Дивненская спецзона (1930-1946)

Как то уж очень сурово обошлась судьба с нашей бабушкой Марфой. Рождена была в огромной семье Константиновых, родом из детей Боярских Обоянского уезда. Ну об этом, конечно же никто из Константиновых не помнил. К 20 веку это была бедная многодетная семья с очень верующей и богомольной матерью. Жили в Надежде, дочери Константиновы были очень красивы и подрастая выходили замуж , исключительно, в зажиточные семьи. Потому в тридцатые годы то ли шестеро, то ли пятеро из них со своими новыми семьями отправились по кулацким поселкам.

Нам их трудно даже разыскивать, так как никто не помнит или никогда не знал их новых фамилий.

Марфа приехала с мужем, двумя детьми и свекром в Дивненскую спецзону.
Мы не знаем как ей жилось в Дивном, архивы ничего об этом не знают тоже, либо слишком героически хранят эти сведения. Поэтому сведения обрывочные, кто как вспоминал, так и рассказываю.

В 1937 году Володя Некрасов пошел в 1 класс. Учеба длилась недолго, понадобились зоне и эти рабочие маленькие руки, а потому через год из школы Владимира Некрасова исключили, отец всегда помнил имя и отчество директора школы, а я не запомнила. Уважаемый человек был в селе директор школы. Марфа ходила, просила, да тем и кончилось.

У отца остались воспоминание о длинном школьном коридоре, полы которого чисто-чисто намывали технички, с порога заставляли ребятишек снимать обувь и оставлять возле печки, которую до прихода учеников жарко топили. Ходить Володе Некрасову и Ивану Тарасову в школу было далеко, через степь. Когда сухо, то ничего. А если осень и слякоть, то ноги проваливаются ой-ёй как глубоко, если ещё учесть, что подошвы в сапогах резиновых никогда не было, была только верхушка для приличия, а подошвы не было. Пробежишься в такой обувке до школьного двора, там техничка выносила воду, чтобы обувь школьники мыли, вот и помоешь сверху, а когда идёшь по длинному коридору, тут то на половицах мокрые грязные следы и остаются. Поэтому и разувались школьники сразу же при входе в школу. Как часто болели дети, не знаю, но пропускать школу было нельзя, прогулы карались так же жёстко, как и невыход на работу.

Жаль, архивы школьные не сохранились, а было бы любопытно узнать формулировку решения педагогического совета об отчислении из школы ученика второго класса Владимира Некрасова. Мне всегда было интересно, кто же был тот директор школы, который стучал наганом по столу и кричал на нашу бабушку Марфу: "Сгною, кулацкая морда!"

Ну что, нашла я этого директора. 24 года ему тогда было, потому и с наганом бегал, власти хотелось и нравилось, что боялись. В 1938 году отца из первого класса исключил, а через несколько месяцев забрали его в армию. Что же тебя, директор, раньше не забрали? Ты ж моему отцу жизнь сломал. Отец никогда ничьих имён не называл. Тех, кто у немцев служил, кто надзирателем был, полицая местного, что за ним, тринадцатилетним мальчишкой, бежал к Подманку и стрелял, не называл нам. Говорил, что у них дети в селе живут, ни к чему пересуды.
А тебя, директор, всегда по имени отчеству звал. Евгением Ивановичем. Ты ж, директор, всю войну не на передовой провел, ты ж в особом отделе по донесениям специализировался, за что и награды имел, я ж все документы нашла. А что ж с наганом, Евгений Иванович, да в атаку, не хотел что ли?

Драга Евгений Иванович, 1914 г.р., беспартийный, русский, неместный, из села Молотово Молотовского района, сейчас это село Красногвардейское Красногвардейского района, был призван в 1939 году Апанасенковским РВК, служил писарем в особом отделе 765 штурмового авиационного полка, смешанной авиационной дивизии Северо-Кавказкого фронта. В апреле 1943 года был уже старшим писарем, в звании сержанта, и приказом от 30 апреля 1943, за своевременное и аккуратное составление донесений для вышестоящих штабов, представлен к награде, медали "За боевые заслуги". В войну живым остался, среди погибших в списках не значится, среди пленных тоже нет. Но до 1985 года не дожил, в тот год всех участников войны, оставшихся в живых, награждали орденами Отечественной войны, ему не выдавали.

