Костромская ветка

G_Spasskaya написал:

[q]

И обнаруживается мой совершенно бесфамильный Косма Федоров в Москве - по самым непредсказуемым признакам отыскивается, просто как свидетель, как крестный -
что открывает для меня, как для исследователя, тот факт, что отходом семья моих предков промышляла не после отмены крепостного права, а гораздо раньше. А это уже не просто факты "родился-женился-умер", а подробности, которые так ценны.

[/q]

Случайно - внезапно - нашла в МК Москвы 1840 года в качестве крестного у неизвестных мне людей (что естественно) вышеупомянутого Косму Федорова, и он записан с фамилией!!!
Козырев он уже, а не его сын, как я думала раньше.

Актъ девятнадцатаго февраля 1861 года разрушилъ ихъ, какъ разрушаетъ землетрясеніе города, И какъ отъ землетрясеній люди бѣгутъ изъ своихъ жилишь, боясь быть погребёнными подъ ихъ развалинами, такъ бѣжали изъ своихъ „дворянскихъ гнѣздъ" помѣщики...
Но освобожденіе крестьянъ отъ крѣпостной зависимости не было вѣдь явленіемъ космическимъ, застигающимъ людей врасплохъ. Никакихъ невидимыхъ, подземныхъ силъ тутъ не дѣйствовало. Пять лѣтъ открыто и гласно шла послѣдняя подготовительная работа къ „великой реформѣ"... И къ ней были призваны прежде всего помѣщики,— дворяне. ..Было время уяснить свое будущее и подготовиться къ нему... Устроить крестьянь и избавить себя отъ пролетарскаго существованія. Но время и силы тратились помѣщиками на безсильные протесты и тормазы реформѣ, неизбѣжной, какъ законъ исторической жизни народа. И когда оиъ совершился, въ помѣщичьей толпѣ произошло великое смятеніе.
— „Рѣшилась Россея!.. Рѣшилась!..— кричали одни, подобно тому, какъ кричалъ Ѳерапонтовъ при оставленіи Смоленска въ 1812 г. („Война и Миръ") — и бѣжали изъ своихъ усадебъ въ города, па частный квартиры, бросая все на произволъ судьбы.
— „Отобрали крестьянъ,— не надо мнѣ ничего— озлобленно заявляли другіе." — Ни мебели краснаго дерева, ни портретовъ предковъ, ни „веницейскихъ истукановъ", когда-то бережно вывезенныхъ изъ Италіи, ни картинъ, ни портъ-папье, ни кошельковъ, любовно вышитыхъ шелками, шерстью, бисеромъ руками бабушекъ, ни книгъ въ тисненныхъ золотомъ кожаныхъ переплетахъ, хранившихъ на своихъ страницахъ „отмѣтку рѣзкую ногтей"... Ихъ раздраженіе, ихъ негодованіе распространялось на все.
Казалось, они вдругъ возненавидѣли все, что еще наканунѣ любили, что цѣнйли, что, нежалѣя средствъ, пріобрѣтали, чѣмъ гордились другъ передъ другомъ. Все это вдругъ не только потеряло въ ихъ глазахъ свое значеніе, свою цѣнность, но стало имъ непріятно, ненавистно, напоминая о недавнемъ и увы, невозвратномъ прошломъ, - о добромъ старомъ времени, когда жилось въ родовомъ своемъ „гнѣздѣ" привольно и уютно. Такъ, ісапризныя, балованный дѣти швыряютъ въ уголъ все, что. имъ даютъ взамѣнъ отобранной у нихъ игрушки или вещи. Такъ брошено было на произволъ судьбы въ „дворянскихъ гнѣздахъ" не мало сокровищъ искусства и литературы, не мало подлинныхъ культурныхъ цѣнностей.
Другіе столь же легкомысленно пытались „фрондировать" въ отношеніи „реформы", а когда увидѣли, что фрондерство это ни къ чему ихъ не ведетъ и ничего не измѣняетъ въ томъ, что совершилось, они или также бросили свои насиженныя гнѣзда, переселились въ города и „пошли въ чиновники", или замкнулись въ нихъ и доживали вѣкъ своіі „бирюками" или, наконецъ, стали промышленниками, даже „кулаками"...
Миѣ пришлось видѣть и перелистывать толстую старую книгу съ копіями уставныхъ грамотъ и протоколовъ мирового посредника о введеніи ихъ въ дѣйствіе по одной изъ волостей Солигаличскаго уѣзда Костромской губерніи. И мнѣ бросилось въ глаза, что ни одинъ изъ помѣщиковъ не только не- явился присутствовать при введеніи уставной грамоты, - но никто не прислалъ и повѣренныхъ.
Это не помѣшало имъ, впрочемъ, переѣхать въ города, напѣвать: „Ахъ ты воля, моя воля . . . " и учить этому гимну своихъ.дѣтей...
Все было тогда какъ-то безалаберно и противорѣчиво...
Черезъ 10—15 лѣтъ „новой жизни" прежнихъ помѣщиковъ потянуло къ старой... Они захотѣли, хотя бы и въ новыхъ соціальныхъ условіяхъ, воскресить для себя деревенскій бытъ. Начался разъѣздъ дворянъ изъ городовъ. Одни возвращались въ свои, еще не проданныя „гнѣзда", другіе— въ чужія, купленныя ими у помѣщиковъ, окончательно порвавшихъ связь съ землею, съ прошлымъ. Съ жуткимъ чувствомъ вступали они въ пустые , барскіе дома, гдѣ на стѣнахъ висѣли .чьи-то предки,— мужчины въ бѣлыхъ парикахъ, въ камзолахъ, въ старомодныхъ сюртукахъ съ жабо и дамы — съ французскими прическами, въ кружевныхъ французскихъ, низко вырѣзанныхъ платьяхъ, въ чепцахъ и шаляхъ на плечахъ....
По стѣнамъ стояли разсохшіеся отъ сырости массивные диваны и кресла изъ корельской березы или" краснаго дерева съ оторванными бронзовыми украшеніями. Въ шкафахъ, а чаще на чердакахъ, сушилахъ и въ амбарахъ лежали груды золотообрѣзныхъ книгъ съ вырванными „на цыгарку" страницами, пожслтѣвшія отъ плѣсени, изъѣденныя мышами...
Въ садахъ— заросшія чертополохомъ клумбы, затянутые тиною высохшіе пруды, запущенный липовыя аллеи и подгнившія бесѣдки...

