СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ...

Судьба моего родственника , по его рассказам и дневникам.

Рассказы написаны по воспоминаниям старшего брата


Отец




После уроков Володя, уложив тетрадки и учебники в холщовую сумку, заторопился домой.
Сегодня суббота и отец, может быть, расскажет продолжение очередной истории о войне, если у него будет настроение.
Выбежав из школы, Володя быстрым шагом направился в конец поселка, где стоял их барак.
Ребята, обгоняя его, закричали:
– Вовка! Пошли с нами в карьер. С гор кататься.
– Не могу я. Домой тороплюсь. Скоро папка придет. Нужно уроки до него сделать. Я с вами завтра покатаюсь.
И пошел по узкой тропинке вдоль дороги, на ходу растирая зябнущие уши.
Отец по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя любил подражать отцу. Его неторопливой, тяжелой походке. То как он по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя во всем хотел походить на отца, перенимая все его привычки. Ох, и попадало ему от матери, если замечала на улице в расстегнутом пальто и без шапки.
Сегодня он торопился. Суббота - это их с отцом день.
Вечером мать уложит младших братишек и сестренку спать, а они вдвоем останутся сидеть на низкой скамеечке у раскаленной печки.
В комнате темновато от сумерек, отблески огня будут освещать лица, играть на стенках небольшой кухоньки. Отец, задумчиво глядя в огонь, начнет рассказывать окончание истории, как он раненый выходил из окружения. Володя, притулясь к его крепкому надежному плечу, внимательно станет слушать, ловя каждое слово и представлять себя на месте отца. Это у них было заведено давно. С тех пор, как отец вернулся с войны. Правда, первое время Володя не мог упросить отца что-нибудь рассказать. Отец не любил вспоминать о войне. Хмурил густые брови, отмахивался и отправлял Володьку учить уроки, а Володя не понимал, почему отец молчит. У других как выпьют, так начинают сразу хвалиться, стучать кулаком в грудь, рассказывать о разных своих героических подвигах. Отец же молча уйдет в комнату, присядет у открытой печки и курит одну за другой свои самокрутки да папиросы. Или ляжет на кровать, отвернется к стене и тоже молчит, вздыхает… Мать в такие минуты никого из ребят к нему не подпускала, говоря, что отцу сейчас трудно.
Задумавшись, Володя не заметил, как дошел до барака. С трудом, распахнув промерзшую дверь, он оказался в длинном коридоре. Редкие, тусклые лампочки освещали с обеих сторон закрытые двери и висящие на вбитых гвоздях корыта, детские ванночки и старые вещи. За одними тишина. Из другой комнаты доносилась музыка патефона. Из третьей слышалась брань подвыпившего соседа. Володя шагал в конец барака, где была их квартира. Повсюду были запахи. Кто-то варил щи из квашеной капусты. Кто готовил пирожки с калиной. Ее запах забивал все остальные. А у кого-то пахло жареной картошкой на настоящем сале. У него заурчало в животе. Хотелось есть. Распахнув дверь, Володя почувствовал едва уловимый запах чего-то вкусного, так может пахнуть только копченая селедка, которую отец очень любил.
У порога Володя сбросил с ног старенькие подшитые отцом валенки. Забросил шапчонку на полку. Мать качала на руках маленького пищащего Славика. Приложив палец к губам, она, кивая, показала на стол у окна. На нем под холстинкой дожидался обед. Володя, растирая, красные от мороза руки поспешил к столу. Откинув полотенце, он увидел черный хлеб, картошку в мундире, несколько луковиц и блюдечко с янтарным подсолнечным маслом.
– Мам, а куда же ты селедку-то положила?
– Тише, Володенька, тише. Славик приболел. Пока картошечку так поешь, помакай в маслице. А отец придет, достанем и селедочку. Вот уж он обрадуется! Нам сегодня из города гостинец, селедку копченую привезли. Ты поешь, и садись за уроки. Батя с работы придет, устроим маленький праздник. Ладно, сынок?
– Ладно. Чего уж там. Конечно, папку подождем. Как без него ужинать-то? Нельзя.
Он почистил пару картошек, отхватил ножом краюху хлеба. Круто ее посолил и начал есть, стараясь жевать долго, чтобы было вкуснее. Закончив, потом ладошкой сгреб со стола крошки и кинул в рот. Отец всегда делал так. И обратно накрыл холстиной кастрюлю и хлеб. Все, обед закончен.
На край стола он выложил книги и тетрадки. Достал ручку, чернильницу-непроливайку. Пора приниматься за уроки. Несколько раз прочитал про себя басню.
Повторил тихо шепотом, рассказал матери с выражением. Мама кивала, улыбаясь. Старательно выводя буквы, выполнил упражнения по письму и взялся за примеры. Пришлось труднее. Над задачками Володька сидел долго. По нескольку раз пересчитывая каждый пример, пытаясь сообразить.… Но все-таки и с ними справился. Не зря отец научил, как нужно пользоваться таблицей умножения на пальцах. Этот способ его не раз выручал. Выучив уроки, Володя сложил книжки и тетрадки в сумку, повесил на вешалку, чтобы сумку не достала малышня.
На улице похолодало.
Стекла внизу покрылись морозными узорами. Словно вырос еловый сказочный лес с белыми, узорчатыми, кружевными елочными ветвями, нарисованными на стекле. Он дотронулся до них губами. Ух, как холодом обожгло! Он подышал на стекло, образовалось круглое окошко наружу. Через него было видно, как по протоптанной в снегу дорожке торопятся редкие прохожие, закрывая варежками нос и щеки. Ветви деревьев и кустов, растущих рядом с бараком, покрылись пушистым инеем. Летняя печка, стоящая в палисаднике, обзавелась толстым снежным одеялом. Везде снег.
В сараюшку нужно сбегать. Угля на вечер принести. Отец любит, если в комнате тепло, печка раскалена. Ему нравилось, когда все улягутся спать, присесть у растопленной печки и глядеть на живой огонь. Володя заметил, что в такие минуты у отца на лице исчезали морщинки, уходила из глаз задумчивая печаль. Он сидел, подолгу глядя, как на кусках угля играют язычки пламени, перебегая с места на место. Володя присядет рядом, прижмется к теплому боку отца, и сидит, не шевелясь, словно боясь спугнуть отцовские воспоминания. Бывало, что, сидя с ним вдвоем, они говорили о домашних делах, о новых покупках, школе. Володя в такие минуты чувствовал себя взрослым человеком, раз с ним советуется отец. Он с гордостью посматривал в угол, где стояла кровать малышни. Вот, мол, как мы о вас с отцом заботимся!
Задумавшись, не заметил, как подошла мать:
– Сынок, сбегай в магазин за хлебом и папиросами для отца. Там, наверное, уже наша очередь подошла. Встанешь за дядей Колей. Он для себя и для нас очередь занимал. Славик заболел и я не смогу сходить. А Юра с улицы прибежит, я его за уроки посажу, а потом проверю, как он выучил. Хорошо?
– Ладно, мам. Я быстро слетаю. Потом приду, нужно воды и угля натаскать. На улице морозит, ночью совсем холодно будет. Нужно печку сильно протопить, а то за ночь все тепло уйдет наружу.
– Ах ты, маленький мой хозяин! Ну, весь в отца. И лицом, и характером. Молодец, сынок.
Володя гордый, что его назвали хозяином, быстро одевался. Пальтишко нагрелось, стало теплым. Надвинул валенки. Нужно было их поставить поближе к печке. Взял шапку, авоську. Открыв дверь на улицу, охнул от мороза. Холодный воздух перехватывал дыхание. Не глядя по сторонам, он торопливо побежал по скрипучему снегу, закрывая ладошками уши.
