Гражданская война

Одно время казалось мне, что отец пришел в революцию из-за тягот существования: была бы их жизнь с бабушкой сытой — папа, может быть, смотрел бы на стачки своих товарищей со стороны.
Но что-то в этом предположении не складывалось. Характер и убеждения зависят далеко не только от пустоты или наполненности желудка.
Мысль кружилась вокруг этого несоответствия пока папа как-то не вспомнил, что его старшую сестру Варю ещё до первой русской революции, кажется, в Омске, задержали с пачкой революционных листовок.
Удивительно, но она выкрутилась: предупредительно завернув прокламации в новенькие дамские панталоны, сумела убедить жандармов, что листовки ей подложили, когда эти самые панталоны будто бы покупала с рук на улице.
Папа рассказывал об этом непринуждённо, как будто и особенного в этом ничего не бы-ло. Но ведь из-за таких игр она могла попасть и на каторгу.
Чтобы развеять мои сомнения папа добавил, что муж Вари — Сергей Петров был социал-демократом, когда папа еще ходил пешком под стол.
Не слишком ли много революционеров для одной родни подумалось мне. И не от Пет-ровых ли это у отца?
Но напрямую ни тётя Варя, ни дядя Сергей серьёзно повлиять на папу не могли: Варя с дядей Сергеем уехали из Тулы, когда папе и двух лет не было.
Тогда я и задал себе самый невероятный вопрос, а не присутствовал ли в моих тульских предках некий ген справедливости. Поскольку же основательно и надёжно защитить справедли-вость в условиях того времени не удавалось, то им оставалось участвовать в ее революционном становлении ...
Интересно было бы расспросить обо всем этом детей Вари.
Двоюродная сестра Тоня Коновалова прислала мне из Калининграда очень старый поч-товый конверт с адресом младшей сестры Вариной дочери Федосьи, к том времени — уже пен-сионерки, в городе Петропавловске в Казахстане.
От неё, и от её брата Константина мне и удалось многое разузнать.
Сергеи Константинович Петров, 1871 года рождения, с тринадцати лет пошел на Тульский патронный завод учеником слесаря. Но главное, что уже в таком юном возрасте чувство спра-ведливости в нём созрело. Как мог помогал слабым, заступался за беззащитных. Особенно рас-трогала меня такая подробность: еще до женитьбы, приходя с юной Варей на танцы, Сергей, из-винившись перед ней, приглашал потанцевать девушек, которых никто приглашать не хотел.
Сергей не терпел хамства мастеров, их придирок к рабочим, выступал против обсчётов, против бессовестного снижения расценок женщинам-работницам. И самое удивительное, что отчасти восстанавливать справедливость даже на таком большом заводе, как Тульский патрон-ный — удавалось ещё задолго до первой русской революции.
К марту 1899 г. Патронному заводу привалило необычно много заказов, суливших круп-ные барыши хозяевам. Дядя Сергей и его товарищи вовремя организовали стачку и добились успеха: уже на третий день дирекция уступила требованиям — были повышены расценки, ви-новники обсчётов были наказаны. Социал-демократы почувствовали себя здесь силой.
Тогда подпольная организация поручила Петрову перейти на Тульский оружейный завод, где предстояло провести такую же забастовку. Он поступил в инструментальную мастерскую, где, кстати, работал в то время видный тульский социал-демократ С.И. Степанов –вскоре делегат второго съезда РСДРП и любимец Ленина.
Но руководство оружейного завода внимательно изучило уроки стачки на патронном и роль в ней дяди Сергея. Стачка на оружейном, им организованная, не удалась, а с завода его уволили. На патронный же принимать отказались... Так в борьбе за справедливость пришлось расплачиваться собственным благополучием.
Варя к тому времени родила дочь Анфису и семья особенно нуждалась в привычных условиях житья среди родни... А дядя Сергей, в одночасье лишившийся средств к существова-нию под вымышленной фамилией Константинов, по поручению подпольной партийной органи-зации вынужден был покинуть с женой и дочерью родную Тулу и переехать в Сормово на Вол-гу… Самопожертвование — это русская традиция.

"Каждый день над рабочей слободкой в дымном масляном воздухе дрожал и ревел фаб-ричный гудок, и послушно зову из маленьких серых домов выбегали на улицу точно испуганные тараканы угрюмые люди ... В холодном сумраке шли они к каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью жрала их... Грязь чмокала под ногами."
Это чмокание грязи так резко отозвалось в моей детской душе, что о сравнении людей с тараканами я тогда забыл. Но обе метафоры эти были, скорее всего, лишь острой приправой к пресному блюду романа Горького "Мать". Волжане же, как я убедился, в большинстве были не-зависимы характером и презирали тупое подчинение.
