Библиотеки

Официальный сайт Лужского благочиния. По благословлению епископа Гатчинского и Лужского Митрофана
http://xn----7sbbj3bk0auv.xn--...ogo-xrama/

«Веру свою, как дар Божий,
приняла я от отца Михаила»

(Светлой памяти протоиерея Михаила Севбо)

Светлой памяти митрофорный протоиерей Михаил Севбо (3.06.1908 – 21.11.1979 гг.) был одним из шести сыновей настоятеля Раковской церкви о. Симеона Севбо, приехавшего в Раков в 1911 году и воспитавшего своих сыновей в строгих правилах христианской морали, верности Церкви, любви к родной Беларуси и ее народу. Фундаментом воспитания было особое внимание к послушанию, трудолюбию, самодисциплине в сочетании с церковностью семьи. Серьезное отношение к школьному обучению детей сочеталось с требованием ежедневного участия их в трудовой жизни семьи. Характерно, что в доме был верстак, на котором мальчики учились работать с деревом, что было в традиции духовенства в память о евангельских плотниках Иосифе и Иисусе из Назарета.

Благочестивое воспитание дало добрые плоды: дети восприняли отцовскую любовь к Родине и Церкви. Сам о. Симеон во времена активной полонизации Западной Беларуси был среди тех священников, кто не принял приказ властей совершать церковное богослужение на польском языке. Не согласился он и проповеди говорить по-польски, за что и попал в известную Картуз-Березскую тюрьму. Как добрый пастырь, вдовый о. Симеон во время Второй мировой войны принял монашеский постриг с именем Стефан и был хиротонисан (рукоположен) во епископа с поставлением на Смоленскую кафедру. Позже его судьба сложилась трагично: во время отступления оккупационных войск из Беларуси он вместе с другими иерархами вынужден был выехать на чужбину, где очень тосковал о Родине. Умер он в Австрии в г. Зальцбурге в 1965 году. Сохранилось полное уважения и любви письмо верующих о его последних днях и похоронах, поехать на которые из Советского Союза сын протоиерей Михаил разрешения не получил.
Все сыновья о. Симеона Севбо с Божьей помощью и своим трудом смогли раскрыть на пользу людей данные им способности: двое – Михаил и Константин стали священниками, протоиереями, Петр – врачом, Николай – профессором Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, Алексей инженером, талантливый Досифей (Феодосий), к сожалению, рано умер. Несмотря на исторически и политически очень сложные времена, все они сохранили в своей жизни принятые с детства нормы христианской жизни и глубоко патриотические чувства.

Мои воспоминания посвящены о. Михаилу, служившему в Раковской церкви Минской епархии с 1942 по 1952 годы.

Наиболее духовно одаренный, о. Михаил был человеком с философским складом ума, что в сочетании с церковным воспитанием дало в дальнейшем богатые плоды в его богословском образовании. К тому же он был талантлив как художник, тонко чувствовал музыку, обладал хорошим музыкальным слухом. Учился он в Виленской духовной семинарии, два года в Брестской гимназии, со степенью магистра окончил православный богословский факультет Варшавского университета (1934), защитив диссертацию на тему «Сущность и проявление древней мистики православного Востока». Тема диссертации очень важная, посвященная основе, сущности духовной жизни, но мало исследованная, ибо на первом плане у богословов были догматические вопросы, борьба с ересями в христианской церкви в первые века. Работал о. Михаил и над темой «Древний период славяно-кирилловской эпиграфики», «Крест Евфросинии Полоцкой», и в этом проявился его интерес к родным святыням. О белорусскости выпускника Варшавского университета свидетельствует запись в его документе об окончании обучения, что он имеет белорусский уклон, что считалось польскими властями отрицательной чертой. Само же окончание православного богословского факультета и избрание пути священника требовало в Польше того времени определенного мужества, твердости убеждений и отсутствия меркантильных соображений. Это было время нарастания в Польше преследования православных и белорусского языка. Стоит только вспомнить варварски взорванный в Варшаве прекрасный храм Александра Невского.

