Вопросы по разделу

Клировые ведомости церкви 70-го пехотного Ряжского полка:

РГИА, фонд 806, опись 8,

1906 год - дело 197;

1907 год - дело 198;

1908 год - дело 200;

1909 год - дело 205.

А.Я. Шилин. Военная жизнь сельского учителя. Дневник (1916-1917 гг.)

...Бой при деревне Конюхи

28 июня

Опять я пережил события, о которых так приятно читать в художественных описаниях. Опять я пережил бой, и он оставил в моей душе свой кровавый след. Если жизнь моя продлится до старости, то все равно этот след не исчезнет.

16-го июня началась артиллерийская подготовка, длившаяся до 10 часов 18 - го июня. На время подготовки, во избежание потерь, нас отвели в деревню Вымысловку. И лишь в ночь перед атакой мы пришли на позицию и заняли "Плацдарм". В эту ночь стояла непроглядная тьма, а канонада все ревела. Мрак прорезали красные вспышки орудийных выстрелов и разрывов. Мы промокли и были все в грязи, когда заняли свои места в окопах.

На рассвете канонада опять усилилась. Визг снарядов превратился в сплошной разноголосый вой, а их разрывы и выстрелы в гул, ровный, протяжный, от которого гудело и дрожало под ногами. Опять затянуло дымом и мглой австрийские окопы. Лишь видно было, как беспрерывно поднимались кверху огромные столбы земли и дыма от снарядов. Обстрел велся всеми нашими батареями, всех калибров и самым частым огнем. Преобладали 6-дюймовые орудия, но были у нас несколько батарей 11-дюймовых с 17-пудовыми снарядами; от них не было спасения ни в каких убежищах. Когда с огромным треском падал этот снаряд, то целое облако земли и дыма все скрывало от глаз. Весь этот хаос звуков был похож на какую-то страшную музыку, музыку смерти, разрушения.

Стон и вой осколков был так разнообразен, имел такую массу тонов, оттенков, что трудно передать словами. Это неслись как бы живые вопли, то отчаянные, предсмертные, раздирающие сердце, то безнадежно тоскливые, то зловещие, жуткие, то какие-то бешеные, дьявольски злорадные. Временами мне казалось, что все происходящее так ужасно, так нарушает все законы природы, что сам Бог не вытерпит и прекратит все это. Мне казалось, что сейчас же потухнет солнце, провалится земля, погибнет мир. Но солнце светило, по небу плыли облака, природа была равнодушна.

В 10 часов 18-го июня мы несколькими цепями двинулись вперед. Артиллерия наша перенесла огонь на резервы, а неприятельская артиллерия, до того молчавшая, обрушилась на нас ураганным огнем. Как стайки мелких птичек, засвистали пульки. В воде и грязи ходов сообщения лежали убитые, раненые, мешая проходу. Ежеминутно рвалась над головами австрийская шрапнель. Я уже решил, что гибель моя неминуема. Солдаты замялись и неохотно и вяло шли вперед. Капитан Шеломок, шедший впереди батальона, закричал солдатам: "Если хотите быть живы - то бегом вперед!". Это, действительно, и спасло многих из нас, потому что когда мы продвинулись вперед, то вся сила артиллерийского огня была позади нас.

Не успели мы выйти из нашего исходного положения, как нам навстречу уже бежали сдающиеся австрийцы. Я удивился, как могли австрийцы почти трое суток сидеть под таким страшным огнем. Потом я уже узнал, что из их окопов назад никто не ушел: их не пускали свои - немцы, и почти все защитники окопов, чешские батальоны, погибли от нашего огня. Каждый день к ним прибывали новые пополнения, и их постигла та же участь. Они скрывались от огня в глубоких подземных убежищах, где их заваливали наши тяжелые снаряды. Уже несколько дней спустя трудно было проходить по их окопам от смрада разлагающихся трупов. Некоторых откапывали живыми.

Мы беспрепятственно заняли три линии их окопов и пошли дальше. Участок "Роща" был теперь позади нас. Высокое плато спускалось огромным крутым скатом в долину реки Имесок, и весь скат был усеян трупами и ранеными австрийцами. Их побила наша артиллерия, когда перенесла огонь на резервы, поспешающие на помощь. Здесь на горе нам приказали на время остановиться. Стрельба стихла. Я стал обходить поле битвы. Убитые австрийцы были молоды. С полным снаряжением, затянутые ремнями, увешанные бомбами, со стальными касками на головах, лежали они во всевозможных позах: и уродливых, и страшных, и спокойно-прекрасных. Скорчившись, стонали раненые. Один курчавый австрийский офицер, по-видимому, немец, просил у наших солдат бомбу, чтобы покончить с собой. "Есть у вас бомба, мощная бомба?" - просил он спокойным, страдальческим голосом. У него было более 10 ран. Горько было на душе, когда наши солдаты отказывались убирать их. Один раненый просил у меня покурить. Я дал ему несколько папирос и зажег одну. Тогда он попросил, чтоб я дал и его товарищу: "Вин ззаду мене". Но сзади его живых уже никого не было, только лежало несколько трупов.

На другой день нам приказали спуститься в деревню Конюхи и атаковать западную опушку урочища Домброво. Когда мы сбегали с крутого ската и проходили деревней, по нам била артиллерия. Шеломок приказал мне восстановить телефонную связь со штабом полка. Благодаря неустрашимости моих батальонных телефонистов, я сделал это. Сидя за толстым стволом огромного дуба, я принимал телефонограмму от полкового адъютанта на имя командира взвода бельгийских броневиков и наблюдал, как наш батальон двигался в атаку.

