Зых и зыхчане

С Эльмирой Аббасовой связаны самые высокие творческие достижения в сфере музыкальной исследовательской мысли в Азербайджане. Крупный ученый, исследователь, критик, публицист, лектор-просветитель, ведущий специалист-музыковед Азербайджана, в течение 14 лет она являлась ректором Азербайджанской государственной консерватории имени Узеира Гаджибейли.
В 1982 году я покинула стены своего родного театра, в котором проработала 30 лет. Я уходила навсегда, как уходят из родного дома; я прощалась с делом всей своей жизни.
Буквально в тот же день мне позвонил директор Оперной студии Акиф Меликов и попросил зайти к ректору консерватории Эльмире ханум Аббасовой.
Я понимала, что мне предложат работу и приглашают на переговоры. Но я всегда боялась руководящих женщин и, естественно, очень волновалась.
Пошла из вежливости, заранее зная, что откажусь от любого предложения. Я входила в кабинет, ничего не зная о его хозяйке. В огромном кабинете не сразу разглядела ее. Из-за большого стола мне навстречу с протянутой рукой вышла невысокого роста изящная, как статуэтка, женщина – гладко причесанная, с туго затянутым узлом волос на затылке. Тонкие черты лица, внимательный с прищуром взгляд.
– Какая необыкновенная женщина, – подумала я.
Она, крепко, по-мужски, пожав мне руку, властно усадила рядом. Молча, с откровенным любопытством разглядывала меня… Потом мы долго разговаривали на разные темы…
Это был вовсе не экзамен, эта была беседа двух женщин.
Неожиданно для себя я рассказала ей, едва знакомому мне человеку, что не мыслю жизни без своего театра, где я была загружена работой, где была нужна, где меня ждали.
Она улыбнулась одними глазами: «Театра вашего мы вам не заменим, но работой загрузим, за это не волнуйтесь» и, обращаясь к Акифу Меликову, спросила:
– Правда, Акиф? – а затем, шутя, добавила:
– Я еще из вас профессора сделаю.
Разумеется, все эти обещания в тот момент ничуть меня не интересовали. Я была убеждена, что потеряла все и никому, кроме Бога, не верила. Правда, где-то в глубине души я стала понимать, что с этим человеком, с этой властной женщиной мне будет интересно и спокойно работать.
Успокоиться! Вот что нужно было мне в эту минуту, и работать, работать!
И я сдалась! И позже никогда не жалела об этом.
Получая свою первую зарплату, я узнала, что мне причиталась ставка, равная лаборантской. Это уже потом мне рассказывали, как в ответ на упреки одного из работников консерватории, дескать, «неловко, все-таки, народная, лауреат», Эльмира ханум сказала: «Хочу, чтобы у нас она начала все сначала и, чтобы никто никогда не сказал, что она живет былыми заслугами».
Она обещала завалить меня работой и сдержала слово. Эльмира ханум буквально фонтанировала идеями, а когда открылась наша замечательная Оперная студия, вместе с нами решала, что ставить, обсуждала эскизы оформления, распределение ролей, и все это – с великолепным знанием предмета.
Ни один госэкзамен, ни один спектакль не обходились без личного участия Эльмиры Аббасовой. И как она успевала, эта хрупкая женщина? Быть одновременно председателем секции музыкальной критики Азербайджана, членом правления Союза композиторов СССР, секретарем Союза композиторов Азербайджана, членом правления Всесоюзного фонда культуры, руководителем музыкального отдела Института архитектуры и искусства Академии наук Азербайджана, членом экспертной комиссии ВАК. Вдобавок ко всему, ее блестящие выступления на международных симпозиумах и конгрессах, творческие разработки, результатами которых стали монографии «Узеир Гаджибейли», «Путь к творчеству Узеира Гаджибейли», «Рашид Бейбутов», «Гурбан Примов», «О новаторских принципах Г.Гараева» и другие.
Но консерватория для Эльмиры ханум была больше, чем что-либо другое. Она была в курсе всех ее дел – больших и малых. Люди шли к ней со своими проблемами, вопросами… Ей хотелось рассказать даже то, что не расскажешь близкому человеку. Она выслушивала (а слушать она умела удивительно) и, если была хоть малейшая возможность, всегда помогала.
Женщина! Ректор! Великолепный знаток своего дела, теоретик высшего класса, Эльмира ханум была скромна и справедлива. Были ли у нее любимчики? Да, были! Она откровенно выделяла талантливых людей, поощряла тружеников.
Путь ее не был усеян розами, ее ценили, любили, но были и завистники. Перед ней заискивали, ее предавали, а она никогда не жаловалась и занималась чужими бедами, забывая о своих. А их у нее было предостаточно – служебных и личных.
Эльмира ханум востребована и сегодня. Она – профессор кафедры истории музыки, воспитавшая свыше сорока высококвалифицированных специалистов музыковедения, готовит научные кадры для Азербайджана.
Она давно уже не ректор, но чего у нее не отнять, это ее знаний и огромной влюбленности в музыку, и еще – веру в людей, несмотря ни на что. Она полна новых идей и, несмотря на недуг, одержимо работает над их осуществлением.
Я часто мысленно говорю ей слова благодарности. Сейчас же выпал случай сказать об этом вслух: «Я бесконечно благодарна вам, Эльмира ханум! Вы вернули меня к творческой жизни, вернули веру в свои силы, помогли мне в борьбе с самой собой. Сейчас, когда я имею десятки своих учеников, состоявшихся и известных, талантливых и благодарных, я понимаю, как важно услышать, что тебя помнят и еще нуждаются в тебе».

Иногда ночью, когда безумно хочется спать, ты не можешь заснуть от мыслей, толпящихся в твоей голове.
Они вытесняют одна другую и как-то непоследовательно возникают ниоткуда и уходят не попрощавшись.
Вспоминаешь кого-то, кого ты обидел незаслуженно, кому ты, не желая, причинил боль… И надо бы у него попросить прощения, да его уже нет, а раньше… было не-досуг…
А вот вспомнишь, как обидели тебя и тоже забыли извиниться… Все надо бы делать вовремя…
Имя Бахрама я впервые узнала, как имя молодого участника КВН – умного, обаятельного, самобытного.
Программа КВН была и остается безумно популярной и злободневной, ее любят и уважают. А душой ее является Бахрам Багирзаде… И вдруг я узнаю, что КВНщик Бах-рам с его бесподобным бакинским акцентом и не менее бесподобной кепкой, издает журнал, а чуть позже, что он задумал книгу «Город моей молодости», где предлагает и мне поделиться своими воспоминаниями. Я засомневалась: тема нашего родного города, в
котором знакома каждая улочка, каждый тупичок – далан. Город, в котором прожита вся, такая сложная и счастливая жизнь. А идея
– вспомнить все это, рассказать, приходит в голову не нам, старым бакинцам, а совсем молодому человеку. Да, ведь мне повезло: он предложил мне искупить свою вину, хоть чуточку, перед моим любимым городом, перед людьми, многих из которых уже нет. Так чего же сомневаться?
Книга вышла неожиданно скоро и неожиданно прекрасная с великолепным вступлением автора, с замечательными редчайшими иллюстрациями старого Баку с ностальгическими воспоминаниями известных бакинцев.
Сразу вслед за книгой появляется в интернете «галерея» Бахрама Багирзаде, это подогревает интерес к книге – о ней узнают, ее просят, ее требуют и у нас, и за рубежом, а книг не хватает. С тиражом Бахрам просчитался или денег не хватило? Требовалось продолжение, переиздание… и 2-я книга выходит! Проделана очень непростая работа.
Это недели и месяцы труда! Это огромные средства! Но книга есть, и это благодаря Бахраму Багирзаде! Это удивительный человек – ему интересно все, он жаден и ревнив в творчестве, он влюбляется в тему и выжимает из нее все.
Он еще и художник! Но это, наверное, наследственное…
Подождите, и он еще удивит нас своими идеями и талантами! Самый главный талант, которым его наградил Бог – это талант любить и помогать! Его любят и уважают, а теперь и завидуют его бесконечным талантам. Завидую и я – белой завистью!

Телефонный звонок… «Меня нет…» – крикнула я…
«Это Бахрам» – сказала дочь. И я схватила трубку… Я обрадовалась этому звонку… Мне было безумно интересно – в какую еще авантюру хочет меня втянуть Бахрам? И…с опаской, что ни в чем не смогу ему отказать… А времена сегодня у меня сложные… Впрочем, как и вчера… и позавчера тоже…
Тема, предложенная мне, показалась абсолютно банальной – «Мужчины в вашей жизни, и какими они должны быть на ваш взгляд?»… Банальные вопросы… Банальные ответы…
Какими? Умными, добрыми, верными, сильными и т.д., и т.п.
Нет… Нет… Было что-то еще такое, чего ждали мы от мужчин. Нужно вспомнить, что же это было?.. Кто и какие мужчины моей жизни?.. Мой отец, мой муж, мои учителя, друзья, и, конечно же, мои ученики… Ну, это позже…
Мужчины, которых забудешь сразу, и те, которые навсегда… Случайные встречи, которые запомнились на всю жизнь… И встречи, которые хочется забыть, вычеркнуть навсегда… Но увы!..