У магазина услышал глухое роптание толпы. По обрывкам разговоров понял, что хлеба на всех не хватит. Изворачиваясь, он змейкой скользнул внутрь. Приметив соседа, протиснулся к нему, радуясь, что успел. Еще два-три человека, и все, остался бы без хлеба. Продавщица тетя Аня, увидев Володю, хриплым голосом крикнула:
– Малец! А что мамка сама не пришла? В такой мороз тебя прислала?
– Она со Славкой дома осталась. Заболел, сильно температурит. Сказала, чтобы я за хлебом сходил. Вот я и пришел.
– Ну и зря. Тебя затискают. Хлеба привезли мало, а народу много.
И крикнула, что хлеб кончается. Поднялся крик. Люди, простоявшие снаружи полдня на морозе, ломанулись в магазин, тесня друг друга. И с такой силой прижали Володю к прилавку, что он закричал. Ребра заболели. Дышать стало трудно. Он дергался во все стороны, стараясь освободиться, вдохнуть, но становилось только хуже. Толпа сильнее и сильнее прижимала его к краю прилавка. Теряя сознание, Володя, словно сквозь вату услышал крик тети Ани. Чья-то рука его дернула вверх на прилавок. Над ним, махая гирей, стоит продавщица и кричит в толпу:
– Разойдись! Мать вашу! Расступись, собаки! Мальца чуть не задавили. Кто сейчас дернется, сразу гирей прикончу. Бугаи чертовы. Пацана не пожалели.
Наклонившись к Володе, она спросила:
– Ну что? Очухался? Давай твою авоську, я ваш паек складу.
– Теть Ань, а как я отсюда теперь выберусь?
– По головам полезешь. Ничего, ничего! Выдержат. Смогли придавить, теперь пусть терпят. Ничего с их дубовыми головами не случится. Держи-ка свою авоську покрепче. Бабы разойдитесь, у Малаховых четверо мал-мала-меньше.
Да как толкнет Володю сверху на толпу! Люди его словно мешок, передавая с рук на руки через головы, вынесли на улицу. Володя оказался в сугробе, крепко прижимая к себе авоську с хлебом. Стараясь не стонать от боли, медленно пошагал домой.
В этот момент он представлял себя на месте отца. Тогда отец целый день, раненый в плечо, один выходил из окружения. Падал. Поднимался. Из последних сил шел к своим. Вот уж ему было больно! Намного больнее, чем мне сейчас. Он шел и думал об отце, не замечая, что ручонки, торчащие из коротковатых рукавов, замерзают. Дрожь пробегала по телу. То ли оттого, что случилось в магазине, то ли от холода, который, кажется, становился все сильнее и злее.
Не говоря матери что случилось, стараясь не показывать боль, он пошел за водой к колонке, вокруг которой образовалась большая наледь. Оскальзываясь и падая, Володя с трудом ухватился за рычаг. Отдышался. Налил в ведро воды и осторожно присев на корточки, съехал с пригорка.
Затем пошел в сараюшку за углем. Здесь было отцовское и Володино царство. В нем они пилили, строгали, мастерили для дома и соседей всякую мелочевку. Вешалки для одежды, скамеечки, а то и табуретки, если кто попросит. Даже для малышни кровать соорудили. Загляденье. Крепкая, из горбылей. Володя работал с отцом на равных! Отец его приучал к работе. Объяснял, показывал, работая вместе с ним. Стружки пахнут замечательно, вкусно. Володя с усердием старался все перенять, запомнить.
Поглядел на заготовки лыж, зажатые в струбцинах. Погладил их рукой. Еще недельку так полежат, а потом начнем их дальше делать. Отец всегда говорит, что ни к чему деньги тратить, если что можно сделать своими руками. Хорошо здесь. Деревом пахнет, смолой. Едва уловимый запах скипидара в воздухе. Уходить не хочется. Еще раз по-хозяйски огляделся, и, набрав в закутке в ведро брикеты угля, пошел домой. Скоро должен придти отец.
– Мам, мам! Давай папке сюрприз устроим? Он домой придет, сядет ужинать, ты ему огурцы и картошку поставь и все. А потом селедку положим, когда он уже кушать начнет. Ох, как он ей обрадуется!
– Тогда беги в сарай. Набери из бочки огурчиков и капусты. Соседка немного маслица постного дала, капусточку заправим. Устроим нашему отцу праздник. А ты сиди, уроки повторяй. Пробегал по морозу. Еще не хватало, чтобы заболел, как Слава.
Вовка отправился в сарай. С трудом открыл примерзшую крышку люка и спустился по лесенке в холодную темноту. Наощупь набрал в кастрюльку капусты, огурцов. Вылез наружу. Взял огурчик для себя, не утерпел. Ух, как он был хорош! Холодный, хрустящий, вкусный, аж зубы ломит. Крепкий. С привкусом укропа, смородиновых листьев, кореньев. Огурцы хранились в бочке, сделанной отцом. Соседки завидовали матери, говоря, что им бы такого мужа. Нет уж! Он один у нас такой.
– Мам, можно я возьму папину книжку поглядеть?
– Володенька, осторожней с ней будь. Не порви. Ты же знаешь, как отец ее бережет.
Володя об этом знал. Эту книгу, как делать всякую пищу, отец привез с войны. И очень берег ее. Книжка была большая, толстая. Старая книга, некоторые слова с твердым знаком на конце. Но главное – картинки. Сколько всякой красивой еды там было нарисовано! Володя сел за стол около окна. Раскрыл, и осторожно начал перелистывать, подолгу останавливаясь на страницах с рисунками. Хмуря брови, как отец, он шевелил губами, стараясь правильно прочесть и понять незнакомые слова. Он решил, что скоро научится готовить красиво и много, когда будут в магазине разные продукты. Вот отец обрадуется! И братишки, и мама, и все-все. Иногда, под настроение, отец детей баловал.
Съездит в город, привезет с рынка кусочек мяса и начинает колдовать у плиты. В такие моменты он не подпускал к себе никого, даже мать. Сам моет, режет, отбивает, жарит, парит. Из выдвижного ящичка, в стареньком буфете, достанет какие-то порошки, травки, корешки. Мурлыкая под нос, перемешивает, пробует, чмокая губами. По комнате разносятся ароматы, язык проглотишь. Наконец приглашает за стол. Расставит тарелки, ложки разложит. Медленно несет большое, закрытое крышкой блюдо, торжественно ставит на середину стола. Откроет. Ребятишки, притихнув, ждут. Отец не торопясь, разложит еду по тарелкам. А сам сядет у печки, жмурясь и улыбаясь, наблюдает, как ребятишки жуют, счастливо поглядывая на него. В такой день отец редко садился за стол. Все делалось для ребятишек и мамы. Для отца было большой радостью видеть, как они все съедали, а потом старательно возили корками хлеба по тарелкам, собирая вкусную подливку. Отец немного печалился, потому что, поев, дети не вылезали из-за стола, а долго и молча, изредка облизываясь, смотрели на него. Отец кивал, вздыхал и разводил руками. Хорошая еда почему-то очень быстро кончается. Потом сгребет всех в охапку, повалит на кровать и начинает рассказывать свои нескончаемые сказки да истории. Редко ему удавалось устраивать такие праздники. Работал он много, а с продуктами в семье было туговато. И все же, хоть чем-нибудь, но отец всегда старался нас побаловать. Принесет пять яиц. И напечет их в печке, в золе. Коричневые, вкусные…
Володя мельком взглянул на окно.
Темнеет.
Нужно печку посильнее растопить. Нагреть воды, чтобы отец помылся после работы.
