Ki-Reel http://sovserv.ru/vbb/showpost...stcount=18Татьяна Симонова, кандидат исторических наук
Возвращенцы. Репатриация в Советскую Россию до 1925 года
Репатриация беженцев и эмигрантов в Россию началась стихийно и неожиданно для органов советской власти. В конце 1920 года первые «возвращенцы» с турецкого парохода «Решид-паша», прибывшего из Турции, были приняты в Новороссийске по распоряжению Реввоенсовета Кавказского фронта. Первая крупная партия беженцев в количестве 3600 человек прибыла на том же судне «Решид-паша» в Новороссийск 20 февраля 1921 года. В полпредствах же Советской России в Литве и Эстонии в это время отказались принять первые партии россиян.
Возвращение военнопленных и интернированных проходило в рамках двусторонних мирных договоров и соглашений о репатриации. Встала необходимость принципиально решить вопрос и о порядке приёма беженцев и эмигрантов на родине. Смену официального советского курса в этом вопросе обозначила статья председателя Центрэвака А. В. Эйдука «Требует разрешения». Но единого взгляда на вопрос об условиях репатриации не было. Если для НКИД вопрос о пропуске в Россию политически благонадёжных лиц не вызывал возражений, то Политбюро ЦК РКП(б) в марте 1921-го постановило все «вран-гелевские войска в Россию не пускать». Исполнение этого решения было возложено на Ф. Э. Дзержинского. Советские дипломаты отдавали себе отчёт в неизбежности репатриации и необходимости правильного и своевременного решения этого вопроса. Советский представитель в Великобритании Н. Клышко в письме наркому Г. В. Чичерину подчёркивал: полное закрытие советских границ «крайне нецелесообразно» и не может оправдываться никакими соображениями в «глазах эмигрантских кругов» и «сочувствующего нам общественного мнения за границей». Запрет на въезд в Россию он назвал «актом, не имевшим прецедентов в «самые худшие времена царизма».
Работа ВЧК — ГПУ по репатриации сосредоточилась на выявлении лиц «благонадёжных» и «политически опасных». Была выработана «система политической карантизации» контингента прибывающих из Эстонии, Латвии и Польши, организованы политические карантины по линиям следования репатриантов. Интернированные в Германии и пленённые в Польше красноармейцы должны были поступать в карантины военного ведомства, гражданские репатрианты — в специальные политические карантины, оборудованные НКВД и ВЧК.
В середине апреля 1921 года оборудование пунктов политкарантина было поручено НКВД «по соглашению с ВЧК». Их деятельность было решено объединить с деятельностью учёта и регистрации Центрэвака, Наркомата транспорта и таможен Внешторга. Наиболее проблемным участком обмена стала советско-польская граница. С первых дней обмена военнопленными из российско-украинской военной делегации под руководством А. А. Иорданского (Иорданский Анатолий Александрович — офицер бывшей императорской армии, участник Первой мировой и Гражданской войн. В 1921 г. — комиссар штаба Юго-Западного фронта, председатель российско-украинской военной делегации на мирных переговорах с Польшей.) в НКИД, ВЧК, особый отдел Западного фронта и в Центрэвак стали поступать сообщения о проникновении на территорию Советской России «агентов Балаховича и Савинкова и бывших солдат Врангеля под видом военнопленных». У Иорданского были все основания предполагать, «что и дальнейшие эшелоны будут снабжены точно такими же упомянутыми агентами».
НКВД и ВЧК располагали информацией, что помимо военнопленных и репатриантов из Польши и Германии в Россию в рамках репатриации прибудет неопределённое число реэмигрантов из Америки (рабочая эмиграция) и «русских беженцев белогвардейского толка» из стран Европы7. Обе структуры выработали предложения, которые легли в основу постановления Совета труда и обороны РСФСР о создании «системы политической карантизации всех въезжающих в Россию и Украину континген-тов» (принято 9 мая 1921 года). Задача создания сети политкарантинов была признана «военносрочной и подлежащей выполнению в порядке боевого приказа». 19 мая были определены места расположения карантинных пунктов: Гатчина, Новосокольники, Великие Луки, Ново-Борисово (Украина).
