ОХОТА и охотничье собаководство

Кто из старых московских охотников не знавал Николая Петровича Силина, магазин которого, а вернее даже не магазин, в сущности - оружейная мастерская помещалась позади Большого театра, в нижнем этаже высокого доходного, как тогда говорили, дома, под прямым углом сходившегося с другим.

Эту мастерскую без вывески, занимавшую небольшую комнату внизу, с двумя окнами, выходившими на задворки Большого театра, заваленные декорациями, и рабочую комнатку наверху знали все настоящие охотники, и в особенности стендовики - садочные стрелки, выступавшие на садках по голубям на стендах Останкина и за границей, в Монте-Карло. К ним принадлежало много лиц именитой купеческой и финансовой Москвы.

Мастерская Н. П. Силина сделалась своеобразным клубом, куда часам к пяти-шести вечера съезжалась или сходилась охотничья Москва, чтобы узнать что-нибудь новое об оружейной технике, послушать об удачах и неудачах охотничьих «подвигов», рассказать об успехах своей собаки или, наоборот, пожаловаться, посоветоваться относительно вязки своих любимцев, сговориться о совместной поездке, наконец, просто заказать сотню патронов для предстоящей охоты.

В то время как комфортабельные охотничьи магазины Шенбруннера, Роггена и в особенности Биткова, находившиеся на самых фешенебельных улицах: Кузнецком мосту, Неглинной и Большой Лубянке, были пусты, силинский клуб-мастерская был до отказа набит посетителями.

Здесь можно было встретить известных садочных стрелков: Мазурина, Шорыгина, Сиу, Шуцмана и других, не гнушавшихся хаосом этого клуба, где за прилавком, заполненным в беспорядке пыжами, гильзами, пистонами, шомполами, неизменно стоял хозяин - Николай Петрович Силин, крупный мужчина с умным простонародным лицом, прекрасный стрелок, участник почти всех садочных соревнований, знаток оружейной техники, неизменный советчик по всем охотничьим делам, привлекавший к себе чисто русским радушием, готовый отпустить ценное ружье в долг, всегда внимательно выслушивающий все охотничьи затруднения и обязательный, стремящийся помочь всем без исключения, как самым именитым, так и совсем неизвестным посетителям, только что вступившим в завлекательный мир охоты.

Сюда, хотя и изредка, заглядывал известный всем пойнтеристам владелец прославленных пойнтеров тяжелого типа, типа Ланского, внешне безобразный Иван Иванович Залогин, который проводил свое время главным образом в Завидове; построив там себе дачу, он устраивал попойки, топя в вине свой неуспех у женщин.

К Силину заглядывали почти все члены Московского общества охоты, объединившего все именитые купеческие фамилии Москвы: Востряковы, Морозовы, Сорокоумовские, Алексеевы, Живаго, Рябовы, Шорыгины, Столяровы, Сиу, Пло, Ломбардо...

Мой дядя по матери, Александр Львович Шарпантье, муж известной балерины Лидии Николаевны Гейтен, когда-то охотившийся, ввел меня в этот клуб, где я, тогда еще робкий гимназист, был радушно встречен Силиным. Я жадно вслушивался в этот охотничий базар, ловя и запоминая не известные мне меткие охотничьи слова и выражения. Мастерская Силина стала для меня, да и не только для меня, своеобразной школой охоты, поскольку нельзя даже и передать той широты вопросов, которых так или иначе касались в своих рассказах ее посетители.

Здесь узнавал я о цене медвежьих берлог, здесь повествовалось о замечательной работе стай гончих, принадлежавших Алексееву и Живаго, здесь говорилось о совершенстве английских ружей Пёрде и Голанд-Голанда, штучной работы, со стволами из высшей стали Витворта, с замечательной гравировкой, с безупречной пригонкой всех частей.

Силин стал пропагандистом бельгийской фирмы Пирле, выпускавшей штучные ружья - со стволами того же Витворта, украшенными почетной маркой в виде снопа, с такой же изысканной гравировкой и точной пригонкой частей, но стоившие намного дешевле.