В печку, вниз, подложил щепок и бересты, а сверху небольшие кусочки угля. Огонек весело побежал по щепкам, береста скручивалась. Совком с длинной ручкой набросал на нее уголь, огонь с каждой секундой набирал силу. Вскоре в печке загудело, вокруг распространяя жар и горьковатый запах угля. Володька подбросил брикетов, поставил на плиту ведро с водой.
Мать собирала на стол. Вареная в мундирах картошка, три пупыристых огурца, на боку одного прилипла веточка укропа. Капуста с маслом, и две очищенных луковицы. Черный хлеб крупными ломтями. В солонке - соль, крупная, серая, хорошая. Отдельно на газете – копченая, словно позолоченная, селедка. Две длинных, темных молоки пластами лежали отдельно – это только для отца. Отец любит селедку. Сколько мать его не просит похлебать хоть немного супа, так нет. Дай картошку! И все тут.
В коридоре послышались шаги, шум, топот. С грохотом на своей тележке с подшипниками проехал дядя Семен, инвалид. Соседи по бараку возвращаются с работы, а дядя Семен из пивнушки. Хлопали двери. Гомон, ребятишки бегали по коридору. Барак оживал. Со звоном упал с гвоздя таз. Это безногий дядя Семен сшиб его. Такая у него привычка.
Володя прислушивался к шагам. Отца он сразу узнавал по его походке. Вот раздались неторопливые тяжелые шаги. Так мог ходить только его отец. Подождал, когда шаги приблизились, распахнул дверь. Вошел отец, держа на руках закутанных по самые глаза малышей Галинку и Шурку:
– Пополнение принимаете? – раздался веселый голос отца.
– Так точно! Принимаем!
Володя вытянулся в струнку, стараясь говорить солидно, басом.
– Докладывай, заместитель. Что произошло в мое отсутствие? – продолжал шутить отец. – Все ли в порядке? Не было ли каких происшествий? Вольно!
– Все на месте. Потерь нет. Уголь и воду натаскал. Уроки с Юркой выучили. Паек получил. Только Славик у нас заболел. Температурит. А так больше никаких происшествий не произошло.
– Мать! Слышишь? А почему, Володь, не расскажешь, как тебя в магазине чуть не задавили? Выдержал атаку?
– Мелочи, товарищ командир. Все заживет как на собаке. Все трудности преодолены.
– Геро-о-ой, – улыбаясь, сказал отец. – Представим к награде.
Он вынул из кармана конфету в красном фантике:
– Вот тебе.
– Володенька, сынок, а что там произошло? Почему мне не сказал? А я тебя еще после этого в погреб, да за водой… Где болит?
– Нормально все, мам. Чуть-чуть прижали, делов-то. Я прорвался!
– Мать, мне сейчас продавщица рассказала вот что. Если бы не она, то нашего Володьку бабы там могли задавить, как котенка. Анка схватила гирю, бросилась на них, защитила пацана. Выручила. Отчаянная баба. Не побоялась. Не зря на фронте в
разведке была. Молодец она! А ты, Вовка, в другой раз будь осторожней. Понятно? Не лезь на рожон, соблюдай тактику и стратегию.
– Есть соблюдать тактику и стратегию! Пап, давай я ребят раздену, а ты пока помойся. Вон вода на плите, ведро. Сейчас я тебе полью.
Скрестив руки на груди, мама с улыбкой глядела на них. Володя развязал путаные узлы, размотал шали, стянул с ребят пальтишки и отправил их в дальний угол на лавку, чтобы не мешались.
Отец, раздевшись по пояс, стоял, наклонившись над тазом. Володя подождал, пока он отмоет от мазута руки, сменил воду и принялся осторожно тереть мочалкой его спину, покрытую кривыми шрамами. Темно-бурые рубцы шли от самой шеи, изгибались и заканчивались на середине спины. Володя не представлял себе, как с такими ранами, без воды и еды, папка весь день по жаре брел по бездорожью. Лишь бы добраться к нашим, а вокруг стрельба, взрывы. Танки подбитые горят. Дым валит из них черный. Шальные пули свистели вокруг. А он шел, не обращая внимания, что творится вокруг. Вот он у нас какой, отец! Володя смыл пену теплой водой, подал отцу полотенце. Тот растерся, накинул на плечи рубашку, медленно прошел в комнату. Сел во главе стола:
– Ну, главнокомандующий? Чем войско кормить будешь? Чувствую, пахнет вкусно.
Мать откинула холстинку со стола, но при этом оставила копченую селедку прикрытой.
– Э, Аннушка! А что ты там от меня такое прячешь? Давай-ка, выкладывай на стол. Показывай, не скрывай.
Увидев селедку, отец зажмурился от предвкушения:
– Вот уважила, так уважила. Где же ты ее достала? Из города привезли? Кто? Ух, ты хозяюшка моя. – Сказал он и приобнял мать. – Молодец, порадовала! Да еще с молоками… Ты у нас просто героиня – добытчица.
– Ты ешь, Ваня, а ребят я после накормлю, что останется. Пусть пока поиграют. Наиграются вдоволь, набегаются. Проголодаются, и я их покормлю. Сейчас ты ребят не заставишь сесть за стол.
– Не заставишь, говоришь? Гляди, Аннушка, как их нужно заманивать кушать. Даже звать не придется. Сами мигом прибегут. Ставь табуретки к столу.
Он начал приготовления.
Аккуратно очистил картошку. Ладонями раздавил головку лука и в комнате сразу образовался резкий, вкусный запах. Селедку порезал крупными кусками. Взяв один, начал есть, аппетитно причмокивая и обсасывая каждую косточку, рассматривая ее. При этом хрустел огурцом, луком. Откусывал от ломтя хлеба куски. Заедая все капустой, отец охал от удовольствия.
– А молоки – это для наших деток!
Малыши не выдержали. Увидев, с каким аппетитом ест отец, они быстро забрались на табуретки, стоящие у стола и стали уминать все подряд, что под руку попадалось. Молоки исчезли моментально. Володя терпел, терпел, и тоже не выдержал. В животе урчало от запахов, и он вместе с ребятами принялся за еду.
– Ну что, Аннушка? Видишь теперь, как надо их заманивать? А ты говоришь, что не хотят. Им на стол сейчас положи булку хлеба с солью, так они и ее вмиг сметут. Глазом не успеешь моргнуть. Здесь главное не что ешь, а как ешь. Понятно?
Наконец отвалились от стола, оставив после себя пустые тарелки и горки мусора. Ребятишки побежали играть в свой угол.
Володя сказал матери, что все уберет сам. Мать пошла нянчиться со Славиком, а отец сел на скамеечку около печки, закурив папиросу.
Шумы жизни в бараке стали затихать.
Соседи загоняли расшалившихся ребят по комнатам.
Пора было готовиться ко сну. Мать занималась с ребятами, укладывая их в кровать.
Сегодня отец обещал рассказать продолжение истории про войну. Пока он ушел к малышне с очередной сказкой, Володя выключил свет, сел на отцовское место у печки. В ту же позу, в какой обычно сидел отец: облокотясь на одно колено и задумчиво глядеть на огонь. Он с нетерпением ждал, когда отец доскажет сказку малышам. Потом поднялся, сел на лавку у окна и стал смотреть в окно, там была темнота. Два фонаря освещали тусклым светом пустынную улицу. Отец прошел на свое место у печки. Володька повернулся к нему. Ожидая, позовет его отец или нет. Отец молча, не глядя на Володю, прикурил папиросу и по кухоньке поплыл резкий
запах табака. Курил и, как обычно, глядел на огонь, задумавшись о чем-то своем. Бросил недокуренную папиросу в печку, повернулся к Володе. Тот не шевелясь, сидел на лавке. Отец, внимательно поглядел на него и тихо, жестом руки позвал к себе. Володя понял этот жест. Сердечко его затрепетало, и он медленно пошел к отцу.
– Садись, – сказал папа. – Ну, так вот.… Когда мы…
– Наши доблестные шахтеры… – говорила черная тарелка.
– Аннушка, мать! – сказал отец: – Выключи радио.