26 июня заместитель председателя ВЧК И. С. Уншлихт в докладной записке в ЦК РКП(б) впервые высказал мысль о необходимости объявления амнистии интернированным в Польше и Чехословакии солдатам белых армий. По его мнению, белые части, сосредоточенные в Польше и Чехословакии, могли представлять серьёзную угрозу для Советской республики; их численность он оценил в 30 тысяч человек. Агрессивные устремления Петлюры в отношении Украины и формирований в Польше под командованием Бориса Савинкова в отношении Белоруссии Уншлихт оценил как почву для вероятного «нового открытого похода против нас Антанты».
Уншлихт наметил принципы амнистии, которые легли в основу постановления ВЦИК от 3 ноября10. Полной амнистии подлежали лица, участвовавшие в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича, «в качестве рядовых солдат путём обмана или насильно втянутых в борьбу против советской власти»: они получили возможность вернуться на родину на общих основаниях с военнопленными.
26-27 июня 1921 года вопрос о судьбе русских беженцев рассматривал Совет Лиги Наций, по данным которого число беженцев и эмигрантов из России составило 2 миллиона человек; «вооружённой силой» из их числа могло быть 200 тысяч человек, врангелевцев насчитывалось около 100 тысяч человек11. На этом заседании было принято решение организовать специальный комиссариат по делам русских беженцев и изыскать средства для его работы12. Кандидатура известного норвежского полярника Фритьофа Нансена, который стал бы совмещать должности Верховного комиссара по борьбе с голодом в России и Верховного комиссара по делам беженцев, по мнению подавляющего числа членов Лиги Наций, была нежелательной. Общественность многих европейских государств и лидеры русской эмиграции обвиняли советское правительство в организации голода в России13. Однако лучшей кандидатуры так и не нашлось. После избрания Нансена посредником в его переговорах с советскими структурами стал француз Александр дю Шайла. (Александр дю Шайла, француз, много лет жил в России. После пребывания в Оптиной пустыни в 1910 г. поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию, где прослушал 4-годичный курс. Сведений о принятии им духовного сана не имеется. Участвовал в Первой мировой войне, полный Георгиевский кавалер. В 1918 г. состоял на службе в штабе Донской армии. В апреле 1921 г. эвакуировался во Францию.)
В сентябре 1921 года в поддержку предложения об амнистии солдат бывших антисоветских формирований, находившихся вне пределов РСФСР, высказался нарком иностранных дел Г, В. Чичерин. Согласно инструкции о проведении амнистии (Постановление ВЦИК от 3 ноября 1921 года),'её исполнение было возложено на советские структуры: полномочные представительства НКИД, миссии РОКК, «заграничные установления НКВД». В государствах, с которыми Советская республика заключила соглашения о репатриации военнопленных Первой мировой войны, эти функции были возложены на специальные комиссии по репатриации военнопленных.
Амнистия распространялась только на солдат со званием не выше унтер-офицера. Лица в звании прапорщика, подпоручика, корнета и выше, а также юнкера, участники кадетских отрядов, военные чиновники амнистии не подлежали. С амнистированными лицами на родину могли вернуться жёны и дети, а также престарелые и нетрудоспособные родители, если они проживали за их счёт. Для прибывавших из Эстонии, Латвии, Финляндии приёмные пункты были организованы в Петрограде; для прибывавших из Польши, Австрии, Чехии — в Смоленске; для прибывавших из Румынии и Польши — в Киеве; для прибывавших из Турции, Греции, Италии и других южных стран — в Одессе и Новороссийске. После предварительной проверки анкет в особых отделах ВЧК амнистированные должны были получать вид на жительство с отметкой: «за службу в белых армиях суду и наказанию не подлежит».
Декрет «Об амнистии» был подписан 4 ноября 1921 года «в ознаменование четвёртой годовщины власти трудящихся в связи с окончанием войны и переходом на мирное строительство». К «беженцам, проявившим хотя бы за границей своё несочувствие к советской власти в какой бы то ни было форме», допускалось применение самых суровых мер наказания, до смертной казни включительно. Декрет не распространял амнистию «на деятелей антисоветских политических партий»16. 19 ноября был принят декрет, согласно которому «всё движимое имущество граждан, бежавших за пределы республики или скрывающихся до настоящего времени», конфисковывалось и объявлялось собственностью РСФСР17. 26 ноября СНК утвердил декрет о лишении советского гражданства следующих категорий лиц: 1) пребывавших за границей беспрерывно свыше 5 лет и не получивших от советских представителей загранпаспортов или соответствующих удостоверений до 1 июня 1922 года; 2) выехавших из страны без разрешения советской власти; 3) добровольно служивших в антисоветских армиях и участвовавших в таковых же организациях; 4) не успевших оптировать советское гражданство.
