не отклеивается от
дубовой столешницы, пусть коврики на полу протерлись до дыр, пусть треснули
подоконники и сгнили оконные рамы, но все на своих местах. Стоят вазочки, целы
изящные этажерки для цветов, на них видны следы раскраски и выжигания. Резные столы
и стулья еще держатся, хотя все переклеены. Живы книги и репродукции. Но уже нет
здоровья и нет «разрешения на работу», как теперь говорят многие приезжающие.
Он работает в основном для себя, заказов мало. Есть медаль в честь 800-летия Москвы.
Помню, как он последний раз спустился в наш дворик: несколько соседей сидели на
лавочке в окружении детей. Дядя Петя пытался для сына нарисовать зайца в альбоме.
Дед взял альбом, взял свой крошечный эскизный карандашик и, проткнув его в середину
ластика, сделал из него волчок. А потом, к всеобщему удивлению, наклоняя в разные
стороны альбом, заставил волчок нарисовать во весь лист зайчика. Может таким он
остался в памяти столь дорогих ему соседей: шофера, слесаря и его жены и меня.
Старики часто оказываются очень одинокими.
AMIT 4 (25) 2013
13
После его смерти первая же выставка в Ермолаевском переулке была запоздалой
компенсацией морального ущерба длиной в целую жизнь.

Адрес-календарь 1902 г.

Брак Е.А.Псищева и Софии Тимофеевны Заварзиной, дочери умершего штаб-лекаря Тарутинского пехотного полка Тимофея Владимировича Заварзина и Настасьи Францовны 4 октября 1838 г. в церкви Воскресения в Таганке.