Могучая река поддерживала их не только рыбалкой, подкармливавшей и спасавшей при засухах, но и своим раздольем. А ветер с Волги легко развеивал масляный запах и дым завода. Да и грязь чавкала под ногами только пару месяцев в году.
Знал ли дядя Сергей Петра Заломова — прототипа образа Павла Власова в романе "Мать"? Не мог не знать: не так много революционеров было в Сормово, да и в Нижнем. Впо-следствии в их биографиях я обнаружил очень существенное общее.
Вскоре, как и следовало ожидать, Сергей Петров был в Сормово арестован. После ареста в 1904 году он с семьёй переезжает в Сибирь.
К 1905 году Петровы с дочерью Анфисой, с сыном Мефодием, рожденным в Сормово, с дочерью Марией, рождённой в Мариинске, приехали в Красноярск. Там дяде Сергею выпало счастье участвовать в празднике бескровной, доброй революции.
Дело в том, что рабочие дружины в октябре 1905 года уверенно и спокойно берут в свои руки власть в городе и называют это Красноярской республикой. По городу, радостно распевая революционные песни, ходят группы молодёжи с красными повязками. Сергей и Варя в их ря-дах. Все это так легко и естественно, что кажется каким-то праздничным сном.
Немногим из русских революционеров пришлось испытать такое ни с чем не сравнимое ощущение свободы.
Стачечный комитет преобразуется в Объединённый совет депутатов от рабочих и солдат. Начинает выходить газета "Красноярский рабочий".
На подавление Красноярской республики спешно послан из Омска седьмой стрелковый полк. Надо срочно готовиться к вооружённому отпору приближающимся карателям! Но лёг-кость, с какою власть далась красноярцам, усыпляла их осторожность.
Им кажется, что дружеская встреча стрелков пробудит у них сочувствие, привлечёт Ом-ский полк на сторону Красноярской республики.
Дядя Сергей не был в числе главных руководителей Красноярской республики: он был лишь одним из сотен её творцов. Он был лишен властолюбия и личных амбиций, которыми так легко заражается большинство революционеров.
У меня пока нет фотоснимка дяди Сергея, но по снимку его сына Константина я представ-ляю себе Сергея могучим и простодушным, как и вся первая русская революция. У неё— ни без-отчётной жадности к власти, ни опыта политического.
Результат горек. К обороне красноярцы оказались не готовы. Ни провиантом, ни водою осажденные не запаслись. Продержавшись около недели, они вынуждены были сдаться на ми-лость победителей.
Каратели образовали для побеждённых ощетинившийся штыками живой коридор от де-по до тюрьмы. По нему сотни дружинников республики проследовали за высокие крепкие стены.
Но и там надежда не умерла. Дядя Сергей был соучастником побега из тюрьмы одного из руководителей Красноярской республики Бориса Шумяцкого. Из-за тесноты в тюремном дворе охранникам пришлось разрешить заключённым прогулки на тюремной площади. Охранников при этом отвлекли разговорами, а Шумяцкий в это время спокойно, как будто и не был аресто-ван, перешёл площадь и скрылся за домами.
После такого смелого побега тюремный режим был ужесточён, ограничены были переда-чи заключённым. Сотни женщин осаждали тюремное здание, требуя принять у них продукты пи-тания для мужей и сыновей. Но тюремные чиновники передачи принимать не спешили. А когда женщины подняли шум, можно сказать, осадили тюрьму, охранники вызвали на подмогу каза-ков. Те верхом на конях ворвались в женскую толпу и что есть силы стали хлестать их нагайками.
Бабы завыли, стоны поверженных слились с проклятьями. Заключённые стали табуретка-ми бить в оконные решётки и двери камер. Казалось, вот-вот в тюрьме вспыхнет бунт. Тогда ка-заков срочно вынуждены были отозвать. А на площади остались лежать и сидеть множество из-битых женщин. Среди них была и тётя Варя — заводила женского протеста. После этого здоро-вье её пошатнулось.
В суде над участниками Красноярской республики обвинение потребовало для дяди Сер-гея наказание каторгой.
Однако, учитывая, что он не был среди главных заговорщиков республики, что он корми-лец троих детей, семью отправили под надзор в деревню Ивановку, в северную Кулунду. Мест-ность эта словно бы специально была подобрана, чтобы склонить ссыльных к раздумьям об ито-гах жизненного пути и бренности существования. Речка Баган (в переводе на русский, колодка на передние ноги лошади) вилась по безбрежной степи, и не дотекая до Ивановки — пересыха-ла.
При том, воды тут было вроде бы достаточно - куда ни глянь - озёра! Но в большинстве озёр водица была горько-солёная. С Юго-Запада в разгар лета задувал временами такой сухо-вей, что листочки злаков сворачивались...
Лет через пять Петровым разрешили переехать на станцию Купино (только что построен-ное ответвление от Великого Сибирского железнодорожного пути на Юг). На железнодорожной станции дядя Сергей и работал.