В 1936 году епископ Гродненский Савва (Советов) рукоположил Михаила Севбо во иерея. Молодой магистр богословия начал служение в деревенских приходах Западной Беларуси (Цырля, после – Орля). Внимательный и простой в отношении к каждому человеку, скромный и деликатный и в то же время непреклонный в исполнении своих обязанностей, он притягивал к себе этой скромностью и ответственностью за каждое негромко, спокойно сказанное слово. До последних дней жизни отличительной чертой его была выдержка и смирение истинного христианина – интеллигента в сочетании с особой внутренней памятью о полученной благодати священства: и в церкви, и дома всегда сдержанный – ни одного раздраженного слова или жеста. Дыхание этого внутреннего достоинства и уважения к образу Божию в себе и в другом человеке чувствовали все, кто встречался с батюшкой, даже и не понимая причины такого поведения. Люди благодарно тянулись к его миру и тишине, любили отца Михаила и очень уважали его. И это помогало в приходской жизни. Стоит только вспомнить паломничества крестным ходом из Цырлина в Жировичский монастырь с народным пением « У Жыровiцах нам з*явiлася, о Марые…» и другими молитвами. Мне об этом с большой теплотой через 40 лет рассказывала участница этих паломничеств.

Сама ж я знала о. Михаила с 1943 года. Мне было около 13 лет, когда я более года жила в семье батюшки, так как осталась одна. С началом войны дотла была разрушена жизнь моей семьи в г. Гродно. Отец был взят на военную переподготовку врачей и находился на советско-немецкой границе, где и погиб в первые дни войны. Мы с мамой бежали вместе с другими семьями военных в первый день войны в сторону Минска (мамина родина), но Минск бомбили, он горел, в город входили немецкие части. Несколько дней пробыли на окраине у кого-то, кто помнил маму еще девочкой. И пошли в деревню, на родину дедушки, которого я не знала. Мама умела шить, была общительной, и мы как-то устроились. Но по ночам в деревню стали приходить люди с винтовками: партизаны за едой, и просто грабители.

Активизировалась и полиция. Кто-то донес, что в деревне живет городская женщина, и маму забрали, а я осталась, так как была в лесу, в ягодах. Осталась одна…

В эти тяжелые дни взял меня к себе раковский батюшка. Помню, что как-то пряталась я на хорах церкви, так как ждали очередного обыска, и вместе со мною были две черненькие неместные девочки, возможно еврейки или цыганки. Как потом мне стало известно, батюшка искал возможности освободить маму из полиции, говорил с местным ксендзом, и тот как-то содействовал через своих парафиян (служившие в полиции были из местных, отношения с ксендзом у батюшки были хорошие, как вообще с людьми). Главное было, чтоб кто-то не довел дело до расстрела на месте. Суда же тогда никакого не было. Батюшка, видимо, через людей свидетельствовал, что арестованная – местная, православная, не партизанка, не коммунистка. Мама была отослана в Минскую тюрьму, из которой она через год дивным образом по Божьей воле бежала: когда она по приказанию носила на дворе воду, немецкий солдат охраны отошел от неплотно закрытых ворот, и мама рискнула бежать. Мог он стрелять в нее, но выстрелил в другую сторону… Вижу в этом милость Божию по молитвам батюшки, Церкви, да и сама я тогда по-детски искренне и горячо молилась.

Веру свою, как дар Божий, получила я в страшное время войны и скорби из рук о. Михаила. Это не было школьное обучение и наставление. Наоборот, полная свобода в получении веры. С детства я не имела религиозного воспитания, только втайне крещенная, да в доме никогда не было никаких безбожных или антицерковных слов или портретов «вождей». Правда, когда мы из Сибири, из Омска, приехали в так любимую отцом Беларусь, мама сходила со мною в Покровскую церковь в Гродно, а позже мы с семьей были на Немане, и отец показал мне древнюю Коложскую (Борисоглебскую) церковь. И это запомнилось на всю жизнь.

