Дмитрий Юрасов: Бесславное двадцатипятилетие.

Пессимистам жить трудно, -
зато умирать легко.
(Из народного фольклора)


Когда мне позвонила основательница галереи "Роза Азора" Люба Шакс и попросила написать что-то типа мемуара о событии 1988 года в Доме культуры Московского электролампового завода под названием "неделя совести", то я наотрез отказался. Причина в том, что замах был сделан на рубль, а удар получился на копейку. Да. Была впервые воссоздана на стене карта ГУЛАГа, были списки с именами и фамилиями репрессированных, была тачка з/к, куда бросали посетители деньги для будущего памятника невинно убиенным. Все это так. А теперь посмотрим, что из этого вышло. Карта ГУЛАГа худо-бедно смонтирована энтузиастами из Мемориала, коих допустили к материалам государственного архива на Пироговке 17. Иногда списки с именами и фамилиями появляются в печати; деньги, собранные в ДК МЭЛЗ, пропали в финансовой неразберихе, а памятника с комплексом выставочный зал-библиотека-архив нет как нет. Соловецкий валун на Лубянке не может заменить всего. Да и планы на "неделе совести" строились другие: научно-мемориальный и исследовательский комплекс.
И все же Люба убедила меня в том, что мои воспоминания кому-то нужны, ведь люди-то не знают. Здесь замечу, что многие и правда не знают, где я, что со мной. Бывает прочитаешь в Интернете: "А те материалы, которые присылали Юрасову, куда они делись? И сам он жив - здоров? Чем занимается?"
Вот именно по этим причинам я решил взяться за авторучку. Заранее прошу прощения за неполиткорректные высказывания.

До событий 1988 года.