В восемь лет стал Володя Некрасов в артели подпаском у помощника пастуха, Митьки Мотиско. С дядькой Митькой дружба сохранилась на всю жизнь, всегда помогали друг другу. Когда дядя Митя работал сторожем в колхозном сад , он нам яблоки привозил. Много-много. А перевели на огород, так помидоры. Привезёт, высыпет в корыто и велит, пока родителей нет, всё на томат перекрутить.

Так и жил отец с одним классом образования, пока не пришел черёд служить в армии. Так как безграмотных в нашей стране уже не было, а потому переправили цифру 1 на цифру 4, а четыре класса, это уже не один! Когда отец ушел на пенсию по инвалидности, то в 55 лет , у него было официально 42 года стажа, а вот годы с 1938 по 1943 так и остались неучтенными.

Прошло десять лет заключения. Жили всё так же на самом краю села за грейдерной дорогой (это сейчас трасса Ставрополь–Астрахань), землянки стояли рядками. Наша была крайняя по воспоминаниям Тарасовой М.К. Сегодня остались только холмики от тех рытых землянок. С краю Некрасовы, потом Тарасовы, Слюсаревы, Дубинины...

В 1940 году у Некрасовых Стефана и Марфы родился сын Алексей. Десятилетний Володя продолжал работать подпаском. Дочь Люба училась в школе, у неё были способности, и даже в тех условиях, она впоследствии окончила одиннадцать классов. Стефан с Марфой работали, где начальство укажет. Был у них уже и огород, и даже корова была, куры по двору бегали. Ко всему человек приспосабливается. Приспособились и они как-то.

Из исследовательской работы: "Освобождение села Дивного. Как это было."
"...Оборонительные бои начались 25 июля 1942 года, на рубеже у реки Дон. Через три дня немцы вышли к южным берегам рек Котельник и Маныч, а уже к началу августа – начали продвижение на Элисту, Приютное, Дивное.
В селе появились беженцы, отступающие войска Красной Армии, а в один из дней над райцентром – вражеские самолеты, сбросившие бомбы на железнодорожную станцию. По свидетельству очевидцев, красноармейцы были полуголодные, измученные, в изорванном обмундировании.
Когда наши части стали отступать, то взрывали вагоны с боеприпасами, которые стояли в тупике, и никого об этом не предупреждали. Тем, кто жил рядом с железной дорогой, не повезло. Летели колеса от вагонов, раскаленные рельсы, куски железа. Все кругом гудело, взрывалось. Люди думали, этому не будет конца. Некоторые дома были разбиты, кто-то остался без жилья.
Перед отступлением советских войск были также подожжены склады предприятия «Заготзерно». В селе начались паника и мародерство. Люди забирали зерно из складов, грабили магазины и уводили колхозный скот. 9 августа 1942 года в Дивное вошли немецкие войска."


Был на станции и Володька Некрасов. Увидал – вилы лежат, мать дома всё сокрушалась, что вил не было. Схватил вилы и потащил, а немец смеялся (немцы уже были на станции и наблюдали за происходящим). Потом взял немец ведро и насыпал угля, вручил мальчишке и подтолкнул. Так и поволок Володька домой и вилы, и ведро с углем.Когда немцы пришли в село, разницы особой жители не заметили, так же работали в артелях, так же были наказания. Так же еды было мало.
Зверства? Ну, какие зверства.
Человек четыреста евреев расстреляли только в районе, очень немцы не любили евреев отчего-то и почему-то не стреляли их на месте, а долго гнали на выбранное заранее место. Я всегда помнила, рассказывала соседка баба Сиденчиха, как расстреливали еврейскую семью Дульцевых. Бабка Дульцева, что у нас за огородами жила, валялась в ногах у немцев и просила хоть одного маленького ей оставить. Пошептались о чём-то немцы и отдали самого младшего ей, а остальные дети тянули к бабушке руки и кричали: «Мы – Дульцевы, мы –Дульцевы!» Но их и мать расстреляли. А я только в этом году узнала, почему же это немцы пожалели одного мальчонку. Оказывается, этот маленький мальчик и был только один – Дульцев , а остальные дети были от другого брака, еврейские дети были.
Жалостливые они, немцы, были. Бабку Дульцеву пожалели.