До1 июня 1922-го лица 2-й и 3-й групп могли подать заявления о восстановлении права оптировать гражданство через советские представительства в странах пребывания. Случаев отказа со стороны представительств РСФСР при этом, как правило, не было19. В то же время по настоятельному требованию Нансена, ВЦИК принял на себя обязательство не применять к репатриированным беженцам этот декрет. На репатриированных декрет о лишении гражданства не распространялся, они восстанавливались во всех правах.
Порядок приёма амнистированных был оговорён в инструкции НКВД — ГПУ от 14 декабря 1921 года. После проведения фильтрации амнистированных отправляли по месту жительства. Территория Закавказья и местности в 100 верстах от западной прифронтовой полосы стали для них закрытой зоной. Лица, происходившие из этих местностей, имели право выбора нового места жительства. Прибывшие по амнистии подвергались опросу на предмет выявления «политически неблагонадёжного элемента»; подлежал проверке их багаж. «Определённо подозрительные личности» подлежали задержанию, «изъятию» и привлечению к ответственности. В этом случае к ответственности надлежало привлечь и двух поручителей за границей, давших поручения за амнистированного.
В связи с улучшением экономической ситуации в России в условиях нэпа и с «постепенной ликвидацией голода, — констатировал председатель российско-украинской делегации (РУД) смешанной комиссии по репатриации Е.Я.Аболтин,— число желающих вернуться значительно увеличилось». Но лицам «непроизводительного труда» РУД вынуждена была отказывать, что стимулировало этих беженцев восстанавливать себя в правах советского гражданства.
Наиболее сложной проблема репатриации была в Польше. «План регистрации репатриантов, находящихся в провинции, задерживается Польделегацией», — сообщал атташе полномочного представителя в Варшаве Е. Б. Пашуканис в середине октября 1921 года в Москву. Из отдалённых районов Польши они уходили на сборные пункты пешком: из Беловежской Пущи, где они работали в артелях на Булак-Балаховича, на сборный пункт в Варшаве для отправки на родину пешком отправилось до 600 человек21. Польские власти практиковали «нелегальную переброску лиц, нежелательных для них» (преимущественно русских и евреев), через советскую границу насильно, несмотря на то, что на границе советские пограничники их вновь выдворяли на польскую сторону. РУД вела постоянную переписку с польской делегацией по вопросам обеспечения репатриантов документами, которых у них, как правило, не было. Справки, выдаваемые делегацией беженцам, польские власти не признавали, а выдачу польских документов своевременно не обеспечивали.
К этому моменту во многих странах рассеяния русского беженства стала проявляться накопившаяся усталость населения и государственных структур от тех проблем, которые создавало присутствие значительного инонационального элемента на их территории. По-иному дело обстояло в Польше, где военное ведомство, вложившее значительные средства в организацию антисоветских формирований, проявило особое упорство в противодействии их возвращению на родину. Имели место случаи использования крайних мер (пытки, избиения, насилие). РУД пыталась отстаивать интересы всех «российских граждан», без разделения на категории. Так, в ноте от 5 января 1922 года полпредство в Польше выразило «категорический протест против невероятных условий содержания, против издевательств и жестокостей, применяемых к российским гражданам».
В феврале 1922-го от имени советского правительства в МИД Польши было направлено письмо с просьбой принять меры по облегчению репатриации «бывших солдат армий, сражавшихся против России». Министр иностранных дел Польши Константин Скирмунт в разговоре с полномочным представителем Львом Караханом обещал «оказать полное содействие» в этом отношении. Но уже в марте были выявлены нарушения этой договорённости польской стороной. Так, в лагерях Щчипёрно и Калиш 100 человек, изъявившие желание выехать в Россию, были посажены под арест и лишены пайка. В лагере Стржалково 800 интернированных за желание вернуться на родину всю зиму 1921-1922 годов провели в «изоляции без постельного белья и постельных принадлежностей».
