Не думай, как бы ни был ты велик, что ты всего достиг...

АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ ВСЕГДА ЯВЛЯЮТСЯ В РАЗНЫХ ОБЛИЧЬЯХ

Валера – боксер. И собака у Валеры – боксер. Зовут Гвоздь. Потому что ему забить на правила.
Гвоздь живет у Валеры. Иногда у Гвоздя бывает такое страшное выражение морды, что мне очевидно,
что это Валера живет у Гвоздя, а не Гвоздь — у Валеры.
Валера вечером гуляет с собакой.
Я вечером гуляю с детьми.
Про других собачек я говорю дочке: «Смотри, Катюня, собачка ГАВ–ГАВ. Хочешь погладить?»
Про Гвоздя я так не говорю. Ну нафиг.
Валера похож на своего питомца. Он суровый, как Гвоздь, только без слюней. Мы живем в одном
доме, но в разных подъездах. На Пасху я пыталась с ними подружиться. Хотела угостить Валеру куличом.

Сказала ему
– Валера, Христос Воскрес.

Валера тяжело посмотрел на меня так, как Гвоздь смотрит на любимый мяч, подранный до дыр, и ответил четко и по делу:

– Знаю. Поздравляю.

Я хотела объяснить Валере, что Христос воскрес не только у меня, а у всех, и даже у Валеры, но не стала.
Про яички, которыми над стучать друг об друга, даже не заикнулась. Валера слишком буквален и прямолинеен
для этой информации.Валера тренирует Гвоздя злобно, но по-дружески. Учит его злости. Накачивает ненавистью.
Команды «Сидеть!» и «Встать!» выполняем всем двором.

– Вот мяч, Гвоздь! Мяч – это большой кожаный пузырь. И ты, Гвоздь, большой кожаный пузырь. ФАС, Гвоздь, ФАС!

Однажды мой сосед по имени Иван Васильевич делал ремонт. С 8 утра до 23 вечера. Штробил, сверлил, стучал,
громыхал. Выходные его не останавливали. На проклятом острове нет календаря. Ребятня и взрослые пропадают зря.

Я позволила себе сделать замечание Ивану Васильевичу. Встретила его во дворе и попросила шуметь в установленное
законом время. У меня был маленький ребенок, и я боролась за право спать по субботам хотя бы до 9.

Иван Васильевич громко и визгливо объяснил мне, что я – курица, мои цыплята для него – чужие, и мои проблемы
ему не интересны, а деньги в своем кармане – интересны, поэтому если я не могу потерпеть, то могу смело переезжать.

Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пяточке двора, доступном для обзора всему дому.
Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как будто
отец орет на дочь, которая принесла в подоле.

Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому.

– Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь
тяжело дышал рядом, готовый к мести.

У меня матка резко упала в коленки. Я испугалась, хотела сказать «Не надо», но Валера не стал ждать моего ответа.

К Ивану Васильевичу подошла процессия из Валеры и Гвоздя. Случилась экспрессия. Иван Васильевич сразу сменил профессию.
И агрессию на депрессию. И вероятно конфессию, ибо стал молиться.

Я не знаю, что сказал ему Валера.
Может, он сказал не ему, а Гвоздю. Сказал Гвоздю, что Иван Васильевич – большой кожаный пузырь. И что фас.

Не знаю, но с того момента я спала по субботам сколько хотела.

Вчера вечером мы гуляли на площадке при свете фонарей. Весь день мы были заняты, и только в девять вечера вышли на променад.

Сын увлеченно бегал по площадке, сбрасывал перебродившую мальчишечью энергию. Я отвлеклась на дочь в коляске,
потеряла его из виду.

Вдруг я увидела, как к сыну приближается стремительная тень, и через секунду поняла: это Гвоздь.

Сын бегал, чем дразнил Гвоздя, и тот бежал его наказать. У меня от ужаса пропал голос и здравый смысл,
и я бросилась наперерез вместе с младшей спасать старшего.

То есть у Гвоздя могло быть сразу три кожаных пузыря: огромный, нормальный и маленький пузырик.

И тут раздался стальной голос Валеры, четкий, командный, резкий:
– СВОИ!