Выжить, чтобы вернуться… (Рассказ отца)



Донеслись тихие шаги, и Володя почувствовал, как мать обняла их и шепотом сказала отцу:
– Ванюша, долго не засиживайтесь. Хорошо?
– Ладно, – ответил отец и спросил, – как Славик?
– Немного полегче, – сказала мать, – ничего, все будет нормально. Не волнуйся. Я пошла, что-то наш малыш захныкал.
Они услышали, как мать присела на кровать и начала тихо напевать, укачивая и успокаивая Славика.
Отец сидел, смотрел на огонь в печке, курил едучую махорку, о чем-то думая. Потом повернулся к Володе:
– Грудь-то болит, сынок?
– А-а-а, ерунда! – махнул рукой Володя. – Ты же нас приучил, если тяжело, больно или плохо, всегда думай о близких и тогда боль полегчает. Это же, правда, пап?
– Да, Вовка, так и есть, – сказал отец, выбросил окурок, достал из кармана жестяную баночку, свернутую газету, быстро скрутил цигарку, прикурил и взглянул на сына. – Я прошел всю войну, думая о родителях, нашей мамке, тебе и знаю, что вы оберегали меня от смерти.
– Ты же далеко был от нас, – сказал Володя и, прижавшись к отцу, незаметно прикоснулся к большому уродливому шраму на спине. – Пап, я не понял, как берегли?
Но отец молчал, глядя на язычки пламени…
Володя видел, как сразу осунулось его лицо, нахмурились густые брови, образуя на переносице злую насупинку, взгляд стал каким-то тяжелым, жестким, чужим, не тем, как всегда смотрел на них, а страшным, обжигающим.
– Пап, – Володя взглянул на отца, – не смотри так, не надо. Лучше скажи, как могли тебя беречь?
Отец затянулся, выпустил едкий дым и медленно сказал:
– Знаешь, Вовка, трудно и сложно это объяснить. Ты сейчас не поймешь. С Аннушкой, нашей мамкой, мы прожили после свадьбы всего месяц или два и меня призвали в армию. Она осталась жить с моими родителями. Сначала меня отправили учиться в полковую школу, затем дивизионную. Хотели послать на офицерские курсы, но я отказался, сославшись на маленькое образование. Так и остался старшиной. Командиром у нас был толковый, умный мужик. С ним нашел как-то общий язык. Он старался мне помогать, ну и я платил ему той же монетой. Через несколько месяцев пришло письмо, где мамка написала, что ты родился. Ух, как я обрадовался, Вовка! Не знаю, каким образом, но командир об этом прослышал. Вызвал к себе и сказал:
– Слушай, Иван. Иди в канцелярию и оформляй отпуск. Съездишь домой, родителей, жену с сыном повидаешь.
Мне очень хотелось съездить на побывку, но стал отказываться. Говорил, что много дел останется незавершенными, но командир голос повысил и уже в приказном порядке строго так:
– Старшина, слушай мою команду! Взять документы и в путь. Не могу тебе объяснить, но если ты сейчас не съездишь, может так получиться, что не скоро еще домой попадешь. Ничего не спрашивай, а быстро выполняй мой приказ. Все, свободен!
На поезде, попутках, а где и пешком я торопился домой. Всю дорогу мечтал, как буду тебя нянькать. Чуть ли не бегом бежал по деревенской улице, когда добрался. Открыл дверь, сбросил вещмешок и остановился, словно вкопанный, глядя, как наша мамка тебя кормила. А ты лежал на руках и только покряхтывал, причмокивая.
Все сразу бросились обниматься, а я мамку крепко-крепко прижал, смотрю на тебя, а ты будто почувствовал, что папка вернулся. Агукать начал, улыбаться ртом беззубым. Подхватил, лицом прижался, а от тебя материнским молоком пахнет и сам еще малюсенький, а потом захныкал, когда задел тебя щекой небритой. Губенки кривишь, слезы на глазах…
– Пап, пап, – перебил Володя, – я это помню.
– Нет, Вовка, ошибаешься. Ты же грудной был…
– Помню, помню…. – Упрямо твердил Володя.
Отец взглянул на него, прижал к себе худенького Володю и снова отвернулся к печке, наблюдая за пляшущими язычками пламени.
– Да-а-а, не удалось мне вволю с тобой понянькаться и в родном доме побывать, как наступила пора назад возвращаться. Взял я листок бумаги, прижал к нему твою кроху-ладошку, обвел ее чернилами и сунул в карман, чтобы всегда о тебе помнить. Моя мать сняла с себя иконку, надела мне и сказала:
– Береги ее, Ваня. Она беду отведет. Не потеряй. – И перекрестив, поцеловала.
Со всеми попрощался, нашу мамку поцеловал, тебя, пахнущего молоком, вдохнул, чтобы не забыть этот запах и вышел, сказав, чтобы меня не провожали. Понимаешь, Вовка, словно камень на душе лежал.
– Почему? – Тихо спросил Володя, прижавшись к отцу.
– Предчувствия были нехорошие. – Нахмурил он брови.
– Какие?
– Плохие, Вовка, плохие, – задумавшись, сказал отец, – вернулся в часть, а через три недели началась война.
– Расскажи, пап. – Попросил Володя.
– Тяжело вспоминать, да и не люблю, – сказал отец и, просыпая махорку на пол, свернул цигарку, и прикурил, – до сих пор снятся ребята. Из тех, с кем я был с самого начала войны, наверное, единицы в живых остались. Да и они разбросаны судьбой во все стороны. Сколько раз искал, так никто и не отозвался. Многих потеряли за первые дни войны, очень многих. Страх, неразбериха, растерянность была. Фашисты беспрерывно бомбили, десант в тыл сбрасывали. Мы не понимали, что творится. Порой казалось, что эти выродки со всех сторон наступали. Нам отдали приказ, чтобы отходили на восток, а куда именно, никто не знал. Так и шли, отбиваясь. А фашисты то сзади, то с флангов на нас перли или, вообще, впереди оказывались. Жутко было, непонятно…