Мой отец, Шуаулла Гюльахмедов, работал в ГПУ. Во время повальных арестов 1928 года, совсем еще молодым человеком, был арестован по какому-то сфабрикованному делу и без суда и следствия приговорен к расстрелу…
Мама бросилась спасать его. Она стояла в какой-то подворотне, прижав меня к себе, и ждала конца рабочего дня… Поздно вечером Мирджафар Багиров вышел, окруженный своими сотрудниками, и направился к машине.
Мама толкнула меня к его ногам… Боясь упасть, я уцепилась за его брюки… И заплакала… Он поднял меня на руки и спросил: «Чей это ребенок?» «Это дочь Шуауллы Гюльахмедова», – сказал кто-то. Он погладил меня по голове и опустил на землю… «Передайте, что ради этого ребенка мы сохраняем ему жизнь». И быстро пошел к машине… Он сдержал слово…
Расстрел заменили на ссылку в Соловки. Какое ласковое имя у этого страшного места… Пока готовили документы, отец был отправлен в Казань на временное поселение. Мама, взяв меня, отправилась вслед за папой.
Мне было три года…
Это были счастливые дни, папе разрешали видеться с нами часто и подолгу. Но счастливые казанские каникулы кончились, и папу этапировали в Соловки, а мы… Мы вернулись в Баку с только что родившимся братиком…
Мама продолжала учебу в мединституте, а ночами дежурила в больнице, с трудом зарабатывая нам на жизнь. Писем от папы не было. Только потом мы узнали, что он был лишен права переписки. Так прошли год за годом…
Как-то вечером мама надела свое единственное нарядное платье, поцеловала нас и куда-то ушла. Бабушка (мать моего отца) и тетя плакали, дед метался на своей половине… От нас, детей, что-то скрывали. Соседка не выдержала и по секрету сказала мне, что сегодня моя мама выходит замуж. Я заплакала, и нас быстро увели спать.
До сих пор ясно помню сон, который мне приснился в ту ночь… Иду я по улице, ярко светит солнце и почему то идет дождь. Он заливает мне лицо, глаза. Мне щекотно… Я проснулась. Надо мной стоял папа и плакал…
Потом пришла мама и кто-то еще. Нас, детей, сразу увели к бабушке… Я долго не могла заснуть. За стеной слышались громкие голоса, слезы, а утром я узнала от той же соседки, что на просьбу моего отца вернуться, мама сказала: «Поздно… Уже ничего нельзя изменить…»
Прошло столько лет…
А через день папу отправили в Гянджу. Жить в Баку ему не разрешили. Он умолял маму отпустить меня с ним, хоть на неделю. И мама сдалась.
Мы были очень счастливы вместе. Папа ни на шаг не отпускал меня от себя и говорил, говорил, как будто боялся замолчать, чтобы я не ушла.
А потом… Потом я вернулась в Баку… А потом… Папа женился, и с новой семьей вернулся в Баку. Учился в мединституте, жил в селе Зиря и работал там фельдшером.
Мы редко виделись. Иногда папа сбегал с занятий, чтобы повидаться с нами… Мы часто болели. Нашим доктором был Абульфас Караев. Дети ждали его с нетерпением. Осмотрев, он вручал им рецепт: мальчикам – пять семечек три раза в день, девочкам – два раза попудрить носик и один раз
накрасить губы. Это был восторг!
Доктор Караев приходил в полотняной фуражке с большим козырьком, напяливал ее на братика, и пока тот возился с ней, выстукивал его и выслушивал. Однажды он так и ушел, оставив фуражку на голове брата.
Мы бросились за ним: «Доктор! Вы забыли фуражку!» Доктор нахмурился: «Я ничего не забываю! Я прописал ему надевать ее два раза в день, утром и вечером, после еды»…
Как-то я была в Зиря у папы в гостях. У папы шел прием. Вошел старик с перевязанной головой. «Умираю, дохтур», – сказал он. Папа осмотрел его и сел выписывать рецепт. «Не надо, дохтур… Аптека пулум йохдур», – тихо и грустно сказал старик… Папа вывел меня в другую комнату: «Посторожи, чтобы меня не застукали». Он залез в шифоньер, вытащил из сумки жены деньги и отдал их старику вместе с рецептом…

Мой папа… Моя боль… Как мало я его знала… Он очень любил меня… Но ничего не мог для меня сделать… Однажды он принес мне замшевые, слегка поношенные туфли на каблуках. Они были малы его жене, и он их стащил… Я была счастлива – это были первые туфли на каблуках в моей жизни…
Но счастье длилось недолго… Бабушка мне сказала: «Гурбан олум, верни туфли папе. У него дома скандал»… Мне не было жаль замшевых туфель… Мне до слез было жаль папу…
Через несколько дней он принес мне деньги, чтобы я купила себе туфли. Уж не знаю, где он их заработал…
У меня никогда не было таких денег. Я отправилась по магазинам. Напротив Парапета я вошла в магазин и сразу наткнулась на отдел шляп. На верхней полке лежала роскошная плетеная бело-зеленая шляпа. Я попросила продавщицу показать ее мне.
– Иди отсюда, девочка, эта шляпа не для тебя. Да у тебя и денег таких нет.
Я показала ей зажатые в кулак деньги, и она, кряхтя, полезла за шляпой… Домой я шла с огромной коробкой, с трудом сдерживая слезы…
Шляпу я так ни разу и не надела, и она много лет пролежала на верхней полке шифоньера, рядом с фуражкой доктора Абульфаса Караева…
Театр вошел в мою жизнь, когда мне было десять лет. Летом наша семья отдыхала в Куткашене (Габала), где отчим был секретарем райкома партии. Вот где я впервые услышала слово «театр»…
Куткашенские мальчишки – Азизага Герайзаде (отец известного в будущем композитора и музыканта Вагифа Герайзаде), его брат Аджага Герайзаде и Джангир Каграманов (будущий директор Рукописного Фонда). Они разыгрывали сцены из пьес Шекспира и Шиллера, разучивали огромные монологи. Конечно, я не все в них понимала, но музыка стиха захватывала и покоряла. Я бесконечно благодарна судьбе за эти встречи, мальчики стали первыми моими учителями, а им тогда было десять-одиннадцать лет… Мне так и не удалось вернуться в те места… Сегодня там проходят музыкальные фестивали. Замечательный выбор! Габала – древняя земля, она дает импульс творчеству и вдохновению!
Одна история тогда меня потрясла и осталась в памяти…
Однажды наша няня потихоньку от родителей повела нас поглазеть на местную свадьбу. Огромный двор, много гостей… Приехал жених со свитой. Ему под пятьдесят… Зазвучала музыка, и на пороге появилась невеста, закутанная в шелк. Это была тоненькая девочка лет шестнадцати… До сих пор помню их имена: он – Балами, она – Эркиназ. Толпа кинулась приветствовать новобрачных. Вдруг с крыши соседнего дома раздался взволнованный голос. Юноша, почти мальчик, запел, нет, закричал «Səni mənə verməzlər, Sarı qəlin aman, Neynim aman-aman, Sarı Gəlin».
Невеста потеряла сознание… Ее унесли в дом, женщины украдкой утирали слезы… По знаку жениха парни бросились в погоню за юношей. Он убегал по крышам, прыгал по деревьям, летал над дворами. Песня долго звучала, то отдаляясь, то приближаясь снова…
Потом я много раз слышала «Sarı qəlin», но никогда песня не звучала так пронзительно и нежно, так скорбно…
Много лет я мечтала снять музыкальную новеллу по этому сюжету «Sarı qəlin», но как-то руки не доходили… А сейчас, кто знает… Кто знает… Может быть, это сделают мои ученики?.. Может быть!..
Моя любимая школа №132, мой класс, мои учителя…
Учитель физики, легендарный Петр Александрович Далин. К его уроку я оживлялась. Он входил со старым портфелем подмышкой и говорил:
– Гюльахмедова Гюля, вон из класса!
Я подхватывала свой заранее подготовленный портфель и со словами «Петр Александрович, я же ничего не сделала» направлялась к выходу.
– Сделаете, – говорил Далин.
Я выходила из класса, а класс с завистью смотрел мне вслед.
Прошли годы… Выходя из театра, я с удовольствием смотрела на толпу у кассы. Шел «С легким паром». В конце очереди я увидела Петра Александровича Далина.
Боже, как он постарел! Он окликнул меня:
– Вы! Гюльахмедова! Я не могу попасть на эту вашу «баню»!
– Ну что вы, Петр Александрович! – заюлила я, – Надо было позвонить мне.
– Да как-то постеснялся, – сказал Далин.
– А выгонять меня из класса ни за что вы не стеснялись?
Он улыбнулся:
– Да вы знаете, мне уже тогда казалось, что физика вам не понадобится. Вам нечего было терять время…
После спектакля на проходной мне передали коробку конфет: «Гюле Гюльахмедовой! Петр Далин с благодарностью»…

