Деревня Разбегаевка (Свердловский район Орловской области) : ВГД

Известия
1943 год, № 239, с. 4
https://yandex.ru/archive/cata...r=3826+897

Возвращённые к жизни

Входить Сальниковым в хату немецкий офицер запретил. Он сам поселился в ней. Потолок велел обить чёрным, стены выкрасить тёмносерой краской. Денщик залез на печку, возился на ней, жёг горелку, похожую на паяльник. И сверчок там замолчал.
Хата стояла чужая, тёмная. Сальниковы проходили мимо неё, не глядя, крадучись. А жили они в хлеву с коровой. Дед укладывался в углу на соломе, и его длинным ногам никак нехватало места. Девочки Валя и Ниночка не отпускали мать и спали, держась за неё.

Так жили. Разговаривать привыкли вполголоса. А о Василии, Настенькином муже, и брате его Николае, ушедших в Красную Армию с первых дней войны, даже между собой не говорили. Ждали их, думали о них, молились за них, но вслух не называли.
Тишина была тягостная, а всякое нарушение её было страшно. Ко всему прислушивались к стуку шагов, шороху. Хотя знали, если придут застучат, загремят, как тогда, когда переловили кур, взяли овцу, или когда ночью сбили замок с Настенькиного сундука и всё из него унесли.

Больше к Сальниковым не приходили. Не тронули Сальниковых и тогда, когда угоняли народ в Германию. У них никого не угнали, никого не убили.
А жизни не выходило. Не было жизни. Даже у деда-мастера ни к чему руки не лежали.

Прошла вторая зима. Был уже июль, шли дожди, а лето всё не наступало.
Настенька проснулась от топота, мычания и криков. Бабы причитали, как по покойнику. Она выскочила. Посреди улицы гнали коров и девушек. Немцы били палками коров. Коровы мычали, сбивались одна к другой, и в этом же стаде метались девушки, забегали вперёд, хоронясь от ударов.
Настенька увидела, что их корову тоже вгоняли в стадо. Корова упиралась, а немец бил и бил её палкой.
Настенька кинулась к девочкам. Села, прижалась к ним. Не помнила, сколько прошло времени, ещё в ушах стоял крик женщин, как вдруг совсем низко пронёсся самолёт, ещё один. Раздался визг, будто заливается, захлёбывается хриплый свисток. Стало тихо, и потом что-то ухнуло и земля сдвинулась, заходила под ногами, стало горячо, вздохнуть трудно. Настенька как прижала к себе девочек, так и побежала с ними, не разгибаясь, втянув голову в плечи.

Немцы ушли, но там, откуда они уходили, они хотели уничтожить все. Над маленькой деревней сутки висели немецкие самолёты.
Грохот смолк, и люди ночью пошли в деревню. Поднялся ветер, тучи плыли, открывая небо. Было тихо, пахло горелым. Светало и становилось видно: крайней хаты не было, она ушла в землю, а сверху, закрыв все, лежала соломенная крыша. Хата рядом догорала. Дальше на месте домов над кучами кирпича торчали трубы.
Издали Настенька увидела, что их хата стоит, но без крыши и одна стена у неё упала.

Люди молча сходились к пепелищам.
И теперь, когда вспоминают то утро, - а вспоминать о нем не устают, и наперебой рассказывают каждому пришедшему в деревню, сохраняя в памяти мельчайшие подробности, - рассказывают, что все сразу увидели, как шел по улице старик Каленов, а рядом с ним двое русских бойцы-танкисты. Рассказывают, какие они были замазанные, усталые и красивые, и как Николая Андреевича Каленова признать было нельзя. Он будто стал выше, моложе. Как все бросились к танкистам. Они попросили пить. Женщины и ребята кинулись, принесли воды. И все говорили сразу и все громче и громче. А деда Сальникова оторвать было нельзя от того танкиста, который пониже и почерней. Обхватил он его, прижал, закрыл ему лицо бородой, гладил, и целовал шапку, и только говорил: сынок, сынок...

Тучи ушли, день наступил ясный, и не могли вместить те деревенские сутки неизмеримого человеческого счастья и волнений, и принимаемых решений, и зачинаемых дел.