Марфе повезло, дочку Любу в Германию не угнали, так как когда пришли переписчики, то из-за условий жизни Люба была настолько мала и худа, что записали её тем годом, который назвала Марфа. Не понимала бабка наша Марфа европейских ценностей тогда.
Немцы были прожорливые, брать в спецпоселке было нечего, но если увидят курицу, гонялись за ней. К мальчишке Володе Некрасову относились хорошо, симпатизировали. Был у Володи маленький чёрненький кутёнок, и он с ним играл. Немец смеялся. А потом отчего-то разлаялся на немца щенок. И застрелил немецкий солдат кутёнка. Очень мальчик горевал.
Что было хорошего? То, что работала Марфа на складе, мешки трусила, и начальник – немец, делал вид, что не замечает, как она сахаринки или зернышки на платок из углов мешка вытряхивает и бережно собирает. Вот за это тому неизвестному немцу – низкий поклон. Не всегда к Марфе люди были так добры.
Разные были немцы.

Требования новых властей жителями выполнялись. Если протянули провод, предупреждали, будет поврежден, расстреляют столько-то. Провод не трогали. Нельзя, чтобы в окнах горел свет. Электричества в селе не было, но и лампу зажечь нельзя, сидели в темноте. За исполнением приказа следили полицаи, фамилии в селе известные, но не в фамилиях дело. Мы не судьи. Отец рассказывал, что сидел на полу в своей землянке, лучинку из печки взял и смотрел на огонь, а по окнам очередь из автомата. Местные полицаи были, всех знали, и кто в какой землянке живет, но власти и им хотелось, не только Евгению Ивановичу...


17 января 1943 года части Красной Армиии форсировали Маныч и освободили село от фашистских захватчиков. Две недели шли бои на Маныче. Трассирующие пули беспрерывно озаряли степные просторы. Немцы в спешном порядке покидали обжитые квартиры, уезжали на мощных грузовиках, тянули за собой пушки. А вот освободители вошли в село пешком, плохо одетые, с обмороженными руками и лицами. Зимой, в окопах, в калмыцкой степи... Страшно представить, сколько же людям пришлось испытать и пережить.

Ушли немцы, пришли наши. Нашим обрадовались. И так же работали, и так же голодали.
Трудно пережили войну, голод 1943-44 гг. Марфа с детьми, но выжили.

Некрасовым повезло. Володю (Марфа ходила, просила) взяли работать на кошару. Не буду останавливаться на всех подробностях труда тринадцатилетнего мальчишки. Если Вам в буран без шапки, которой не было, с какой-то тряпкой на голове, приходилось искать овец, то Вы знаете, что это за работа, а если не знаете, то лучше никогда и не знать.
Отец рассказывал, что хоть и плохо, и голодно было, но он от голода не опухал, так как в степи при овцах, глядишь, где-то тайком чабан и прирежет овцу, как-то выживали, а братья Тарасовы опухали. Сестра Люба в войну тоже работала, брат Лёнька, совсем мал ещё был, Марфа их тянула, став больной старухой в сорок лет. Бедствовали, конечно. Война закончилась. Стали жить дальше.
***
Что вынес Владимир Некрасов за 16 лет жизни в спецпосёлке? Сострадание.
Сострадание к любому бездомному и бродяге, любому, кому требовалась помощь, и кто встречался на пути. Просить не мог, но просящему не отказывал, собой жертвовал, а помогал.
Тех, неведомых и безымянных, кто надругался над его родителями и исковеркал ему жизнь, ненавидел.
Людей нечестивых видел насквозь. Усмехался.
Трудяг и идейных уважал. Образование ценил.
Читая в центральных газетах иные постановления, смеялся до слез, приговаривая с некоторым восхищением: "Ну, гады проклятые, что творят..."
Семью почитал превыше всего. Детьми гордился и любил безмерно.