Вот таким был мой церковный багаж. Батюшка как-то очень просто и соответственно состоянию моей души открыл мне дверь в мир Евангельского понимания, любви и радости Христовой, дал мне прочитать Евангелие. Читала, и в сердце лились именно радость и свет. Удивительно, ибо это было наперекор пережитому: страшная военная дорога, когда мы с мамой шли из Минска в деревню, темный лес и встающая огромная красная луна, которую я, городской ребенок, видела впервые, и поле с убитыми советскими солдатами, в лица которых вглядывается мама, видимо думая о судьбе мужа…
Вопреки человеческой злобе вдруг это евангельское милосердие, любовь, радость от встречи со Христом… Так понимаю сейчас, а тогда просто стало легко и светло. И еще навсегда осталось впечатление от книги Г. Сенкевича «Камо грядеши» о первых христианских мучениках и их жертвенной любви к Спасителю. И сейчас, когда за богослужением поют «Святые мученики»… душа наполняется особым чувством: Евангелие и мученики за веру для меня едины. А тогда – Церковь, богослужения: душа дивно впитывала пение древних молитв. Особенно помню первую в жизни Светлую Пасхальную заутреню: теплая весенняя ночь, крестный ход останавливается у дверей церкви, торжественный возглас батюшки, двери открываются и вот он храм, полный света, ликующей радости Христос Воскресе!» Храм кажется таким высоким, высоким – от земли к небу… В жизни я побывала во многих храмах и монастырях, но навсегда особо осталась в памяти эта пасхальная служба в Раковской церкви во имя Христово. И еще духовно значимое для меня: когда Ракову угрожала бомбежка, все святое батюшка переносил в крипту храма, под алтарь. Помочь нести Св. Плащаницу он сказал мне. Несли, и он говорил о Марии Магдалине… В это тревожное время как-то особо чувствовалась напряженность и значимость евангельского повествования. Этого не передашь.

Один случай озадачил тогда меня своей непонятностью: я спустилась под алтарь и хотела зачем-то пробежать мимо стоявшего «стеклянного колпака» (не знала, что это дароносица с запасными Святыми Дарами) и внезапно остановилась, не могла двинуться дальше… Вернулась к батюшке, и он сказал – хорошо, что не пошла. Больше тогда не говорилось, а много лет спустя, в Голубково, спросил, помню ли об этом: значимым был для него этот факт. А я и сейчас помню силу, ограждающую Святые Дары.
Всего не расскажешь, но хочу рассказать о раковском церковном хоре военных лет. Он был невелик, но хорошо слажен. Я часто бывала на клиросе, и мне запомнилась атмосфера особой внимательности, ответственности и молитвенности певчих: не просто пели по нотам (которых подчас и не было), а именно служили Богу. Регентом – псаломщиком был человек, всем сердцем преданный своему делу, к которому относился очень серьезно. В хоре пела его жена, обладавшая прекрасным контральто: голос был низкий, глубокий, бархатный, сильный, но гармонично звучавший в хоровом пении. В хоре пела, как мне помнится, и Анна Ивановна (единственное имя, что помню) – женщина с высоким, светлым, почти колоратурным, сопрано. Она была родом из России и тоже во время войны жила при семье батюшки.

Любил батюшка пение, придавал ему большое значение в духовной жизни прихода и вечерами, чаще в воскресенье, в его доме собиралось несколько девчат и женщин, пели народные духовные песни, что-то из церковного – искренне, с большой душевной теплотой. Вот тут и звучал особенно голос Анны Ивановны. Прошли годы, слушала я многие прекрасные светские и церковные профессиональные хоры, а живет память об этом простом народном христианском пении. Не помню я имен приходивших к батюшке прихожан, в большинстве они были из деревень. Из Раковских помню семью Сташевских, кажется, сестер-учительниц, одна с именем Евфросиния. Они были друзьями семьи, очень уважали и любили батюшку. Через много лет в Минске Евфросиния вспоминала духовную поддержку батюшки в годы войны.

Запомнилось мне и что-то из дел милосердия в быту: у батюшки был конь (чтобы ездить по деревням), и он пахал землю каким-то немощным женщинам, вообще во время войны взялся за плуг и косу, чтобы прокормить семью и помочь другим. Знаю, что сразу после войны своими руками построил дом старосте – участнику I Мировой войны и инвалиду Великой Отечественной. Работать с деревом, строить, батюшка любил, и всегда, где бы ни служил, начинал строительные дела, считал это своей обязанностью: сам или с кем-то строил колодец или какой-нибудь складик, печечку, ремонтировал церковную сторожку или делал скамейки, чтобы людям легче было – в церковь же приходили пешком издалека.
Много делал и для дома, где жила семья. Рассказывали после, что во время войны он как-то добывал лекарства и посылал их больным, раненым, как мог помогал военнопленным, партизанам, беженцам – молитвой и делами откликнулся на призыв Патриарха Сергия защищать Родину. Это был отклик христианского сердца на беду народную.

