Часть II
КТО ВОЗДАСТ ?!
В РАБСТВЕ
10.
Я вам рассказывала о есауле Петровском? Неужели не рассказывала? Это же очень интересно! Но подождите, я сейчас: найду вам журнал... Вот он. Смотрите, журнал «Вокруг света», номер два за 1978 год. Вот тут на четвертой странице начинается рассказ «Нас водила молодость в сабельный поход». Все это о нас, о Майкопе, о есауле Петровском!
Он был моей первой любовью.
Когда красные стали подходить к Майкопу, их командование предложило казачьему атаману генералу Данилову и его ближайшему помощнику есаулу Петровскому сдать город. Данилов и Петровский согласились, но поставили условие: красные беспрепятственно пропустят белые части в Грузию.
Почему они сдали город? Думаю, понимали, что красные все равно город возьмут, и не хотели напрасного кровопролития. И еще у Данилова в Майкопе была семья, он не хотел подвергать ее опасности из-за боев. Ну, а Петровский... не из-за меня ли?
Вы хотите прочитать сами? Я вам дам журнал, только, милая Мира, обязательно верните мне его. Обязательно, хорошо?
...У нас два года стояли белые. Жили мирно. Всю страну под красными белые называли Совдепией. Сперва надеялись ее взять, победить красных.
Белые офицеры ухаживали за Леной. Один из них устраивал для нее верховые поездки, и мы научились ездить верхом. Ездили мы вчетвером. Сперва Лена, ее поклонник и есаул Петровский, а потом стали брать для Петровского, как пару, и меня. Я училась тогда в шестом классе гимназии, мне было шестнадцать, потом семнадцать лет. Лена уже кончила гимназию — восемь классов — и училась в педагогическом классе, чтобы получить право преподавать в младших классах.
Стали брать меня «для счета», чтобы получилось две пары. Вот так Петровский и обратил на меня внимание, хотя для него я была слишком юна: ему, наверное, около тридцати было — совсем уже сложившийся человек, дворянин, до войны кончил в Петербурге физико-математический факультет университета. Очень интересный — подтянутый, стройный, в черкеске с аксельбантами (это ведь были казачьи части).
Я в него влюбилась без памяти. Знаете, как это в юности случается? Поэтично, самозабвенно. Видела его я редко, он бывал часто занят, возможно, и не очень стремился форсировать наш роман. Жениться на мне он не собирался, а соблазнить такую юную девушку... на это он пойти не мог — он был очень порядочный человек. Отсюда, вероятно, и эта как бы отстраненность некоторая, ну холодность, что ли... А я, я только и мечтала о встрече с ним! Только и искала предлогов. И Лена знала, я ей говорила, как я его люблю.
Когда она вышла замуж, у нее бывали «светские приемы». Помню, в день ее рождения должны были быть офицеры и обязательно Петровский. Я мечтала увидеться с ним в гостях! А Лена — как всегда нечуткая — сказала мне: «Ты не приходи, а то будет тесно за столом, тут и свекра со свекровью надо пригласить (родители ее мужа были майкопские), человек двадцать будет... куда я тебя посажу?» Я не пошла. И проплакала весь вечер.
А теперь ей скажи, что так было. Она ответит: ничего подобного, ничего этого не было. Она не помнит.
Но мы с Петровским все-таки стали встречаться. Сперва как будто случайно, в парке. Какую я испытывала гордость, какое ликующее счастье, меня словно бросало внезапно в волшебную сказку. Вы себе только представьте. Мы гуляем с подругами в парке, с гимназистками, такими же, как я. И вдруг вдалеке вижу — идет он. Появился, приближается, и все знают — идет ко мне, к девчонке, как волшебный принц. Высокий, стройный, интересный, затянутый в белую черкеску. Подходит, здоровается со всеми, но смотрит только на меня. И мы с ним отходим и гуляем по парку, по дорожкам, по аллеям, и он со мной весело разговаривает, и все видят нас вместе. Потом темнеет, пора домой, мы находим моих подружек, вместе идем их провожать (как же они мне завидовали!), а последней он провожает меня, и там, возле нашей калитки, в темноте он целует меня... Потом мы стали назначать встречи.