http://www.exlibris-molibojenko.ru/vgd/nekras1938.jpg
Эта фотография 1947-48 года. Ученики школы ( восьмилетняя школа № 1).
В верхнем ряду, с левого краю, в белой рубашке улыбается Алексей Некрасов. Так во всяком случае, вспоминают те кто на фотографии изображен. И я тоже так думаю. Кто-то узнает и себя.

19 июля 1930 года председателям РИКов Терского округа были разосланы телеграммы с грифом "Секретно", в которых указывалось, что "…в ближайшие дни решено приступить к внутри краевому переселению и внутриокружному расселению кулацких хозяйств с расчетом закончить всю работу в крае не позже первого сентября"4. В ней также предлагалось всю подготовительную работу, проверку, подготовку отведенных земельных участков, проверку списков, организацию институтов комендантов и прочее, в соответствии с ранее данными указаниями, закончить не позже 22 июля.

Первоначально управлением поселков занимались райисполкомы.
Уполномоченным райисполкомов предоставлялось право:
1) установления обязательных для всех граждан данного поселка ежегодного общего плана, производственных заданий для отдельных землепользователей, хозяйственного и общественного распорядка;

2) введение обязательной трудовой и транспортной повинности и наложения взысканий за невыполнение указанных плана, распорядка, повинностей и заданий. В качестве взысканий предлагались следующие административные санкции: предупреждение; штраф не свыше 10 рублей; принудительные работы на срок не свыше 7 дней.

Помимо того, уполномоченные райисполкомов имели право на территории поселка регистрировать все акты гражданского состояния.

Таким образом, вся власть в спецпосёлках для раскулаченных принадлежала уполномоченным райисполкомов, которые могли не только решать все вопросы хозяйственного и административного устройства поселков, но и взымать с граждан поселков сборы на административные и хозяйственные расходы.

До июля 1931 года особые поселки не считались формой заключения, но постановлением Президиума крайисполкома Северо-Кавказского края от 21.07.1931 года непосредственное административно-хозяйственное управление спецпоселками на территории края было передано ОГПУ СКК, превратив тем самым спецпереселенцев в спецконтингент, т.е. в заключенных. В 1931 году в селах были ликвидированы сельские советы.

Каждое село было разбито на участки, на каждом имелся свой десятник (инспектор райкомендатуры НКВД), который следил за дисциплиной. Первоначально кулаков размещали во всех селах Дивненского, Арзгирского и Дубовского района, но в марте 1931 года произошло очередное переселение бывших кулаков уже внутри этих районов, в результате чего были сформированы спецзоны: Дивненская и Арзгирская.

В 1930-1931 году было переселено 14 тысяч кулацких хозяйств из районов Кубани, Дона и Ставрополья, но массовое расселение всех хозяйств, отнесенных к кулацким, продолжалось до мая 1933 года. Точное число расселенных в Дивненской и Арзгирской спецзонах неизвестно.

Спецконтингент спецпоселков Ставропольского края стал для государства бесплатной рабочей силой, труд которой использовался на всех видах работ. Весной 1931 года были посеяны продовольственные культуры и хлопок, организованы молочная ферма, овцеводческое хозяйство, налажены кирпично-черепичное производство и сетевязание, создана пошивочно-обувная фабрика.

К концу 1931 года в районе было создано 22 неуставные артели. Все жители спецзон в возрасте от 14 до 60 лет должны были работать в артелях или на кустарных промыслах. Создание колхозов на территории поселков категорически запрещалось, а в неуставных артелях переселенцы не обладали ни хозяйственной самостоятельностью, ни правом распределять произведенную продукцию. Наряду с неуставными артелями был создан специализированный каракулеводческий совхоз (с. Маки) с поголовьем 10 тысяч овец.