На кухне батюшки иногда варилось целое ведро какой-то еды. Ее кому-то относили. Батюшка никогда не рассказывал о сделанном, вообще дела милосердия делались им как-то незаметно, тихо, но оставались в памяти людей.

Был батюшка человеком не говорливым, но умел найти доброе слово, контакт даже с пьяницею, пришедшим за рубликом и становившимся своеобразным другом. И при этом всегда сохранялось достоинство священника.

Последние годы жизни о. Михаила в Ракове были очень сложными. Церкви почти невозможно было оплатить огромные для прихода налоги. Выжить семье помогало небольшое хозяйство и заботливость жены о. Михаила Елены Александровны. Она все годы мужественно боролась за благополучие семьи и достойное воспитание троих детей. Маленькая ростом, худенькая, трудолюбивая, она упорно овладевала наукой деревенской хозяйки, сохраняя при этом принятые с детства культурные навыки. Была же она дочкой русского профессора и матери польки-католички, в память умершего мужа учившей дочь в Варшавской русской гимназии и даже согласившейся на ее брак с будущим православным священником. В доме звучала русская, белорусская, польская речь.

Причиной отъезда из Беларуси было состояние здоровья батюшки. С детства болезненный, он страдал недугом желудка, а главное, утрачивал голос: церковь не отапливалась, и это было катострофично. Нужен был теплый климат. Выехали из Ракова в 1952 году. Для о. Михаила это было очень тяжело, ибо тут прошло его детство, юность и десять лет пастырского служения. Получил о. Михаил назначение сначала в г. Азов Ростовской епархии, возглавляемой митрополитом Вениамином (Федченковым), после в 1954 году – в Евпаторию Крымской епархии, где нес архипастырское служение святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Отец Михаил стал настоятелем былого греческого храма во имя пророка Божия Илии. Тут особенно проявились его способности и любовь к украшению церквей. Еще в студенческие годы он был в кружке иконописи и его работы экспонировались на выставках православного искусства в Варшаве. Позднее украшал он своим искусством многие храмы, что было подчас и материальной поддержкой в сложных условиях служения православного священника в тогдашней Польше. В Евпатории батюшка совершил настоящий подвиг: за два года с помощью прихожан он прекрасно расписал храм и сделал его косметический ремонт. Надеялся пригласить с Кипра греческого архиепископа Макариоса, делам которого очень сочувствовал.

Почувствовав большую любовь и искренность батюшки, люди потянулись к Церкви, но в 1960-1961 гг. начались настоящие гонения. В местной газете была напечатана лживая, клеветническая статья с обвинениями настоятеля церкви в безнравственности. Храм закрыли по причине будто бы трещины вверху колокольни, под которой был вход. Позже росписи храма были забелены, а сам он переделан в спортивный зал…
Большой болью было все это для батюшки. Духовно поддержал его тогда правящий архиерей Крымской епархии архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Позднее среди бумаг усопшего о. Михаила было найдено письмо святителя и выдающегося ученого-хирурга, который сам прошел тяжелый путь гонений и ссылок, а в наше время причислен Русской Православной Церковью к лику святых. Он писал: «Достопочтенного протоиерея Михаила Севбо, подвергшегося тяжко греховному публичному поношению от бывшего диакона Михаила Потапова, отрекшегося от веры в Господа Иисуса Христа, почитаю своим архипастырским долгом утешить благодатными словами Спасителя нашего: «Блажене есте, егда поносят вам и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех» (Мф. 5: 11-12). Свидетельствую перед паствой вашей, что все поношения Вас Потаповым считаю Вашими достоинствами и заслугами, а клеветам и лжи Потапова, конечно, нисколько не верю и объявляю Вам за все примерное служение Ваше мою архипастырскую благодарность. Управляющий Крымской епархией архиепископ Лука».

Огромной радостью для отца Михаила было пасхальное приветствие Владыки Луки: «Воистину воскресший Христос да озарит небесным светом сердца наши, дорогой брат мой во Христе, и да подаст нам вечный мир… Радуюсь Вашим успехам в духовной жизни и шлю Вам заочно благословение мое… Прошу молитв Ваших о мне. Пасха Христова 1961 г. Симфероволь».

Сам о. Михаил никогда не рассказывал о пережитых гонениях, будто ничего и не было. Я приезжала к нему в Евпаторию и ничего не знала.