– Пап, ты говоришь, что было страшно, а у самого-то вон, сколько орденов и медалей на гимнастерке! Значит, ты хорошо воевал?
– Все воевали. Бились за нашу землю, за матерей и отцов, за детей своих. Дрались, себя не жалея, чтобы войну выиграть. И мы смогли победить, хоть и очень много людей погибло. Но в начале было страшно. Убивали наших солдат, в плен попадали, в окружение…
– И ты, пап, находился в окружении? – Перебил Володя.
– Да, пришлось и там побывать, – медленно, с неохотой, сказал отец, – первый раз угодили в конце июня сорок первого года, потом на следующий год пробивались с тяжелыми боями и последний раз попали, когда Венгрию освобождали. Нас тогда в болото заманили, и мы три дня не могли из него выйти, такой ураганный огонь вели фашисты, что нельзя было голову поднять. Когда помощь подоспела, оказалось, что от всего полка лишь рота осталась, да и то почти все были ранены. Вот так-то, Вовка…
– Пап, расскажи, а? – стал просить Володя, – ты ни разу об этом не говорил.
Отец поморщился, словно от боли, растер лицо ладонями, шумно выдохнул:
– Не хочу вспоминать. Тяжело…
– Ну, пап! Хотя бы, как в первый раз попал…
Володя заметил, как сразу постарело лицо отца, покрывшись морщинками. Взгляд из-под густых бровей сделался колючим, будто чужой человек рядом сидел.
Отец глухим голосом начал рассказывать, изредка замолкая и задумываясь:
– Летом сорок первого года стояла жара несусветная. Мы с тяжелыми боями отступали от самой границы. Нашу часть почти полностью разбили, а остальные получили приказ отходить на восток. А куда? Место назначения никто не знал. Просто на восток…
Творилось что-то невообразимое. Фашисты, волна за волной накатывались, прорывали оборону, десантировались. Стрельба ни на минуту не прекращалась. Здесь-то меня и ранило под ключицу. Осколок вышел со спины, вырвав кусок мяса. Санитары остановили кровь, замотали и все. Сказали, что надо срочно в госпиталь. Где его искать-то? Никто об этом не знал. И мне пришлось еще два дня идти со своим подразделением. От жары началось нагноение раны. Стал бредить от высокой температуры. Очнусь, а мне говорят, что я какого-то Вовку звал и с ним разговаривал, а сам шел в это время вместе со всеми. Знал, если упаду, уже не смогу подняться.
В следующий раз очнулся, ткнувшись головой в спину солдата. Все стояли, пропуская колонну санитарных машин. Наши затормозили одну, кое-как затолкали в переполненный кузов, и я сразу потерял сознание. Пришел в себя от громких взрывов. Фашистские самолеты, несмотря, что на машинах были нарисованы красные кресты, сбрасывали на колонну бомбы. Такая карусель в воздухе крутилась, что смотреть было жутко. Все лежали и ждали, попадут в нас или нет. Это, Вовка, хуже всего. Оружия мы не имели, только документы находились с нами. Лишь у меня наган лежал на всякий случай.
– Какой случай? – Не понял Володя.
– Лучше застрелиться, чем в плен попасть к фашистам. – Сказал отец и замолчал, задумавшись.
Володя осторожно к нему прижался. Тихо, чтобы не заметил отец, ладошкой нащупал на спине глубокий шрам и начал его гладить, едва касаясь пальцами.
Нервничая, отец скрутил цигарку, подрагивающими пальцами зажег спичку, прикурил и продолжил:
– Проклятые фашисты весь день за нами охотились. Повезло, что на пути встретился лесочек. Машины, уцелевшие после бомбежек, быстро в нем скрылись. Ближе к вечеру еще появились новые машины с тяжелоранеными. Водители сказали, что мы попали в окружение. Посовещавшись, решили прорываться ночью. Единственный шанс, что пробьемся к нашим. Пока не стемнело, нас санитары перевязали, мертвых похоронили в лесу, подлатали машины и стали ждать.
После двенадцати ночи, когда стало темно, колонна тронулась в путь. Выехали на дорогу, словно язвами усеянную воронками от бомб и снарядов. Без света, тихо поехали на восток. Тридцать или сорок машин было, и в каждой битком лежали раненые. Ты представляешь, Вовка, сколько везли наших бойцов? Уйма!
Колонна растянулась по дороге, и вдруг раздались выстрелы из танковых орудий, словно нас специально ждали. Подожгли первую и последнюю машины, а затем, не торопясь, начали расстреливать всю колонну, будто в тире. Я находился в одной из последних машин, а фашисты стали поджигать передние. Видно было, как все ближе и ближе к нам разлетались машины от взрывов, вспыхивая, как свечи. Жутко в кузове лежать и ждать своей очереди, зная, что она могла прийти в любой момент.
В нашей машине ехал молоденький лейтенант. Он выскочил из кабины, присел и стал смотреть на линию горизонта. Ночь, а со всех сторон, не затихая, шли сильные бои. Тот заметил при всполохах, что в одном месте можно прорваться. Закричал шоферу, чтобы тот выворачивал в степь. Рискнули вырваться из ада. Машина съехала с дороги, за нами еще одна успела выскочить и все. Остальных накрыло снарядами. Мы лишь успели заметить, как в воздух взлетели обломки от машин и то, что осталось от наших солдат. У меня до сих пор эта картина стоит перед глазами…