В Купино у тети Вари родились дочь Федосья и сын Константин (?)
А в тринадцатом году тётя Варя, старшая сестра папы, умерла в Купино в возрасте всего-то тридцати восьми лет.
Папа связывал первопричину ранней смерти сестры с жестоким избиением её казаками. Дочь Федосья, человек умиротворённый, считала, что виною тому слабые лёгкие её матери.
Соглашаясь с теми и другими доводами, я позволю себе предположить, что ко всему тому — это и судьба революционерки: как ни бодрилась тётя Варя, но не была она рождена для та-ких непосильных физических и нервных перегрузок.
Ген справедливости оказался сильнее жизненных сил ...
И мне кажется, дядя Сергей это понимал.
Ему шёл сорок второй год ...
Время лечит раны, а перемена мест этому способствует.
К 1917 году дядя Сергей с детьми в Татарске. По сравнению с Купино это местная столица. Десяток тысяч жителей, железнодорожный узел с мастерскими и депо. Станция отправляет в Европу тысяч пудов сливочного масла исключительного качества. Здесь свой банк, роскошный по местным меркам коммерческий клуб, сорок легковых и полторы сотни ломовых извозчиков.
Девятнадцатилетняя двоюродная сестра моя Анфиса, железнодорожная телеграфистка, ещё в марте семнадцатого ощущает себя в Татарске, как хозяйка. Как-то с подругой затемно возвращалась с работы. Пристали к ним незнакомые парни, распустили руки. Анфиса показала им приёмы кулачного боя.
В кого она? То ли в маму, то ли в дедушку, известного в Туле кулачного бойца.
Много интересного о Татарске тех лет рассказал мне местный краевед, полковник в от-ставке Григорий Скоробогатенько.
Здесь такое же расслоение общества, как и в Туле.
— Довести войну до победного конца — значит защитить демократическую Россию! -провозглашал местный банкир Л. Микриевский на митинге на перроне вокзала.
— Кому их из нас нужны Галицийские земли?! — прервал его юноша в студенческой ши-нели, вскочивший на подножку вагона.
Тут-то и выяснилось, как понимал банкир демократию:
— Держите немецкого шпиона! - заорал Микриевский.
Анфиса, не растерявшись, взяла незнакомого молодого человека за руку, незаметно про-вела его через комнату дежурного в помещение телеграфа, переодела его в форму железнодо-рожника и отправила ближайшим поездом в Омск.
Да, Анфиса в маму, но она маму перещеголяла. Один из руководителей здешней социал-демократической парт ячейки Михалевский вспоминал, что Анфиса участвовала в доставке ору-жия из Омска.
Отговаривал ли её папа от таких опасных поручений? Конечно же — отговаривал. Но в душе поддерживал ...
В ночь с шестнадцатого на семнадцатое декабря 1917 года красногвардейский отряд ра-бочих Татарска занял казарму железнодорожной охраны. Встреченный там дружным храпом, установил пост у пирамид с винтовками.
Затем солдат побудили и разъяснили им, что власть берут рабочие и беднейшее кресть-янство, что теперь солдаты могут либо разъехаться по домам, либо служить новой власти.
Многие решили остаться.
Воинскую часть местного гарнизона разоружить было труднее: там отстреливались, но, в конце концов — сдались.
А под утро, несмотря на ругань управляющего банком Микриевского, некий относитель-ный контроль был установлен и над этим учреждением. Среди большевиков Татарска не то что банкиров, бухгалтеров не оказалось. И потому решили назначить управляющим того же Микри-евского, несмотря на его крики: "Вы не большевики, а босяки!».
Что бы как-то обозначить влияние новой власти на финансовое хозяйство, приказом Совдепа ограничили выдачу денег в одни руки двумястами рублями. 0 последствиях такого ограничения лля местной экономики как-то не подумали.
Следующим шагом новой власти стала упреждающая борьба с контрреволюцией. В доме богатого купца Шпикельмана вечерам собирались недовольные. Красногвардейцы в полночь ворвались в дом. За большим столом сидело полтора десятка хорошо одетых господ, которые курили дорогие папиросы, пили изысканное вино. И, вероятно, обсуждали способы сопротивле-ния советам.
У одного из этой компании оказался даже пистолет. Господ этих арестовали, как заго-ворщиков. Не зная, что и как делать с ними, отправили их в Омскую тюрьму. А через неделю они возвратились оттуда со справками, что для революции не опасны.
Революция в Татарске так простодушна и легковерна, будто уроков 1905 года и не было.
Только через четыре месяца после провозглашения здесь советской власти, с помощью Омского Совдепа избран совет депутатов Татарского уезда во главе с Макаром Закриевским, где лишь шесть большевиков из двадцати семи депутатов.