20 марта РУД выявила факты содействия командования лагерей петлюровцам в терроре интернированных, желавших вернуться в Россию; сокрытия польской администрацией заявлений 400 интернированных из армии Балаховича о возвращении в Россию. Тогда же руководитель эвакуационного отдела Центрэвака А. Ястребов сообщил в НКИД об «усилении арестов» граждан, решивших вернуться. «Обращение с арестуемыми тоже чрезвычайно грубо, — подчёркивал он, — репатрианты подвергаются при этом побоям и угрозам расстрела»26. РУД отметила факты принудительного задержания интернированных в лагерях: «Почти каждый из лиц командного состава армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину».
29 июня «Известия» опубликовали сообщение «К возвращению белогвардейцев на Родину», в котором РУД сообщала, что польская делегация «отказалась опубликовать текст амнистии полностью», поэтому к репатриации амнистированных приступили без необходимой подготовки. Было отмечено, что поляки практиковали аресты тех солдат, кто уходил с работ и приходил в РУД, поскольку письменные сношения с советскими представителями были невозможны. «Записавшихся на выезд помещают в бараках с протекавшими крышами, окружённых несколькими рядами колючей проволоки, без дров и воды, отняли одеяла и матрасы», — информировала газета. Солдат, привезённых их лагерей в Калише и Стржалково, умышленно поместили в сыпно-тифозный барак, предварительно избили.
Сложности процесса репатриации в Россию стали объектом обсуждения на третьей сессии Лиги Наций. Нансен, отметив возникшее движение на родину в их среде, в том числе из Польши (прежде всего казаков), вступил в переговоры с представителем советского правительства. По мнению норвежца, нельзя было возвращать беженцев против их воли; репатриацию проводить после амнистии; отбор желающих вернуться в Россию производить при участии советских представителей и под наблюдением его представительства. Эти предложения были приняты советской стороной: между представителем Нансена Э. Фриком и НКИД (в лице Н. Н. Крестинского) в июле в Берлине был заключён договор об условиях репатриации.
Вскоре были согласованы дополнительные условия к договору: Нансен принял на себя обязательство по организации репатриации и по всем расходам, связанными с ней. Рядовые участники Гражданской войны (уроженцы Дона, Кубани и Терека) получали полную амнистию. Визу на выезд в Россию выдавал представитель Российской организации Красного Креста (PОKK), он же составлял списки репатриантов. Нансен обязался принять «строжайшие меры к недопущению агентов-провокаторов, подосланных Врангелем». Визу на въезд выдавал представитель P0KK. Репатриант давал Нансену подписку о добровольном выезде.
В Болгарию и Константинополь отправились реэвакуационные комиссии от Лиги Наций, в составе которых находились советские представители с мандатами Красного Креста; пунктом приёма репатриантов был назначен Новороссийск. Предварительную проверку (фильтрацию) предполагали организовать в Болгарии силами «закордонной агентуры», причём каждый эшелон (пароход) должен был сопровождаться специальным секретным уполномоченным. По прибытии в Новороссийск репатриантов принимали представитель НКВД и глава миссии Нансена в Москве Д. Горвин. Его доклады о ходе репатриации публиковались в европейской печати с целью опровержения кампании о «насилиях и расстрелах возвращающихся на родину репатриантов».
Работу по предварительной проверке и фильтрации в среде репатриантов по прибытии их на родину координировал Иностранный отдел ГПУ. Они должны были поступать под надзор местных отделов ГПУ с обязательной перерегистрацией каждые две недели. 10 ноября 1922 года председатель Центрэвака К. Б. Радек поспешил предположить, что к 1 января 1923-го предусмотренный к перевозке контингент репатриантов численностью в 130 тысяч человек иссякнет. Но выяснилось, что для репатриации из Константинополя требуются большие расходы,чем предполагалось. Для выезда репатриантов из Болгарии Нансен смог выделить лишь часть средств30. В Польше в консульскую часть полпредства ежедневно обращалось несколько пленных красноармейцев либо пленных Первой мировой с просьбой об отправке на родину.