Снова отец замолчал. Володе было видно, как дрожали его руки, стараясь удержать баночку с махоркой. Володя забрал ее, оторвал кусочек газеты, свернул цигарку, провел по краешку языком и помог отцу прикурить. Тот сделал несколько глубоких затяжек и, обжигаясь, выбросил окурок в печку, продолжая молчать.
Глядя на огонь, Володя терпеливо ждал, стараясь не потревожить отца. Незаметно свернул еще одну цигарку и положил ему на ладонь. Отец вздрогнул от неожиданности, с недоумением взглянул на самокрутку и опять закурил, забыв, что только сейчас выбросил окурок. Долго он сидел, не шевелясь, потом продолжил свой рассказ:
– Наша машина, Вовка, без света уходила в степь на большой скорости. Мы лежали в кузове, ударяясь друг о друга, и терпели, стараясь не застонать от боли. Думал, что удалось вырваться, и вдруг почувствовал сильный удар, и я куда-то в темноте полетел. Потом еще удар обо что-то острое и потерял сознание.
Очнулся от солнечных лучей, бьющих в глаза. Стал подниматься и не получается. В грудь что-то уперлось и колет. Приподнял голову и вижу, как чья-то винтовка своим штыком пропорола мне плащ, гимнастерку и, проткнув иконку, уперлась в грудь. Тогда я повернулся медленно на бок и, изгибаясь, как червяк, еле-еле поднялся на ноги. Смотрю, а вокруг все, кто со мной в кузове находился, мертвые лежат. В озере лишь одно крыло виднелось от машины. Медленно развернулся, а позади высоченный обрыв, с которого мы упали. Я лежал-то с краю и первым вылетел из кузова, поэтому и остался в живых, а на других взглянуть было страшно. Переломанных, в запекшейся крови, разбросало по всему берегу.
Стон услышал, когда хотел взобраться на обрывистый берег. Потом кто-то меня тихим голосом позвал. Посмотрел, а в стороне от всех лежит сержант из нашей дивизии. Рукой пошевелил, чтобы я подошел. Добрался до него, и страшно стало от его вида. Гимнастерка разодрана, а из груди сломанные ребра торчали, и между ними что-то хлюпало, хрипело, когда он старался вздохнуть и сказать. Показал на наган и шепнул, чтобы его пристрелил.
– Да ты что, сержант? – сказал ему, – сейчас тебя чем-нибудь перемотаю и потихонечку начнем выбираться. Потерпи, до своих дотянем, а там сразу в госпиталь.
Он стал опять шептать, а на губах пена кровавая пузырилась:
– Старшина, я уже не жилец. Отдай наган и уходи. Доберешься до наших, расскажи, что произошло. Оставь и иди. Плохо мне. Немного жить осталось. Наши где-то рядом. Если останешься в живых, отомсти за нас. Уходи…
Отдал наган. Попрощался, зная, что больше не увидимся, и побрел. Кое-как взобрался на обрыв, оглянулся, а он уже и не дышит, и оружие не понадобилось. Стоял на краю, Вовка, и не знал, что делать. Пустота внутри. Один остался. И так тошно было на душе, хоть волком вой! Хотел уже назад спуститься, взять оружие и.… И тут, словно кто-то в сердце кольнул. Как же вы останетесь без меня, как жить будете? Не выдержал, взвыл по-звериному, любым способом, хоть ползком, решил добраться до наших. Я обязан был выжить, обязан был вернуться домой, чтобы ты сиротой не остался.
Оглядываться начал по сторонам. Определил по солнцу, где восток находился и пошел, а к ногам, будто гири привязаны и с каждым шагом они становились все тяжелее и тяжелее. Иногда, прямо на ходу, я терял сознание. Очнусь, и замечал, что стоял я на одном месте и топтался. Снова на солнце взгляну и бреду на восток. Вокруг везде стрельба шла, разрывы снарядов слышны, мертвые лежали, танки, машины горели, и я в этом аду весь день двигался в сторону наших, теряя сознание, падая, поднимаясь, и продолжал путь.
Ночью добрался до своих. Смутно помню, как сразу меня на машине отправили в госпиталь. Потом рассказывали, когда стали снимать с меня одежду, весь персонал сбежался. Все, начиная от сапог и заканчивая плащом, было превращено пулями в решето, а на мне врачи не нашли ни одной царапины, хотя и на повязке были заметны следы пуль, что вскользь задели. Когда узнали, откуда я вернулся, вообще удивились. Из той колонны добрался я один живым. Врачи заметили перед операцией мой сильно сжатый кулак. Долго мучились, чтобы пальцы разогнуть, а когда получилось, увидели в ладони свернутый листок бумаги, на котором был рисунок детской ручонки. Получается, Вовка, что ты меня вывел из окружения, словно за руку держал.
Да-а-а, кто был со мной в тот день, все погибли. Их не пересчитать. А за всю войну? За нашу землю дрались, за всех родственников. Для того чтобы мы, вот как сейчас, могли сидеть у печки и разговаривать. Воевали, чтобы вам мирно жилось. Понял, Вовка? А теперь иди. Разбередил ты мне душу своими расспросами. Я немного еще посижу, потом мамке помогу.
– Чем помочь? – Спросил Володя, вставая и тихо направляясь в комнату.
– Понянькаюсь с малышом, чтобы мамка отдохнула, – донесся голос отца, – хочу наверстать упущенное, если получится. Иди, сынок, иди…