У Силина я стал однажды свидетелем интересной сцены между ним и одним из лучших садочных стрелков - Мазуриным, который упрекал Николая Петровича, что он, как ружейник, не знает самого простого способа повышать кучность боя садочных ружей.

Силин, очевидно осведомленный из чьих-то уст об опытах Мазурина, лукаво улыбался за своим прилавком, беся этим распаленного Мазурина, которого все окружающие со вниманием слушали. Но вот после наступившей паузы, после укоризненного упрека в незнании Силин ядовито выдавил из себя, обращаясь к Мазурину: «А я недостаточно богат, Константин Митрофанович, для таких экспериментов».

Глаза всех перекинулись с Мазурина на Силина. Тот выдержал взгляды и молчал.

Мазурин покраснел, почувствовал насмешку и запальчиво разразился деланным смехом: «Николай Петрович, побойтесь бога... причем здесь богатство... Для этого не золото надо класть в патроны... а простые дрожжи».

Все взгляды снова впились в Силина, стараясь найти на его лице законное смущение.

Лукавая улыбка снова пробежала по лицу стоявшего все в той же позе за прилавком Силина, который после паузы ровным, спокойным голосом ответил: «Золото, вы правы, Константин Митрофанович, класть в патроны не надо, но...- он остановился и, ехидно посмотрев на Мазурина, спокойно продолжал:- Но вот именно золото и придется выкладывать после такой операции».

И быстро переступив с ноги на ногу и как-то подавшись всей своей тяжелой, грузной фигурой в сторону Мазурина, спросил его все тем же ровным, несколько глухим голосом: «А чоки своего Пёрде после этого вы посмотрели?»

Это был удар по месту. Мазурин побледнел, и все сразу поняли - поняли, что после его эксперимента чоки его садочного Пёрде были раздуты и дорогое ружье обесценено.

Такие сцены не забываются.

Николай Петрович несколько раз приезжал к нам на дачу и учил меня и брата стрельбе по тарелочкам. Как сейчас помню его мощную фигуру, в устойчивой позе, несколько наклоненную вперед, точно отлитую в бронзе, с ружьем у плеча, и затем молниеносный выстрел, заставляющий летящую тарелочку превратиться в порошок. А после стрельбы, за ужином следовали его увлекательные рассказы о разных охотничьих случаях.

Но самое теплое из воспоминаний о нем - впечатление о его замечательно внимательном участии ко всем моим охотничьим начинаниям.

Это у него в клубе я познакомился с Михаилом Ивановичем Алексеевым, владельцем лучшей в России стаи русских гончих, это благодаря его содействию я получил от Алексеева смычок гончих, а позднее он же оповестил меня об обиде Алексеева, получившего несправедливо на полевой пробе гончих Московского общества охоты второй приз вместо первого, присужденного Л. В. Живаго, и о наступившем у Алексеева некотором охлаждении к охоте с гончими, совпавшем с его увлечением конным спортом,- охлаждении, позволившем мне приобрести у него несколько первоклассных собак, легших в основу моей будущей стаи, среди которых не могу не вспомнить красавицу Звонишку - вожака его стаи, в продаже которой он позднее раскаивался и расставаясь с которой так горько плакал пьяными слезами алексеевский доезжачий Иван...

Вспоминая с теплом Силина, я ясно вижу и еще одну его замечательную черту - ему всегда хотелось сделать или сказать всем что-либо приятное, так просто, от всего сердца, без всякой задней мысли.

Так, помню, с какой радостью он сообщил мне как-то чей-то веский похвальный отзыв о моей стае русских гончих, которая без смычков шла по узким улицам Москвы,- словно не я, а он сам был владельцем этой стаи.

Простой русский человек, хорошо понимающий и прощающий все достоинства и недостатки встречавшихся с ним людей, широкий в своих поступках, подкупающий своей искренностью, не лишенной, правда, и народной хитрецы, строгий и неукоснительно твердый в исповедании всех правил охоты - таким сохранился во мне образ этого интересного человека, богато одаренная натура которого представляла собою один из замечательных примеров появления настоящих самородков из народа.