Годы, полные труда

Приедет пастор
Папа возвращается с работы и рассказывает — встретил церковного старосту, тот говорит, что на Пасху пастор будет по усадьбам ездить, прослушивать ребят. Мальчишкам постарше, тем, кому осенью будет десять, надо уметь считать до ста, разбирать буквы, читать «Отче Наш», и ещё что-то из духовных вещей.
Девочкам достаточно только буквы знать и читать «Отче Наш». Все смеются, что мне остаётся только разучиваться. Бабушка не согласна. Из духовного я могу только вечером прочесть «Вот я хочу идти ко сну..», и то не каждый вечер. «Отче Наш» путаю. Надо бы раздобыть книгу библейских историй.

Наконец сговорились с женщиной, у которой дети уже в школу не ходят. За пару узорчатых варежек она приносит потрёпанную книгу. Мамуля готовит клейстер из муки, и вдвоём с ней мы книгу подклеиваем. Сперва мне совсем не нравится читать о том, как отцу надо почти что убить сына, как Авессалом из-за длинных волос на дереве повис. Для чего парень такие длинные волосы отрастил? Не на все мои «почему» у больших есть время и желание отвечать.
Про Иисуса я уже много знаю, про него читаю без принуждения. Заповеди: соблюдай день субботний, не кради — это само по себе понятно, и без заповедей. Неясно с шестой заповедью, не нарушай брака. Брак? Я была на свадьбе, когда мамину сестру венчали. Знаю, как брак совершается. Но как его нарушить и почему этого нельзя делать? Спрашиваю у бабушки: ты брак нарушала? На этот раз получаю оплеуху. За что? Чтобы не приставала с дурацкими вопросами. Когда вырасту, пойму. Как хорошо быть большой, и всё знать и всё понимать.

Когда «Отче Наш» и заповеди более-менее выучены, а из русской азбуки несколько страниц знаю, папа, придя с работы, сообщает, что пастор уже был в усадьбах побогаче. Скоро будет и у нас, ведь Пасха уже не за горами.
Мне наскучило однообразное ожидание. Теперь в дом входят хлопоты. Начищаю все стёкла в окнах. Перемываю и так уже чистый пол. Стелю новые дорожки. Накрываем стол узорчатой скатертью. Вместе с Симанисом складываем на него мои книги. На русскую азбуку сверху кладём грифельную досочку с написанными мной буквами и цифрами. Велено так и оставить.

На следующий день обуваю новые, мамой сшитые тапочки, надеваю воскресное платье, в волосы повязываю новый розовый бантик. Два дня в ожидании почти не отхожу от окна.
Наконец во двор заворачивают богатые сани с добротной лошадкой. Кучер подъезжает к самой двери и откидывает с воза покрывало. Выходит мужчина в шубе до земли. Мамуля отворяет дверь, помогает снять шубу. Все целуем руку.
Пастор спрашивает: «Сколько тебе лет?» Отвечаю: «Шесть с половиной.»
- Где твоя азбука?
- На столе все мои книжки.
- Кто эти книги читает?
- Я. Все уже прочла. Читаю и те, что тёти про любовь приносят.
- Ах дитя, дитя, когда же ты успеваешь играть? Даже фрейлины в поместье так рано свои головки такими глупостями не забивают. «Отче Наш» знаешь?

На этот раз читаю без запинки. Начинаю читать заповеди. На третьей гладит по голове и говорит, что довольно. Хочу прочесть ещё, как Бог создал мир. Мне самой эта песенка очень нравится. Но пастор говорит, хорошо, что родители учат за Бога держаться.

Беру досочку и показываю ладно написанные буквы и цифры. «Кто их написал?» «Я». Чтобы показать, торопливо стираю тряпочкой и начинаю писать. Пастор не говорит больше ни слова, только головой качает. Почему? Потом смотрит ещё на стол и видит русскую азбуку. «Почему это тоже на столе?» - «Я учусь.» Пастор вскакивает и твёрдо заявляет: «Эту азбуку ты отложи. Больше в руки не бери. Не надо так много учиться, голову испортишь.» Даёт мне маленькую картинку и торопится к шубе. Мама помогает надеть. Даёт руку поцеловать и был таков.

После обеда приходит соседка. Говорит, что у их хозяев пастор обедал. Должно быть, куриным жарким, так как одной курочки не хватает. Как уезжал, хозяйская бабушка хромала за санями, несла корзиночку. Пастор, небось, такое время - перед Пасхой, специально выбрал, чтобы яиц набрать. Хвалил хозяйскую дочку за знание букв и пение песенок. Подарил красивую священную книжку.