Начать необходимо издалека, чтобы дать представление читателю об авторе. Как он стал подпольным архивариусом, неформалом, а потом участником достопамятной недели совести.
Темой репрессий я заинтересовался по собственной инициативе. Еще в школьные годы как-то записался в библиотеку, где открыл для себя "Советскую историческую энциклопедию", знаменитый шестнадцатитомник, издававшийся лет пятнадцать. Стал просматривать некоторые биографии советских политиков, вождей и обнаружил таинственные фразы "незаконно репрессирован", "посмертно реабилитирован", "незаконно репрессирован в условиях культа личности", "посмертно полностью реабилитирован". Когда я переписывал биографические справки на них, то заметил, что годы, обрывающие жизнь людей, приходятся на промежуток от 1937 до 1941. Не указывалось и место смерти персонажей. Такие же фразы мною обнаружились в восьмитомной "Краткой литературной энциклопедии" о писателях . То есть существовал единый шаблон. При этом нигде не расшифровывалось, что обозначают понятия "репрессирован", "реабилитирован".
Вот так я приобщился к запретному и решил разобраться. Я выписал справки на этих людей в отдельную тетрадь, получился список, может быть, на двести - четыреста человек.
Лет мне было 13 - 14, учился в школе. В школе припоминаю эпизод. Когда проходили историю СССР, я с приятелем заключил пари на тему репрессий, и мы подошли к учительнице и спросили, сколько людей было репрессировано при Сталине: больше ста тысяч или меньше, а то у нас спор возник. Она нам сказала: "Больше ста тысяч, но договоримся: вы ко мне не подходили, и я вам ничего не говорила".
После окончания школы (1981 г.) поступил на работу в Центральный государственный архив Октябрьской революции (ныне ГАРФ), где попал в архивохранилище спецфондов. Там находились, во-первых, материалы вывезенного СМЕРШем Пражского архива русской эмиграции, а, во-вторых, переданные в архив материалы НКВД. Работал я в качестве регистратора - нумеровальщика дел Пражского архива. Происходило все в небольшой комнате, куда приходили допущенные историки - исследователи (Г.Шкаренков, Г.Иоффе), они работали там только с фондами русской эмиграции. А вот к материалам НКВД никого из историков - исследователей тогда не допускали.
В эту комнату мне приносили для обработки дела, но дальше неё не пускали. И в течении первого же месяца своей работы (август - сентябрь 1981 г.) я начал пробираться в архивохранилище - длинный коридор, где стояли коробки, папки с делами - для того, чтобы посмотреть, что же там находится. Ведь я знал, почему я пришел в архив. В левом крыле архивохранилища находились материалы Пражского архива, а в правом - материалы НКВД - МВД. Так я обнаружил, например, материалы дислокации лагерей, цифры учёта конвоя МВД, приказы по личному составу НКВД - МВД. Это была гора закрытых документов с грифом "секретно" и "совсекретно". Когда у меня была такая возможность, заходил то в одно крыло, то в другое. Я эти дела вынимал, быстренько просматривал, выписывал интересующую меня информацию. Но делать так никто не разрешал.
Однажды меня за этим занятием увидела начальница Д.Н. Нохотович и строго - настрого запретила туда ходить, что-либо брать и смотреть. А когда я сказал: "Ну как же? Я работаю в этом архивохранилище! Почему же мне нельзя смотреть?". Она ответила: "Уж очень ты любопытный! Ты не имеешь допуска, мы тебя еще не знаем. Тебе надо себя зарекомендовать, прежде чем получить возможность свободно ходить туда и свободно смотреть все, что ты хочешь". Вспомнилось:
"Глядит на них Родина, очи суровы:
- Откуда вы, кто вы,
На что вы готовы".
Однажды я вновь был замечен за этим занятием и был переведен в другое архивохранилище, где работал до ухода в ряды Советской Армии (ноябрь 1982 г.). К этому времени у меня была картотека примерно на 18 тысяч карточек. Основой были документы пленумов Верховного Суда СССР по конкретным делам, в том числе и по реабилитациям на пленумах суда в 1956-1976 годах.
В период с 1985 по 1986 гг. работал в особом архиве Верховного Суда и Военной Коллегии, улица Поварская дом 15.Представьте себе минус первый этаж забитый 2 миллионами дел. Огромное количество материалов, закрытых от всех, произведённых в результате деятельности репрессивно-судебной машины с момента основания в 1924 году и с которыми нужно было как-то работать. Но как? У меня было мало времени на то, чтобы что-то выписывать, да и не мог делать это открыто, на глазах других сотрудников. Поэтому я занимался этим только когда по каким-то служебным надобностям оказывался один в архивохранилище. Например, меня отправляют найти для начальства десять дел. Я беру ключи, открываю подвал, включаю свет и начинаю искать дела. Я мог сделать это, допустим, за десять минут, но проводил в хранилище полчаса. То есть двадцать минут тратил на то, чтобы делать нужные выписки. И так продолжалось в течении всего 1986 года. Я проводил все больше и больше времени в архивохранилище. Кроме того, что делал записи в своих блокнотах, я выносил оттуда копии документов. Я понимал, если что-то случится, допустим, поймают , тогда обвинят меня в том, что я сумасшедший и никогда там не работал (как это бывало со многими). Копии могли мне пригодиться для доказательств.
На выходе из здания Верховного Суда стоял милиционер и осуществлял выборочную проверку личных вещей сотрудников. Конечно, можно было что-то вынести в кармане (что я и делал), но некоторые материалы, хотя и рисковал, выносил прямо в дипломате. Но не попался. Хотя риск был, конечно, огромный. Сразу бы привлекли за банальное воровство. При этом я не выносил оттуда документы, которые существовали в единственном экземпляре. Я выносил вторую, третью, четвертую копию (помните папиросную бумагу пишущих машин).
К этому принуждала обстановка того времени, власти сами меня заставляли так поступать. Ведь если бы эти материалы полувековой давности были открыты, доступны, мне просто не было бы смысла этим заниматься. Но в сложившейся ситуации я должен был это делать.
В конце 1986 года меня уволили, обнаружив блокнот с записями и после ни в один архив устроиться не удалось. К этому моменту в картотеке насчитывалось около 100 тысяч карточек.
Именно из архива Верховного Суда я и узнал, как происходил обман членов семьи репрессированного. Их близких расстреливали, из документов это было ясно, но по инструкции родственникам выдавали липовые свидетельства о кончине "разряжая" 1937 -1938 и разбрасывая даты смерти на военные 1941-1945 годы.