Далее было служение в г. Луге (1963 г.) Ленинградской епархии. В 1964 году батюшка был переведен на место настоятеля храма «Крылечко» бывшего Тихвинского монастыря. Был и благочинным церквей г. Тихвина. В его письмах из Тихвина чувствуется душевный покой и сосредоточенность – отклик дыхания монастырских келий. Наверное, в это время написаны им многочисленные тетрадки выписок из святоотеческих творений. Читаешь их и чувствуешь глубину его богословского разумения и духовного опыта. Любил батюшка своим твердым почерком, простой ручкой старательно переписывать акафисты. В этом было определенное проявление его молитвенности, радости духовной.

В Тихвин приезжал из Ленинграда нынешний Митрополит Минский и Слуцкий Филарет (Вахромеев), тогда викарный епископ Тихвинский. И поныне Владыка Филарет по-доброму вспоминает о. Михаила Севбо.

С 1969 года батюшка стал настоятелем храма в селе Голубково (полчаса езды от Луги). На высоком взгорке, среди деревьев, на погосте недалеко от большого Череменецкого озера стоит каменная церковь. Существует придание, что в этом месте когда-то останавливалась княгиня Ольга проездом из Новгорода в Киев. Тихое, красивое место: могилки, церковь и маленькая избушка. Это был какой-то новый период в жизни о. Михаила, особо молитвенный: молебны, отпевания, панихиды.

Люди приходили довольно редко поминать усопших, но воскресную Божественную литургию и праздничные службы батюшка служил регулярно, читал свой большой синодик о живых и усопших, акафисты, молебны. Много читал, определенное время отдавал любимому делу – иконописи. Последней я видела в храме тонко, с любовью написанную для аналоя светлую, созвучную оригиналу копию иконы «Святая Троица» преподобного Андрея Рублева. В Евпатории запомнилась настенная роспись на тему «Воскресение Христово». Живописных работ его в Ракове я не знаю, но помню, что мне доверялось рисовать по трафарету орнаментальную раму для иконы.

Усилиями о. Михаила голубковская церковь обновилась: своими руками с помощью трех женщин-певчих из Ленинграда, жертвенно 3,5 часа всякий раз ехавших на службу в Голубково, был сделан ее ремонт, покрашена крыша (на рабочих денег не было), церковная избушка стала уютной и теплой, чтобы можно было поесть и отдохнуть приезжавшим в церковь. Батюшка много тут зимой писал писем, читал. Была плотницкая и иная работа и по дому в Луге, где жила семья. Пишу подробно, ибо молитва и труд все время сочетались в жизни о. Михаила. Это – как у подвижников-монахов былых времен, хотя был он человек семейный, общался с разными людьми. И еще характерное: некрепкий здоровьем он всегда утром обливался ведром холодной воды из колодца, что сочеталось с большой аккуратностью в быту, строгой последовательностью во всем.

Как-то за год до его кончины в 1979 году приехала я в Голубково, и батюшка рассказал мне то, о чем не говорил семье: как-то после богослужения он почувствовал сильную боль в сердце, приложился к иконе на средине храма – не прошло. Принял это как знак – пришло время… Так и сказал мне. Вместо врачей и лекарств вновь, более активно взялся за улучшение быта в Голубково: начал делать маленькую печечку в алтаре, видимо, чтобы новому батюшке, который будет после него, было лучше в холодные зимы. Накануне кончины носил кирпич, молился, закрыл церковь и почувствовал себя плохо – сердце. Дошел до избушки. Хористка Сусанна хотела помочь, но чем? Он молча лежал в своей комнате-молельне, видимо молился. Утром приехали из Луги дочка с врачом, чтобы везти батюшку в больницу. Он сам вышел из избушки, перекрестился на церковь, сел в машину и умер. Это было 21 ноября 1979 года в день Св. Архистратига Божия Михаила и Всех Небесных сил. Не каждому Бог дает такое – умереть причащенному, после молитвы, без страданий и человеческой суеты. Тихо и достойно, как и жил.