«Вот тебе и учение,» - говорит бабушка, - «может, надо было яичко дать?» «И ты бы за санями побежала?», спрашивает мама.
Я не говорю ничего. Мне нравится маленькая картинка, там Иисус в Гефсиманском саду. Знаю, что Иисусу в жизни тоже несладко пришлось. Посмотрим, что скажет папа и Симанис.
Под вечер оба приходят. Когда всё подробнейшим образом рассказано, Симанис смеется: «Ах ты, старый лис, увидал русскую азбуку и испугался, что выучишь русский язык и перейдёшь в православие. И другие могут последовать. Боится, как бы русский батюшка его богатую жизнь не ощипал.» Папа тоже слыхал, что в Сунаксте одно казённое имение разделили. Будут давать землю тем, кто перейдёт в православие. Никто, правда, ещё заявки не подал. Не о знаниях крестьянских детей пастор заботится, а только боится своё добро потерять. «Не слушай его, учи и русский язык,» - говорит Симанис, «всё в жизни пригодится.»
***

Бродячие торговцы
Начиная с поры черемухового цвета к нам на двор время от времени заворачивает Абрамчик, особенно вечером пятницы, чтобы праздновать шаббат. Абрамчик был старый и твёрдо держался своей веры.
В его телеге были мыльные травки и травки для окраски пряжи. Были всяческие мисочки и кружечки, гвозди и подковы, ведёрко с тележной мазью, иногда и ведёрко с селёдкой.

Торг должен был пройти до захода солнца. Его вели путём обмена. Абрамчик брал тряпки, кости, свиную щетину, лошадиные хвосты и гривы. У нас тряпок почти что не было. Их использовали на заплатки для другой одежды. Были кости, щетина и иногда что-то конское. За это получали нужное.
Вечерами Абрамчик просил, чтобы в кастрюльку надоили молока. Сыпал туда что-то и варил. Готовое нёс на телегу. Шёл к колодцу, из ведра набирал полный рот воды, прыскал на руки, вытирал их об полы одежды и тогда ел.

После нашего ужина Абрамчик шёл на кухню читать молитвы. Мне очень хотелось увидеть, как он это делает. Хотела забраться за печку и подглядеть, но бабушка наругала. Нельзя вмешиваться, когда человек с Богом говорит.

Спрашиваю: «Почему не ест из нашей посуды за белым столом, а молитвы там читает? Почему не ест свиного мяса, а щетину берёт?» Были и другие неясности. Бабушка всё не могла объяснить, сказала – его Бог так велит. Остаюсь в недоумении: сколько же тогда Богов и какой лучше – Абрамчика или наш? Картинку с Богом я видала в календаре: старый седобородый муж, а вокруг него ангелы с крылышками.

Абрамчик ложится спать на телеге у своих вещей. Утром, еще до восхода, уедет в далекий Трентельберг (Гостыни) к своим.

Больше я ждала Исакушку. Он был немного хром и вещи свои в деревянном ящичке носил на спине. В ящичке было несколько отделений. В верхнем была нешитая одежда, во втором платки, носовые платочки, нитки и всякие иголки. Больше всего я ждала, когда откроют нижнее отделение. Там были расчески, брошки и очень красивые бусики, было душистое мыло и грифели, сердечные капли, капли от рези в животе и нюхательный табак. Его Исакушка сам порядком вынюхивал и чихал, советовал как лекарство от всех болезней.

Здесь всё надо было покупать за деньги. Поэтому торг затягивался. О каждой копейке надо было подумать. И всё же что-то каждый раз покупали. Маме нужна была катушка ниток, мне грифель. Бабушке нужны были сердечные капли и табак против моли и насморка. Иногда я получала узенький бантик, чтобы было что как-нибудь при случае в гости надеть.

Бабушка выносила кружечку молока и краюху хлеба. Видно было, что Исакушке это очень нравится. Поев, он ставил свой ящичек на плечи и отправлялся дальше.
Тяжелым был труд этих бродячих торговцев, но нужным. Они посещали далёкие углы, и не надо было из-за мелочей ехать в Елгавиню или в дальний магазин. Поэтому добрым словом их поминают.