Анфису берут на работу в Совдеп. Брат и сестра не знают на какую должность. Вспомина-ют только, что она там пропадала до поздней ночи, а ещё, что она перебирала вместо чёток це-почку из канцелярских скрепок, видимо, для успокоения души.
Закриевский, между тем, всё-таки позаботился о росте рядов "Красной Армии Татарска", то есть Красной гвардии, до шестисот штыков, чего враги новой власти игнорировать никак не могли. А через несколько месяцев оказалось, что Закриевский был провидцем.
Омский совдеп передаёт в Татарск московскую директиву: «скорее взять хлеб в Сибири, так как взять его кроме как в Сибири, негде ".
Татарск — не Тула. Организовать хотя бы частичное возмещение изъятия зерна промто-варами здесь то ли не могут, то ли не догадываются. И продотряды сталкиваются с жестоким со-противлением. "Мы тут живём в этих болотах и терпим эти морозы не для того, чтобы ещё от-давать с таким трудом выращенное"- орут крестьяне. А кое-где и в драку лезут.
Но вскоре случается самое плохое - застрелив красногвардейца, охранявшего склад с реквизированным зерном, этот склад сожгли.
Между тем, ещё с конца апреля 1918—го по Великому сибирскому железнодорожному пути на Восток мимо Татарска продвигаются эшелоны с будто бы разоруженными частями Чехо-словацкого корпуса.
Кто они и откуда? Сформировались из числа эмигрантов и пленных ещё осенью семна-дцатого. К тому времени корпус этот не воевал с немцами, от которых и чехи, и словаки очень пострадали, но и от фронта не удалялся: в прифронтовых условиях пропитаться было легче. Та-ким образом, корпус этот приобрёл некий специфический опыт, о котором в Татарске не дога-дывались.
Но куда же этот корпус направился, наконец, в мае семнадцатого?
Для ответа на этот вопрос мне очень трудно подобрать слова, чтобы не выглядеть исто-рическим хулиганом. 26 мая советское правительство заявило о готовности эвакуировать этот корпус домой, в Чехию и Словакию через ... Владивосток! Эта выдающаяся операция напомина-ет мне удаление полипа из носа через задний проход.
Вначале удаление это напоминает политическую идиллию. На вокзале эшелоны эти встречают с духовым оркестром. Молодые симпатичные сибирячки в солнечную погоду и тёп-лыми вечерами приходят потанцевать на перроне с братьями-славянами. С импровизирован-ной трибуны звучат речи с пожеланиями успешной эвакуации. Дорогие гости при этом много-значительно улыбаются…
Известие о захвате корпусом Ново-Николаевска и Мариинска словно ошпарило всех в Та-тарском совдепе. Кто-то впал в панику, а наиболее решительные во главе 3акриевским, включая и Анфису, лихорадочно принялись за боевую подготовку отрядов Красной армии.
29 мая на железнодорожных платформах, обложенных по бокам мешками с песком, вы-ступил на Восток из Татарска отряд в семьсот штыков с пулемётным взводом и несколькими пушками.
Он с ходу очистил от белочехов станцию Чаны. А вскоре к татарцам присоединился отряд революционных венгров во главе с Кароем Лигетти. Число штыков в объединённом отряде уве-личилось до двух тысяч. И началось наступление далее на восток.
На станции Озеро Карачи и на одноимённом курорте, находилось около двух тысяч бело-чехов. Комиссар красного отряда Эраст Михалевский (кстати, заботливый воспитатель Анфисы) вызвал по железнодорожному телефону командира белых подполковника
Ралолу Гайду, из ветеринарного врача в одночасье превратившегося в полковника, а вскоре и в генерал-лейтенанта, и предложил ему без боя отправить свой отряд далее на восток.
Заносчивый Гайда ответил;
— Лучше вы, большевики, смазывайте пятки!
— Посмотрим, кто смажет раньше ... — спокойно возразил Михалевский.
Утром тридцать первого мая отряд Гайды начал пешее развёрнутое наступление против красного отряда. С выставленных впереди укреплённых платформ татарцы встретили белых меткими пулеметными очередями. Это было для белых так неожиданно, что что они стреми-тельно отступили, не успев вывести со станции свой поезд, в составе которого остался татарцам и роскошный штабной вагон Гайды.
Нескольких павших в бою красногвардейцев с почестями похоронили, но настроение красных было на подъёме.
В этом бою, как вспоминал Михалевский, участвовала и Анфиса Петрова.
Белые отступили на девяносто километров на Восток. Закриевский, как опытный коман-дир, не стал в впопыхах бросаться в погоню, чтобы не попасть в засаду. В сторону Барабинска и Каинска решено было срочно выслать разведку. Разведотряд возглавил член исполкома Татар-ского совдепа Евгений Шарашин. Его заместителем была назначена Анфиса. Согласия папы в этой фронтовой горячке и не спрашивали.