[q]

Самъ Солигаличъ нѣкогда былъ окруженъ кольцомъ „дворянскихъ гнѣздъ", теснившихся къ нему и соприкасавшихся своими землями съ городской землей. Тутъ были усадьбы Окулово, Хотьково,
Мизинцево, Песочная, Долгое Поле...

[/q]

А вот это уже интересно. Долгим Полем владел Мартемьян Прокофьевич Купреянов, и он же владел деревней Вонышево, откуда тянется одна из родственных мне веточек. Одного брата из семьи моих вонышевских крестьян перевели в свое время дворовым в Долгое Поле. Потом всем вышла воля - и его братья получили свой земельный надел, а он с своим сыном был после приписан к волости, т.к. земли им не полагалось. И этот ребус мне еще распутывать и распутывать - потому что нестыковок там много, а документов - мало, зато налицо отличия в том, как менялась приписка этого брата и остальных в семье.

Про капитана Мартьяна Прокофьевича Купреянова, в интернете пишут, что родился в 1793 году в усадьбе Вонышево (это, кстати, как? Воныево, насколько мне известно, было обычной деревней, усадьбы там вроде и не было... Или была?). Участник похода адмирала Сенявина в Средиземное море, там был во многих сражениях. В 1812 году он — участник боевых операций (в корпусе генерала Витгенштейна, в отряде генерала Винценгероде под командованием генерала князя Волконского) в прикрытии городов Осташкова и Торопца. С 12 декабря М.П. Купреянов в Пруссии при осаде крепости Пиллау; после взятия Пиллау он принимает участие в осаде Данцига, где командует батареей осадных орудий. После взятия Данцига Купреянов состоял при генерале Кульневе 2-м. Во время наполеоновских «ста дней», с 24 апреля по 27 августа 1815 года, Мартьян Прокофьевич участвует в походе во Францию в составе экспедиционного корпуса. В отставке — с ноября 1820 года. Неоднократно избирался предводителем дворянства в Солигаличском, Чухломском и Кологривском уездах.