Дерево обязанностей
Мама ведёт обеих коровок привязывать на лугу на отаве. Я подгоняю. Когда столбики привязаны, мама зовёт меня, обматывает большую часть цепи вокруг столбика и говорит: «Когда бабушка скажет, тебе надо придти и размотать цепь вот до этой тряпочки. Второй раз размотаешь до столбика.»
«Почему так?»
«Чтобы коровки сразу всю травку не помяли. Это теперь твоя обязанность.»
По дороге домой спрашиваю: «А что это – обязанность?»
«Обязанность – это работа, которую надо сделать,» отвечают мне.

Дома много дел: нарвать поросёнку свекольных листьев по одному-два с каждой свёклы, принести на кухню хворост, гонять кур, чтобы не раскопали луковых гряд. Это что, всё обязанности?

В воскресенье приходит наш друг, старый солдат Симанис. «Что это такое – обязанность?» - спрашиваю. Симанис сразу не отвечает, поглаживает седую бороду, думает. Потом говорит: «Обязанность, как семечко, у каждого человека есть уже при рождении. Когда ребенок начинает действовать, семечко обязанности проклёвывается и начинает расти как дерево обязанностей. Сделаешь работу хорошо, у дерева отрастает зелёная ветка, иногда даже цветы распускаются. Делаешь работу дурно – ветка увядает, может даже засохнуть. Так дерево обязанностей растёт всю жизнь, и может не засохнуть и после. Как долго люди каждое хорошее слово, хорошее дело твоё после смерти помнят, так долго дерево обязанностей ещё зеленеет.»

Работы приходят и уходят. Не всё хочется делать, и делать хорошо. У моего дерева обязанностей веточки отрастают и вянут.
Наша маленькая земля поделена на две части – одна у дома, другая далеко, за двумя другими соседскими домами. В этом году там росла рожь. Сейчас на стерне хорошая травка поднялась. Кто пойдёт так далеко коров привязывать и перевязывать, пусть девчонка попасёт. Вокруг залоги, с одной стороны только соседский овёс. Радуюсь, что могу такую важную обязанность исполнять.

Обе коровки спокойно едят. Я считаю кротовины. Некоторые особо крупные. Одну сплющиваю. Здесь у меня целое хозяйство. Прогуливаюсь. Нахожу птичьи пёрышки: побольше, поменьше, пушистые – разные. Из них получаются разные члены семьи, как в большом соседском доме. Теперь надо отыскать камушки на место коровок. Ах, Господи! Обе мои коровы в соседском овсе. Пока ещё только на краешке. Выгоняю и сижу теперь только на краю овса.

Завидя, что подходит мамуля, выгоняю коровок ей навстречу. Может, проделки моей не заметит. Кое-как дотерпела до ужина, но за ужином не могу ложки до рта донести. Слёзы ручейком льются в мисочку. Наконец родители поняли моё признание. Папа говорит: «Могла бы меня так не позорить. Хорошо, что сама рассказала. Дадим соседу осенью овса, чтобы лишних разговоров не было.»

После ужина папа уходит к соседу. Позже слышу, как они с мамой беседуют. Сосед не скупился на поучения. Мол, сами как ошалелые с работой носятся, и ребёнка хотят в гроб загнать. А если бы какая собака бешеная бежала или ещё что?
Родители рассуждают, что собак в той стороне не водится, откуда ещё бешеной бы взяться, и чего ещё можно было бы бояться. Пусть привыкает, всё равно фрейлиной век не проживёт.

Как ни стараюсь хорошо трудиться, а всё же ощущаю, что с моим деревом обязанностей не всё в порядке. В воскресенье делюсь своим горем с Симанисом. Он меня утешает: «Хорошо, что сама рассказала. В жизни всегда надо видеть главную обязанность, чтобы мелочи не отвлекали. Учись у своих родителей.»

Мой добрый, старый друг детства, Симанис! Кто знает, какие былинки клонятся над твоей могилой, но твои добрые советы вовек не забыты. Твоё дерево обязанностей ещё зеленеет и цветёт.


Большой рабочий день
Летом, когда обе наши коровки обильно дают молоко, по четвергам в нашем доме большой рабочий день. Сразу после завтрака, как только стол убран и посуда вымыта, обе мамы повязывают белые платочки, чистые передники. И мне дают белый платочек и повязывают передничек. В этот день я чувствую себя незаменимой помощницей.

Из погреба выносят ведёрки кислого молока и расставляют в комнате на столе. Бабушка деревянной ложкой снимает сметану. Я ложечкой поменьше снимаю то, что ещё осталось.