Похоронен о. Михаил на православном кладбище, возле церкви, как и должно священнику. Я была на похоронах. Отпевали вечером. В храме темно, только свечи у гроба. Сквозь слезы поют певчие – они очень любили батюшку. Были только самые близкие, кто смог приехать. Был и кто-то из Псково-Печерского монастыря. Возможно, от архимандрита Иоанна Крестьянкина, ибо между отцом Михаилом и им была духовная связь. Помню, что потом отвозила я в Печеры для о. Иоанна сделанную в Государственной библиотеке БССР по поручению почившего ксерокопию книги о монастырских надгробиях Печер: даты, научная расшифровка надписей. Прошли годы и отец Иоанн сказал как-то мне вместе с ним помолиться на Литургии в Печерах о упокоении души протоиерея Михаила из Голубково – молитвенно помнил о нем.

А тогда, в день похорон, было морозно, солнечно, мерзлая земля тяжело поддавалась лопатам. Горечь утраты, а на душе светло и как-то особенно спокойно… «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего…» Могилка батюшки тесно окружена крестами ранее почивших, за которых он так много всегда молился.

Очень глубоко чувствовал батюшка связь живых и умерших, сущность жизни вечной, ответственность человека – глубокой веры был пастырь и человек.

В обстоятельных, больших письмах о. Михаила всегда чувствовался богослов глубокой мысли и евангельского разумения с философским подходом христианина к вопросам жизни и смерти. Как человек ясного ума, знания и понимания сокровищ духовной и мирской культуры, он был вдумчивым, интересным собеседником, всегда интересующимся тем, что происходит в мире, но основное – был молитвенником за живых и почивших.

Прошло 60 лет, как я первый раз услышала вдумчивые слова о. Михаила, и только сейчас по-настоящему понимаю, как поддерживала меня всю жизнь его память и молитва, как бы ни отклонялись пути моей жизни. Больше понимаю теперь сложность и трудность его пастырского и жизненного пути, терпеливое несение своего креста и неизменную верность послушанию Церкви, истинное христианское смирение, достоинство священника и глубокую любовь к Родине и народу.

Внешне незаметную жизнь батюшки Церковь заметила и в сложные времена. Патриарх Пимен наградил его почетным правом служения Литургии при открытых Царских вратах, добрым словом поддержал в тяжелое время святитель Лука (Войно-Ясенецкий), молитвенная память соединила в последние годы с о. Иоанном (Крестьянкиным). Имена эти о многом говорят. Знаю, что сам о. Михаил очень уважал архиепископа Луку, Митрополита Никодима (Ротова), архимандрита Иоанна……

Вспоминаю прошлое и наполняется сердце благодарностью к Богу, Церкви нашей, что был такой батюшка о. Михаил Севбо.

(Копию статьи передала в отдел ЦИО прихожанка О.Севбо)
http://xn----7sbbj3bk0auv.xn--...ogo-xrama/

Проработав в библиотеке 32 года, много о чем можно вспомнить. Первое, что порадовало в начале пути в 1953 г. это особая атмосфера увлеченности сотрудников судьбой книги: ее приобретением, сохранностью, нахождением среди еще не полностью каталогизированных после военного лихолетья фондов. Все, от технического работника книгохранилища до главного библиографа, радовались возможности помочь читателю, найти нужное.
В библиотеке царила атмосфера доброй семьи, взаимопомощи. И в центре этого служения книге и человеку - Иосиф Бенцианович Симановский, не только широко эрудированный собиратель книг и директор библиотеки, историк и талантливый книговед, но главное - человек безгранично увлеченный книгой, ее истинной сутью служения познанию мира, духовному возвышению человека. Это был библиотекарь-мечтатель с очень широким диапазоном разумения и планов в области библиографии и библиотековедения. В сфере его интересов были сводная национальная и отраслевая библиография, создание библиотечной сети республики и МБА, и, конечно, сама научная республиканская библиотека, ее структура, фонды, справочный аппарат и ее задачи как центра библиотечного дела. Но главной заботой было собирание фондов, комплектование по-настоящему научной, универсальной библиотеки с основным ядром литературы по гуманитарным наукам, искусству, истории, краеведению. До последних дней работы Симановский не выпускал из своих рук вопросы комплектования, восстановления фондов, очень строго спрашивал с заведующего отделом комплектования. Это было обучение требовательностью и примером знания.