Но вернусь к первоисточнику (Апушкину), который откроет совсем иные черты Мартьяна Прокофьевича (и породит большое сочувствие людям, на чью долю выпало принадлежать ему):

[q]

Вотъ Долгое Поле...
Солигаличскіе старожилы, если они еще не перевелись, должны помнить типичную мощную фигуру „долгопольскаго барина"— М. П. К-нова... Въ грудѣ старыхъ пожелтѣвшихъ отъ времени фотографическихъ карточекъ, доставшихся мнѣ отъ отца, есть и его... Тучный старикъ, въ военнаго покроя пальто и флотской фуражкѣ, съ небольшими, коротко остриженными сѣдыми усами и баками, сидитъ на какой-то скамьѣ, грузно опершись на палку. Его глаза властно и прямо смотрять изъ-подъ нависшихъ бровей...
— Деспотъ былъ... — вспоминаютъ о немъ.— Тиранъ... Дѣла о немъ въ Сенатѣ не переводились... Спасало его отъ кары закона то обстоятельство, что женатъ онъ былъ на пожилой уже воспитанницѣ одного сенатора. Благодаря послѣднему всѣ дѣла о Мартьянѣ Прокофьевичѣ клались подъ сукно...
Въ то время всѣ дѣла подобнаго рода носили характерное название дѣлъ „о злоупотреблении номѣщичьей властью"... Такъ звучало гораздо мягче... Слова „истязанія", „мученія" слишковъ бьютъ по нервамъ.
Мартьянъ Прокофьевичъ хотя и служилъ когда-то во флотѣ, но больше всего любилъ лошадей, особенно молодыхъ и горячихъ... Лошади у него водились, дѣйствительно, хорошия; были и арабской, и персидской, и англійской крови... Запрягутъ четверку такихъ „дьяволовъ" въ коляску, выйдетъ баринъ на крылечко, поставить носокъ одной ноги на подножку — и замретъ въ выжидательной позѣ... Боже сохрани, если какая-нибудь лошадь дернетъ, шевельнется и покачнетъ грузное барское тѣло.
— Пятьдесятъ палокъ...— скажетъ Мартьянъ Прокофьевичъ ровнымъ, немного гнусавымъ голосомъ и уйдетъ въ „покои". Кучеръ слѣзалъ съ козелъ, отправлялся на конюшню, получалъ пятьдесятъ палокъ, одѣвался, садился снова на козлы и везъ барина „куда прикажутъ"...
Да жестокіе были нравы!...
Понятно, что приглашеніе отъ мирового посредника пожаловать для введенія въ Долгомъ Полѣ уставной грамоты Мартьянъ Прокофьевичъ почелъ за личное себѣ оскорбленіе, и не только не „пожаловалъ", но и пересталъ кланяться съ посредникомъ... А ранѣе были друзьями. Однако, видя, что гнѣвъ дѣлу не помогаетъ., Мартьянъ Прокофьевичъ положилъ его на милость. Да и то, пожалуй, болѣе потому, что понравилась ему у посредника одна лошадка. Продай, да продай... Что хочешь, то и дамъ. Заставилъ таки человѣка отдать лошадь.