Арзгирский район специализировался как хлопковый. Хлопок выращивали и в Дивненском районе, но в меньшем объеме. Это одна из трудоемких культур, и её разведение в условиях северо-восточных районов Ставрополья только усложняло жизнь здесь живущих, и истощало почву. Одним из источников рабочей силы для выращивания хлопка стали прибывшие в 1931 году из Узбекистана байские семьи. Часть артелей были чисто молодежными, их часто отправляли в другие районы оказывать помощь колхозам, члены которых с таким рвением их выселяли. Так, в Предгорном районе колхозники в 1934 году не успели убрать просо вовремя, и на выручку прибыли бригады из Дивного. Убирать просо пришлось из-под снега, жили в наспех вырытых на полях землянках. Работали от темна до темна. Одежда во время работы промокала и промерзала неоднократно, причем за ночь высушить её не удавалось. Кроме постоянного холода приходилось переносить и полуголодное существование, так как продукты для молодежных бригад практически не выделялись. Пытались варить просо, но неочищенное зерно, даже после целого дня варки, оставалось очень жестким.

Хотя природные условия северо-восточных районов Ставрополья отличались от условий отдаленных районов Севера и Сибири, жизнь поселенцев, высланных Советской властью в спецпоселки Дивненского и Арзгирского районов, была практически такой же, как и в сотне поселков особого типа Севера и Сибири. И в ставропольских степях, и в районах вечной мерзлоты эти униженные, обездоленные люди бесплатно работали на государство, которое так жестоко с ними поступило, добавить только надо, не без помощи рьяных любителей всего нового.

В 1931-1933 годах переселенцев выручало сетевязание. За одну рыболовную сеть семья получала 8 кг кукурузной муки и 10 рублей – за сеть с мелким сечением.

К чувству голода прибавлялось постоянное чувство страха. За невыход на работу полагалось 10 суток ареста, за невыполнение дневной нормы или еще какую-нибудь провинность сажали на 2-3 дня на "черный котел" (10 г пшена и 2 г масла!) В селе была больница. Основное назначение пациентам, истощённым голодом, главный врач Н. формулировала так: "Больным нужно больше работать".
В 1933 году была закрыта Покровская церковь, а в 1934 году её полностью разрушили, камни пошли на постройку Дома культуры. Но люди собирались тайно, проводили службы. В праздники, с риском для жизни, некоторые пешком отправлялись в церковь села Петровского (ныне г. Светлоград).
Делалось и что-то хорошее, жизнь же всё равно шла вперед, привыкали к тому, что и сам ты враг, и вокруг враги. А тот, кто не враг, так он самый враг и есть. В особых поселках создавались библиотеки, организовывалась подписка на газеты, проводились раз-личные культурно-бытовые мероприятия. По постановлению Северо-Кавказского крайисполкома в зоне работали пункты ликбеза, к чему привлекалась молодежь, окончившая семилетнюю школу. Осенью 1932 года в селах Дивненской спецзоны восстановили систему народного образования. В школах классы под литерой "А" состояли из детей вольнонаемных, а под литерами "Б" и "В" - из детей спецпереселенцев. Дискриманация была не только в названии класса. Детей переселенцев не принимали ни в пионеры, ни в комсомол.
Положение молодежи осложнялось тем, что они не имели права покинуть поселки, а также не могли получить дальнейшее образование. Вот как рассказывает об этом Д. И. Шаповалов, житель села Дивного:
«Сумел убежать на родину, устроился в учебно-опытном зерносовхозе, окончил курсы комбайнеров, пытался поступить в институт в Ростове-на-Дону. Сдал все экзамены хорошо, но у меня не было справки о социальном положении. Тут как раз началась паспортизация, и мне пришлось вернуться в Дивное. Сразу же меня арестовали, били, конечно».