Во время событий 1988 года

В июне 1988 г. с помощью А.Любимова и Д.Захарова из телевизионной программы "Взгляд" моя подпольщина была легализована на первом канале Центрального телевидения. Сюжет был небольшим, может, минут пять - семь, но зато прогремел. После этого меня посетили очаровательные сотрудницы Дома на площади Журавлёва 1 Л.Шакс и С.Попова и предложили поучаствовать в запланированной неделе совести в ДК МЭЛЗ осенью того же года. Они же и помогли обезопасить архив: "У тебя есть списки? Неси, мы их вывесим".
Неделя совести сделала меня действительно известным, потому что журнал "Огонек", который патронировал идею, и В.Коротич, меня поддержавший, где-то в сентябре 1988 г. опубликовал разработанную анкету с вопросником о репрессированных - с тем, чтобы составить к мероприятию банк данных. Люди, прочитав журнал, на нее откликнулись, и мне стали приходить пачками письма со сведениями о близких, с документами и фотографиями. С помощью Любы Шакс удалось скопировать списки с фамилиями, вытащенными мною из архива Верховного Суда.
И мы сделали комнату памяти. Всю эту комнату на первом этаже ДК МЭЛЗ обклеили списками от пола до потолка. А на втором этаже разместили стену памяти из присланных со всей страны фотографий, документов, справок о реабилитациях, липовых свидетельств о смерти. Почту помогали мне разбирать две женщины, будущие активистки "Мемориала". Писем поступило около 10 тысяч.
И люди шли тысячами. За неделю, когда проходила "неделя совести", я не был ни на одном мероприятии в большом зале, ни на одном выступлении, потому что в комнату памяти стояли очереди ко мне. Родственники погибших имели на руках два документа: справку о реабилитации и свидетельство о смерти. Но из них никакой информации не следовало. Моя задача состояла в просмотре документов и возможной консультации граждан, куда бы они могли обратиться за дополнительными сведениями. Особенно тяжело было говорить близким при просмотре справок, выданных Военной коллегией Верховного Суда СССР (в архиве которой я работал), что приговор такой-то означает расстрел, и если писем из заключения они никогда не получали, то свидетельство о смерти, находящееся у них на руках, - фальшивка. И надо писать в Верховный Суд, Военную коллегию и трясти их сотрудников, как грушу, требуя правды. По ответам из Военной коллегии я видел, что архив хорошо завалили письмами. Исходные номера ответов были четырехзначные. А люди все шли и шли, приносили все новые и новые документы, фотографии, они размещались тут же на стене памяти, даже перестало хватать места на таком огромном пространстве.
На "неделю совести" приходили и выступали известные стране властители умов: А.Сахаров, М.Ульянов, Р.Медведев, М.Шатров. Кого там только не было!
Была и Наталья Решетовская (первая жена А.Солженицына). Она жила в моём доме, только в соседнем подъезде, и я предложил ей приехать и заявить в поддержку требования о возврате А.Солженицыну гражданства. Первой с такой инициативой выступила летом 1988 года в газете "Книжное обозрение" Е.Ц.Чуковская. Я сказал Наталье Алексеевне, что есть договоренность с директором ДК МЭЛЗ А.Вайнштейном о возможности в рамках недели памяти повесить на стене письмо с обращением в ЦК КПСС для сбора подписей с портретом Солженицына и с требованием возврата ему гражданства и опубликования в СССР "Архипелага ГУЛАГ". "Портянка" этого письма имела циклопические размеры размеры из-за тысяч подписей.
Все это было придумано А.Вайнштейном, его сотрудниками (Л.Шакс, С.Поповой) и вашим покорным слугою при активной поддержке "Огонька" и лично В.Коротича. Никакого "Мемориала" и близко не было.
Во время мероприятий недели памяти мне повезло познакомиться с Бэллой Курковой ("Пятое колесо", Ленинградское телевидение). Последовало предложение организовать нечто подобное в городе на Неве. В январе 1989 года состоялась неделя памяти в Ленинградском ДК железнодорожников и записи на "Пятом колесе" ЛенТВ с моим участием. Потом такие недели стали проводиться по всей стране.
Вот еще один эпизод. У стены памяти собирались и бывшие заключенные, Такие как, например, Е.А.Шаповал - физик, ученик Л.Ландау. Я выносил из архива Верховного суда дело о реабилитации, из которого стало известно, что его одноделец Б.Н.Вепринцев, доктор биологических наук, сотрудник МГУ - "секретный сотрудник МГБ". Они, однодельцы, подозревали что был стукач, но из дела стало известно, кто конкретно их сдал. Я и Е.А.Шаповал разругались с одним персонажем из-за Солженицына. Этот персонаж - Юрий Изюмов, бывший помощник первого секретаря МГК КПСС В.В.Гришина, в 1988 году - первый заместитель главного редактора "Литературной газеты". Изюмов стоя у стены памяти, поглядывая на собранные подписи под обращением о возврате нобелевскому лауреату гражданства заявил: "А у нас в "Литературной газете" находятся материалы, которые свидетельствуют о работе Солженицына в качестве секретного сотрудника органов госбезопасности". То есть обвинил его в доносительстве и обещал напечатать т.н. документы(читай-доносы) в газете. Двадцать пять лет ждем публикации. Ау! Изюмов!
Неделя памяти прошла. Письма, адресованные мне, тысячи писем были переданы в "Мемориал" расторопным активистам. Тогда я не возражал, наоборот, принимал участие в формировании архива будущей организации.