Гвоздь врезался в это слово, прям врезался и мгновенно выстроил новый маршрут, взяв влево.
Я застыла на месте. Меня обдали ужасом, и я обтекала паникой. Ко мне сзади неслышно подошёл
Валера и приказал в затылок:

– В этом районе никого никогда не бойся!!! Никого. Никогда. Поняла?

Я кивнула и прошептала пересохшими губами: «Спасибо».

Ну вот. Теперь я боюсь переезжать.

Ангелы-хранители всегда являются в разных обличьях.

Ольга Савельева

https://vk.com/feed

… По тихим улочкам пройдусь,
Их занесёт снегами скоро,
И, как из родника, напьюсь
Душевным чьим-то разговором.

Пойму ненужность громких слов,
Когда на всходе дня услышу
Оживший звон колоколов
И голубиный хор на крыше.

Но никуда не спрячешь грусть,
Что время движется к закату.
И не заката я боюсь,
А жаль, что день ушёл куда-то.

От одного в душе тепло,
Одно венчает грусть с улыбкой:
Здесь детство спряталось моё
За каждой старенькой калиткой.

… Хочу, чтоб это был не сон,
И я не раз ещё услышу
Над храмом колокольный звон
И голубиный хор на крыше…

Михаил Белозеров

Художница Анна Чарина

Так человек-который-один вопрошает небо:
«Господи Боже, скажи, зачем мне дана душа?
Господи, если бы этой души в моем теле не было,
было бы больно?
Было бы страшно просто дышать?
Стану ли старше — чтобы каждой своей мозолью
чувствовать жизнь, как чувствуют хлеб
и уют,
и родню,
чтобы понять счастьем и криком, потом и солью:
я человек, это значит я слово мое и мой труд».
Так человек вопрошает небо и долго-долго
смотрит как с неба в волосы падают лепестки
белых цветов с запахом птиц и запахом Бога,
с тысячей лиц, полных молитвы любви и тоски.
Так человек-устремленный-вверх небу кивает,
будто бы знает он что-то,
что-то увидел там,
где тишина и синий рассвет без конца и края,
где чудо рая чудится глазу во все цвета.
Так смотрит небо на человека, к нему взывая,
так отвечает Бог: «а кто же ты без души?»,
так человек-среди-людей навсегда понимает,
что ему больше под небом не хочется быть чужим.

Аль Квотион

Прочла книгу

А. А. ЯБЛОНОВСКИЙ.
«ГОСТИ АНГЛИЙСКОГО КОРОЛЯ»

Можно поделиться? Цитата:


" И, однако же, были и среди нас люди, которые даже и в этой обстановке не теряли энергии и работали не для себя, а для всех.

И первым среди них был наш пароходный батюшка, неутомимый хлопотун, отец Александр. Это был очень трогательный и очень милый старичок с добренькими серыми глазами и с дремучей бородой Черномора. О нем и об его семинарском аромате в лагере ходили всевозможные анекдоты. Но о. Александр был положительно обаятелен в своем бескорыстии. Он ходил в старенькой, заштопанной и заплатанной рясе и в заплатанных сапогах с какими-то рыжими голенищами. Но он наотрез отказывался брать с нас какую бы то ни было плату за требы. Он вечно хлопотал о религиозных нуждах своих прихожан и с первых же дней нашего поселения в лагере задумал построить православный храм.

Это была до наивности смелая мысль — построить церковь из ничего. И наши скептики считали долгом своим предостеречь увлекающегося героя. Я первый расхохотался.

- 506 -

Да что такое вы говорите, о. Александр? Ведь у нас, как говорится, ни коня, ни воза — из чего же строить-то? Из песочку, что ли?

— А Христос на что?

Он сказал это с такой наивной и детской, совсем детской верой, как будто Христос стоял у него за спиною и только что обещал сотворить чудо.

Мое недоверие разделял и весь лагерь.

Ведь у вас, батюшка, ни одного камня, ни одной доски и ни одного гвоздя. Как же строить?

— А Христос на что?

Через неделю, однако, о. Александр в нашей общей столовой самодовольно поглаживал свою дремучую бороду Черномора и говорил:

— Выпросил у англичан для сооружения храма навес... Изволите знать, где старые больничные койки хранятся?.. Англичане весьма любезно согласились...

Мы все знали этот навес и только плечами пожали. Представьте себе несколько столбов, вбитых в землю и на них соломенная крыша. Вот из этих-то столбов о. Александр и задумал создать храм Божий.