Когда я только начала собирать сведения о родственниках, первой позвонила своей тете(папиной сестре).Вопросы сыпались как из рога изобилия: а как дедушка попал в это село, почему бабушкина семья туда перебралась и т. д. И тогда она с грустью в голосе сказала:" А ведь я ничего не знаю про жизнь моих родителей". Позже, когда я приехала навестить ее, она со смущением в голосе сказала:"Я конечно не писатель, но вот решила записать, все что помню, чтобы после меня осталась какая-то память", и показала мне толстенькую тетрадочку.С ее разрешения, я быстренько это все сфотографировала.
Сейчас я хочу предоставить фрагмент этих воспоминаний,который посвящен ВОВ. В то время ей было 11 лет. Это взгляд маленькой девочки, столкнувшейся с трудностями войны. Помещаю все в первозданном виде(сначала хотела подправить стилистику),но прочитав все вновь, не захотелось менять и буквы.


« …Володя(старший брат) буквально как снег на голову, приехал и в приказном порядке дал время до утра собрать самые необходимые вещи(это было начало августа 1942 года). А мы тогда жили с бабушкой и дедушкой (мамины родители), они переехали к нам жить, т.к. мама осталась одна с нами – Валерочка был еще маленький – 3 годика, мне было 11 лет, ей надо было работать. И вот начались эти сборы. Мама очень хотела взять с собой швейную машинку «Зингер» - это была ее палочка-выручалочка, в те тяжелые годы мамочка как могла подрабатывала. А Володя не разрешал брать тяжелые вещи. Но мама всё-таки завернула эту машинку в одеяло, а бабушка ухитрилась завернуть самовар, а он был такой огромный (раньше самовары были на 10 литров воды и топили их дровишками). И вот такими хитростями они Володю отвлекли, а ребята, которые приехали за нами на грузовой машине отнеслись к маме и бабуле с пониманием и все погрузили в машину. А везли нас на станцию Минеральные Воды - это почти три часа. Там стоял грузовой состав и вот нас погрузили в вагон. А в одном вагоне загрузили семей десять и у всех кучи всякого барахла. В общем, мы чуть ли не на друг дружке сидели, но было не до этого, немец уже захватил Ставрополь, и только мы отъехали, началась бомбежка нам вслед. Пули летят, шум, грохот, бабушка с маленькой иконочкой по вагону ходит, молитву читает, а все поукрывались подушками, одеялами, чтобы пули не попали (мама говорила нам, чтобы не выглядывали, что если пуля попадет в подушку, то она в перьях застрянет и мы останемся живы). Немец нас преследовал очень долго, но машинист молодец, всё-таки успевал от немца удирать и таким образом мы остались живы. Ехали мы из Мин-Вод на юг, потому-что это был самый безопасный путь, а другие пути уже были захвачены немцами .И вот таким окружным путем мы доехали до г. Баку, где была переправа на пароходе через Каспийской море. Доплыли до середины Каспийского моря, и тут вдруг начался шторм жуткий, водой заливало всю палубу, пароход так качало и наклоняло, что люди на палубе привязывались, кто чем мог и за что было возможно, чтобы не скатиться в море. Это был такой страх и ужас, что я с тех пор ужасно боюсь воды до сих пор. Вот такое было «плаванье» в моей жизни.
Ну а потом когда мы доплыли до берега Туркмении - г. Красноводск, то тут уже начались другие проблемы в жизни. Во-первых – Туркмения самая жаркая. Пустынная Республика Средней Азии, где большая часть территории это пески, пустыни, ни кустика, ни деревца, ни воды и t-ра +450С. Нас высадили всех в эту «сахару», дали сухой паек, а воды нет. Пацаны-туркмены носили в банках воду откуда-то издалека и продавали нам. А денег у нас нет, приходилось менять на продукты из своего сухого пайка – консервы, картошка, лук, крупы и т.д.. Мама с дедушкой мастерили так называемую «палатку» из одеял, что бы хоть как-то прятаться от этого жуткого зноя, песок был настолько горячим, что без обуви обжигались ноги. А ещё нас очень спасал бабушкин самовар огромный, она в нем могла сварить суп, картошечку, все вокруг просто завидовали нам, что все едят сухой свой паёк, а мы едим даже горячее.
И вот в таких жутких условиях мы прожили более двух недель, пока нам нашли состав, погрузили нас опять в товарняк и слава богу мы поехали из этой песчаной пустыни «сахары» - это была такая невыносимая жизнь, что и вспоминать всю ту обстановку жутко. Просто удивляюсь, как такое вынесли мои бабушка и дедушка, просто видимо очень хотелось нам всем жить, поэтому «раскисать» было не перед кем…
Ну а потом уже начались более благоприятные республики – Узбекистан(Ташкент), Киргизия (Фрунзе), где были тоже долгие остановки. Наш составы загоняли в какой-нибудь тупик, пока прогоняли составы с военной техникой, солдатами, ехавшие на фронт, а потом улавливали свободное время и опять нас увозили. Но в этих республиках нам очень понравилось, мы тогда впервые наелись арбузов, дынь (а узбеки и киргизы оказались такими добрыми, что давали часто нам все бесплатно, мы были очень им благодарны). И вот мы добрались до Алма-Аты и теперь нам предстояла очень долгая дорога, т.к. Казахстан – огромная республика, а нам надо было проехать через всю республику на север к Свердловской области, вот здесь опять были и долгие остановки, пока пропускали военные составы, и сухие степи, и опять же нас спасал бабушкин самовар, а нас то было пять человек, всех надо накормить!
Вот такие жизненные невзгоды военные мы переносили стойко, а ничего не поделаешь, все в одинаковых условиях, «плакаться» некому – Война!!!
Ну и повезли нас по Свердловской области.
Ехали мы где-то около трех месяцев, когда нас привезли в глухую маленькую Уральскую деревушку, далеко-далеко от Свердловска. Из Свердловска весь состав развозили на грузовых машинах семьями по разным деревням. Название этой деревушки я не помню, но где-то за 300-350 км от Свердловска. Природа конечно очень красивая, кругом сосновые леса, речка небольшая и домики в деревне построены из круглого леса, саманные крыши. Ну, а нам дали такую же деревянную сторожку около конюшни, где раньше жил конюх-сторож. Там маленькая комнатушка и перед ней маленький коридорчик. А между этим круглым деревом, из которого строили дома, закладывали паклю, чтобы не было щелей. Но не знаю, как люди этого поселка обустраивали внутри эти бревна, но здесь была сторожка для конюха, поэтому все было так как снаружи: бревна с паклей, так и внутри.
Я просто хочу еще вспомнить наш ужас первой ночи после такого длительного путешествия. Мы так обрадовались, что мы наконец-то на земле, что не слышим этот грохот поезда по рельсам. Мамочка смастерила всем лежанки (конюх принес какие-то доски). В общем, улеглись спать. И вдруг среди ночи мама проснулась от того, что что-то по телу ползает и даже почувствовала зуд. А света в сторожке конечно же нет, только свечка. Мама зажгла свечку и увидела, что все облеплено клопами. Вот это был кошмар! Мама начала сметать с нас всех этих клопов, трусить все на улице, а уже осень была, прохладно. В общем опять была еще та ночь: мама нас поодела, свечу не гасила и так мы промучились всю ночь. Ну, а на следующий день начали чем-то обливать все стены и щели. Вот такая была наша жизнь в этой конюшне больше года. Но правда жители деревни и председатель колхоза очень были внимательны и заботливы к нам . Все несли ведрами нам: молоко, овощи, картошку, масло растительное, в общем в питании мы не нуждались.
А за 3 км от деревни была школа, куда мама устроилась работать. Надо было ходить пешком, через лес – тайгу. А школа была маленькая, где было два класса и причем детей мало и всех объединяли по возрасту и учили по возрастным программам. А я полгода не училась, т.к. мне не в чем было ходить в школу, пока кто-то не подарил мне валенки и какую-то телогреечку. Ведь это Сибирь, морозы там сильнее, чем в Ставрополе. Но ничего четвертый класс закончила. Вот такие приключения. Прожили там больше года. Потом вернулись домой в свой Ставрополь, а квартиру нашу кто-то занял, без всякого разрешения. И что нам делать, нас пять человек – старики, дети. У нас возле дома был наш сарай из досок построенный. И вот мы туда вселились. Дедушка начал окошко стеклить, печку мастерить – сложил из кирпича, трубу вывел через окошко на улицу. А приехали мы домой, уже зима была, холодно. В общем как смогли, утеплились, смастерили из досок лежанки – «кровати» и вот так прожили до весны, пока мама ходила по кабинетам, добивалась выселения этих жильцов….В общем выселили этих «захватчиков» нашего жилья и к весне мы зашли в нашу разграбленную квартиру. Но что делать – просто начали обустраиваться, как могли, все-таки уголок наш родной. Мне до сих пор жалко красивые картины брата, они исчезли, но у мамы уже не было сил их искать…»