Мама на кухне связкой хвоща выскребает большой котёл и начисто его моет. Ставит на огонь и наливает туда половину простокваши. Греет творог. К этой работе надо подходить умеючи, чтобы творог был не слишком мягкий и не рассыпчатый, а в самый раз. Готовый наливают в льняной кулёк и вешают на кухне на специальный крючок, чтобы сыворотка стекла. Льют в котёл другую половину простокваши, доливают свежего молока и подсыпают тмина. Этот творог льют в небольшие кулёчки, руками отжимают сыворотку, кладут на чистую лавку, накрывают белой досочкой, а сверху ставят камни как груз. К полудню они уже отжались. Если день жаркий, кладут ещё на солнце. Если в этот день хлеб пекли, то смазывают сыры маслом и после хлеба кладут в печь. К утру у них хрустящая корочка. Мамуля умеет разные сыры готовить. В Елгавине на них большой спрос.

И на сыворотку есть спрос. Порой лучшую сливают в бидончик и увозят, не за деньги, а так, покупательниц побаловать. Иные свою долю прямо сразу на месте и выпивают. Сыворотка помогает белый хлеб лучше переваривать. Другие свою долю наливают в бутылку и несут домой, красоту наводить. Если по утрам сывороткой щёки мочить, то солнце их «не ест», они и летом остаются бело-розовыми. Забавно.

Иногда к отжатому творогу добавляют масло, тмин и соль. Я руками делаю сырочки – как мелкие кучки с нижней частью потолще, верхней потоньше. Такие сырочки летом кладём в «клеточку», у которой боковины и дверки изготовлены из тонких ореховых прутьев, чтобы солнце проходило. «Клеточку» вешаем на солнечной стороне. Через несколько дней сырочки покрываются сверху корочкой, они приобретают особенный вкус. Их больше едим сами.

Бабушка действует в комнате. Ополаскивает пахталку, заливает туда сметану и немного подсыпает растолченного масла, чтобы быстрее сбивалось. Здесь я большой помощник, но руки пухнут. Скоро чувствуется, что масло сбилось. Бабушка ложкой собирает его, кладёт в деревянное ведёрко в холодную воду. Выливает из пахталки молоко. За работу я первая могу его пить.

Сбитое масло промывают в большой миске, мнут и поднимают деревянной ложкой, меняют воду, пока не станет совсем чистым. Тогда масло засияет, как цветы одуванчика на солнечном лугу. Бабушка моет большой туес. Туда складывают масло для своих нужд. Остальное мамуля готовит на продажу. Подготовлены деревянные ящички двух видов с поднимающейся боковиной – на фунт и на два фунта. Деревянной ложкой мамуля вминает масло в ящичек, чтобы вплотную прилегало ко всем уголочкам. Деревянной мешалкой выравнивает поверхность. Снимает у ящичка боковину и выкладывает масло на подставку. Безменом проверяет вес. Когда он показывает нужное количество, ложечкой подкладывает ещё комочек.
«Зачем так?» - спрашиваю.
«Это покупателю на радость. Может, сможет детям бутерброд получше дать. Нам за масло копейки не надо считать. Никогда не нуждаемся. Поэтому не надо ужиматься для продажи, пусть покупателю тоже радость будет. Если не скупишься, благословение остаётся дома.»

Развешенное масло заворачивают в бумагу и уносят в погреб остывать. Так оканчивается большой рабочий день. Но папа говорит, что точку можно будет поставить, когда он из Елгавини вернётся.

В Елгавине папе не надо ехать на базар. Прямо на постоялом дворе его ждут покупатели. Пока конь отдохнёт да поест, уже всё распродано. Надо только в лавку сходить, закупиться, и домой. Папа привёз новые газеты, кладёт их на полку. Можно будет почитать.

Вечером является и Симанис. На ужин сухая картошка и жирная селёдка. Запиваем молоком из пахталки. Папа каждому даёт большой крендель, который мы зовём баранкой. Взрослые съедают, а я свой несу под подушку. Симанис загадал загадку: «Где остаётся дырка, когда крендель съедают?» Да, где же она остаётся? Может, во сне кто подскажет, и тогда кончится мой большой рабочий день.
***

Папа торгует

Папа, вернувшись из Елгавини, рассказывает: друг там открывает мясную лавку, предлагает доставлять ему свежее и копчёное мясо. Об этом следует подумать. В воскресенье в большой комнате семейное собрание, как шутит папа.
Собираемся и садимся за стол. Бабушка вспоминает те весенние дни, когда пришла в Цаунес, вспоминает старые постройки, скудное пропитание и радость, что живём теперь под собственной крышей.

