Зых и зыхчане

Воспоминания, воспоминания… Они как сны наплывают неожиданно, и вот уже какие-то обрывки, эпизоды, как в старом черно-белом кино, проходят перед тобой с такой достоверностью, что снова, как тогда, много лет назад, ты проживаешь заново те тяжелые, и такие счастливые дни, когда близкие были с тобой, когда все еще были живы.

А теперь они приходят не спросясь в твои сны и воспоминания. Ты не хочешь впускать их, потому что очень больно встречаться и расставаться вновь. Обретать и терять. В моих воспоминаниях нет никакой последовательности. Так, черные и белые полосы моей жизни. Черных больше…

Каким я помню мой Баку, мой старый, добрый, ласковый, иногда хмурый и ветреный, суровый Баку? В цветах распускающейся белой акации, цветы которой, почему-то ели мальчишки.

В островках зеленых оазисов – Губернаторский сад, Бульвар, парк Роте-Фане, Парапет… по которому бродила безумная жена Тагиева… а люди прятали от нее глаза… Парк Кирова, в который меня привел вернувшийся из ссылки отец.

Мы присели на какой-то камень. «Ты знаешь, – сказал он, – здесь было кладбище… Здесь лежат останки наших предков… Давай встанем и поклонимся им». Мы так и сделали – встали и поклонились… И с тех пор с этим местом у меня связано какое-то щемящее чувство…

Помню булыжные мостовые, цокот копыт – это фаэтоны, на которых летом мы добирались на дачу в Бузовны. Это трамваи №2, №9, №11, карабкающиеся по Буйнакской улице мимо бань на Советскую.

Это престижный №3, который ходил от Баксовета мимо Бульвара к вокзалу, и №4, который шел от вокзала к Электротоку, и оттуда уже только один вагончик под №6 шел на Ленинскую фабрику. Он полз так лениво, что мы, дети, выходили собирать жалкие полевые цветочки и снова залезали в тот же самый вагон. Это серенькие особнячки, построенные еще Тагиевым для работников фабрики. Это звуки тара, под которые чей-то мужской голос выводил: «Меним тоюгум сарыдыр»…

Балконы, бакинские балконы – это вообще отдельная тема… Раньше балконы жили какой-то своей, особой жизнью. С балконов звучала музыка, разноязычная речь, смех детей, возгласы мужчин, играющих в нарды – «шеш-беш», «шеш-гоша»… Было ясно – в этом доме живут, живут люди разных национальностей и профессий, со своими радостями и горестями… А сегодня… сегодня балконы пусты, это мертвые балконы. И не понятно, живут ли в этом доме люди?..

У бакинской осени свой особый запах. Это запах пахнущих дымом баклажанов и пьянящий аромат инжирного варенья – бакинцы делают запасы на зиму… Сегодня круглый год баклажаны продаются на каждом углу, а инжирное варенье покупают в магазинах… А как раньше ждали Новруз байрам! Заранее к нему готовились, собирались родственники, соседи и пекли сладости. В каждом доме пахло пахлавой, бакинской пахлавой! Такую не готовили нигде и никогда… Со мной в институте учился Исмет Сафаралиев, который рос без отца. Жили они очень трудно, но на Байрам он всегда приглашал нас к себе домой, и стол ломился от сладостей, потому что его мама целый год экономила, откладывая на этот праздник по копеечке. А сейчас… Сейчас пахлаву можно купить в любом магазине круглый год. Это хорошо? Да, конечно!.. Если бы не было так грустно…

Мой Баку – это моя родная Колодезная улица, это два тополя у ворот, это многонациональный двор. Я помню всех по именам – на втором этаже жила большая семья бывшего хозяина дома, Садыха, и пятеро его сыновей – Орхан, Серхан, Терхан, Эльхан и почему-то Агами. Внизу, посреди двора, за самоваром сидела Степанида Степановна, и пила чай с вишневым вареньем и бубликами.

Она была вдовой священника красивейшего собора, который разрушили в страшные времена… Это там, где сейчас находится музыкальная школа имени Бюль-Бюля… Собор взрывали… Он не поддавался… Его взрывали снова и снова, а вокруг плакали русские… евреи… азербайджанцы…

Мой двор… На первом этаже жил со своим младшим сыном, Ага-Гасымом, мой дед – Кярбалаи Кязым, а в смежной квартире мама, тетя, я и мой братишка. Через двор, как паруса под ветром, полоскалось на веревках белье, и с раннего утра раздавались возгласы торговца Мамеда: «Вишни, вишни, сумпатишни, ароматишни, загранишни, для чайни, для варенья, для все».