Об этом разведывательном рейде сохранились, к счастью, подробные воспоминания Ша-рашина. Сохранился и портрет Евгения - крупный лоб, широко расставленные глаза, спокойная сила воли отразилась на этом лице. Евгений был, кстати, силён и физически: в детстве он много работал в поле, а в юности — грузчиком на складе купца Рандрупа в Татарске.
Двадцать вёрст стремительного пешего пути с разъезда Кошку, куда их подбросили по железной дороге, не очень-то их утомили. Ещё издали на станции Тебисской они заметили ва-гоны с солдатами. Вполне можно было бы обойтись наблюдением издали, но Евгений и Фиса тут же решают, что надо побывать на станции.
Смелость такого решения ужасает меня. Объяснением может быть лишь молодая удаль Анфисы и крутой характер Шарашина. Но есть и третье объяснение — то, что когда-то просто-душно называли «на роду написано». И не каждому из нас, к счастью или к несчастью, дано про-явить такое высокое безрассудство.
Результат не замедлил себя ждать: на станции их мгновенно задержали. Офицер сказал, что нет времени расследовать, кто они. А потому их расстреляют без суда и следствия.
Но к подобному повороту событий они были готовы, Анфиса изобразила жену Шарашина и жалостливо просила отпустить их поскорее к больной сестре Евгении в Каинск.
Им невероятно повезло. Их отпустили так же, как когда-то её маму с прокламациями. И они полевой дорогой, берёзовыми перелесками продолжили путь в Каинск.
В сумраке их нагнала гроза. В назначенном месте, на берегу озера их встретил ещё один участник разведгруппы. Был он такой же отчаянный. Ему удалось достать лошадей с телегой и глухими проселками они двинулись дальше.
Дождь не прекращался, пора было искать укрытия. И тут неподалёку от дороги они уви-дели землянку и в ней — тлеющие угли очага, пустые водочные бутылки и списки совдепов с ад-ресами.
Не иначе здесь только-что была карательная группа противника, которая, судя по остав-ленным обоймам патронов должна была скоро вернуться. Вскоре, сквозь прозрачный звук дож-девых капель они услышали неподалёку гордый, отчаянный крик: "Стреляйте, сволочи!" и не-стройный залп.
По пьяному говору стало ясно, что белые возвращаются. Притаившись поблизости и до-ждавшись, пока каратели зайдут в землянку, по условному знаку Анфисы разведчики бросили в землянку несколько гранат. Сильным взрывом подбросило крышу. Так с врагами было разом покончено.
А маленький разведотряд из Татарска продолжил свой путь в Каинск.
Для одной вылазки к этому времени они много успели наследить. Но не колеблясь они отправились дальше.
Встретившись в Каинске с командиром другой разведгруппы Гуролем, обменявшись до-бытыми сведениями, решили, что Шарашин с Анфисой отправятся в Барабинск. Но тут случай спутал все планы. На улице Каинска они вдруг столкнулись со старым знакомым - управляющим банком, господином Микриевским, который был очень удивлен их появлением тут и начал кри-чать на Шарашина;
— Что вам тут надо? Зачем вы здесь?!
Объяснение Шарашина, будто бы он тут в отпуске, ещё более усилило подозрение банки-ра.
Микриевский вполне мог и в Каинске, и в Барабинске легко распространить приметы Ан-фисы и Евгения. Да и само появление в такое неспокойное время такой заметной пары создава-ло большую опасность облавы на них. Потому Петрову с разведчиком Смольниковым решили сразу отправить окольным путём обратно в штаб отряда красной гвардии, а Шарашин решил добираться один другим путём, обещавшим добыть новые сведения о противнике.
Между тем объединённый отряд красногвардейцев продолжал слаженно действовать. 2 июня, после нескольких безуспешных контратак белочехов, татарцы заняли сильно укреплённую станцию Барабинск. Потери белых исчислялись сотнями человек, а в отряде Татарска было убито только восемь человек и четырнадцать тяжело ранено.
Вчера ещё такие самоуверенные белочехи сегодня были во власти страха. Появились да-же перебежчики.
Анфиса, вернувшись из разведки, успела поучаствовать в наступлении. И Михалевский в своих рукописных воспоминаниях, называет Петрову в числе лучших командиров.
Очень странно повёл себя при этом Омский Совдеп: он направил в район наступления та-тарцев самолёт, который сбрасывал на позиции отряда листовки с призывами:
"Братья! Довольно проливать кровь! Пропустите чехословацких товарищей домой! Их там ждут отцы, матери и дети».