Солдаты вытянулись цепью по улице деревни, спустились в канаву, по которой и двинулись вперед. Но едва только правый фланг показался из канавы, как из леса раздался треск нескольких пулеметов. Целый град пуль защелкал по халупам, запел и засвистал в воздухе. И тотчас же по деревне начала бить артиллерия. Солдаты побежали назад. Рота за ротой спускались в лощину. Сзади всех показался из канавы Шеломок. Он придерживал рукою окровавленный бок и на кого-то матерно ругался. Батальон окопался по восточной опушке деревни. Раненный осколком в бок Шеломок ушел на перевязочный пункт. В командование батальоном вступил штабс-капитан Мурашев. Здесь мы провели 2 суток.

Сколько человеческого горя и страданий увидел я за эти двое суток! День и ночь по Конюхам била тяжелая артиллерия. Хаты горели. В огне трещали патроны, взрывались бомбы. Дым пожарища висел над деревней. И всюду - трупы, трупы". По улицам, по халупам, сараям, на огородах. Трупы и раненые без помощи! И здесь, в этой прозванной нами "долине Смерти", были жители. Старики, бабы, дети. Они были почти сумасшедшие от пережитого. Видел я потрясающие картины. Мальчик и девочка лет шести искали свою мать. С рыданием мальчик рассказывал мне: "Куля снаряда попала у хату, там мамуня була!". Ох, идеже наша матуся! Хата загорелась"." Нечем было помочь им. В одном сарае лежал убитый австриец и трое наших, а рядом у двери хаты сидела старуха. Голова ее тряслась, а глаза спокойно, сурово смотрели куда-то поверх, на дым пожарища.

Ночью среди установившейся тишины, при свете зарева, в соседней хате завыла собака, протяжно, жутко. Красная луна освещала белые стены хат. В двадцати шагах от меня смутно чернел труп австрийца. Днем я видел его. Он лежал лицом кверху, с оскаленными зубами, с руками, сжатыми в кулаки. От своих нас отделял высокий, крутой склон, на который без отдыха нельзя было взобраться. В случае контратаки австрийцев мы были бы отрезаны от отступления. Опять начала бить по деревне тяжелая артиллерия. Мы были все измученные, голодные, грязные. И опять я почувствовал приступ той страшной, безысходной тоски, которая была со мной прошлый год в ночь на 23 мая.
На другой день вечером стали выселять отсюда жителей. С плачем и причитаниями тянулись они, таща на себе узлы с пожитками. Те же из них, кто не мог идти - больные и раненые - все остались умирать на родном пепелище. Ночью к нам пришел разведчик, сообщивший, что в той части деревни, которая близко подходила к австрийскому расположению, он видел убитую женщину, а около нее двух маленьких детей, живых; никто не решился идти за ними. Там же остались и несколько наших раненых.

Ночью, наконец, нас сменил Владимирский полк. Мы стали в лесу. При смене же остальных наших батальонов произошли интересные явления: полки не хотели сменять друг друга. Не слушались ни приказаний, ни уговоров. Началась дезорганизация.

За этот бой я представлен к ордену св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Полк получил название "18-го июня". Убиты: Алексей Павлов, Азжауров, подпоручик Бузин, священник Адамович и другие. Теперь стоим на отдыхе в местечке Бяла под Тарнополем.

Опубликовано в журнале "Новый часовой", № 6-7, 1998 год, сс. 239 -242.

[ Ответ на сообщение Дмитрий_Н ]

Спасибо!

Intellectual70

Значительно проще на форуме сразу сказать имя, полк, дату приказа, чтобы было возможно предметно отвечать. Номер приказа - это дата Высочайшего приказа или приказа по полку?
Если речь не идет об ордене Св. Георгия, Георгиевском оружии и (нередко) ордене Св. Владимира 4 ст. с мечами и бантом, то особенного подвига могло быть и не совершено - полк добился успеха, офицер был под огнем, труса не праздновал, орден по заслугам. Но должно быть указано примерно следующее - за отличия в делах против неприятеля (германца, австрийца, турка) - в зависимости от театра военных действий) (при таком-то месте) (тогда-то).

Наградные дела могут быть в Ф. 400, Оп. 12 (но они не каталогизированы, искать там нелегко), либо в фондах полка. Вам все известно, ну так скажите, посмотрим, есть ли приказы по полку на эти даты. Зачем изначально темнить? В Вашем вопросе здесь (надеюсь, в запросе в РГВИА Вы изложили все подробнее) просто не за что уцепиться, чтобы дать предметный ответ. Вы тщательно замазали любую возможность как-то Вам помочь, что было бы возможно, если бы вопрос содержал конкретные сведения.

Intellectual70

Волков, Сергей Владимирович, д.и.н. База данных № 2: «Участники Белого движения в России». www.swolkov.org

Маиумский Георгий Васильевич, родился 20 августа 1889 года в Шемахе. Окончил Темир-Хан-Шуринское реальное училище, Лесной институт,
сдал экзамен на классный чин в 1916 году. Мичман, ревизор крейсера "Аскольд". В белых войсках Северного фронта; с 4 января 1919 года - член приемной комиссии Кольской базы, затем артиллерийский офицер на бронепоезде. Лейтенант. На 29 апреля 1920 года - в лагере Хермола, к 30 июня и на 10 октября 1920 года - в лагере Хеннол (Тавастгуст) в Финляндии. Холост. /12-66; 585; 586-116/