А когда он замолкал, до нас долетала таинственная… непонятная… но такая прекрасная музыка – это на втором этаже на виолончели играл Леопольд Ростропович.

А чуть позже семья Ростроповичей в полном составе – папа, мама, Вероника и Славик, все в белых пикейных панамках, выходили на прогулку…

На улице Колодезной угол Почтовой и Физули все друг друга знали. Дружили, ссорились, мирились и снова ссорились, а в трудную минуту бросались на помощь и делились последним куском хлеба…

Корней своей семьи я не знаю. Самым старшим в нашей семье был дед, который переехал в Баку из Шемахи после землетрясения. Пока хватало средств, он кормил обедом всех нуждающихся земляков. А потом пришло горе… Дед с бабушкой одного за другим теряли своих сыновей – Гасан, окончил Петербургскую академию, врач, погиб в Сабирабаде, спасая людей во время холеры…

Отец мой, Шуаулла был в ссылке на Соловках (какое нежное имя у этого страшного места)… Инаят, расстрелян в 1937 году… Остался последний – опора и надежда – Ага-Гасым. Дед страшно тосковал – он был очень деятельным человеком и не находил себе места без дела. И вот, в один прекрасный день, по секрету от своего сына, который тогда уже был начальником мореходного училища, дед смастерил себе лоток, уложил на него папиросы, ириски, пряники и уселся у парадного входа.

Прохожие говорили: «Салам алейкум, Кярбалаи Кязым». Он отвечал на приветствие и предлагал свой товар. А они выворачивали карманы, показывая, что у них нет денег. «Не олар, – говорил дед, – гонагым ол», и раздавал папиросы взрослым, а детям сладости… К вечеру его лоток был пуст, пусты были и карманы… А дед усталый и довольный заходил домой… Он был при деле! Это продолжалось до тех пор, пока его не «застукал» сын Гасым. Состоялся серьезный разговор, и «бизнес» на этом закончился…

Я вспоминаю мою 132-ю школу напротив Баксовета, с балкона которого принимались парады и демонстрации трудящихся. Нам, школьникам, выдавали парусиновую обувь, брюки и юбки, и после демонстрации мы все лето в этом ходили. Мы были нарядны и красивы… Мы были счастливы! Всех педагогов я помню по именам. Они были строгие, но справедливые и… неподкупные. Впрочем, в те времена в моем Баку об этом не могло быть и речи…

В те времена в нашем городе ЧП было редкостью, да и слова такого тогда не было. И вдруг, на нашу школу стали совершаться набеги – это была шайка мальчишек-хулиганов с Советской улицы. Они появлялись неожиданно, лупили наших мальчишек, пугали девочек, наводя на всех ужас. Во главе этой группы был парень в коротких сапогах гармошкой, и за это мы прозвали его «Сапожки». «Сапожки!»… И все бросались врассыпную. Среди педагогов и родителей началась паника – девочек стали провожать и встречать из школы… Не помню, когда это кончилось, знаю точно – «жертв» не было…

P.S.: Через много лет я ехала на репетицию в троллейбусе, и вдруг мне стало тревожно – я почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась и обмерла – ко мне приближался мужчина. «Здравствуйте, Гюля». У меня мурашки побежали по коже. «Вы узнали меня?» Конечно, я узнала его. «Вы «Сапожки»… Вы наводили ужас на всю школу». «Напрасно. Мы не хотели вам ничего плохого, просто все ваши девочки очень нравились нам – и вы, и Соня, и Ляля. (Господи! Он помнил нас всех по именам!) Мы завидовали вашим мальчишкам, которые запросто общались с вами». Мы помолчали… Потом я спросила, как сложилась его дальнейшая судьба. Он рассказал, что воевал в итальянском сопротивлении, получил звание Героя… У него дети… Я пошутила: «А как ваши отчаянные друзья с Советской?»