«Слава Богу, постройки новые, долгов нет,» - говорит папа, - «но землица прокормить нас не может.» Одной корове и лошади корма хватает, а для второй коровы и овцы приходится искать дополнительно. За всё надо платить работой. Хорошо ещё, что с управляющим имения уговорились на тот кусок луга, что кустами зарос. Кусты мы рубим на растопку, траву косим на сено, а осенью я там коровок пасу. Ещё сено и хворост получаем от Штютанов. За это надо помогать в самых тяжёлых работах. Зимой папа трудится на лесопилке, порой помогает соседскому мастеру на стройках.
Бабушка помогает хозяйкам навязать варежек и носок. За это кое-что получает из продуктов. Мамуля подрабатывает тканьем. Никто не может сказать, что я в бездействии дни провожу – я неизменная помощница при всех работах.
Так проходят лучшие годы жизни. Белый хлеб и сахар на столе лишь по праздникам. Долгов нет, но накопления скудноваты. Надо бы попытаться, может, через торговлю попадёшь на ветку позеленей.

Папа идёт в Штютаны посоветоваться. Хозяин Штютаны говорит – надо торговать. Местные скупщики свиней держатся вместе, сговариваются, и порой, когда хозяевам очень уж деньги нужны, покупают свиней чуть ли не даром. Мясо дорого продают, так и разбогатели. Папа хочет торговать честно. «Нигде богатство с небес не падает. К каждой работе надо и руки, и голову приложить,» - говорит соседский мастер. Он возит свои ведёрки и мисочки на рынок в Елгавиню. Там встречает мастеров из Задвинья. Они привозят тележки и посуду. Говорят, в той стороне зажиточней живут. Выращивают тонкорунных овец, осенью привозят на рынок. Шерсть женщины чешут и прядут. Ткачи в основном мужчины. Пиебалгские ткани в самой Риге славятся. Растят лён на широких полях. Узорчатые льняные ткани тоже в почёте. И сам лён хорошую выручку даёт. В той стороне больше школ, больше умеющих читать и писать даже среди женщин. Мастер думает, что торговать надо. Честная работа не может не принести плода.
Наши хозяева лён больше для своих нужд растят. Главный доход даёт скот, хлеб. По два-три борова выращивают. Одного режут на Мартынов день, когда деньги нужны, рассчитаться с батраками. Остальных растят, пока не выкормят мелкой картошкой, льняной мякиной, порой подкидывают горсть муки или мелких зёрен. Последнюю свинью держат до Рождества для себя. Мясо солят, коптят,и его должно хватить до следующего Рождества. В промежутке осенью лакомятся бараниной. Так уж издревле повелось.

У Штютана три борова. Одного хоть сейчас можно в бадью. Но как быть с оплатой? Обещал подъехать обычный скупщик. Штютанс запросит высокую цену. Поглядит, сколько тот даст. Продавать не будет. Папа заплатит обещанное. Так начинается скупка свиней. Штютанс научил папу правильно свинью резать, чтобы животному не причинять лишних мучений. Дал острый нож. После Штютанского борова отец покупает ещё соседскую свинью. Соседский мастер делает две бадьи для засолки мяса. Мамуля их ошпаривает кипятком с можжевеловыми ветвями, чтобы пропитались хорошим духом и вкусом.

По началу при покупке борова, было трудно правильную цену определить. Позже, уже только по взгляду на животное, было ясно, сколько оно будет весить. Папа умел ловко в уме посчитать цену. Ещё в школе отлично считал, да у пивовара натренировался. Теперь это очень пригодилось.

Хозяева были разные. Иной, как говорится, за копейку с крыши на борону прыгнет. Так, однажды, папа уговорился о покупке. Приезжает, а хозяин говорит – старый скупщик больше обещал, только денег с собой не было. Папа чувствует, что скупщик его хочет «на крючок поймать», посмотреть, не «зацепится» ли. Такую высокую цену нельзя платить, а хозяин на меньшее не согласен. Что ж, пусть ждёт старого скупщика. Ждёт неделю, другую, скупщик не едет. Хозяин сам его отправляется искать, а скупщик говорит, что цены на мясо упали, уже так много дать не может. Плюнул хозяин и поехал в Цаунес. Пусть берут за обещанную плату. Папа ещё пару рублей накинул за откорм. Так надо было действовать – по сердцу и по уму. Тогда у трудов успех будет.