После событий 1988 года

Когда случился путч, я не пошел к Белому дому и его не защищал. Мы с женой поехали лишь посмотреть, что там происходит. Я увидел людей, разбивающихся по группам на боевые пятерки, десятки, комиссары их расставляли вокруг баррикад. Эти активисты напомнили мне комсомольских руководителей, командующих дружинниками и мне не понравилось появление таких очень деловых руководителей, определяющих кому чем заниматься, где стоять и что делать. Я тогда сказал, что никогда ни под каким видом не войду ни в пятерку, ни в десятку. "Забелдосы". Все показалось смешным: если ОНИ захотят, то сметут игрушечные баррикады. Так что на защите демократии по-ельцински не стоял ни одного часа, только посмотрел и уехал заниматься своими делами. Лет через десять прочитал свидетельство человека, входившего в ельцинское окружение: они не знали как разогнать весь этот сброд после победы от стен Белого дома...
В первых числах сентября 1991 года в Москву прилетел В.К Буковский, с которым я встретился. Он сказал, что у нас есть возможность поехать в архив, где состоится встреча с Р.Г.Пихоей, новоиспеченным начальником Главного архивного управления".
Один из первых ельцинских указов был указ об архивах ЦК - КГБ. Этот указ предусматривал передачу закрытых ведомственных архивов в общедоступные, государственные архивохранилища с последующим рассекречиванием.
До 1991 года Главное архивное управление СССР размещалось по адресу :Большая Пироговская дом 17. Но когда понадобилось захватить дополнительное помещение, то Ю.Афанасьев, как известно, захватил высшую партийную школу на Миусской площади для нужд историко-архивного института, а ведомство Пихои засело на Старой площади в здании архива ЦК КПСС (который стал именоваться Росархивом).
И вот в кабинете на Старой площади встретились Р.Пихоя, Ю.Афанасьев, В.Буковский и я. Начался разговор. Буковский излагал свои предложения, я свои по поводу передачи архивов КГБ. Пихоя - сама любезность, попросил: напишите на бумаге. Написали Но месяц прошел и ничего. Однако, мы добились, что в помещении архива ЦК нам с Буковским открыли и показали огромные стальные шкафы с раздвижными стеллажами, где за семьдесят лет накопился один миллион дел на номенклатуру ЦК КПСС от директора фабрики до члена ЦК. Буковский через неделю улетает в Англию, но ещё есть возможность встретиться на передаче радио "Эхо Москвы". Ведущей была Татьяна Пелипейко. Буковский заявил: "Нужно, чтобы все материалы архивов ЦК - КГБ были переданы на общедоступное хранение и обнародованы. У меня есть люди, спонсоры, начнем копировать документы и издавать". А ещё через неделю выяснилось, что ничего этого не будет, потому что Р.Пихоя ничего не хотел делать. Я ведь не знал, что ЕБН вскоре подписал другой указ об архивах, который "парализовал" указ от августа 1991 года!
Когда Буковский улетел в Лондон, я позвонил своему знакомому из еженедельника "Союз" (приложение к газете "Известия") Гранту Апресяну и предложил записать интервью со мной на архивную тематику. В напечатанном тексте было все, что накопилось за полгода после победы "демократической революции". И что мы скоро окажемся у закрытых архивов, что Пихоя не хочет или не может заниматься проблемой передачи архивов КГБ и что само ведомство Министерство безопасности саботирует передачу. Что нам предлагают из числа начальников архивов создать архивную комиссию, которая будет вырабатывать положение о регламенте доступа к документам. Вырабатывать регламент будут бывшие держиморды, которые на всем этом сидели, ничего не показывали и десятилетиями лгали, что у них ничего нет. Не лучше ли их заменить вовсе?