P.S. На одном из конвертов письма с фронта от моего деда сохранился адрес, где они проживала в эвакуации: Свердловская обл., Артинский р-н, Могильниковский с/с, к-з «Луч прожектора»
А также совершенно случайно нашелся тетрадный листок ( в книге) об ответе Артинского Роно учительнице Рыбинской школы Александровой О.С. о просьбе на выезд-16.02.1943г

Перенесено из темы Генеалогический форум ВГД » 2-ая Мировая война 1939-1945 гг. » Фотографии » ФОТОГРАФИИ. УЗБЕКИСТАН, ТАШКЕНТ

Зикарон
Долгожитель форума
Откуда: Полтава
Всего сообщений: 361
Сообщение отправлено: 10 мая 2011 23:41
Sotnik
Почему-то захотелось Вам рассказать, как я со своими родителями была эвакуирована в Узбекистан с самого начала войны. В Ташкенте побыли недолго, а два года жили в Самарканде, до освобождения Харькова в 1943г. Мой отец, сам очень молодой человек в те времена, был командиром эскадрильи и готовил лётчиков для фронта. Он на фронт, всё-таки, попал, но погиб сразу же после войны в авиакатастрофе. Я мало помню Самарканд, а читать научилась по карте военных действий. Моя мама ездила в Узбекистан на туристском поезде и встречалась с людьми, нас приютившими. О них сохранились очень тёплые воспоминания, некоторое время была переписка. К сожалению, никаких фотодокументов нет, а документы отца я отдала в Полтавский музей авиации и космонавтики.


---
Все личные данные мои и моих предков размещены на сайте vgd.ru ДОБРОВОЛЬНО!!!

Перенесено из закрытой ветки https://forum.vgd.ru/104/38361/

Рассказы о войне.
Рассказы моих прабабушек о Великой Отечественной войне .

DonLemon
Почетный участник
Откуда: Москва
Всего сообщений: 157
NEW! Сообщение отправлено: 25 сентября 2011 14:08
Сообщение отредактировано: 25 сентября 2011 14:41

Заголовок сообщения: Рассказы.

Добрый день.
Начну с того, что Великая Отечественная Война коснулась каждой семьи и каждого человека. В моей семье в годы войны погибло восемь человек, именно на фронте.

Моя прабабушка, Эсаулова Мария Александровна (1.06.1915-4.11.1996), жила в селе Свинино Лаптевской волости Ржевского района Тверской или, как говорили ранее Калининской области. В 1940 году она вышла замуж за Эсаулова Василия Ивановича, и вскоре у них родился сын. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная Война и все мужчины ушли на фронт. Немцы вторглись в Свинино только в октябре 1941 года. Они выгнали мою прабабушку с ее сыном из дома (дом примерно 1920-1930-х годов постройки, принадлежал Василию Эсаулову) в баню. В самом доме, долгое время вплоть до 1943 года, пока Ржев не был освобожден, и жили немцы. вскоре был взорван дом. где до замужества жила моя прабабушка, невероятным чудом те. кто там жили, родители прабабушки, ее сестра, племянницы остались живы. Они тоже были вынуждены жить в бане (в той самой ). Есть им было нечего и они питались травой и кореньями, и корой (возможно это как бы эликсир долголетия, так как моя прабабушка дожила до 81 года, ее сестра-до 89, их двоюродные сестры- одна до 91, а другая до сих пор жива- ей 88 лет). Пока стоял тот самый дом в Свинино, до 1990-х до 2000-х , в нем были тарелки с немецкой свастикой и прочими немецкими вещами. В 1943 году пропал без вести Василий Эсаулов, а сын его и Марии Александровны умер от брюшного тифа. В 1944 погиб муж ее сестры Виноградовой Пелагеи Александровны (14.10.1895-27.11.1984), Виноградов Иван. Когда деревню освобождали и ехали танки, то на гусеницах можно было увидеть внутренности человека. Но не все немцы (однако ж) были прям такие злые, один из них давал иногда детям в бане ( детей там было 5 или 6 )шоколад. На войне погиб еще и муж двоюродной сестры моей прабабушки, Озеров Алексей Ильич, и она с двумя детьми на руках уедет жить в Москву и останется там навсегда. (+3)

В селе Свинино также погибли все двоюродные братья (кроме одного) моего прадеда Полякова Василия Петровича (1.01.1916-23.01.1997), Поляков Павел Иванович и его жена погибли в 1941 году во время бомбежки, Поляков Илья и Павел Иванович погибли на фронте. (+4)

Другая моя прабабушка Шишкина (Алешкина) Анна Николаевна (1906-1965), жила в деревне Слободка Думиничского района Калужской области с самого детства. Там она вышла замуж за Шишкина Григория Яковлевича (1899-29.03.1944) в 1929 году, потом у них было восемь детей, из которых выжило только трое. Когда началась войны и все мужчины (Григорий Шишкин, и брат Анны Николаевны, Иван Алешкин, проживавший в Лениграде) ушли на фронт, Анна Николаевна со своей матерью Алешкиной Прасковьей (1882-1963), сестрами ( Александра, Наталья и их детьми), и с тремя маленькими детьми, старшей было три года, а младшая родилась уже во время войны, прятались в темном сыром подвале. Место это было тоже не безопасное так как немцы бросали гранаты в подвалы, и все кто там находился умирали. Когда деревню освободили в марте 1943 года, все были эвакуированы со станции Палики в город Дубна Тульской области. 19 декабря 1941 года брат моей прабабушки, Иван Алешкин был убит в бою. Моя прабабушка в начале 1944 года, узнав, что ее муж будет проезжать и останавливаться мимо Палик, тоже поехала туда и встретилась с ним, и рассказала ему, что у него есть еще одна дочь, о которой он не знал (кстати, это была моя бабушка). Спустя месяц мой прадед Григорий Шишкин был убит в бою в Белоруссии, и был похоронен там. Когда война закончилась, моя прабабушка и ее сестра Наталья вернулись со своей матерью в родное село и жила там до конца своих дней. А младшая сестра предпочла остаться в городе Дубна Тульской области. (+2)

Другая моя прабабушка Леонова (Лагутеева) Екатерина Яковлевна (1906-1965) родилась в том же селе Слободка , и вышла замуж за Леонова Ивана Михайловича , и у них было четверо детей, но про четвертого ребенка (про моего дедушку) он так никогда и не узнает, потому что он, его братья Григорий (1900-06.1942) и Сергей (1914-28.12.1941) пропадут без вести. Вернется с войны только один из четверых братьев Павел Михайлович, но уже не домой а в село Кукуй Тульской области, куда были эвакуированы его мать, жена и дети. А моя прабабушка, и жена Григория Михайловича, Александра Тимофеевна, со своими детьми откажутся от эвакуации и до самого освобождения будут сидеть в подвале. (+3).

Итого в Великой Отечественной войне в моей семье погибло целых 12 человек.