Он помолчал… «Они остались там… На войне…». Мы попрощались, и больше я никогда его не встречала. Вот такие были в моем Баку «хулиганы с Советской улицы»…

Ну а дальше мои воспоминания возвращают меня назад, в 37-й, в страшные времена, когда в одну ночь опустела Колодезная улица – забрали самых лучших, талантливых, молодых. Отчима забрали с ними, и снова мы остались с клеймом «семья врага народа». И очереди, очереди с номерками на ладошках, чтобы передать родным махорку и сухари. И отчаяние, когда нам отвечали – «ваш выбыл». Мы, дети, уже знали, что это значит! И это тоже мой Баку – многострадальный Баку… Тяжкие времена… Но бакинцы работали, учились, влюблялись, женились, грустили и смеялись.

На углу Колодезной и Физули был продуктовый магазин Юсифа, а рядом с ним стояла будка сторожа. Он вылезал из нее только чтобы разогнать мальчишек, которые гоняли мяч, мешая ему спать… Как-то утром пришедший на работу Юсиф поднял шум – ни будки, ни сторожа на месте не оказалось. Начались поиски. Его нашли… на соседней Водовозной улице, куда ночью, вместе с будкой его перетащили мальчишки. Он проснулся и решил, что сошел с ума: «Джамаат, хардаям? – и, почему-то по-русски, – Караул!»… А около него уже собралась вся улица… И его нашли, и перенесли прямо с будкой на прежнее место…. На угол Колодезной и Физули, рядом с магазином Юсифа….. Ну а мальчишки… мальчишки ушли на войну…

К войне мы, подростки, отнеслись сначала не очень серьезно. 23 июня день моего рождения, а 22 началась война. Ко мне прибежала моя любимая подружка Анечка Зейналова и взволнованно сказала: «Что делать? Моя мама испекла для тебя пирог с повидлом, а теперь, пока война кончится, он же зачерствеет! Война же может продлиться целых три дня!» Глупые девчонки! Если бы мы знали, если бы мы знали… что война – это надолго. Это мучительные годы, это голод и потери, это похоронки… Женщины, получившие похоронки бежали в Крепость к Эт-ага. Он встречал их спокойно и говорил, что это – ошибка, что сын или муж живы и вернутся, только очень нескоро… Только надо верить и ждать… И беречь детей. Он говорил это всем до одной, будто перекладывая их боль на свои слабые плечи…

Я помню затемнение и мой Баку, залитый лунным светом, прекрасный и суровый, с заклеенными крест-накрест окнами. Опустевшие улицы и дежурившие у ворот и на крышах женщины, женщины которые днем работали на военных заводах и в госпиталях, и дети, которые с нетерпением ждали утра, чтобы побежать в очередь за хлебом по карточкам – 200 грамм на каждого члена семьи. Если повезет, по дороге домой можно съесть маленький довесочек… Дома делили эти граммы на завтрак, обед и ужин. Мы, дети, съедали все за один раз. А перед сном случалось чудо – у нас появлялся еще один маленький кусочек – это тетя отдавала нам свою порцию. Мы все понимали, но делали вид, что не замечаем этого…

В Баку в разгар войны открыли вечернюю школу для работающей молодежи, директором в ней был безногий Аркадий Моисеевич Фаерштейн – замечательный педагог, который жил там же, при школе. Вечером мы учились, а днем работали и помогали ухаживать за ранеными. По странному совпадению, один из военных госпиталей, в котором военным врачом служила моя мама, находился в консерватории, где я сейчас работаю. Мест в палатах не хватало, и раненые лежали на раскладушках, прямо на сцене… под органом – тяжело раненые обожженные мальчики… Мы, как могли, помогали им, и они благодарно улыбались нам одними глазами, а когда мы уходили, спрашивали нас еле слышно: «Завтра придете?» А завтра… Завтра многих из них уже не было… Сейчас они лежат рядами на малоухоженном бакинском кладбище, и посещают их… 9 мая…иногда… Это тоже мой Баку, военный Баку, со слезами на глазах.

Шла война, на бульваре на узлах и чемоданах в ожидании парома расположился цвет московской и ленинградской интеллигенции. Среди эвакуированных – музыканты, педагоги, профессора консерваторий… Война в разгаре… А Узеир Гаджибеков уговаривал их остаться в Баку… Он обещал обеспечить всех работой в консерватории и квартирами. Он обещал и сделал это!.. Гениальный человек!.. Он в разгар войны уже думал о музыкальном будущем Азербайджана!

P.S.: Они остались в Баку, в консерватории. Навсегда!..