Упрямъ и нравенъ быль ужасно... Впрочемъ, вышло это ему на свою голову... Послѣ освобождения крестьянъ не захотѣлъ онъ болѣе оставаться въ Долгомъ Полѣ и переѣхалъ въ Кострому... Къ тому же времени и другія бѣды подоспѣли. Въ новыхъ судахъ дѣла шли для него не такъ уже гладко... Волокита кончалась... Предъявлены были кое-какія взысканія. Приходилось спасаться изъ стараго гнѣзда и увозить, что поцѣннѣе... На выѣздѣ изъ Солиг.алича захотѣлъ онъ проститься съ мировымъ посредникомъ... Остановили дормезъ, простился, сѣлъ снова: „Трогай"! А лошади ни съ мѣста, колеса по ступицу врѣзались въ землю... Что такое? Оказалось, что дормезъ биткомъ набить тяжелой старинной металлической посудой, которую Мартьянъ Прокофьевичъ увозилъ съ собою. Насилу съ мѣста сдвинули. На Гнѣздниковской горѣ (подъ Солигаличемъ) экипажъ снова засѣлъ... Пришлось сзывать крестьянъ изъ трехъ окрестныхъ деревень... Въ Костромѣ Мартьянъ Прокофьевичъ не долго пожилъ...
.Лошадь, купленная имъ у посредника, на которой онъ въ свои с лишкомъ 70 лѣтъ катался верхомъ, одѣтый въ "черкесскій костюмъ, сбросила его съ себя, да такъ несчастливо, что тутъ онъ и Богу душу отдалъ.
Надъ гробомъ его безъ больщихъ измѣненій можно было произнести „Похвальное слово моему дѣдушкѣ", .написанное когда— то И. А. Крыловымъ...
— Попочка еще пожилъ бы.., говорила о Мартьянѣ Прокофьевичѣ его супруга... И дѣйствительыо, это былъ человѣкъ громадной силы и желѣзнаго здоровья. Въ 70 лѣтъ онъ ѣздилъ верхомъ и танцевалъ, какъ юноша. Въ 40— градусный морозь онъ обходилъ свое хозяйство въ туфляхъ на босу ногу и въ халатѣ...
Послѣ Мартьяна Прокофьевича Долгое Поле переходило изъ рукъ въ руки, ни у кого долго не задерживаясь. Потомъ его купилъ какой —то вологодскій „мужичекъ", который въ немъ однако не жиль. Глохнуль садъ, становясь еще тѣнистѣе, тишина царила въ большихъ каменныхъ конюшняхъ, нѣкогда оглашавшихся ржаніемъ породистыхъ коней и воплями истязуемыхъ рабовъ; разваливались службы; долго въ запустѣніи молчаливо стоялъ большой домъ съ огромнымъ двухсвѣтнымъ заломъ, съ хорами, гдѣ когда— то пировали, танцовали. Ни образа, ни стула, ничего, чѣмъ быль когда— то полонъ домъ, въ немъ не было... Все расхитили, все вывезли, все унесли. Не понадобился никому лишь большой, писанный масляными красками, портретъ бывшаго его хозяина... Онъ одиноко висѣлъ на стѣнѣ одной изъ комнатъ противъ балконной двери, выходившей въ садъ, и его безжизненные глаза долго созерцали мерзость запустѣнія.
На этомъ портретѣ Мартьянъ Прокофьевичъ былъ изображенъ молодымъ еще человѣкомъ, въ креслѣ, передъ письменнымъ столомъ. На столѣ часы, чернильница, груда запечатанныхъ конвертовъ и горящая свѣча. Мартьянъ Прокофьевичъ запечатываетъ еше одинъ пакета, и что-то изъ-подъ его бѣлыхъ, пухлыхъ украшенныхъ перстнемъ пальцевъ каплетъ на конвертъ, не то сургучъ, не то кровь...
Лѣтъ 10 назадъ пустой старинный домъ сгорѣлъ. Въ пламени погибъ его портретъ... На мѣстѣ стараго дворянскаго гнѣзда— однѣ лишь головешки...

[/q]

ИВ 1853 г., Дмитровский уезд.
ц. Вознесенская при мануфактуре купца Лепешкина.

с. Богоявленского г-на Островского кр. Филипп Андреев (бесфамильный), 23 г