На четвёртой ассамблее Лиги Наций (сентябрь 1923 года) в докладе Верховного комиссара по делам беженцев содержались положительные оценки совместной с советским правительством работы по репатриации. Представители Верховного комиссара в России могли свободно сноситься со всеми беженцами и выявлять реальное положение дел. Было подчёркнуто также, что советское правительство не будет нести каких-либо расходов по перевозке русских беженцев до момента их прибытия на родину.
3 января 1923 года ВЦИК и Совнарком издали постановление, согласно которому организация приёма и водворения на место жительства репатриантов возлагалась на НКВД в связи с ликвидацией Центрэвака с 1 января31. Приёмные пункты на границах и контрольно-пропускные пункты передавались в ведение ГПУ, которое уже в феврале сделало заключение о необходимости продлить работу по репатриации и приёму из-за границы «на неопределённое время», так как пропускные пункты в СССР не справлялись с наплывом «возвращенцев».
Граждане, прибывшие в СССР по репатриации, направлялись «во все местности РСФСР по усмотрению ГПУ», за исключением Москвы, Иваново-Вознесенска, Самары, Саратова, Казани, поскольку в этих городах отмечалась перенасыщенность рабочими руками.
21 марта последовал приказ ГПУ № 113 о проведении комплекса мероприятий в связи с осложнением советско-польских и советско-румынских отношений. Особо предписали подготовку «операции по подозрительным полякам» и лицам, «политически неблагонадёжным, имеющим связи с Польшей». Всех перебежчиков из Польши, Румынии, Латвии предписали направлять на жительство во внутренние губернии под гласный надзор милиции33. Приказом ГПУ от 24 марта было предписано обращать «серьёзное внимание на прибывающих врангелевских эмигрантов» и необходимость их фильтрации в регионе «всего побережья Чёрного моря, в Кубанской и Донской областях, в Крыму и на Украине». В июне для лиц командного состава белых армий запретная зона была расширена.
В августе 1923-го в инструкции о порядке приёма репатриантов и реэмигрантов было оговорено, что лица, прибывшие без документов и проникавшие на территорию СССР самотёком, подлежат возвращению обратно. Если возвращение было «технически неосуществимо», их направляли в органы ГПУ для предания суду по 98-й статье УК РСФСР. В июне 1924 года бывшие белые офицеры и чиновники белых армий получили право пользоваться одинаковыми со всеми гражданами удостоверениями — видами на жительство. Одновременно каждого из них обязали иметь при себе особую карточку с отметками ГПУ о перемещении. Губернский отдел ГПУ относил всех прибывших к трём категориям: а) политически неблагонадёжных, б) заподозренных в шпионаже, бандитизме и прочих преступлениях; в) благонадёжных — тех, кто в своё время были обмануты и насильно втянуты в борьбу против советской власти. Последних губернский отдел ГПУ отпускал «без учёта и регистрации»; политически неблагонадёжных брал на учёт; лиц, подозреваемых в преступлениях, на учёт ставили «при надобности». Чекистов обязали встречать каждую группу репатриантов «радушно», при ведении бесед «не затягивать самих бесед и не утомлять слушателей». В рамках обязательной политработы следовало «выявлять моменты различия жизни за рубежом и у нас», отмечать достижения Советской России «в области экономической, промышленной, профессиональной». Каждому прибывающему на контрольно-пропускной пункт предоставлялось помещение, кровать или койка с матрасом (топчан без белья), обед, ужин и кипяток два раза в день. В случае необходимости предоставлялось обмундирование.
А вот на возвращение своего имущества репатрианты не могли рассчитывать. В 1923 году в Гражданском кодексе РСФСР35 было зафиксировано положение о том, что «бывшие собственники, имущество коих было экспроприировано на основании революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1921 года, не имеют права требовать возвращения этого имущества».
А в середине 1920-х двери для сомневающихся иностранцев закрылись. 13 ноября 1925 года появилось постановление ЦИК и СНК СССР, которое предусматривало утрату гражданства лицами, пропустившими регистрационные сроки для его получения: военнопленными и интернированными военнослужащими царской и Красной армии, а также амнистированными лицами, служившими в белых армиях и принимавшими участие в контрреволюционных восстаниях36. С этого момента они приравнивались в своих правах на получение советского гражданства к иностранцам.