В 1946 году в Баку открылся Азербайджанский государственный театральный институт – русский и азербайджанский секторы с факультетами актерским, театроведческим и режиссерским. Несколько маленьких аудиторий, маленький зал и библиотека. А преподаватели – талантливейшие режиссеры, актеры, театроведы – Тахмасиб, М. Мамедов, Туганов, Дж. Джафаров, Адиль Искендеров, Мудров, Фридолин, Алисолтанлы, Мусаев. Первый выпуск этого института, среди которых были и вернувшиеся с фронта Гусейн Аббасов и Исхак Ибрагимов и другие, пополнил профессиональными кадрами театры, телевидение, кино. Имена выпускников еще много лет украшали афиши и обложки книг нашего города…

Декады в Москве, гастроли, гастроли по районам Азербайджана, в больших театральных городах Закавказья, Украины, Белоруссии, Молдавии, Дагестана, Ингушетии, Прибалтики и далекой целины… И каждый раз после спектакля нас просили – расскажите о Бейбутове… Магомаеве… Расскажите о Гейдаре Алиеве… Какой он? И мы рассказывали… Мы понимали, что эти три имени были символом, визитной карточкой нашей республики, и гордились этим…

Баку, Баку… с его театрами. Я помню «Отелло» с Алескером Алекперовым, когда у входа в театр дежурила скорая помощь – он так играл, что в любую минуту могло отказать сердце. Это оперный театр, балет которого с восторгом принимали в Париже, это оперы «Шах Исмаил» и «Кероглы» с Бюль-Бюлем и Буниатзаде. Это ТЮЗ, на спектакли которого ходили не только дети, но и взрослые. Это театр оперетты с профессиональными дирижерами и режиссерами. Это филармония с блестящим Ниязи. Это гастроли великих дирижеров, концерты пианистов и скрипачей. Это джаз Рознера и наш Азгосджаз. Это наша гордость – талантливый ансамбль «Гая», известный всему Союзу…

Мой дорогой театр – Бакинский русский драматический театр имени С.Вургуна. Я пришла туда прямо со студенческой скамьи, в театр с его традициями и высочайшими профессионалами, там еще берегли, уважали стариков и выдвигали талантливую молодежь. Я благодарна мастерам, режиссерам и актерам, которые приняли меня под свое крыло. Они не сюсюкали со мной, они были строги, иногда суровы.

Они учили меня, тыча носом в мои ошибки, но они открывали секреты своего мастерства… Мой театр – моя школа. Я училась у гримеров, костюмеров, рабочих сцены, электриков, которые служили в театре целыми династиями. Кстати, первые цветы на сцене я получила от МОП – младшего обслуживающего персонала.

В театре я обрела единомышленников, я обрела друзей… Ну и недругов, конечно.

Они не приняли меня демонстративно, не ходили на мои репетиции… Их можно было понять – что им могла дать девочка-режиссер? Я понимала, что просто обязана переломить ситуацию, завоевать их.

Они должны были понять, что я знаю и могу то, чего не знают и не могут они, что я могу поделиться с ними тем, что знаю… Это далось мне не скоро и с большим трудом. Но, слава Богу, я добилась этого. Пришло время, и они делали все, чтобы быть занятыми в моих спектаклях…

Я вспоминаю приезд на гастроли в Баку Евгения Леонова. Он был у меня в гостях, и перед отъездом я повела его на Тезе базар, тогда это еще был настоящий шумный, восточный базар. Леонов присел около закутанной в платок старой женщины, которая разложила свой товар на земле, и стал выбирать гранаты. Вдруг она закричала и стала наполнять гранатами его сумку. Сбежались соседи, а Леонов растерялся: «Что она делает, что говорит?» У себя в районе она видела вас по телевизору, она узнала вас и отдает гранаты даром… в подарок – перевели ему. Он поднялся на ноги, поцеловал ее темную сморщенную руку и сказал: «Если эта женщина узнала меня, значит я недаром жил». Клянусь, я видела слезы на его глазах…

Мой Театр! Я благодарю Бога за то, что он подарил мне театр… Я благодарю Бога за то, что он дал мне силы вовремя уйти оттуда, и, несмотря на уговоры, не вернуться! Я ушла и больше никогда не возвращалась. Ведь там уже не было моих замечательных учителей, моих коллег, моих актеров. Они ушли… С ними ушел профессиональный театр… ушел зритель – умный, требовательный, преданный… Зритель, без которого нет театра.