На такие хитроумные призывы татарцы ответили дальнейшим стремительным наступле-нием на восток. 9 июня основная группа красногвардейских отрядов заняла станцию Каргат, расположенную в двухстах пятидесяти километрах на Восток от Татарска. А головная их группа заняла позиции на станции ЧИК, в сорока километрах от Ново-Николаевска. Казалось бы, ещё один стремительный бросок — и ключевой город на скрещении магистральных путей будет взят! И это могло бы коренным образом изменить картину вялых уступок оккупантам почти на всём Великом Сибирском пути. А, заодно, — и судьбу моей двоюродной сестры.
Но оказалось, что мужества и решимости для победы ещё недостаточно. Уже знакомый нам белочешский вчерашний ветврач полковник Гайда продемонстрировал в условиях надви-гавшегося поражения и дипломатические способности. " На случай новых атак (красногвардей-цев, А.И.) записал он в дневниках, — я приказал ... медленно отступать к Ново-Николаевску ... После заключения перемирия в Мариинске (восточнее Ново-Николаевска, где чехов достойно встретили красногвардейцы Красноярской губернии - А. И) я немедленно послал освободивши-еся силы на помощь в направлении Каргата. Когда неприятель открыл артиллерийский огонь, в нашем распоряжении находился уже поезд пятой батареи с двумя орудиями (Томским подар-ком- А. И.) и подкреплением седьмого полка. Между тем из Кольчугина вернулся наш конный отряд... И мы начали наступление на Запад.
Я убежден, что продвижение невозможно, пока мы не обеспечим за собой узловых пунк-тов…»
Можно было бы спокойно это читать, если б не знать, что это дальше за собой повлекло…
А повлекло это изоляцию друг от друга мощных крупных сил красной гвардии Татарска, Бар-наульского Совдепа и отрядов Ачинска и Красноярска. Если бы они действовали одновременно и по совместной договорённости, Гайде оставалось бы только сдаться в плен.
Но слабы были связи совдепов между собой на громадных пространствах Сибири. И нежданным гостям , пришедшим сюда с оружие под полою шинелей удалось эти связи шутя по-рвать.
Число белочехов на первый взгляд внушительно. К концу мая в их эшелонах, растянувшихся от Пензы до Владивостока, было около сорока пяти тысяч солдат и офицеров. Но в расчёте на километр Великого Сибирского пути — это всего восемь штыков. Будь действия красногвардей-цев грамотно спланированы из центра, можно было бы разрубить эту гигантскую змею на не-сколько частей.
Но белочехи действовали исподтишка и обдуманно: это они разрубили Сибирскую маги-страль на отрезки и взяли их под контроль. Вдогонку им Яков Свердлов послал из Перми и Ека-теринбурга, смешно сказать — около тысячи бойцов ... Что же это? Намеренная уступка авантю-ристам большей части России?
Откровенно ответил на этот вопрос не боявшийся страшной правды Лев Троцкий: " весна восемнадцатого была очень тяжелой. Моментами было такое чувство, что все ползёт, рассыпа-ется, не за что ухватиться, не на что опереться ... Всюду гноились заговоры. По-настоящему Ок-тябрьская революция была проделана только в П1етрограде и в Москве… В большинстве же провинциальных городов ... одни приходили, другие уходили".
А в конце концов, пришли белочехи.
Как рады были белочешскому мятежу разбогатевшие на армейских поставках второй ми-ровой войны, на спекуляциях сибирские перекупщики и ухватистые банкиры. В честь Гайды, ставшего генерал-лейтенантом, устраивали триумфальные встречи, раскладывая по провинци-альным площадям дорогие ковры. Задавали роскошные обеды, дарили именное позолоченное оружие, не оглядываясь на растущие толпы городской голытьбы
Но самым обидным мне показалось, что в официальной истории Гражданской войны в тридцатые годы историографы тщательнейшим образом вытравили следы о боях красных отря-дов Татарска. Может быть, потому, что татарцы действовали слишком инициативно, не дожида-ясь из Москвы и из Омска особого разрешения? А может быть, потому, что выпавшая из рук та-тарцев такая близкая победа слишком уж явно свидетельствовала о просчётах стратегов и их вине в отсутствии эффективного управления в самые критические дни?
После известий о падении Омска татарцы решили, что пора возвращаться домой. Поло-жение было безвыходным, но настрой по какой-то душевной инерции был боевой.
При подъезде к Татарску с поезда увидели по обеим сторонам наскоро вырытые, мелкие окопы, какие белочехи рыть не стали бы. Оказалось, что в них засели купеческие сынки.
Несколько пулемётных очередей по брустверу заставили не нюхавших пороха молодчи-ков разбежаться по теплым папиным домам.
Татарск, вопреки опасениям, ещё не был занят белыми. Однако, железнодорожный путь на Юг, в Кулунду, оказался отрезан.
После крайнего напряжения атак и разведок навалилась чудовищная усталость.