Как-то, гуляя, мы зашли на кладбище, там были памятники погибшим белым офицерам. Петровский сказал с грустью:
— Что красные сделают с этими памятниками!
— А что они могут сделать? Ничего не сделают.
— Ничего? Да они здесь камня на камне не оставят!
— А будут они здесь?
— Надеюсь, что нет.
За городом, на пикнике, помню, я была рядом с ним. Он лег на траву навзничь, смотрел на небо. Я тогда близко увидела его лицо. Мелкие-мелкие морщинки и ясные голубые глаза.
Когда мы долго не виделись, я скучала, тосковала. Как-то, помню, очень долго его не было, я написала ему письмо: почему он не показывается? Я так скучаю... Он прислал мне записку — назначил встретиться в парке. Там на лавочке мы сидели рядом. Про мое письмо он ни слова не сказал (хотя я точно знала, что он его получил), спрашивал только: «Что ты делала это время? Тебе было скучно, ты обо мне скучала?» И ласково обнимал меня, заглядывая в глаза.
Потом на какой-то вечеринке у Лены он сидел на диване, а я — рядом с ним, близко. С моей стороны в кобуре у него был наган. Я осторожно расстегнула кобуру, вытащила наган, открыла его (я это умела, Петровский научил меня стрелять из нагана; он учил нас с Леной этому за городом), а там в магазине — семь пуль. Я вытащила две, наган положила обратно в кобуру, так что Петровский и не заметил. Я взяла их на память.
Белые все надеялись, что красные не придут и, наоборот, это они оттеснят красных и дойдут до столицы. Но вот на карте флажки фронтов начали к нам приближаться, смыкаясь. Долго не было весточки от Петровского. Я опять писала, но ответа не последовало.
Помню, я пошла в баню. Возвращаюсь в платке, одета буднично, не так, как для него старалась одеться. И вдруг — Петровский! Неожиданно. Но только не в черкеске, а в светло-серой шинели с эполетами. Увидел меня, смеется: «Кого я вижу? Кто это?» Я смутилась оттого, что я в таком виде, хотела прошмыгнуть мимо него, а он все обратил в шутку: «Кто это — не узнаю! А... из маскарада?» (Так мы называли баню.) Но быстро посерьезнел:
— Вот ведь какие дела... Приближаются красные. Хочется надеяться, что боев здесь не будет. Но все может случиться...
Он спешил, шутливо отдал мне честь и ушел. Это было в последний раз, что я его видела. Теперь я понимаю — как раз тогда, вероятно, они с Даниловым начали переговоры с красными командирами, чтобы оставить город без боя... Ему действительно было не до меня. Когда белые ушли, подруги меня спрашивали:
— Петровский простился с тобою?
А я лгала:
— Конечно, простился. Прискакал на лошади, соскочил, простился и уехал.
Но он не простился.
Тогда у них была достигнута договоренность с красными: все белые офицеры, что пожелают остаться в городе (были там майкопские, которым война надоела), остаются, сдают оружие и будут жить мирно — красные обещали их не трогать.
Остался и муж Лены, он тоже был майкопский и страстно любил Лену, он не мог от нее уехать. Некоторое время красные соблюдали соглашение. А потом увезли всех этих офицеров на север и там расстреляли.
Вы спрашиваете, не сыграли ли роковую роль для Петровского те две пули, которые я незаметно вытащила у него из нагана на память? Нет, к счастью, нет. Петровский остался жив. Когда мы с Сережей были в Монголии, там среди старых иностранных журналов попадались и русские белогвардейские, вероятно, еще двадцатых годов; и вдруг в одном из них я наткнулась на фотографию: Петровский на верблюде, а рядом стоит Данилов. И подпись под фотографией: «Кавалеристы пересели на верблюдов. Русские офицеры на службе во Французском легионе».
Чтобы удостовериться, что не ошиблась, я взяла себе этот журнал, показала его Лене и спросила: «Кто это?» — «Да это же Петровский!» — воскликнула она.