Пихоя был в бешенстве. Меня к нему на порог больше не пускали. Но я так понимал: ходи туда или не ходи - всё бесполезно. И если в сентябре 1991 года в архивах ЦК мы с Буковским чуть-чуть поковырялись, то дальше ...
Я, например, писал в Прокуратуру по поводу обысков и изъятых в 1987 году на моей квартире материалов картотеки, но каждый раз получал отписки от ведомства под названием отдел Генпрокуратуры по надзору за деятельностью органов КГБ. Ничего мы у тебя не изымали -не подтверждается. Хороша победа демократических сил! Разумеется, наследники вертухаев не будут перетряхивать самих себя Мне было неведомо, что жена Пихои была спичрайтером Ельцина. Сам Пихоя из Свердловской партшколы, где тусовался с Г.Бурбулисом - единственным в истории России Государственным секретарём Российской Федерации - должность, специально придуманная Ельциным для него.
Буковский мне потом звонил и говорил: "Здесь всё бесполезно. Я сюда больше не приеду, делать нечего". В 1992 году Буковскому всё же удалось еще раз прилететь как свидетелю на процесс по делу КПСС, который проводил Конституционный суд ("Зорькин суд"). Пользуясь этим, и, видимо, с помощью своих связей с Пихоей, он привез с собой аппарат для съемки и скопировал ряд источников о себе, о Л.Корвалане, о финансировании коммунистических организаций разных стран. Это потом использовалось в его книге "Московский процесс". Чем закончился Зорькин суд - известно: историческое прошлое КПСС рассматривать не будем, не подсудно!
В 1993 году появился регламент доступа к архивно-следственным делам. Допускались только родственники репрессированных. Только они при предъявлении соответствующих документов могли знакомиться со следственными материалами. А мы - историки, архивисты, краеведы, москвоведы должны испрашивать у родственников разрешения на знакомство с расстрельными делами их близких. Потому как это личная тайна граждан. Репрессии, аресты, расстрелы - всё оказалось личной тайной граждан. Даже исключение из партии - нельзя смотреть документы Комитета партийного контроля ЦК КПСС, протоколы об исключении коммуниста из партии, о его восстановлении в партии - всё личная тайна. Докатились!
Ну и что делать мне? Иду, допустим, к тем же родственникам репрессированных, которым помогал несколько лет назад. Некоторые разрешают, заверяют бумагу у нотариуса, а некоторые нет. Сколько должно пройти лет, чтобы всё было открыто? С 1937 года, например, 76 лет. Мало? Надо, видимо, 100 - 150. Некоторые родственники уже посмотрели дело отца, деда, прадеда, и закрыли его от историков - исследователей. Они наследники и получили подобные права от ФСБ И как нам работать? Да, я понимаю, вдруг они увидели в деле, что их отец, дед, прадед давал на кого-то показания (из него выбитые) и по ним осуждают и расстреливают других ... Это сплошь и рядом. Когда на следствии загоняют ножку венского стула в задний проход человек исчезает-остаётся физика. Это не мои слова, а Варлама Шаламова. Так кто же способен упрекнуть сломавшегося и расстрелянного следом? Но наследники боятся, как они боялись, когда на неделе памяти интересовались, спрашивали меня, что им сделает режим за огласку личных сведений. Но то был 1988 год, а теперь какой.. Отдать генетическим родственникам (но чужим той эпохе) всю нашу историю ХХ века? Или опять не будем ворошить старое ...
Хотел я как-то поработать с делом С.Я.Эфрона - мужа Марины Цветаевой. Кто остался из родни? Сына убили, дочь умерла. Есть внучатый племянник Эфрона. Спрашивал разрешение - отказал (мол, наша семейная тайна).А если вообще не осталось ни одного родственника у погибшего по причине гражданской войны с собственным народом? Таких наберётся сотня тысяч Означает ли это вечное хранение на Лубянке?