Борова домой привозили уже зарезанного, вместе со связкой хвоща. Мамуля спешила щетину ободрать. Пучок щетины обматывали вокруг старого ключа и дёргали. Иногда порядочный пучок выходил. На помощь приходил Симанис. Разводил огонь, сперва опалял самую крупную щетину, потом раскалённым сошником опалял ту, что поменьше. Ножом выскребали кожу и начисто мыли. Отдельные куски относили в клеть остывать, чтобы с утра можно было солить.
Внутренности в чистом одеяле несли на кухню. У первых боровов смотрели селезёнку. По ней определяли, какая будет зима. Если селезёнка по толщине одинаковая, зима будет равномерно холодной, если селезёнка в начале толще, значит в начале зима будет холодней, если в конце толще, значит, к весне морозы ударят.

Тупым ножичком с кишок соскребали жир.Надо было работать внимательно, чтобы не проткнуть кишки и не испортить жир навозом. Потом надо надуть пузырь, это тоже была моя работа. Сперва деревянными туфлями как следует его разминаю. Потом через толстую ржаную соломину надуваю, пока не станет большой и прозрачный. Тогда его завязывали и вешали на гвоздь в кухне под потолком. Высохший в Елгавине покупали на табачный кисет.
Ещё мне надо было позаботиться о желчи. Она считается хорошим лекарством от воспалений как для людей, так и для животных. Тёти приносили бутылочки, я их расставляла на полочке. Мамуля внимательно вынимала желчь из печени, а я разливала по бутылочкам.

Мамуля растапливала большую печь. Вычищала, ошпаривала кишки. В большом котле варили кашу из грубой ячменной крупы. Подсыпали туда мелко нарезанный шпек, добавляли жира и соли. Всё тщательно перемешивали, добавляли хвоща и ещё раз перемешивали. Толстые кишки разделяли на куски и наполняли хвощевой кашей, затем скручивали в кругляши и накалывали крест-накрест на лучинки, чтобы не раскручивались. На сковороды клали кусочки жира, на них колбасы.
Когда печь протопилась, выгребали угли, вычищали, закидывали туда круги и ставили колбасы печься. Первыми вынимали самые тонкие кругляши, а те, что потолще, смазывали жиром и отправляли в печь снова. Лучшие куски ставили отдельно, для продажи.

Большие труды окончены. Можно садиться за стол. Колбасы рассыпчатые, жирные, очень вкусные с брусничным вареньем.

Капуста «абэду»*
Третий журавлиный клин прощально кричит с осенних небес. Бабушка срезает головы молодой капусты, шинкует их и заквашивает. Сейчас самое время капусту использовать. Сегодня в большой мамин котёл кладут вариться капусту «абэду». Симанис несёт окровавленные куски свиного мяса. В котёл кладут ещё печень, лёгкие и половину головы. Для вкуса добавляют лук, лавровый лист и перец.

Первым «абэдом» по осени делимся со Штютанами, Гривас и соседями. Следующую порцию везут в Елгавиню покупателям. Мастер сделал ведро с плотно прилегающей крышкой, куда наливать капусту. Сваренное мясо делим на кусочки, чтобы каждой покупательнице достался кусочек мяса и пара черпаков капусты. На постоялом дворе распродадут. Покупательницы очень довольны. Капуста «абэду» — это нечто особенное, с особым вкусом и запахом, особенно если жирку не жалеть.

В отдельный бидончик наливают капусту для пивовара. Его папа не забывает. Не каждый раз удаётся навестить, но капусты и кружок колбасы надо отнести. Полчасика папа гостит, вспоминает былое время. Седой муж от души ему рад. Со всеми главными работами управляется зять, можно было бы и отдохнуть, но древняя латышская добродетель – труд, всё ещё держит силу в его костях. Будет работать до того момента, пока не положит ложку в последний раз.
Капусту «абэду» разделили. Не забыты ни покупатели, ни друг в мясной лавке, ни старый пивовар. Это блюдо словно узорчатый пояс, связывающий с прежними днями.
Отдохнувший Гнедко споро рысит домой. У папы на сердце будто воскресенье.

*abēdu kāposti – блюдо латышской народной кухни, суп из квашеной капусты со свининой.