Я благодарю Бога за то, что он дал мне новое дело и моих учеников – жадных, пытливых, талантливых, которым я могу отдавать все, чему научила меня жизнь… Такая сложная и такая прекрасная…

С грустью прощаюсь со своими воспоминаниями… Должна признаться: умом я понимаю – Баку стал прекраснее, современнее, величественнее. А бакинцы… Бакинцы, несмотря на то, что им пришлось пережить, остались добрыми, немного наивными. Они любят детей и оберегают стариков. На улице они бросаются на помощь, чтобы перевести через дорогу, а на «спасибо» отвечают: «Вам спасибо». За что?! Наверное, за то, что вы оперлись о его руку, что доверились ему. Гости Баку буквально потрясены красотой нашего города и бакинцами, и я горжусь этим… Но в сердце моем остается и живет мой старый, добрый Баку, город моих предков…
Гюльджахан Гюльахмедова-Мартынова, режиссер

Писать о женщине очень сложно, а о женщине-личности почти что невозможно, дабы ненароком не принизить достоинств неординарной особы, не похожей на своих сверстниц, ставшей не только первой, но и лучшей, не уступившей своим коллегам по режиссерскому цеху, не давшей никому усомниться в правомерности своего первенства… эту женщину зовут Гюльджахан ханум Гюльахмедова-Мартынова.

Первая азербайджанка-режиссер Гюльджахан ханум Гюльахмедова-Мартынова отмечает в эти дни (23 июня) свое девяностолетие. Всю свою жизнь Гюльджахан ханум прожила в Баку, в городе, который она любит беззаветно. О родном городе она может говорить бесконечно, восхищаясь его красотой и теплотой, называет Баку городом нежным и ласковым. О своих друзьях и родственниках Гюля ханум вспоминает с горечью и тоской, ибо многим из них пришлось пережить немало тягот во времена сталинских репрессий и тяжелых военных лет. С большой гордостью и благодарностью Гюля ханум говорит о своих учителях — великих мастерах азербайджанского театра, а также о всесоюзно известных деятелях театрального искусства. Рассказывая о коллегах по Азербайджанскому государственному русскому драматическому театру им.Самеда Вургуна, в котором она прослужила тридцать лет, Гюля ханум вспоминает только хорошее, избегая неприятные эпизоды, а если и говорит о них, то лишь для того, чтобы великодушно простить всех тех, кто смалодушничал, не устоял перед соблазнами мелких интриганов, шедших на грязные уловки ради собственной корысти. Через все жизненные перипетии Гюля ханум прошла достойно и с высоко поднятой головой, не сгибаясь под ударами судьбы. Наверное, именно эта самая способность противостоять тяжелым испытаниям на жизненном пути и помогает Гюле ханум сохранять свою гордую стать на протяжении всех этих долгих лет.

Гюля ханум и сейчас высоко несет знамя первой женщины-азербайджанки режиссёра, трудясь не покладая рук в Азербайджанской музыкальной академии.

Народная артистка Азербайджана, лауреат государственной премии Аз.ССР Гюльджахан Гюльахмедова-Мартынова, поставила на сцене Азербайджанского русского драматического театра имени Самеда Вургуна десятки спектаклей, с которыми труппа выступала на лучших сценах необьятного Советского Союза и которыми восхищались не только зрители, но и именитые режиссеры. Под руководством Гюли ханум вышли десятки оперных постановок в Азербайджанской государственной музыкальной академии и, как педагог, Гюля ханум воспитала не одно поколение знаменитых оперных артистов.

Коль скоро мы говорим о женщине, то не упомянуть о ее красоте и обаянии просто невозможно, и тут самое время вспомнить слова великого Виктора Гюго «Никакая внешняя прелесть не может быть полной, если она не оживлена внутренней красотой». Красота в природе – это гармония, а гармония, по словам Джакомо Леопарди, означает соответствие своему назначению и в этом состоит сущность красоты. Редкое сочетание внутренней и внешней красоты Гюльджахан ханум, ее таланта и трудолюбия, активной жизненной позиции и динамичной творческой деятельности сделали эту выдающуюся азербайджанку легендой при жизни.

В канун юбилея хочется низко поклониться этой воистину великой женщине и пожелать ей, пребывая в гармонии с этим прекрасным миром, еще многие-многие годы оставаться на олимпе ее благородной деятельности.
С юбилеем Вас, дорогая Гюльджахан ханум!