В отношении книг Иосиф Бенцианович, несомненно, обладал особой интуицией, редким библиофильским даром определения ценности книги, умением приобрести нужное. Отсюда - многое особо ценное в фондах нашей библиотеки во главе с книгами “Бивлии рускай” доктора Скорины из ценнейшей петербургской коллекции Комарницкого, приобретенными в 1925 г. Конечно, работали сотрудники, но определял суть, ценность, направлял комплектование директор.
Многое умел он предвидеть, оценить вне зависимости от конъюнктуры, суеты идеологических требований времени. Взять хотя бы богатый фонд богословской литературы из конфискованных библиотек, книг, приобретенных в то время, когда и церковь, и духовная литература подвергались гонению, уничтожению. Часть этих книг обменивалась библиотекой на зарубежные научные издания (особенно естественнонаучные), часть хранилась в запасниках, хотя были люди, возмущавшиеся хранением “хлама". И можно только быть благодарным, что сейчас, когда христианские духовные ценности востребованы обществом, святоотеческая и другая духовная литература сохранены.
Книговедческую интуицию Симановского невольно сравниваешь с интуицией в отношении произведений изобразительного искусства знаменитого Павла Третьякова в Москве, у нас директора Белорусского художественного музея Е. В. Аладовой.
Иосиф Бенцианович был гуманитарием, но в отношении комплектования фондов проявлял удивительную универсальность. Недаром в кабинете его часто бывали ведущие ученые из разных областей науки. Работая вначале в научном зале, я не раз слышала их восторженные отзывы о показанных им директором неведомых отраслевых справочниках, библиографии, периодике, зарубежных изданиях. И особенно ценили его книговедческие знания историки и филологи.
Контакт с учеными Симановский поддерживал всегда, но особенно тесным он был во времена Инбелкульта, когда по инициативе Иосифа Бенциановича составлялись совместно с учеными ценные краеведческие картотеки. Белорусоведение было центральным в заботах Симановского о комплектовании и библиографии. Это был интерес и понимание не только историка и директора национальной библиотеки, но и нечто личное. Родом из небольшого белорусского городка,-он, видимо, очень любил все белорусское. Я видела, как загорались его глаза, когда появлялась возможность поговорить по-белорусски.
Симановский был европейски образованным человеком, владел иностранными языками и считал знание их абсолютно необходимым для сотрудников научной библиотеки (кстати, высоко ценил деятельность директора московской библиотеки иностранной литературы М.И.Рудомино). Как заведующий основанной им кафедры библиотековедения и библиографии МГГТИ, он мечтал о том, чтобы студенты овладевали двумя иностранными языками. Вообще же он много делал для качества гуманитарного образования студентов: приглашал для чтения лекций ведущих преподавателей из БГУ, иняза. Программа была явно перегружена, ежедневно по 4 лекции. Трудно было, но интересно. Сам Симановский блестящим лектором не был: просто вел увлекательные, глубокие беседы со студентами о библиотековедении, о роли библиографии и книги, о многом вспоминал. Он ведь участвовал в работе съездов по организации библиотечного и библиографического дела в СССР. Увлекал студентов масштабами планов, в которые сам явно верил.
Не был Симановский и талантливым администратором, но умел дипломатично отстоять в министерстве основное - выделение средств на комплектование библиотеки, на развитие библиотечной сети республики, на межбиблиотечный абонемент. С его мнением считались, как считаются со знающим и мудрым человеком. Были на его пути и несправедливости со стороны чиновников, трудности, но все преодолевалось увлеченностью любимым делом, дипломатичностью. Он ведь не был членом компартии, и это было весьма сложным обстоятельством. Было и то, что могло огорчать сотрудников: о житейских благах их, о должностях, зарплатах он явно мало думал и хлопотал. Да и времена были трудные в отношении штатов. Сам по природе своей аскет, способный на самопожертвование ради любимого дела, ради библиотеки, никогда не бравший отпусков, заменявший их общением с книгой, Симановский был далек от бытовых нужд сотрудников. Конечно, были обиды, но в целом его любили и прощали.
На каждое общее собрание с его выступлением стремились попасть все -- интересно было: тихий, глухой голос, рассказ о том, что сделано библиотекой, о трудностях и радостях, о планах, о библиотечном деле во всей огромной стране... Это был не отчет, а именно рассказ, увлеченный, мечтательный, вдохновляющий светлой перспективой. Ни по внешности, ни в манере говорить не было у Симановского ничего яркого, но исходило обаяние ума, знания и увлеченность. Характер был нелегкий, вспыльчивый, но его легко было простить.