…Боже! Если бы я могла рассказать об этом моему классу! Да они прибили бы меня, как последнюю лгунью!
Война… война… Первый, второй, третий день… Месяцы и год… Мы начинаем понимать, что это надолго…
Наши мальчики ушли на фронт добровольно. Мы обещали их ждать, и они писали нам, и во всех письмах-треугольниках были одни и те же стихи Симонова «Жди меня, и я вернусь, Только очень жди»… Каждому из них
казалось, что это его стихи, и посвящены они только ей одной…

Как-то утром мы с подружкой Анечкой шагали по булыжной мостовой в школу. Машин почти не было. И вдруг услышали совсем рядом визг тормозов. Около нас остановился зеленый грузовик с бритоголовыми мальчишками в солдатской форме. Мы страшно испугались, мальчики бросились нам помогать. Один из них чмокнул меня в щеку. Это было слишком! Я влепила ему пощечину, и мы пустились бежать.
Разве мы могли подумать, что эта история будет иметь продолжение? Но об этом позже…

Семья моей подружки Анечки состояла из пожилого, маленького, толстого папы, Ага Дадаша, огромной басовитой мамы Нюры и братика Кямала. Они обитали на двенадцати квадратных метрах последнего этажа четырехэтажного дома. Я приходила заниматься с Анечкой физикой, хотя сама в этой науке ничего не смыслила. В течение урока я не могла оторвать глаз от большой тарелки с хлебом. У меня в голове не укладывалось: как это можно ходить по комнате, разговаривать, заниматься, когда перед тобой на столе столько хлеба?!
Однажды дядя Дадаш сказал:
– Нюра, почему у нас с абажура капает вода? Надо бы мне залезть на крышу…
– Куда тебе? Упадешь! – басом ответила Нюра, – вот в выходной полезем вместе.
В выходной с потолка шел обильный дождь. Нюра и Дадаш, поддерживая друг друга, полезли на крышу…
Через минуту оттуда раздались многоголосые вопли. Появилась Нюра, она как котят тащила сына Кямала и его друга, моего брата Рауфа. На покрытой киром крыше, прямо над квартирой, мальчики развели огород. Притащили землю и обильно ее поливали. Ежедневно лопатой взрыхляли землю вместе с киром. Они готовили помощь фронту… Мужчины! Совсем еще дети!..

Мне часто говорят: «Ну, как же, тогда и трава была зеленее, и люди были добрые. Правда?» Нет, не правда! Просто в те тяжелые времена война, как лакмусовая бумага, проявляла все – и добро, и зло… И люди были разные… Мою маму, замечательного врача, часто Наркомздрав отправлял в районы Азербайджана для помощи в тяжелых случаях. Однажды перед отъездом она отдала нам с братом единственно ценное, что у нее осталось – янтарные бусы: «Отнесите на Кубинку. До моего приезда вам хватит». Такие поручения мы выполняли с удовольствием.
После продажи нам разрешалось купить себе по конфетке или по пирожку с картошкой.

Закончив операцию с бусами, мы бродили между рядами соседнего базарчика, выбирая конфеты. Два продавца, два здоровых парня, подозвали идущего мимо них солдата на костылях – он продавал шинель.
– Хочешь повидла, солдат? – спросили они его, – Открой рот.
Солдат благодарно улыбнулся и открыл рот. Они ложкой зачерпнули из банки какое-то месиво. Солдат закашлялся, изо рта у него пошла пена. Парни хохотали – они угостили его мыльным суррогатом. Мы бросились
с кулаками на этих парней, царапались, кусались… Нас с трудом оторвали от них… Мы побежали догонять солдата. Молча протянули ему наши конфетки… Он не взял… Он боялся нас…

Были и такие мужчины в нашем гостеприимном Баку…

Но было и такое… Актеров в Баку любили. Про них сочиняли беззлобные байки. Вот одна из них:
Война… Ночами город погружался в кромешную тьму… Затемнение… В одну из таких ночей знаменитый любимый актер Мирза Ага Алиев в каракулевой папахе и с поднятым воротником проходил мимо Ахундовского садика. К нему подошли двое. «Союн» (Раздевайся) – сказали они. Он обернулся, опустил воротник: «Мян бейам хамамдаям?» (Я что, в бане?), – спросил он. «Ай Мирза, багышда бизи, танымадыг!» (Мирза, извини нас, мы не узнали тебя!) Мирза поднял воротник и пошел дальше…

Парни, не отставая, шли по пятам… «Что вы идете за мой?
Что вам нужно?» – остановился Мирза. «Извини, Мирза, там на углу стоят двое наших. Они могут тебя не узнать. Мы тебя ну-ну.
Вот такие были воры, поклонники театра в нашем городе…

Я окончила школу «Рабочей молодежи». Семейный совет решил, что я должна быть врачом, как мои родители. Я поступила в мединститут. Какое-то время я училась одновременно с папой: я – на первом курсе, он на пятом.
Папа пользовался большим успехом у девчонок. Студентки ходили за ним стаями. Папа упивался этим. Ведь он был так молод…

Мне стыдно вспоминать, как я «шантажировала» его.
«Папа, – тихо говорила я, – дай рубль на ириски, или я скажу девчонкам, что ты мой папа»… И папа начинал шарить по карманам, наскребая мелочь, которую выдала ему на дорогу жена…

В мединституте я продержалась один семестр. Потом по семестру в АЗИ – геологоразведочный, нефтепромысловый, инженеров пожарной охраны… «Непутевая», – махнули на меня рукой родные… Но тут я еще раз рискнула, поступив в театральный институт, закончила его с отличием, став первой женщиной-режиссером в Азербайджане…

Слово «Учитель» – муаллим, приходит к нам в детстве, а потом сопровождает всю жизнь, олицетворяя собой что-то очень доброе, сокровенное… Моим Учителем стал замечательный режиссер, окончивший ГИТИС, Мехти Асадуллаевич Мамедов. Я часто задумывалась – а был ли счастлив мой Учитель?.. Казалось бы, он получил при жизни все, что только можно было получить – звания, награды, премии… И лишь недополучил человеческого тепла и искренности… Понимания…
Но об этом говорить, увы, поздно… Его любили и ненавидели за философский склад ума, неординарное мышление, за то, что его невозможно было «посадить на место», а тем более заставить пойти на компромисс. И те, и другие никогда не позволяли себе сфамильярничать с ним, похлопать его по плечу.
Он был одним из тех немногих, кто пройдя через победы и срывы, открытия и заблуждения, был беспощаден к себе, постоянно самоедствуя, анализируя свои спектакли и работы. Говорили, что он суров и неулыбчив. Это совсем
не так! Если бы вы знали, как он умел смеяться! Как-то раз он пришел на лекцию в белом роскошном костюме, подошел к столу, едва сел, как ножки стула подломились…
Он упал под стол… На глазах у нас, своих студентов…
Воцарилось молчание… Нас душил смех, мы еле сдерживались… И вдруг из-под стола послышался смех, сначала тихий, потом переходящий в хохот. Учитель сам вывел нас из затруднительного положения. Потом мы долго смеялись… Уже вместе…
Часто задумываюсь – что остается, когда уходит Учитель?.. Наш Учитель, кроме своих замечательных спектаклей, трудов, оставил миру режиссеров, актеров, театроведов – своих учеников, которых он взрастил, выпестовал…
И которыми гордился всю жизнь…

Как реликвию храню книгу Николая Горчакова «Режиссерские уроки Станиславского», подаренную моим Учителем. Есть в ней такая надпись – «Эту книгу писал о своем Учителе учитель твоего учителя. Мы вправе гордиться такой родословной»… И я всегда горжусь этим, мой дорогой Учитель…

Получив диплом врача, папа с семьей уехал к месту назначения в один из дальних районов Азербайджана. Но прожил там недолго. Организм его, видимо, был сильно подорван ссылкой, и он тяжко заболел. Спасать его вылетели из Баку дядя Гасым и моя мама. Но опоздали… Ему не было и сорока лет…