В общем, современные гэбисты с бывшим архивным начальством сделали так, что зная советскую коммунальную кухню, нравы перемешанных между собой палачей и жертв, использовали страхи, комплексы, боли советского человека и обратили их против своих соотечественников. Мы выросли среди палачей и жертв и потеряли ориентацию, где ЗЛО и где ДОБРО. Служение идее оправдывало всё. Мы в этом времени оказались друг с другом связаны, оказались соучастниками. Соучастники сегодня и в сокрытии прошлого. Ведь до сих пор прошлое не отпускает, если подписывают такие документы и считают это в порядке вещей. Цитирую: "В соответствии с законодательством Центральный архив ФСБ России готов ознакомить Вас с архивным уголовным делом при предоставлении нотариально заверенных доверенностей от родственников репрессированного". Такие ответы получаю я на свои частые запросы.
В 1991 году "Мемориал" получил от властей особняк по адресу Малый Каретный дом 12. Рабочие комнаты на двух этажах поделили между собой оборотистые активисты. Мне комнаты не нашлось. Из-за противостояния с Р.Г.Пихоей меня вывели из членов правления "Мемориала". Я все карты путал, а их идея была: наладить контакты с новой властью, использовать народного депутата С.А.Ковалева (его сделали сопредседателем "Мемориала"), пробраться к архивам, самим всё взять. Но только для себя. Ковалев сделал их экспертами Конституционного суда над КПСС и через Пихою были допущены к архивам бывшего КГБ,ЦК КПСС А.Б.Рогинский, Н.Г.Охотин, Н.В.Петров. Меня, разумеется нет, ну какой я эксперт ...
Благодаря своей лояльности и с помощью Ковалева мемориальцы кое-что получили из архивов ЦК - КГБ. Куда это делось - не знаю, может за границу ушло? Зорькин собранные документы для суда над партией отмёл и "лавочка" в архивах для хитроумных экспертов прикрылась.
Ранее я упоминал, что передал адресованные мне письма, документы, фотографии в архив "Мемориала". Часть мемориальского архива- моя собственность. На тысячах писем: "Мемориал. Юрасову Д.Г.". Однажды я потребовал вернуть их, так как являюсь фондообразователем коллекции документов в Московском горархиве (см. Приложение). Член правления "Мемориала" Н.Г.Охотин заявил: "А в каком виде ты нам их передал? Мы потратили несколько лет и уйму денег сотрудникам на обработку. Так что, дружок, ты нам в случае передачи должен много-много денежек".
Здание о двух этажах, иностранное финансирование, десятки сотрудников ... Говоря с юмором, интенданты победили Наполеона.
Несколько лет назад "Мемориал" прикупил для своих нужд еще помещение по улице Каретный ряд 1/5 за 3 млн. евро.
Если читатель уличит меня в зависти, то ошибётся. Я задротам- мемориальцам не завидую. Я в одиночку создал картотеку жертв людоедского режима в 2 млн. карточек, меня поддерживали, были собеседниками лучшие умы России, я получил два высших образования, имею троих детей, могу за день проехать на велосипеде 100 км в свои почти 50 лет. Кому мне завидовать? Мне не стыдно за прожитые годы. Когда увидел, что стало происходить после 1991 года, то по силам стал оказывать сопротивление, бороться с ельциноидами. Но был практически один. Остальные не видели, не слышали, хотели вписаться в новые жизненные условия. Мы сами заслужили все дальнейшее, и я, как соучастник. Этот текст можно назвать записками соучастника. Преданный мемориальцами, не понятый большинством наследников прав реабилитированного, я буду продолжать делать то, что считаю нужным, и идти тем путем, который давно избрал. А потомки, как говорится, оценят или забудут.