Через день товарищи второпях, зашли к Шарашину, предупредив о подходе белых. Но Евгений так разболелся, что бежать не мог. "Свои же татарские белогвардейцы на другой день собрали депутатов Совдепа в Народном доме и погнали в тюрьму ...Расстояние в сотню метров показалось сотней вёрст: так усиленно работала прикладами охрана ..." — вспоминал Шарашин. Но то, что увидел он дальше, было хуже страшного сна. В подвальном помещении, по колено в воде, окрашенной кровью, сидели искалеченные полулюди—полутрупы.
Не зря в песне пелось:
В последний бой пойдём за власть советов
И как один умрём в борьбе за это…
Те красногвардейцы, кому удалось покинуть Татарск, разделившись на группы, решили пробиваться на Тюмень, к своим. Но к тысячекилометровому переходу по болотам и тайге они не вполне были готовы. Недавняя энергичная компания по изъятию хлеба окружила их, лютыми врагами ... Нередко на подходе к деревням встречали их залпами дробовиков.
Дядю Сергея белые не тронули: он в боях не участвовал – возраст не бойцовский- и в Совдеп избран не был. Ему было под пятьдесят, да и здоровье было не то. А вскоре из неудав-шегося прорыва в Тюмень домой вернулась Анфиса.
К тому времени многие товарищи её по Красной гвардии были расстреляны, а командир отряда Макар Закриевский — заколот штыками. Красногвардейцев же на Иртыше, как переда-вала народная молва, погружали в трюмы барж и отправляли на дно…
И отец отвез Анфису с малышами в деревню Моховую, в шестидесяти километрах от Та-тарска. Детям там было хорошо: ласковое солнце, трава за околицей краснела земляникой. Наконец-то у младших Анфису никто не отнимал.
Но незаметно пробежало лето и с первыми ночными заморозками появился в деревне чиновник из Омска. Он взял с Петровых
подписку о невыезде. В ту же ночь Анфиса покинула Моховую.
Моя двоюродная сестра томичка Антонина Стрелкова вспоминала, как ночью к ним по-стучали. А потом были поцелуи, объятья. Так тайно прибыла к ним Фиса, надеясь на возмож-ность скрываться там какое-то время.
Но и семья Стрелковых была под пристальным наблюдением: Стрелковы до недавнего времени жили в Татарске. Об их родстве было известно.
И тогда молодая, энергичная тётя Анфисы Авдотья Коновалова взяла на себя дальней-шие заботы о спасении Фисы. Беглянку уложили на верхнюю багажную полку вагона и укрыли снаружи от чужих глаз багажом.
Обычно шумная днём и ночью железная дорога на этот раз показалась выморочной. На запасных путях мрачно высились паровозы с потушенными топками. За сутки по великому си-бирскому пути проходила всего пара поездов.
В одном из них Фиса и была тайно переправлена в Петропавловск.
Почему именно туда? Может быть, потому, что там временно пребывали в поисках рабо-ты родные либо друзья из голодной Тулы. Но ещё и потому, что Петропавловск был в полтысячи верст от Татарска.
От поездки этой у Анфисы осталось чувство мучительной медлительности и бессилия.
Но в Петропавловске она оттаяла душой - знакомых никого нет, а значит, и подозрений никаких.
А вскоре младшие с папой прибыли сюда за ней.
Многоликий Петропавловск. В центре — чуть европейский, с белокаменными купечески-ми домами, в подгорной части — деревянный саманный, азиатский. Колокольни православных церквей перемежаются минаретами. Русская речь на рыках перекрывается отрывистой киргиз-ской, бухарской.
Не расслабляйся путник: улыбчивый магометанин может оказаться прилежным осведо-мителем местной охранки, спокойно переживший красный октябрь и белый июнь.
Дядя Сергей взялся здесь за лужение котлов, починку замков, а если повезёт, и плугов ...
И вот, будто из навалившихся морозов выкристаллизовалось странное слово К о л ч а к ...Что с ним придёт ещё не ясно.
Но в Петропавловске Петровым в тот раз не пожилось. Дело в том, что жили они в доме новой жены дяди Сергея, а с чувством справедливости у неё не всё было в порядке.
Как-то неожиданно рано вернувшись с работы дядя Сергей вдруг обнаружил, что жена его кормит своих детей пирожками, а его детям покушать не даёт.
К тому времени Сергею было уже сорок семь — возраст, когда мужик обстоятельно к разбирается в семейных конфликтах. Но за последние полгода на него обрушилось столько невзгод.
Он тут же собрал вещи и решил попутными подводами ехать по Акмолинскому тракту.
Мне трудно представить себя на его месте, а уж тем более быть ему судьёй. Но разо-бравшись с этим зимним походом, я понял, что дядя Сергей на пути в Акмолинск выбрал с горя-ча самый трудный путь.
Лучший путь с богатыми казачьими станицами и деревнями лежал не по прямой линии: он шел на юг до Кокчетава, а оттуда делал крюк на юго-запад, через Атбасар.