Мой отец… Моя боль, которая не дает мне покоя…

Он так и не узнал, что его непутевая дочь, наконец, нашла дело своей жизни…
Шли годы… Случайно встретившись на Торговой со знакомым, мы бурно обсуждали вчерашнюю премьеру. Вдруг мой собеседник бросился к идущему навстречу мужчине:
– Володька! – вопил он. – В Баку? Какими судьбами?
Он представил мне своего фронтового друга. Они не виделись много лет…
– Так ты по работе?
Володя засмеялся:
– И по личному тоже… По очень личному… Нас, мальчишек-призывников, в первые дни войны привезли в Баку и на грузовике перевозили на паром. На набережной, прямо из-под колес, выскочили две напуганные девчонки.
Мы бросились им помогать. Я глаз не мог оторвать от одной из них… От переизбытка чувств я чмокнул ее в щеку и тут же получил пощечину! Девчонки убежали… Это был первый поцелуй в моей жизни, – засмеялся он, – …и первая пощечина тоже… Я дал себе клятву – если вернусь с войны живым, приеду в Баку и найду ее! Я выжил, вернулся домой, кончил институт, женился. У меня дети… В Баку я, конечно, не поехал… Шли годы, и вдруг – командировка в Баку! Место я нашел сразу, и все…

Я была потрясена… Я пыталась что-то сказать… Но он не слышал меня… Он как будто искал кого-то в толпе…

– Ночью улетаю… Конец сказке…
Рядом шла чужая, незнакомая женщина, и продолжать этот разговор ему не хотелось… Я попрощалась и быстро ушла… Это судьба! – подумала я, – пусть остается на всю жизнь со своей, как поется в песне, «то ли девочкой, то ли виденьем»…

В меня, как тогда говорили, «втрескался» молоденький лейтенант, влюбленный в меня еще со школы. Он клялся мне в вечной любви, готов был отдать за меня жизнь, посвящал мне стихи… Свои и чужие… И вот как-то он мне позвонил и сказал, что только что вернулся с учений и привез два чемодана винограда (естественно, наворованного) и не знает, как его реализовать. Я позвонила маме в «Скорую помощь», где она работала. Через
час совершенно счастливый он сообщил мне, что буфетчица тетя Маша мгновенно распродала его виноград работникам «Скорой помощи». «Даже твоя мама, – сказал он, – взяла два килограмма. Правда, денег у нее с собой
не было, и она обещала, что ты отдашь мне их завтра».

Времена были тяжелые, я не была избалована, но что-то показалось мне гадким во всем этом. Я схватила деньги, трамваем добралась до Сальянских казарм и вызвала его на проходную. Он безумно обрадовался. Я протянула ему деньги. «За виноград» – сказал я. Как вы думаете, что сказал мне мой пылкий поклонник? Он сказал: «Ну что ты? Стоило так спешить! Завтра бы отдала»… Ни завтра, ни послезавтра у нас уже не было…

Через год я вышла замуж за человека, только вернувшегося с фронта, в рюкзаке которого была одна простынка с печатью, которую мы продали на Кубинке вместе с моими американскими ботинками, полученными по талону.
Собирали на свадьбу… И были абсолютно счастливы…
Мы познакомились в Доме офицеров, в котором работала тогда оперетта. В антракте в фойе играл оркестр.

Были танцы… Первый танец наш был под модный тогда вальс «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука»… В перерыве к нам подошла незнакомая пожилая женщина: «Вы замечательная пара!
Не потеряйте друг друга»…
Мне было 18… Ему 22… Через месяц мы поженились… Мы жили у моей мамы на Колодезной, 17. Я училась, он заканчивал Высшее морское
училище на Зыхе. Только что вернувшийся с фронта с тяжелым ранением, он состоял на довольствии в училище, питался там. А поздно вечером приезжал домой к нам усталый, но счастливый. «Не вижу радости на твоем лице при встрече с мужем, – шутил он, – в чем причина?» А причина была одна и та же – я хотела есть… Мы все сидели на маминой шее, зато раз в месяц мой муж приносил «сухой паек» – 1 килограмм сахара, 1 килограмм масла и 2 килограмма печенья, галеты «тахта пиченник», как их называли. Это был восторг!
Но в один «прекрасный» день мне пришлось уйти из родного дома с моей Колодезной. Причина бытовая – слишком тесно было в двух маленьких комнатах: мама с тетей и маленьким братиком, семья моего брата, который
вернулся из армии и привез жену с дочерью от первого брака, которую он удочерил, его маленькая дочурка, его товарищ, которому некуда было возвращаться, и я с мужем и дочкой. И мы решили уйти…

Начались скитания… Баилово, где в туалет приходилось проходить через комнату хозяев, и разрешалось это делать два раза в сутки. Потом улица Горького, буквально крысятник: проходная комната с общей галереей. Подвал на Физули, откуда нас периодически выселяли (сдача квартир не поощрялась).
И снова нас выгоняли в очередной раз… Мне посоветовали обратиться в исполком, который возглавлял очень уважаемый человек. «Он воевал, – говорили мне, – поможет семье инвалида войны. Он не даст вас выселить». Я пошла… Рассказала ему о наших бедах. Он доброжелательно выслушал и дал слово помочь… Я, счастливая, побежала в институт на занятия, а когда вернулась, на улице, на тротуаре, стоял мой фанерный шифоньер, моя единственная мебель, а на узлах сидела заплаканная тетя с моим ребенком на руках…
А этот человек, «мужчина», командовал выселением. Он даже не повернулся в мою сторону, выкидывая на улицу последние наши пожитки…
Много лет спустя я видела его в администрации театра. Он требовал билет на мой спектакль, тыча в нос администратору свое удостоверение «Героя Советского Союза»…

Зых, морское училище, мой дорогой Зых! Восемь лет счастья! Первая дорогая покупка – холодильник! Правда, мебель была с бирками училища. Была одна проблема – как добираться днем на репетицию, а ночью со спектакля.
С транспортом тогда было очень сложно. Рассчитывать можно было только на алабаш. И все равно это было счастье – иметь свою комнату, пусть даже в коммунальной квартире!
Однажды моего мужа, преподавателя ВМУ, вызвал начальник училища, известный адмирал Рамишвили:
– Мартынов, – сказал он, – вчера я был в Русском драмтеатре, смотрел спектакль твоей жены. Она способный человек. А в каком пальто она ходит? Иди в финчасть, я выписал тебе премию. Купи драп. На улице Горького
есть хороший портной, моя жена шьет у него. Я дам тебе адрес…

Я очень обрадовалась этим деньгам и на другой день купила свою мечту – фанерный буфет со стеклянными створками… Неделю мой муж не разговаривал со мной…
А я пряталась от адмирала в своем старом пальто…

Через восемь лет я получила от театра общежитие – двухкомнатная «хрущевка» двадцать девять с половиной квадратных метров, на шестом этаже шестиэтажного дома… Без лифта… Мы с мужем, инвалидом войны, вошли в квартиру, и не выходили оттуда три дня… (Боялись, что займут)… Спали на полу, укрывшись шинелью… Это было счастье…

Гораздо позже, после всех званий и наград, мне, в числе ведущих деятелей искусства, выделили квартиру рядом с Домом правительства. На тринадцатом этаже с лифтом… Но тут в театре с участием министерских чиновников произошел «переворот»… Это была интрига, выстроенная по всем законам жанра – с подкупом, шантажом и подметными письмами. Власть в театре сменилась.
Многие покинули театр, и я в их числе. Квартиры меня лишили. И до сих пор я живу в двухкомнатной «хрущевке», двадцать девять с половиной метров, на шестом этаже шестиэтажного дома… Без лифта… Зато на улице Пушкина, за спектакль о котором Гейдар Алиевич Алиев вручил мне Государственную премию…
Впервые в Азербайджане была учреждена Государственная премия в области литературы, искусства и науки.
Прошел строгий отбор, и от Русского драматического театра им. Самеда Вургуна был выдвинут новый спектакль о Пушкине «Шаги Командора». Была создана государственная комиссия из ведущих писателей, драматургов, ученых. Обсуждения проходили в три тура. На первом туре «Шаги Командора» прошли большинством голосов. (У нас в комиссии был свой человек – наш актер Петр Борисович Юдин. Он держал нас в курсе дел.) Второй тур мы прошли большинством голосов. После каждого тура председатель комиссии являлся с отчетом к Гейдару Алиевичу. И наконец третий тур. Решающий тур… Ошарашенный Юдин сообщил нам, что большинством голосов нас убрали из списка… «Вот и все» – решили мы… Финита ля комедия…
Рассматривая окончательные списки претендентов, Гейдар Алиевич спросил: «А где же пушкинский спектакль? Он же два тура проходил большинством голосов?» Смущенный председатель молча развел руками… «Это не
честно», – сказал Гейдар Алиевич. И своей рукой вписал «Шаги Командора» в списки лауреатов. Об это мы узнали потом… А накануне праздника, когда должны были быть опубликованы списки лауреатов, поздно ночью у меня
дома раздался телефонный звонок. Приглушенный мужской голос почти шепотом сказал: «Извините за поздний звонок. Я наборщик в типографии. Большой поклонник вашего театра. Завтрашние газеты будут немного задержаны. В списках лауреатов Госпремии произошли изменения»… И он бросил трубку. Мы долго гадали, что значит этот звонок…