Приложение *

Коллекция документов
о политических репрессиях в СССР

Ф. 177. 125 ед. хр., 1909 - 1992 гг., 1 оп.

Основная часть коллекции собрана историком - архивистом Дмитрием Геннадиевичем Юрасовым (р. 1964), работавшим в 1980-е гг. в ЦГАОР СССР и в Особом архиве Военной коллегии Верховного суда СССР. Основу коллекции составили письма и анкеты, присланные на имя Д.Г.Юрасова в 1989 - 1992 гг. репрессированными гражданами, их родственниками и знакомыми. Д.Г.Юрасов также занимался реабилитацией жертв репрессий, поэтому в фонде отложилась переписка разных лиц по этому вопросу и документы самих репрессированных. Часть документов составляют материалы самого Д.Г.Юрасова. Опись снабжена полным именным указателем репрессированных, чьи имена упомянуты в документах фонда.
Кроме того, в фонд включены отдельные документы репрессированных граждан (анкеты и биографические материалы). Эта часть фонда пока не прошла научно-технической обработки.

Документы о репрессиях и репрессированных:
- анкеты и письма о репрессированных партийных и советских служащих и военнослужащих (в том числе войск НКВД), хозяйственных руководителях, инженерах, преподавателях, юристах, медицинских работниках, а также о работниках финансово-экономических учреждений, торговли и снабжения, культуры и др. (38 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- анкеты и письма о репрессированных рабочих разных специальностей (9 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- анкеты и письма о репрессированных работниках сельского хозяйства: руководителях, бригадирах, работниках колхозов, совхозов и МТС, агрономах, зоотехниках, крестьянах-единоличниках и др. (8 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- анкеты и письма о представителях других социальных групп, подвергшихся репрессиям, и лицах с неустановленным родом занятий: священнослужителях, студентах, школьниках, пенсионерах, домохозяйках и др. (10 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- анкеты и письма, в которых сведения представлены о нескольких репрессированных лицах разных профессий и социальных групп (19 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- письма к Д.Г.Юрасову с запросами, предложениями помощи в работе и др. (6 ед.хр., 1989-1992 гг.);
- письма от разных лиц в общественные организации, СМИ и разным лицам с информацией о репрессированных, с проектами памятника жертвам репрессий и др. (13 ед.хр., 1988-1990 гг.);
- документы репрессированных, присланные Д.Г.Юрасову: письма, аттестаты, трудовые книжки, протоколы обысков, свидетельства о смерти, справки о реабилитации и др. (4 ед.хр., 1909-1991 гг.);
- документы о репрессиях и репрессированных, составленные и собранные Д.Г.Юрасовым: картотеки, вырезки из газет, выписки с биографическими сведениями о репрессированных, воспоминания, статьи (11 ед.хр., 1960-е-1991 гг.)

Материалы Д.Г.Юрасова: документы общественной деятельности (трудовой договор, статьи о нем, письма с отзывами о его работе; письма к Д.Г.Юрасову от осужденных по статьям УК);фотографии дальневосточных лагерей, фотографии репрессированных и др. (7 ед.хр., 1910-е-1991 гг.).

*"Центральный московский архив-музей личных собраний". Путеводитель Мосгорархива. М. 2008

Источник: http://viperson.ru/wind.php?ID=667948