За дела принялись сразу же. Только проводили танкистов и еще доносился грохот боя, а в деревне уже собрались на первое после двух лет собрание.
Сходились без зова, пришли все.
И сразу решили подымать колхоз, родной колхоз и звать его, как звался, именем Ворошилова. Председательство в колхозе доверили старику Тимофею Гавриловичу Каплину. И когда секретарь районного комитета партии кончил говорить о Каплине и он стоял серьезный и взволнованный, дед Сальников сказал:
- Теперь, Тимофей, будем работать,- и добавил,- на благо народа.
Сообща решили обмерить и обобществить уцелевшие от немцев посевы. Скот считать не пришлось, немцы не оставили в деревне ни одной лошади, коровы, овцы и даже курицы.
- Разживемся на своей земле, в своём колхозе все наладим, да и подмога нам идет, - говорил Василий Потапов, предлагая перво-наперво восстановить общеколхозный двор. В тот же вечер разбились на бригады.

Жать пошли все. Сжали, связали, скопнили, а потом на себе переносили к току и молотили вручную. И когда в колхозе имени Ворошилова кончили уборку, от всего сердца отмерили хлеб, чтобы отдать его в фонд Красной Армии. Женщины подняли на плечи мешки с зерном и понесли хлеб, чтобы послать его тем, кто вернул их к жизни.

Деда Василия Герасимовича избрали бригадиром строителей. И дед ночью же, когда это было решено, пошел к разрушенному амбару. Вместе с ним пошли старики Илья Полунин, Тимофей Головашкин и Тимофей Агеев. Запели пилы, всю ночь не смолкал стук молотков. Утром плотники пошли поесть. Дед не уходил. Бабка принесла ему картошки. Когда был закончен ремонт амбара, дед перешел на мельницу. Мельницу немды, уходя, подожгли. Сгореть ей помешал шедший в ту ночь дождь. Но ковши и цевки были разбиты, и мельница молчала, раскинув парализованные крылья.

Трое суток возился дед. И застучала, заработала мельница. Мельник Данила Семенович принял на помол первый мешок колхозной ржи.

Хата деда всё еще не была починена, а он опять уходил с рассветом на общий двор. Но ни бабка, ни Настенька ничего не говорили ему, ждали. А на общем дворе, куда уходил работать дед, уже поднялись два сруба, сверкая каплями смолы.

Овчарник был готов. Просторный, теплый, он не пустовал и дня. В него впустили овец, пригнанных сюда тамбовскими колхозниками. Они вошли в своё новое жильё и сразу же попали под наблюдение и опеку Марии Петровны Головашкиной.
В один день с овцами прибыли в колхоз куры, и нежный пушок леггорнов забелел на пустовавших два года насестах.

Старая доярка колхоза Марина Алексеевна Митанина, никому не доверяя, сама отправилась в Задонск принять коров, предназначенных для колхозной фермы. Знали, что она идёт уже с ними, торопились и, помня по прошлым временам требовательность Марины Алексеевны, конопатили коровник на совесть.
Деду там оставалось только консультировать, и он с помощником Семеном Морозовым пошёл по деревне. И куда приходил дед, веселели люди. С его помощью ставили они новый дом, чинили хаты, возвращались под кров, в тепло.

Первым справили хату Белевским и Головашкиным, у них по многу ребят. Переселили из шалашей в дома красноармейку Марию Григорьевну Кудрявцеву да раненую во время бомбёжки Марию Агееву. И только тогда дед пошёл налаживать свою хату. И встала она обновленная, светлая, родная хата. Повесили в ней портреты Василия и Коли. Бабка Поля внесла пучок душницы. И откуда взялся сверчок запел! «Как поёт», улыбался дед. Девочки повеселели, больше уже не держались за Настеньку.

В колхоз пришла учительница. Подходила она к деревне по Орловскому большаку, и тут ей сразу же показали третий налево свеже оштукатуренный дом. Внутри были расставлены светлые новенькие столы и такие же скамейки. Это тоже была работа деда Сальникова. В колхозной школе началось учение.

А сам Василий Герасимович работал в тот день в хате Ефросиньи Каплиной. Окно было ещё не застеклено, новенькие наличники, отструганные дедом, блестели, как полированные. Пропел тонкий голос пилы, и дед, оперев на край подоконника доску, строгал её. Стружки вились, клубнлись, искрились на солнце, шурша подымались и золотой душистой пеной падали за окно.

Елена БРАГАНЦЕВА.
Колхоз имени Ворошилова Орловской области.

Деревня Разбегаевка (Свердловский район Орловской области)

Накопление материалов о населённом пункте, его окрестностях и людях.