Большие планы на будущее у этого человека не были прожектерством. Стоит вспомнить историю строительства нашей библиотеки в 1930-х гг. Какой размах для того времени! Первое специальное здание в стране! К созданию архитектурного проекта был привлечен молодой талантливый архитектор Г.Л.Лавров, к сожалению, впоследствии несправедливо мало востребованный. Интуиция не подвела, увлеченность архитектора и директора библиотеки совпали. Был создан проект красивого, в духе новых в то время архитектурных устремлений, здания, функционально рационального, удобного, с перспективой дальнейшего роста библиотеки. По проекту библиотека должна была занять все пространство до реки: основной корпус, летние читальни, во дворе первое в стране высотное книгохранилище... К сожалению, после войны вторая очередь строительства не была осуществлена, а территория была занята административными и жилыми зданиями. Поддержанный директором смелый архитектурный проект не был полностью воплощен в жизнь.
Очень ценным замыслом Симановского было создание в библиотеке комплексных отраслевых отделов, в которых осуществлялась бы углубленная работа в области библиографии и каталогов, справочно-библиографического и непосредственного обслуживания читателей книгой, выставочная и другая работа по раскрытию фондов, участие библиографов в отраслевом комплектовании, особенно специальных фондов. Все это позволяло сотрудникам полнее использовать свои отраслевые и библиотечно-библиографические знания во благо качественному обслуживанию читателей.
Комплексным отделом изначально был отдел белорусской литературы и библиографии, далее - отдел искусства, отдел иностранной литературы, позднее отдел старопечатных и редких книг. Создание иностранного отдела было предметом особой заботы директора: богатые фонды требовали серьезной работы по их раскрытию перед читателями силами сотрудников, знавших иностранные языки и умевших сочетать работу по комплектованию, обработке и каталогизации со справочно-библиографическим обслуживанием читателей. Вопрос организации отдела долго и трудно решался в плане административном. Многие не понимали его значения, но Симановский сумел провести свою идею через все препятствия. Исчезновение отдела из структуры библиотеки в наши дни - серьезная утрата.
Вспоминается отношение Иосифа Бенциановича к сотрудникам, его умение выявить способных, творческих, увлеченных делом, трудолюбивых. Он их очень ценил, но без похвал. Хорошую работу считал нормой. Со способных требовал больше но принципу “кому много дано, с того много спросится”. Хорошо знал, кто из сотрудников что значит в жизни библиотеки. Не все сотрудники попадали в библиотеку по воле директора, но он умел строить мирные отношения, даже когда очередной его заместитель совсем не соответствовал занимаемому месту - он просто заменял его собою. Со временем начинаешь понимать мудрость этой мирности во имя дела. А вот интриги молча, но решительно им пресекались. Сотрудникам Иосиф Бенцианович доверял, но и проверял.
Помнится, как волновались сотрудницы научного зала, когда он вдруг требовал показать, в какие научные библио - браку не могло быть пощады. Молодым, вновь пришедшим (их было мало) доверял и в каждом как бы искал будущую увлеченность библиотечным делом. Особо ценил он сотрудников с отраслевым образованием - историков, филологов, и не ошибался: пример - литературовед и прекрасный библиограф Н.Б.Ватаци. Мне было доверено заведывание научным залом и многолетняя трудная перспектива подготовки фондов и создания будущего отдела искусства, справочно-библиографическая и методическая работа в области любимого мною искусства, эстетического воспитания и одновременно чтение курса лекций по библиотековедению на заочном отделении пединститута - его курса. Это было трудно, но соответствовало моим интересам, увлечениям и вспоминается сейчас с благодарностью.
Завершить свои воспоминания хочу мыслью из письма известного белорусского ученого Н.Н.Улащика. Он с глубокой благодарностью вспоминал, как Иосиф Бенцианович направил его, деревенского юношу, на стезю науки, культуры, служения белорусоведению. А начался этот путь в организованной Симановским при библиотеке книжной палате. Собиратель и исследователь белорусских грамот и других исторических документов писал мне из АН СССР, что следовало бы поставить в главной библиотеке Беларуси бюст И.Б.Симановского. От всего сердца присоединяюсь к этому пожеланию. В новом здании библиотеки обязательно должна жить память о ее основателе.