Но ведь ни стен, ни дверей при навесе нет?

— А Христос на что?

А через два дня о. Александр опять гладил свою пушистую серую бороду, расстилавшуюся веером по впалой груди, и говорил:

— Выпросил у англичан старые циновки из купален, где они душ берут. Ежели циновочки протянуть от столба к столбу, так и стены получатся... Завтра и к делу приступаем: молодые офицеры и гимназисты весьма любезно согласились помочь.

А через два дня опять:

— Господа художники согласились написать весь иконостас. Это поразительно любезно с их стороны.

Участие художников в замысле о. Александра несколько поколебало общее недоверие. Но скептиков было еще много.

— Позвольте, батюшка, но ведь у вас нет даже церковного облачения?

— Действительно нет, ничего нет...

— Так как же вы будете служить? В чем?

— А Христос на что?

Мы опять пожали плечами, но дня через четыре о. Александр снова объявил в столовой:

— Ездил я, господа, к патриарху Александрийскому и Атиохийскому и умолил его святейшество пожертвовать нам церковное облачение и Церковную утварь. Облачение, хотя и в ветхом состоянии, однако же, вполне еще пригодно...

Признаюсь, эта энергия совсем разогнала мой скептицизм.

Циновки уже были натянуты между столбами и была уже сделана какая-то дверь, и о. Александр “умолил англичан” дать дерева на сооружение креста над храмом, и какие-то люди уже этот крест делали и уже совещались, как его водрузить. А о. Александр все носился по лагерю в своей заплатанной и ветхой-ветхой рясе и все “умолял”, склонял, уговаривал и затем объявлял в столовой:

— Организуется, господа, церковный хор... Я умолил наших певцов и певиц, и сегодня вечером состоится первая спевка... Прошу покорнейше пожаловать.

- 507 -

— А ноты где же у вас?

— По счастью, имеются и ноты. И в великолепном состоянии и образцовом порядке.

— А требники, а богослужебные книги, батюшка?

— А книги у меня с собой привезены.

Через две недели нельзя было узнать бывшего старого навеса, в котором хранились больничные кровати. Политый водой и утрамбованный песок походил на плотный пол. Прекрасный иконостас горел свежими, яркими красками и казался таким новеньким, наивным, светлым и чистым. Внутри циновочные стены были убраны очень изящно пальмовыми ветками (о. Александр “умолил” кого-то привезти эти ветки из соседнего оазиса). Откуда-то появились коврики, появились тесовые аналои, задрапированные и расшитые дамами. Откуда-то появились старые иконы прекрасного письма, кто-то соорудил амвон, кто-то затянул его ковром. А по вечерам, тут же, возле бывшего навеса, гремел огромный, мощный, поистине замечательный хор. О. Александр ходил, как именинник. Все такой же заплатанный, заштопанный, старенький, больше похожий на нищего, чем на священника, он, казалось, земли под собой не слышал. И целые дни он носился, как дух животворящий, и все созидал, творил, вдохновлял...

В последний раз, перед освящением храма, я видел, как он с гимназистом Петей строил “колокольню”.

К высокому столбу, на проволоке, был подвешен кусок рельса и о. Александр учил Петю “звонить” в этот “колокол” железной палкой.

— Едва, знаете, умолил Петю быть нашим звонарем.... Ну, Петечка, еще раз. Повтори к “достойно”... Так, сынок, так, весьма хорошо. Именно, именно так...

Все это было, конечно, жалко. Все “по-разбойничьи”, но мелодия была слышна и в этих ударах железной палкой по висящему рельсу.

Но когда зазвонили к первой обедне и когда по зыбучему африканскому песку потянулись со всего лагеря мужчины и женщины, дети, потянулись в “свой” храм — на многих лицах я видел слезы.

Это было, во всяком случае, самый лучший православный храм из всех, какие я видел."

Книга на сайте:
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rad/rad-471-.htm

tani-tani написал:

[q]

Дела, которые совершал Игорь Александрович, – это и есть его молитва.


https://pravoslavie.ru/115943.html

[/q]

Татьяна, спасибо за публикацию.
Удивительный человек. Строитель благоукраситель жертвователь.
Господи, Царствие Небесное, рабу Твоему Игорю.