И вот прошло четверть века... На ферме, я уже говорила, вохровцы жили отдельно, но часто толклись в нашем бараке, мы только и ждали, когда же они уйдут, чтобы хоть что-то сварить (если удавалось достать). И вот среди них был один такой Денисов, уже немолодой, лет пятидесяти с лишним, семейный. Среднего роста, слегка сгорбленный, на лице много мелких морщин, а глаза голубые, ясные. Я когда увидела его в первый раз, даже замерла — так он мне показался похож на Петровского, ну, конечно, постаревшего. Правда, моя память рисовала мне Петровского высоким, но это могло мне казаться в сравнении с коротеньким генералом, так что я могла ошибиться. Да и годы легли на плечи Денисова, ссутулив его. А чертами лица Денисов этот был ну прямо Петровский!
За это удивительное сходство я и приметила этого вохровца. Я старалась его «разговорить». Сперва он был полон презрения, пренебрежения ко мне — «врагине народа» (так я толковала его холодность), но постепенно стал поддаваться, смягчаться, рассказывать про себя все откровеннее. Стал заходить ко мне в каморку. Сядет на табурет и рассказывает, например, про то, что он почти никакого образования не получил и что выучился он вместе со своими детьми: им зададут что-нибудь в школе — он с ними задание выполняет.
Он говорит, а я, бывало, смотрю на него, и, наверное, был у меня какой-то особенный взгляд. Думаю иной раз — уж не Петровский ли это? Знаю, что невозможно, а иллюзия непреоборимая.
И вдруг пришла к нам проверка, просто неожиданный «шмон», как в лагере говорят.
Была там одна женщина, которой все давали прятать свои вещи, Пронина. Она вроде бы за это даже какую-то мзду получала. Может быть, спрятано у нее было что-то недозволенное, только когда это нашли, разнос устроили страшный, и ее посадили в карцер.
А мне тоже приносили вещи, чтобы я сохранила, думали — у меня целей будет: каморка моя запиралась.
И вот шмон, и нашли у меня эти вещи.
— Это что?
— Это не мое! — говорю.
Ну и давай на меня орать: такая-сякая! Начальство орет и Денисов, подобострастно, в тон ему — чтобы угодить.
— А она, как Пронина, — говорит, — в карцер захотела.
Я слушаю и ушам своим не верю: запросто, по мелочи — ну было бы еще что-то серьезное! — взять и предать меня так подло, так походя!
Поорали-поорали, вещи чужие забрали, но в карцер меня не посадили. На следующий день я выхожу во двор. Идет Денисов. Я обычно всегда приветствовала его: «Доброе утро!» — и он отвечал мне. Но на этот раз я ни слова, даже не посмотрела в его сторону. Он, конечно, это заметил и, думаю, понял — почему.
И вот в тот же день я была на ближней летовке. Вдруг на подводе мчится Бынчукша, жена нашего начальника, и ко мне:
— Ой, Ивановна! Поихалы швыдче — Денисов застрелился!
Я не поверила:
— Денисов? Не может быть!
— Ой, ничего не знаю! Тильки швыдче, швыдче!
Приезжаем. Лежит в холостяцкой казарме. Выстрелил себе в рот из винтовки, часть черепа сзади снесло, все залито кровью.
— Ну, — говорю, — тут мне делать нечего, тут и смерть констатировать не надо — холодный труп. — И ушла.
Чувствовала я себя так, будто это в меня выстрелили. Я была озадачена, сражена. До сих пор не понимаю этой смерти... Может быть, это было как-то связано с его малодушием накануне, во время обыска? Или, может, совпало с чем-то другим?
Не знаю... Мне мерещится иногда, что и вправду это был Петровский — что-то невозможное, мистическое... Чем не сказка, а? Вот такой странный случай.
* * *
Яковенко М.М. Агнесса : Устные рассказы Агнессы Ивановны Мироновой-Король о её юности, о счастье и горестях трёх её замужеств, об огромной любви к знаменитому сталинскому чекисту Сергею Наумовичу Миронову, о шикарных курортах, приёмах в Кремле и... о тюрьмах, этапах, лагерях, - о жизни, прожитой на качелях советской истории / НИПЦ "Мемориал". — М. : Звенья, 1997. — 229 с. : ил. — 1000 экз. — 20,5 см.
Текст книги соединяет в себе элементы и мемуаров в чистом виде, и литературной записи, и романа. Увлекательное повествование - общее творение двух талантливых женщин - рассказчицы и автора - Миры Мстиславовны Яковенко.
http://www.memo.ru/history/agnessa/Chapt2a.htm 