И еще о поклонниках… Однажды мы с театром выехали на гастроли в Донецк. Меня поместили в одноместный номер, и буквально в первый же день я почувствовала себя как-то неуютно. У меня было ощущение, что я не одна, и за мной кто-то наблюдает. Я осмотрела все закоулки номера, даже заглянула под кровать… На следующее утро я не выдержала и резко распахнула дверь в холл. На полу, отброшенный дверью, лежал мальчик лет пяти… Ко мне бросилась горничная. Она рассказала, что этот мальчик, Алайн, сын французов, работающих по контракту на шахтах Донецка. Он узнал, что у нас остановились артисты-гастролеры и умирает от любопытства. «Простите его, – сказала горничная, – он целый день не отходит от вашего номера»… Так мы познакомились. Так началась наша дружба. Он ходил за мной, как тень, сидел у меня на репетициях, задавал уйму вопросов. Я водила его на все спектакли. Актеры обожали его. Расставание было тяжелым… Алик, как мы его называли, с трудом сдерживал слезы… Заботливая горничная успокаивала его, обещала ему помочь со мной переписываться…
Приехав в Баку, я сразу же стала получать его письма. Он больше рисовал, но мы понимали друг друга.
Однако продолжалось это недолго… Как-то с работы пришел расстроенный муж. «С каким иностранцем ты переписываешься?» – спросил он. Я сразу не поняла, а потом засмеялась и показала ему маленькую фотографию Алайна, которая была у меня всегда в бумажнике.
«И, тем не менее, – сказал муж, – переписку прекрати. Мне не нужны неприятности с командованием»… Довод убедительный, подумала я, и отвечать на письма перестала. Долго еще получала отчаянные письма-рисунки…
И все! Много позже я хотела обратиться в программу «Жди меня» с просьбой разыскать Алика. Но кроме его имени – Алайн, и то, что он из Фонтенбло, я ничего больше не знала. Вот такой мужчина был в моей жизни…

На месте, где сейчас находится метро Сахил, находился мюзик-холл. Это была площадка со сценой, окруженная домами. Как только темнело, все окна заполнялись зрителями. Театры с удовольствием играли летом
на этой площадке.
И вот, во время спектакля «Без вины виноватые» с замечательным актером Борисом Чинкиным в роли Незнамова на сцену в развалку вышла драная дворовая кошка. Она присела рядом с актером и после первой трагической фразы отреагировала протяжным «В-а-а-а-у». Актер занервничал и пнул ее ногой. Кошка послушно перешла на другую сторону сцены с очередным «В-а-а-а-у»…
После спектакля было объяснение с администрацией мюзик-холла. Дворовую кошку к следующему спектаклю пообещали выловить. Ловили всем двором. Кошка как провалилась.
К следующему спектаклю после первой же фразы она снова появилась, смотрела на актера трагическими глазами и вовремя подавала свои реплики.
После спектакля был скандал. Администрация клялась, что кошку поймали. На следующий спектакль зритель шел уже не на спектакль «Без вины виноватые», а на «шоу с кошкой». Актер нервничал. Зритель заскучал – кошки не было… Но в середине спектакля она неожиданно свалилась откуда-то сверху и, как бы извиняясь за опоздание, простонала «В-а-а-а-у». Зрители аплодировали… Актер остановился и с пафосом сказал:
– Или я, или она! В-а-а-а-у, – и ушел со сцены…
Наконец, кошку выловили, договорились с каким-то шофером, чтобы он вывез кошку за город, как можно дальше, чтобы она не смогла вернуться…

Об этом узнал наш художник, Юра Торопов. Он разыскал шофера, выкупил у него кошку и дрожащую, напуганную, унес под пиджаком к себе домой. Он оставил ее насовсем. Кормил ее своим голубым луковым супом и читал ей стихи. Свои стихи. И говорил, что они ей нравились, потому что иногда она издавала тихое «В-а-у»…
Юрка, Юра, Юрий Алексеевич Торопов… Мальчишка, хулиган, художник от Бога. Он ворвался в мою жизнь, в мое творчество, в мой театр, как комета… яркая и неожиданная… Шумный и непредсказуемый…
Мы много спорили, отстаивая каждый свое видение, не уступая своих позиций, иногда просто из упрямства.
Отношения с руководством театра складывались сложно – он часто шокировал своим поведением.
Как-то директор театра Ирина Петровна Новинская созвала худсовет по приему эскизов для очередного спектакля. Художник был приглашенный, из другого города, еще не знакомый нам. Совет собрался в полном составе – ведущие актеры, режиссеры, короче, элита. Тогда к этому относились очень серьезно. Не было только Торопова, главного художника театра. «Можем начинать, все в сборе», – объявила директор. «А где главный художник?» – спросили приглашенные. «Ах, да, – смутилась Ирина Петровна, – я забыла пригласить его». Она нажала на кнопку. Вошел молодой работник сцены, юноша, скажем, со странностями, но добрый, всегда готовый услужить.
Секретарша куда-то вышла, оставив его у телефона. «Молодой человек, – обратилась к нему директор, – разыщите Торопова. Он где-то в театре, и скажите, чтобы он незамедлительно явился ко мне в кабинет». Через некоторое время рабочий вернулся.
– Вы нашли Торопова?
– Нашел…
– Вы сказали, что я вызываю?
– Сказал…
– Ну и что он ответил?
– Он ответил, что в гробу вас видел…
Директор покраснела… Мы еле сдерживались…
– Больше он ничего не сказал? – с иронией спросила Ирина Петровна.
– Сказал…
– Что?
– В белых тапочках…
Худсовет отменили. Торопову объявили выговор.
Труппа зауважала его…
Накануне открытия гастролей в Донецке, Торопов пропал. Мы искали его с милицией по больницам и моргам (срывалась монтировка первого спектакля). А он… Он сел на проходящий через Донецк поезд и поехал к морю писать этюды… Вернулся поздно вечером и всю ночь монтировал спектакль, который открывал гастроли, и с ним вкалывала бригада рабочих. Они не обижались на него. Они знали, что он такой, и другим быть не может. Это будет не он! И таким они его принимали. И любили…

С виду здоровяк, спортсмен – тяжело больной человек. С ним всегда что-то происходило… В Кисловодске с ним случился приступ стенокардии. Он лежал в номере, а в дверях толпились актеры. Появился врач «Скорой помощи». Внимательно осмотрел Юру:
– Мой друг, у вас плеврит.
– У меня стенокардия, – простонал Торопов.
– У вас плеврит…
– Стенокардия…
– Плеврит…
– Стенокардия…
– Вот дурень! – взорвался врач, – Плеврит же лучше!
Юрка, Юра, Юрий Алексеевич Торопов… Заслуженный деятель искусств Азербайджанской Республики, член Союза художников России, действительный член Международной Академии науки и творчества. Сейчас он в Москве. Работает много и успешно. К сожалению, много болеет… И еще гуляет со своими собачками. Они любят его преданно и благодарно…

Война… И снова война…
Без правил, неожиданная и необъявленная…
Когда ни за что друг убивает друга…
Когда целыми семьями люди бегут из своих домов в никуда…
Когда войска подходят к твоему городу, и гибнут люди…
И конца края этому не видно…
…Ночью я стояла на балконе, слушала гул канонады, и мысли одна страшнее другой приходили в мою голову.
… Неужели это надолго?..
…Неужели выхода нет?..
И как ответ на мои вопросы, прозвучал голос с соседнего балкона:

…«Такое не может продолжаться долго… Должен кто-то прийти и остановить этот ужас»…
Это говорил мой сосед, врач, умница, добрейшей души человек…
Он будто прочел мои мысли и хотел меня успокоить…
…Или, может быть, он уже что-то знал?.. Что-то слышал?..
«Он придет, и это кончится», – продолжал он убеждать то ли меня, то ли себя…
И «Он» пришел! Нет, «Он» не пришел откуда-то со стороны…
«Он» просто вернулся к себе домой… Туда, где он сегодня был нужен! Необходим!
«Он» вернулся, и его приход, ЕГО ПОЯВЛЕНИЕ, вселило надежду одним, и отрезвило других…
Эта «война»… Если ее можно так назвать… Ведь в войне есть подстрекатели и невинные жертвы… Есть победители и побежденные…
Есть враги… Смертельные враги…
Здесь у нас ничего этого не было…
Была страшная неразбериха, в которой гибли люди…
Ни в чем не виноватые старики и дети… И в этом надо было разобраться…
И «Он» сделал это…
«ОН» – МУЖЧИНА, ЧЕЛОВЕК, и ничто человеческое не было ему чуждо…
Он любил жену и страдал, когда ее не стало…
Любил своих детей и волновался, когда они болели…
Наверное, не всегда был доволен собой…
Наверное, ему было знакомо «чувство страха»… «Он» знал, на что идет, возвращаясь в то страшное время на свою объятую смутой родину…
«Он» находит выход из, на первый взгляд, безвыходного положения… Выход, которого не нашли другие… (А, может быть, и не искали?)