Сергей же от Кокчетава свернул прямо на юг. При этом вёрст полтораста он сэкономил. Но чем дальше двигалась в этом направлении семья, тем беднее были деревни, тем более от-крытой для ветров была местность. А бураны здесь задували такие, что на ногах не устоять.
Последние же семьдесят верст до Акмолинска на дороге этой деревень и вовсе не встре-чалось: изредка встречались пикеты с одним домом лишь для отдыха измучившихся ямщиков.
Вот на таком пикете Мукан и оказались замершие, пухнущие от голода дядя Сергей и его дети.
Случайно заглянувшая туда крестьянка молча всматривалась в их лица. Ничего не сказав, ушла, а через час вернулась с лошадью, запряженною в сани-розвальни и увезла их к себе в де-ревню Елизаветинка, верстах и пяти от пикета.
Её звали Наталья, её муж погиб на войне. И жила она вдвоём с маленькой дочкой. Сама вела тяжелое крестьянское хозяйство.
У Федосьи, которой было тогда лет шесть, на всю жизнь осталось ощущение тепла от хо-рошо натопленной печи, удивительно вкусной, очень белой лапши.
И они остались жить у Натальи. Дядя Сергей взялся за хозяйство, а сестра Маша лет три-надцати стала любимой няней Натальиной дочери.
Им повезло вдвойне: они встретили доброго человека, а за три месяца до этого в той рискованной для земледелия местности был собран хороший урожай.
И душой, и телом. Пришли они в себя в новой русской деревне.
Может быть, надо было и оставаться там подольше. Но с наступлением весны, по настоя-нию дяди Сергея, решено было всей семьёй переезжать в Петропавловск.
Город встретил их на этот раз настороженно. На фонарном столбе объявление:
«Обязательное постановление управляющего Министерством внутренних дел:
Все лица, не проживающие постоянно в Петропавловске, обязаны в трёхдневный срок дать милиции точные сведения о местопребывании и составе семьи. Виновники будут подвер-гаться тюремному заключению.
Товарищ министра В. Пепеляев»
Этого следовало ожидать, но дядя Сергей внутренне напрягся. Не успокоило его и обра-щение Верховного Правителя:
«Как некогда Вера и Любовь пришли с Востока, так теперь с Востока идёт волна возрож-дения России – из холодной Сибири, где царит не произвол, а Закон.
Пусть все, у кого бьётся сердце, идёт к нам без страха, т.к. не наказание ждёт его, а брат-ское объятие и привет. Адмирал Колчак».
Значит, Анфисе следует притаиться более, чем прежде. Как это трудно для неё, общи-тельной и порывистой.
Сколько раз она пыталась связаться с подпольем Петропавловска. Но тщетно! Конспира-ция была здесь железным законом. Местные подпольщики, отправляющие под откос колчаков-ские поезда с оружием, могли служить теми же путейскими рабочими, не скрываясь и не навле-кая подозрений. И любой, даже добрый интерес со стороны, мог закончиться крупным прова-лом.
Время тянулось так, что месяц казался ей за год.
Прошло лето, когда прятаться можно было на любом сеновале. Наступили морозцы ок-тября 1919 года.
И вдруг в Петропавловске появилась сослуживица Анфисы по Татарскому совдепу – быв-шая машинистка. Не скрываясь, она ходила по улицам, завязывала знакомства.
Фисе так захотелось встретиться с ней, узнать о судьбе товарищей.
Отец строго запретил ей это делать. Но она потихоньку всё-таки встретилась. И это её успокоило. И прошло ещё пару недель.
А когда с запада, со стороны станции Петухово, стала доноситься артиллерийская канона-да наступавшей Красной армии, к Петровым вдруг заглянул солдат без кокарды и ремня. Расска-зал, что дезертировал из колчаковской армии, и что ещё более удивительно, побывал после это-го в Туле, виделся там с братом Анфисы и принёс ей от него письмо. Дядя Сергей, будучи твёр-дым борцом за справедливость, человеком был доверчивым. Он велел детям позвать Анфису.
И как только она вошла, мнимый дезертир выхватил пистолет, а в дверь ввалилось не-сколько колчаковских офицеров и солдат.
Сестра Фисы, Маша, с подругой, чуть приотстав от конвоя, проводили Анфису до тюрем-ного замка. А дядя Сергей от такого потрясения впал в тяжёлую болезнь с беспамятством.
Перебирая воспоминания об отрядах красной гвардии Татарска, перечитывая дневники Гайды и колчаковцев, я подумал, что колчаковская охранка так тщательно разработала захват Анфисы не только за её подвиги в разведке. Охранка, может быть, надеялась через Фису выйти на неуловимое Петропавловское подполье. Но у этого подполья конспирация была непробива-емой.
И колчаковские поезда продолжали время от времени падать под откос.

поиск сведений