29 августа 1931 года Президиум крайисполкома Северо-Кавказского края поручил Крайизбиркому, по представлению органов ОГПУ «досрочно (до истечения 5 летнего срока) восстанавливать в правах гражданства достигшую 18 - летнего возраста молодежь, проявившую себя с положительной стороны на работе». Этим же постановлением, местным органам ОГПУ разрешалось в отдельных случаях досрочно освобождать молодежь из мест расселения за ударную работу и перевыполнение производственных планов. Но радость была недолгой. Не успело постановление вступить в силу, как тот же Президиум крайисполкома 28 сентября отменяет свои же решения.

Спецзона изменила не только жизнь людей, но и положение сел, на территории которых она была расположена. Так, в 1934 году Дивное перестало быть райцентром. Район был переименован в Апанасенковский (в честь героя гражданской войны И. Р. Апанасенко), а райцентр перенесли в село Апанасенковское (бывшее Митрофановское). Тогда район выглядел следующим образом: села Рагули, Воздвиженское, Апанасенковское, Айгурское, Вознесеновское – непосредственно Апанасенковский район, а остальные семь сел – Дивненская спецзона.

Только в 1938 году жители спецпоселков получили избирательное право.
В этом же году спецпоселки были переименованы в трудовые, а Дивное снова стало районным центром.
И все же, переселенцы не стали окончательно свободными людьми. По-прежнему они не имели права на свободное передвижение, по-прежнему должны были работать в артелях и подчиняться уполномоченным райкомендатуры.
До 1946 года перевоспитание в зоне прошли более 44 тысяч человек.

Дивное, с 1930

• 1. Тарасов Пётр Яковлевич 1898 с семьёй
  
  
• 2. Тарасова Мария Константиновна, его жена
  
  Дети:
  
  
• 3.Тарасов Александр Петрович (рожден в с Надежда, 1918)
  
  
• 4. Тарасов Иван Петрович (1928, род в с. Надежда),
  
  
• 5. Тарасов Виктор Петрович, родился в селе Дивном
  
  
  
• 6. Тарасов Алексей Петрович,, родился в селе Дивном
  

Известно, что семья Тарасовых относилась к коренным жителям села Надежды, прибывших однодворцев из Курской губернии в Кавказскую область для освоения пустующих земель.
При желании, родственники могут проследить историю семьи, документы в архивах по этой семье сохранились. Нам же известно, что Тарасовы прибыли в село Дивное в 1930 году как спецпереселенцы, землянки с Некрасовыми вырыли рядом за грейдерной дорогой. Их дети шли по жизни рядом до конца жизни.
Нам неизвестен полный состав семьи, прибывший в с. Дивное.
На войну Петра Яковлевича забрали весной 1942, только вот в книгу призыва, где так аккуратно, меняя один красивый почерк на другой, с 1941 по 1945 велись записи фамилий призывников, и указывались другие данные, Петра Яковлевича Тарасова не записали. То ли листочек утерялся, где записывали, то ли ещё какая причина была.

Воевал на Калининском фронте, в 945 артиллерийском полку, рядовой, назначен был в последнее время службы ездовым. В конце декабря этого же года поступил в военный госпиталь № 3334 с диагнозом: "Миокардио дистрофия. Декомпенсированная алиментарная дистрофия с отёчным синдромом". 16 января 1943 года умер от болезни. Похоронен на Вознесенском кладбище г. Шуя Ивановской области, в послевоенные годы перезахоронен на Троицкое кладбище по улице Дуниловской, мемориал участникам ВОВ, блок 4, пор. 618.

Героических подвигов не совершил Пётр Яковлевич вместе со своими командирами, а от голода на фронте умер. Он, умирая, не знал, что его сыновья Ванька да Лёнька, в этом же, сорок третьем, будут пухнуть от голода в приманыческой степи, но выживут. Старшего сына, Александра Петровича Тарасова, возьмут в конце войны на фронт, повезёт, живым домой придёт, а много позже вернётся младший сын Виктор Петрович в родовое село Надежда.

В настоящее время никого из сыновей Тарасовых в живых нет. И если мы о них не запишем, то никто и не вспомнит.