«Он» пришел, и готовые бежать люди стали распаковывать чемоданы…
Люди знали: раз «Он» с ними – все будет в порядке…
«Он» принес мир на свою измученную, израненную родину…
«ОН» – это Гейдар Алиевич Алиев.

Как какими усилиями ему это удалось, знает один Бог!

Недавно мы разговорились с редактором Бахрама, удивительной женщиной, которой я абсолютно доверяю, и которая умеет слушать, что сейчас большая редкость.
Она спросила меня:
– Вы ведь женщина с мужской профессией! Есть ли у вас недостатки? Или странности? Только честно!
Я задумалась…
– Конечно, есть! И то, и другое. Я же остаюсь женщиной. Я любопытна… Но не любознательна… Ни одного спектакля я не досмотрела до конца. Как только мне становится ясен замысел режиссера, его почерк, мне становится неинтересно, скучно. Кстати, свои спектакли тоже не люблю смотреть. За это мне часто доставалось.
Я сентиментальна… Администрация театра попросила меня съездить в один из микрорайонов, осмотреть сценическую площадку для моего спектакля. С
пересадками с трамвая на трамвай я добралась до цели.
Возвращаясь, ждала трамвай на конечной остановке.
Ждала долго, развлекаясь тем, что наблюдала за муравьями, которые на рельсах развели бурную деятельность.
И вдруг меня осенило: «Боже, что они делают? Ведь сейчас придет трамвай и передавит их всех». Я готова была своими руками перетащить каждого из них в безопасное место…
– Что вы здесь делаете? – какая-то женщина с любопытством наблюдала за мной.

– Жду трамвая… – смутилась я.
– А трамвай здесь давно не ходит. «Конечную» перенесли в другое место.
…Мне казалось, что даже муравьи смеялись надо мной!..
Меня любят дети, сумасшедшие и животные…
Уличные собаки и кошки увязываются за мной, заглядывают в глаза, и я буквально до слез стесняюсь уйти от них. Сумасшедшие делятся своими проблемами, и мне интересно их слушать! Странно, не правда ли? И еще.
Не люблю, когда мне дарят цветы. Не могу смотреть, как они умирают…
Я доверчива… Однажды чуть не наступила на высохшее тельце кузнечика. Я принесла его домой, уложила в коробку, подстелила капустный лист… Утром кузнечик открыл глаза-бусинки… Через день он шевелил ножками… На него пришел посмотреть мой правнук. Он открыл крышку и сказал:
– Какой же это кузнечик! Это вредная саранча. Вот она оклемается и сожрет весь виноград на твоем балконе.
Вспомнить бы – ведь у меня уже так бывало… Доверилась, и в трудную минуту оказалось, что это вредная саранча…
Недавно рылась в своих бумагах и в одном из журналов наткнулась на свое письмо – напутствие одному из моих молодых коллег. Оно показалось мне заслуживающим внимания. Привожу его не полностью «…Я много старше вас, я могла бы быть вашей матерью. Я много знаю, чего не знаете вы. Я была счастлива в творчестве, в дружбе. У меня были замечательные талантливые преданные друзья. Мне выпало горе терять их одного за другим. В один миг я лишилась дела всей моей жизни. Для меня сегодня – «ЭТО ПОСЛЕ ВСЕГО»: шумного успеха, аплодисментов, цветов, признания и… предательства…

Для вас это трамплин к успеху, аплодисментам, цветам, признанию и предательству также…
Иногда у вас бывает «депрессия», и тогда вы произносите страшные слова – «Вам это надо?»… «Мне это надо?»… Это слова-вредители, слова-убийцы, они убивают мечты замыслы, надежды на лучшее, делают человека пассивным. И тогда бери его голыми руками… Вы талантливы, потому вам суждено пройти через все это… Если будет трудно – позовите»…
Должна признаться, что существенной пользы это письмо не принесло. Коллеге не понадобились мои советы и помощь. А может быть, он пошел от противного?.. И судить нельзя… И понять трудно… Скорее всего, каждый должен идти своим путем…
Как-то мы с моей маленькой дочерью смотрели какой-то фильм, где старик, учитель пения, влюблен в свою ученицу, а она любит молодого певца и уехала с ним. После сеанса я спросила дочь:
– Тебе понравился фильм?
– Нет, – сказала она, – мне жаль старого учителя, они его бросили…
– А ты бы хотела, чтобы молодые расстались?
– Нет, – ответила она, – я хотела, чтобы они были вместе и пили чай.
Вот и я хочу, чтобы все были вместе и пили чай!

Воспоминания, воспоминания… Они как сны наплывают неожиданно, и вот уже какие-то обрывки, эпизоды, как в старом черно-белом кино, проходят перед тобой с такой достоверностью, что снова, как тогда, много лет назад, ты проживаешь заново те тяжелые, и такие счастливые дни, когда близкие были с тобой, когда все еще были живы.

А теперь они приходят не спросясь в твои сны и воспоминания. Ты не хочешь впускать их, потому что очень больно встречаться и расставаться вновь. Обретать и терять. В моих воспоминаниях нет никакой последовательности. Так, черные и белые полосы моей жизни. Черных больше…

Каким я помню мой Баку, мой старый, добрый, ласковый, иногда хмурый и ветреный, суровый Баку? В цветах распускающейся белой акации, цветы которой, почему-то ели мальчишки.

В островках зеленых оазисов – Губернаторский сад, Бульвар, парк Роте-Фане, Парапет… по которому бродила безумная жена Тагиева… а люди прятали от нее глаза… Парк Кирова, в который меня привел вернувшийся из ссылки отец.

Мы присели на какой-то камень. «Ты знаешь, – сказал он, – здесь было кладбище… Здесь лежат останки наших предков… Давай встанем и поклонимся им». Мы так и сделали – встали и поклонились… И с тех пор с этим местом у меня связано какое-то щемящее чувство…

Помню булыжные мостовые, цокот копыт – это фаэтоны, на которых летом мы добирались на дачу в Бузовны. Это трамваи №2, №9, №11, карабкающиеся по Буйнакской улице мимо бань на Советскую.

Это престижный №3, который ходил от Баксовета мимо Бульвара к вокзалу, и №4, который шел от вокзала к Электротоку, и оттуда уже только один вагончик под №6 шел на Ленинскую фабрику. Он полз так лениво, что мы, дети, выходили собирать жалкие полевые цветочки и снова залезали в тот же самый вагон. Это серенькие особнячки, построенные еще Тагиевым для работников фабрики. Это звуки тара, под которые чей-то мужской голос выводил: «Меним тоюгум сарыдыр»…

Балконы, бакинские балконы – это вообще отдельная тема… Раньше балконы жили какой-то своей, особой жизнью. С балконов звучала музыка, разноязычная речь, смех детей, возгласы мужчин, играющих в нарды – «шеш-беш», «шеш-гоша»… Было ясно – в этом доме живут, живут люди разных национальностей и профессий, со своими радостями и горестями… А сегодня… сегодня балконы пусты, это мертвые балконы. И не понятно, живут ли в этом доме люди?..

У бакинской осени свой особый запах. Это запах пахнущих дымом баклажанов и пьянящий аромат инжирного варенья – бакинцы делают запасы на зиму… Сегодня круглый год баклажаны продаются на каждом углу, а инжирное варенье покупают в магазинах… А как раньше ждали Новруз байрам! Заранее к нему готовились, собирались родственники, соседи и пекли сладости. В каждом доме пахло пахлавой, бакинской пахлавой! Такую не готовили нигде и никогда… Со мной в институте учился Исмет Сафаралиев, который рос без отца. Жили они очень трудно, но на Байрам он всегда приглашал нас к себе домой, и стол ломился от сладостей, потому что его мама целый год экономила, откладывая на этот праздник по копеечке. А сейчас… Сейчас пахлаву можно купить в любом магазине круглый год. Это хорошо? Да, конечно!.. Если бы не было так грустно…

Мой Баку – это моя родная Колодезная улица, это два тополя у ворот, это многонациональный двор. Я помню всех по именам – на втором этаже жила большая семья бывшего хозяина дома, Садыха, и пятеро его сыновей – Орхан, Серхан, Терхан, Эльхан и почему-то Агами. Внизу, посреди двора, за самоваром сидела Степанида Степановна, и пила чай с вишневым вареньем и бубликами.

Она была вдовой священника красивейшего собора, который разрушили в страшные времена… Это там, где сейчас находится музыкальная школа имени Бюль-Бюля… Собор взрывали… Он не поддавался… Его взрывали снова и снова, а вокруг плакали русские… евреи… азербайджанцы…

Мой двор… На первом этаже жил со своим младшим сыном, Ага-Гасымом, мой дед – Кярбалаи Кязым, а в смежной квартире мама, тетя, я и мой братишка. Через двор, как паруса под ветром, полоскалось на веревках белье, и с раннего утра раздавались возгласы торговца Мамеда: «Вишни, вишни, сумпатишни, ароматишни, загранишни, для чайни, для варенья, для все».

А когда он замолкал, до нас долетала таинственная… непонятная… но такая прекрасная музыка – это на втором этаже на виолончели играл Леопольд Ростропович.

А чуть позже семья Ростроповичей в полном составе – папа, мама, Вероника и Славик, все в белых пикейных панамках, выходили на прогулку…

На улице Колодезной угол Почтовой и Физули все друг друга знали. Дружили, ссорились, мирились и снова ссорились, а в трудную минуту бросались на помощь и делились последним куском хлеба…

Корней своей семьи я не знаю. Самым старшим в нашей семье был дед, который переехал в Баку из Шемахи после землетрясения. Пока хватало средств, он кормил обедом всех нуждающихся земляков. А потом пришло горе… Дед с бабушкой одного за другим теряли своих сыновей – Гасан, окончил Петербургскую академию, врач, погиб в Сабирабаде, спасая людей во время холеры…

Отец мой, Шуаулла был в ссылке на Соловках (какое нежное имя у этого страшного места)… Инаят, расстрелян в 1937 году… Остался последний – опора и надежда – Ага-Гасым. Дед страшно тосковал – он был очень деятельным человеком и не находил себе места без дела. И вот, в один прекрасный день, по секрету от своего сына, который тогда уже был начальником мореходного училища, дед смастерил себе лоток, уложил на него папиросы, ириски, пряники и уселся у парадного входа.

Прохожие говорили: «Салам алейкум, Кярбалаи Кязым». Он отвечал на приветствие и предлагал свой товар. А они выворачивали карманы, показывая, что у них нет денег. «Не олар, – говорил дед, – гонагым ол», и раздавал папиросы взрослым, а детям сладости… К вечеру его лоток был пуст, пусты были и карманы… А дед усталый и довольный заходил домой… Он был при деле! Это продолжалось до тех пор, пока его не «застукал» сын Гасым. Состоялся серьезный разговор, и «бизнес» на этом закончился…

Я вспоминаю мою 132-ю школу напротив Баксовета, с балкона которого принимались парады и демонстрации трудящихся. Нам, школьникам, выдавали парусиновую обувь, брюки и юбки, и после демонстрации мы все лето в этом ходили. Мы были нарядны и красивы… Мы были счастливы! Всех педагогов я помню по именам. Они были строгие, но справедливые и… неподкупные. Впрочем, в те времена в моем Баку об этом не могло быть и речи…

В те времена в нашем городе ЧП было редкостью, да и слова такого тогда не было. И вдруг, на нашу школу стали совершаться набеги – это была шайка мальчишек-хулиганов с Советской улицы. Они появлялись неожиданно, лупили наших мальчишек, пугали девочек, наводя на всех ужас. Во главе этой группы был парень в коротких сапогах гармошкой, и за это мы прозвали его «Сапожки». «Сапожки!»… И все бросались врассыпную. Среди педагогов и родителей началась паника – девочек стали провожать и встречать из школы… Не помню, когда это кончилось, знаю точно – «жертв» не было…

P.S.: Через много лет я ехала на репетицию в троллейбусе, и вдруг мне стало тревожно – я почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась и обмерла – ко мне приближался мужчина. «Здравствуйте, Гюля». У меня мурашки побежали по коже. «Вы узнали меня?» Конечно, я узнала его. «Вы «Сапожки»… Вы наводили ужас на всю школу». «Напрасно. Мы не хотели вам ничего плохого, просто все ваши девочки очень нравились нам – и вы, и Соня, и Ляля. (Господи! Он помнил нас всех по именам!) Мы завидовали вашим мальчишкам, которые запросто общались с вами». Мы помолчали… Потом я спросила, как сложилась его дальнейшая судьба. Он рассказал, что воевал в итальянском сопротивлении, получил звание Героя… У него дети… Я пошутила: «А как ваши отчаянные друзья с Советской?»

Он помолчал… «Они остались там… На войне…». Мы попрощались, и больше я никогда его не встречала. Вот такие были в моем Баку «хулиганы с Советской улицы»…

Ну а дальше мои воспоминания возвращают меня назад, в 37-й, в страшные времена, когда в одну ночь опустела Колодезная улица – забрали самых лучших, талантливых, молодых. Отчима забрали с ними, и снова мы остались с клеймом «семья врага народа». И очереди, очереди с номерками на ладошках, чтобы передать родным махорку и сухари. И отчаяние, когда нам отвечали – «ваш выбыл». Мы, дети, уже знали, что это значит! И это тоже мой Баку – многострадальный Баку… Тяжкие времена… Но бакинцы работали, учились, влюблялись, женились, грустили и смеялись.

На углу Колодезной и Физули был продуктовый магазин Юсифа, а рядом с ним стояла будка сторожа. Он вылезал из нее только чтобы разогнать мальчишек, которые гоняли мяч, мешая ему спать… Как-то утром пришедший на работу Юсиф поднял шум – ни будки, ни сторожа на месте не оказалось. Начались поиски. Его нашли… на соседней Водовозной улице, куда ночью, вместе с будкой его перетащили мальчишки. Он проснулся и решил, что сошел с ума: «Джамаат, хардаям? – и, почему-то по-русски, – Караул!»… А около него уже собралась вся улица… И его нашли, и перенесли прямо с будкой на прежнее место…. На угол Колодезной и Физули, рядом с магазином Юсифа….. Ну а мальчишки… мальчишки ушли на войну…

К войне мы, подростки, отнеслись сначала не очень серьезно. 23 июня день моего рождения, а 22 началась война. Ко мне прибежала моя любимая подружка Анечка Зейналова и взволнованно сказала: «Что делать? Моя мама испекла для тебя пирог с повидлом, а теперь, пока война кончится, он же зачерствеет! Война же может продлиться целых три дня!» Глупые девчонки! Если бы мы знали, если бы мы знали… что война – это надолго. Это мучительные годы, это голод и потери, это похоронки… Женщины, получившие похоронки бежали в Крепость к Эт-ага. Он встречал их спокойно и говорил, что это – ошибка, что сын или муж живы и вернутся, только очень нескоро… Только надо верить и ждать… И беречь детей. Он говорил это всем до одной, будто перекладывая их боль на свои слабые плечи…

Я помню затемнение и мой Баку, залитый лунным светом, прекрасный и суровый, с заклеенными крест-накрест окнами. Опустевшие улицы и дежурившие у ворот и на крышах женщины, женщины которые днем работали на военных заводах и в госпиталях, и дети, которые с нетерпением ждали утра, чтобы побежать в очередь за хлебом по карточкам – 200 грамм на каждого члена семьи. Если повезет, по дороге домой можно съесть маленький довесочек… Дома делили эти граммы на завтрак, обед и ужин. Мы, дети, съедали все за один раз. А перед сном случалось чудо – у нас появлялся еще один маленький кусочек – это тетя отдавала нам свою порцию. Мы все понимали, но делали вид, что не замечаем этого…

В Баку в разгар войны открыли вечернюю школу для работающей молодежи, директором в ней был безногий Аркадий Моисеевич Фаерштейн – замечательный педагог, который жил там же, при школе. Вечером мы учились, а днем работали и помогали ухаживать за ранеными. По странному совпадению, один из военных госпиталей, в котором военным врачом служила моя мама, находился в консерватории, где я сейчас работаю. Мест в палатах не хватало, и раненые лежали на раскладушках, прямо на сцене… под органом – тяжело раненые обожженные мальчики… Мы, как могли, помогали им, и они благодарно улыбались нам одними глазами, а когда мы уходили, спрашивали нас еле слышно: «Завтра придете?» А завтра… Завтра многих из них уже не было… Сейчас они лежат рядами на малоухоженном бакинском кладбище, и посещают их… 9 мая…иногда… Это тоже мой Баку, военный Баку, со слезами на глазах.

Шла война, на бульваре на узлах и чемоданах в ожидании парома расположился цвет московской и ленинградской интеллигенции. Среди эвакуированных – музыканты, педагоги, профессора консерваторий… Война в разгаре… А Узеир Гаджибеков уговаривал их остаться в Баку… Он обещал обеспечить всех работой в консерватории и квартирами. Он обещал и сделал это!.. Гениальный человек!.. Он в разгар войны уже думал о музыкальном будущем Азербайджана!

P.S.: Они остались в Баку, в консерватории. Навсегда!..

В 1946 году в Баку открылся Азербайджанский государственный театральный институт – русский и азербайджанский секторы с факультетами актерским, театроведческим и режиссерским. Несколько маленьких аудиторий, маленький зал и библиотека. А преподаватели – талантливейшие режиссеры, актеры, театроведы – Тахмасиб, М. Мамедов, Туганов, Дж. Джафаров, Адиль Искендеров, Мудров, Фридолин, Алисолтанлы, Мусаев. Первый выпуск этого института, среди которых были и вернувшиеся с фронта Гусейн Аббасов и Исхак Ибрагимов и другие, пополнил профессиональными кадрами театры, телевидение, кино. Имена выпускников еще много лет украшали афиши и обложки книг нашего города…

Декады в Москве, гастроли, гастроли по районам Азербайджана, в больших театральных городах Закавказья, Украины, Белоруссии, Молдавии, Дагестана, Ингушетии, Прибалтики и далекой целины… И каждый раз после спектакля нас просили – расскажите о Бейбутове… Магомаеве… Расскажите о Гейдаре Алиеве… Какой он? И мы рассказывали… Мы понимали, что эти три имени были символом, визитной карточкой нашей республики, и гордились этим…

Баку, Баку… с его театрами. Я помню «Отелло» с Алескером Алекперовым, когда у входа в театр дежурила скорая помощь – он так играл, что в любую минуту могло отказать сердце. Это оперный театр, балет которого с восторгом принимали в Париже, это оперы «Шах Исмаил» и «Кероглы» с Бюль-Бюлем и Буниатзаде. Это ТЮЗ, на спектакли которого ходили не только дети, но и взрослые. Это театр оперетты с профессиональными дирижерами и режиссерами. Это филармония с блестящим Ниязи. Это гастроли великих дирижеров, концерты пианистов и скрипачей. Это джаз Рознера и наш Азгосджаз. Это наша гордость – талантливый ансамбль «Гая», известный всему Союзу…

Мой дорогой театр – Бакинский русский драматический театр имени С.Вургуна. Я пришла туда прямо со студенческой скамьи, в театр с его традициями и высочайшими профессионалами, там еще берегли, уважали стариков и выдвигали талантливую молодежь. Я благодарна мастерам, режиссерам и актерам, которые приняли меня под свое крыло. Они не сюсюкали со мной, они были строги, иногда суровы.

Они учили меня, тыча носом в мои ошибки, но они открывали секреты своего мастерства… Мой театр – моя школа. Я училась у гримеров, костюмеров, рабочих сцены, электриков, которые служили в театре целыми династиями. Кстати, первые цветы на сцене я получила от МОП – младшего обслуживающего персонала.

В театре я обрела единомышленников, я обрела друзей… Ну и недругов, конечно.

Они не приняли меня демонстративно, не ходили на мои репетиции… Их можно было понять – что им могла дать девочка-режиссер? Я понимала, что просто обязана переломить ситуацию, завоевать их.

Они должны были понять, что я знаю и могу то, чего не знают и не могут они, что я могу поделиться с ними тем, что знаю… Это далось мне не скоро и с большим трудом. Но, слава Богу, я добилась этого. Пришло время, и они делали все, чтобы быть занятыми в моих спектаклях…

Я вспоминаю приезд на гастроли в Баку Евгения Леонова. Он был у меня в гостях, и перед отъездом я повела его на Тезе базар, тогда это еще был настоящий шумный, восточный базар. Леонов присел около закутанной в платок старой женщины, которая разложила свой товар на земле, и стал выбирать гранаты. Вдруг она закричала и стала наполнять гранатами его сумку. Сбежались соседи, а Леонов растерялся: «Что она делает, что говорит?» У себя в районе она видела вас по телевизору, она узнала вас и отдает гранаты даром… в подарок – перевели ему. Он поднялся на ноги, поцеловал ее темную сморщенную руку и сказал: «Если эта женщина узнала меня, значит я недаром жил». Клянусь, я видела слезы на его глазах…

Мой Театр! Я благодарю Бога за то, что он подарил мне театр… Я благодарю Бога за то, что он дал мне силы вовремя уйти оттуда, и, несмотря на уговоры, не вернуться! Я ушла и больше никогда не возвращалась. Ведь там уже не было моих замечательных учителей, моих коллег, моих актеров. Они ушли… С ними ушел профессиональный театр… ушел зритель – умный, требовательный, преданный… Зритель, без которого нет театра.

Я благодарю Бога за то, что он дал мне новое дело и моих учеников – жадных, пытливых, талантливых, которым я могу отдавать все, чему научила меня жизнь… Такая сложная и такая прекрасная…

С грустью прощаюсь со своими воспоминаниями… Должна признаться: умом я понимаю – Баку стал прекраснее, современнее, величественнее. А бакинцы… Бакинцы, несмотря на то, что им пришлось пережить, остались добрыми, немного наивными. Они любят детей и оберегают стариков. На улице они бросаются на помощь, чтобы перевести через дорогу, а на «спасибо» отвечают: «Вам спасибо». За что?! Наверное, за то, что вы оперлись о его руку, что доверились ему. Гости Баку буквально потрясены красотой нашего города и бакинцами, и я горжусь этим… Но в сердце моем остается и живет мой старый, добрый Баку, город моих предков…
Гюльджахан Гюльахмедова-Мартынова, режиссер

Писать о женщине очень сложно, а о женщине-личности почти что невозможно, дабы ненароком не принизить достоинств неординарной особы, не похожей на своих сверстниц, ставшей не только первой, но и лучшей, не уступившей своим коллегам по режиссерскому цеху, не давшей никому усомниться в правомерности своего первенства… эту женщину зовут Гюльджахан ханум Гюльахмедова-Мартынова.

Первая азербайджанка-режиссер Гюльджахан ханум Гюльахмедова-Мартынова отмечает в эти дни (23 июня) свое девяностолетие. Всю свою жизнь Гюльджахан ханум прожила в Баку, в городе, который она любит беззаветно. О родном городе она может говорить бесконечно, восхищаясь его красотой и теплотой, называет Баку городом нежным и ласковым. О своих друзьях и родственниках Гюля ханум вспоминает с горечью и тоской, ибо многим из них пришлось пережить немало тягот во времена сталинских репрессий и тяжелых военных лет. С большой гордостью и благодарностью Гюля ханум говорит о своих учителях — великих мастерах азербайджанского театра, а также о всесоюзно известных деятелях театрального искусства. Рассказывая о коллегах по Азербайджанскому государственному русскому драматическому театру им.Самеда Вургуна, в котором она прослужила тридцать лет, Гюля ханум вспоминает только хорошее, избегая неприятные эпизоды, а если и говорит о них, то лишь для того, чтобы великодушно простить всех тех, кто смалодушничал, не устоял перед соблазнами мелких интриганов, шедших на грязные уловки ради собственной корысти. Через все жизненные перипетии Гюля ханум прошла достойно и с высоко поднятой головой, не сгибаясь под ударами судьбы. Наверное, именно эта самая способность противостоять тяжелым испытаниям на жизненном пути и помогает Гюле ханум сохранять свою гордую стать на протяжении всех этих долгих лет.

Гюля ханум и сейчас высоко несет знамя первой женщины-азербайджанки режиссёра, трудясь не покладая рук в Азербайджанской музыкальной академии.

Народная артистка Азербайджана, лауреат государственной премии Аз.ССР Гюльджахан Гюльахмедова-Мартынова, поставила на сцене Азербайджанского русского драматического театра имени Самеда Вургуна десятки спектаклей, с которыми труппа выступала на лучших сценах необьятного Советского Союза и которыми восхищались не только зрители, но и именитые режиссеры. Под руководством Гюли ханум вышли десятки оперных постановок в Азербайджанской государственной музыкальной академии и, как педагог, Гюля ханум воспитала не одно поколение знаменитых оперных артистов.

Коль скоро мы говорим о женщине, то не упомянуть о ее красоте и обаянии просто невозможно, и тут самое время вспомнить слова великого Виктора Гюго «Никакая внешняя прелесть не может быть полной, если она не оживлена внутренней красотой». Красота в природе – это гармония, а гармония, по словам Джакомо Леопарди, означает соответствие своему назначению и в этом состоит сущность красоты. Редкое сочетание внутренней и внешней красоты Гюльджахан ханум, ее таланта и трудолюбия, активной жизненной позиции и динамичной творческой деятельности сделали эту выдающуюся азербайджанку легендой при жизни.

В канун юбилея хочется низко поклониться этой воистину великой женщине и пожелать ей, пребывая в гармонии с этим прекрасным миром, еще многие-многие годы оставаться на олимпе ее благородной деятельности.
С юбилеем Вас, дорогая Гюльджахан ханум!